Я проверила свои трусики. Ну да, мокро.
– И я так понимаю, на Новый год он с тобой не дотанцевал, потому что так же кончил. Ах-ха-ха, ты – не ядерная бомба, ты – секс-бомба! Ев, ну нельзя же быть такой наивной.
Я развела руками.
– Лен, ну не виноватая я. Мне мама только про грудь говорила, и я тогда не поняла, к чему. А в медицинских книжках написано совсем не похоже на то, что сейчас случилось. А в романах только ахи-вздохи и неземные чувства. А мы сами загадочно говорим «это самое».
Подумала и опять спросила:
– А «отодрать» – тоже «это самое»?
– Ой, не могу, я сейчас сдохну, – Ленка снова хохотала. – Ты точно не притворяешься?
Если честно, задав этот вопрос, я уже притворялась. Мне хотелось насмешить Ленку и посмеяться вместе с ней.
Я поняла, что «обтрухаться», «кончить» и «отодрать» - это все о «том самом».
Тогда в последний год школы Кот либо успокоился, либо просто не сложилось, но он меня больше не трогал.
Мы с ним встретились, когда я уже была замужем за Генкой. Он провожал меня от школы, где был вечер выпускников, домой к родителям. Я жаловалась на Генку, на страдания, которые он причинял мне в постели.
А в подъезде мы с Котом начали целоваться, как безумные, как в последний день Земли, и опять оба кончили. Тогда я уже знала, что это означает.
– Детка, твой муж мудак, а ты невероятно страстная штучка. Давай, поедем ко мне, я столько лет хочу тебя. И уже третий раз кончаю из-за тебя в трусы. Это абсолютный рекорд. Со мной такого не было с первых поллюций лет в двенадцать. И я обещаю, тебе будет со мной хорошо.
Знал бы он, что в постели с Генкой, я ни разу не кончила, и не испытывала того, что испытывала, просто целуясь с Котом. Так что я верила, что с ним будет хорошо. И я была согласна, что мой муж чудак на букву «м», но изменять ему я не могла, хватит того, что я уже целовалась и кончала с Котом почти на улице. Тогда я ему сказала:
– Прости, Кот, но я пока замужем. Вот разведусь, и мы с тобой это отметим.
Больше с ним мы не встретились.
Я сидела на кухне и вспоминала свою юность с улыбкой. До появления Мирона Гранина все было не особенно радужно, но все равно, есть приятные воспоминания.
Я наделала сладких бутербродов с ореховой пастой и пошла в гостиную звать Марка на чай.
Застала его бегло печатающим на моем ноуте. И меня озарило.
– Маркас, так это вы – попаданец с Земли?
– Да, Ева, – он поднялся мне навстречу, повел рукой в сторону дивана и, когда я подошла, убрал ноут, чтобы я могла присесть. – Слушай, – он волновался и от волнения, наверное, перешел на «ты», – я, действительно, попаданец, как это теперь называется, более того, я – твой муж… Мирон… Мирон Астахович Гранин.
Март 1991 года. Африка. Гамбия. Полковник Гранин Мирон Астахович
Жарко. Душно. Что уж, это – Африка. Еще хорошо, что не задувает северо-восточный ветер, и не приходится дышать мелкодисперсной пылью, постоянно висящей в воздухе.
Хижина защищает от солнца, а сквознячок дает какую-никакую прохладу. Напротив меня на толстых пружинистых циновках сидит шаман. Выглядит африканский колдун феерично: всё его длинное, худющее, жилистое тело разрисовано белой и синей глиной, а на голове шапка с мощными витыми рогами. Лицо тоже необычное: нет африканской губастости и широконосости – черты острые, узкие, костистые. Чуть раскосые глаза вообще без зрачков. Золотая радужка заполняет почти полностью разрез глаз, едва оставляя место для белков.
Говорим на местном варианте пиджин-инглиша [1]
Только я не понимаю кое-чего другого. Что ему нужно? Почему он пошел на контакт и привечает именно меня? Так-то он распугал народ настолько качественно, что все от него стараются держаться подальше. На заезжих европейцев это тоже распространяется, хотя с ними он вообще не пересекается: его покой берегут сами местные.
Вот. Сидим, бухаем. Он благосклонно относится к русской водке. Я всегда приношу ему пару бутылок и сигареты из магазинчика при нашем местном представительстве. Одну бутылку мы с ним обычно распиваем. Вторую он оставляет себе, сразу убирая в схрон под соседней с ним циновкой. От денег он отказывается, а водку и сигареты пожелал сам и принимает благосклонно.
В этой местности я не впервые. А первый раз был запоминающимся.
На территорию национальных парков вторглись бандформирования из южных областей Сенегала, кипящего военными противостояниями. Местных сил правопорядка не хватало, чтобы отразить набег, и они обратились к нам в представительство. Помощник консула попросил меня поучаствовать, хотя это не входит в мои обязанности, но больше было некому, пока не перебросят основной контингент.
Я с командой разведки обнаружил головной отряд банды. Из-за атмосферных флуктуаций полевая рация не ловила канал связи с земли. В общем, я сверзился с пальмы, на которую закидывал антенну рации. Повредил спину. Думал, что останусь паралитиком. Кто-то может спросить, что делал полковник на пальме, почему не послали кого-то попроще. Ну так я и был самым слабым звеном в отряде, моя квалификация недостаточна для спецопераций, мне всего-то нужно было скорректировать действия, вот я и делал то, что от меня зависело, ну и не последнюю роль играло шило в одном месте. Связь я наладил так или иначе. Отряд справился с задачей, и ребята переправили меня в деревню. Местные отнесли к колдуну. Так мы с ним и познакомились.
Что он сделал, пока ждали вертолет медицинской службы, я не знаю: большую часть времени был без сознания. Но, когда до меня добрались врачи, я уже был как огурец. Не в смысле зеленый и в пупырышек, а свеженький и бодрый. На меня еще и наехали, что зря дернул, потому что я оказался единственным раненным. В общем, лоханулся. Я потом был реабилитирован перед докторами, когда они рассмотрели снимки томографии. Травма была, и да, она грозила пожизненным параличом, но от нее остались только едва заметные следы.
Когда я снова появлялся в этих местах, Ид-Ахрал – так зовут колдуна – посылал кого-нибудь за мной с приглашением. По меньшей мере, я был ему благодарен за то, что вернул мне здоровье, поэтому не видел ничего плохого в том, чтобы навещать его. В этот раз он выглядел особенно загадочно. Достал откуда-то из складок своей весьма скудной одежки каменную куколку на плетеном кожаном шнурке и пытался мне всучить со словами, что это моя вторая жизнь.
Ну уж нет. Я понимаю, что он залечил сложную травму позвоночника, но во вторую жизнь я поверить не готов, поэтому пытался отшутиться, вспомнив о Румпельштильцхене из сказок братьев Гримм, сказал, что ребенка не отдам. А он на полном серьезе заверил, что ни детей, ни жены это не коснется – вообще обойдется без жертв. Ну я и взял фигурку, и сунул в карман форменной рубашки. Поблагодарил. Мне вежливым быть нетрудно.
Кто же знал, что очень скоро немного севернее и восточнее на соседнем континенте мне потребуется вторая жизнь. Наверное, колдун и знал.
Июнь 1991 года. Россия. Москва
На Троекуровском кладбище вокруг закрытого гроба в последнем прощании стояло десятка три человек: штатские – родственники и военные – сослуживцы.
Груз 200 опустили в могилу. Комья земли застучали по крышке так и не открытого цинкового гроба. На табличке временного памятника значилось:
Полковник Гранин Мирон Астахович
Защитник Отечества, сын, муж и отец.
09.09.1950 – 11.06.1991 гг
Я очнулась и не сразу поняла, что происходит. Марк сидел на диване, я полулежала на его коленях, щекой прижимаясь к его груди. Вспомнила. В голове бился только один вопрос: «Можно ли поверить?»
– Что ты мне сказал, когда мы последний раз занимались любовью?
Марк… (или Мирон?) на мгновение прикрыл глаза, должно быть, вспоминая, склонился к моему лицу и прошептал:
– Ты моя пахлава и шербет, Голубка!
Да, именно так все и было. Он пришел домой поздно. Уже спали дети, и я уже спала. Забрался ко мне под одеяло голый и распаренный после душа и мгновенно уснул. А под утро прижался сзади восставшей плотью, невесомо поиграл пальцами с моим лоном, заставив его мгновенно увлажниться, толкнулся твердым и горячим, и уже двигаясь во мне, целовал плечи и затылок и шептал, сминая ладонями груди: «Ты моя пахлава и шербет, Голубка!»
Мурашки брызнули по всему телу. Наверное, я должна была быть счастлива, но… Нет. На меня вдруг обвалилось то горе, которое я ощутила, когда поняла, что Мирона больше нет. Это горе переполняло и разрывало мою душу. Тогда я стонала и выла в подушку, чтобы не разбудить и не напугать детей, а теперь я выла в голос, слезы катились потоком. Я рыдала, сотрясаясь всем телом. Услышала над собой вскрик Марка: «Ант!»
Ант ворвался в гостиную через несколько секунд.
– Ант, зови Бернса.
– Ты сказал?
– Да! Зови скорей!
Я слышала, но мне ни до чего не было дела – я заливала грудь Марка слезами и не могла остановиться.
Не знаю, когда появился Бернс. Наверное, он сделал что-то волшебное, потому что я внезапно успокоилась, еще шмыгала носом и прерывисто вздыхала со всхлипами, но уже не рыдала.
Ант пришел с чашкой воды, приподнял мою голову с груди Марка и поил как ребенка, не давая чашку в руки. Я глянула на него. Он смотрел, как я пью, с теплотой в которой можно было раствориться. И я вдруг смутилась, слабой рукой отвела чашку и уткнулась лицом в грудь Марка.
– Это правда ты?
– Я, моя птичка Ева. Это правда я.
Да, с самой первой встречи он называл меня птичкой.
– А я ста-арая-аа, – я опять занюнила.
Снова покатились слезы. Марк сцеловывал их.
А-ааа…
– Тебе не противно целовать старуху?
Марк засмеялся.
– Да хоть сто раз старуха. Это же ты, моя Голубка. И скоро станешь молодой. Бернс подлечивает тебя постоянно. Скажи, Бернс.
– Да-да, – радостно зачастил целитель, – я запустил регенерацию, восстановление всех органов и процессов в организме.
– Именно поэтому мы старательно избегали разъяснений, беспокоясь о тебе, но ты сама все время пыталась нас прогнуть на откровенность.
Марк нежно заправлял мне за ухо выбившиеся из узла волос прядки.
Я по поводу своего вида не беспокоилась, знала, что плачу красиво, без гримас, просто истекаю слезами. Веки от слез набухают, приобретают восковую прозрачность, глаза восточную раскосость, губы становятся припухшими и очень яркими, будто после поцелуев. Что Марк тут же и подтвердил, глядя на мои губы, а потом наклонился и ненастойчиво, нежно поцеловал.
Я опустила ресницы, чтобы не выдать своего смущения и удовольствия.
– У меня нос красный.
– И сопливый, – Марк взял протянутый Антом платочек, прижал к моему носу, – дуй.
Оказывается, Ант так и сидел на полу возле дивана и держал меня за руку, а я даже не заметила.
Я отняла у Анта свою руку, у Марка платок и высморкалась сама. Платочек из тонкого батиста моментально промок, и я хотела спрятать его в вырез халата: не отдавать же сопливый обратно. Ой, мокрый, холодный, и я передумала, сунула платок в запах полки халата. Взгляд Анта прикипел к моей груди, пока я суетилась с платком. Он поднялся с пола, приподнял мои ноги за икры, уселся на диван, чуть потеснив мою попу, и уложил их к себе на колени, старательно прикрывая полами халата.
Ну вот что они устроили? Моя спина на коленях Марка, ноги на коленях Анта, и моя попа посередине. Идиллия, которую я не понимаю.
– Ты какой возраст хочешь? – не унимался Марк.
– Двадцать шесть.
Тут удивился Ант:
– Почему двадцать шесть, а не двадцать пять или тридцать? – развернулся корпусом ко мне, готовясь внимать.
Бернс еще сделал надо мной несколько пассов руками и вышел.
Я помялась, а потом пояснила:
– Этот возраст мне подарила дианетика.
Говорят, вчерашний день уже не существует. Говорят, память лжёт. Мне было плевать на то, что говорят умники — я помнила. Помнила время, когда Гранина со мной еще не было. Помнила время, когда я была с ним, когда мы были вместе. Помнила время, когда его не стало с нами. И я решила рассказать.
– Мне было двадцать девять, когда погиб мой муж. Когда ты погиб, – я с упреком глянула на Марка.
В тот год я потеряла Мирона. Мой Гранин погиб, а я осталась с двумя детьми – пятилетней Китькой и годовалым Тимой.
– И была я тогда немножко сумасшедшей, может, и не немножко, но внутри. Снаружи все выглядело вполне пристойно: как выяснилось еще в юности, я была мастером имитации душевного здоровья – притворялась нормальной очень умело, но иногда совершала очень странные поступки.
Вздохнув и по очереди внимательно посмотрев на мужчин, я продолжила:
– Одним из таких поступков было посещение одитора дианетики по рекомендации моего кума, крестного Тимы.
– У Китти крестный Игорь. А у Тимки кто?
– Сережка, младший Мордвинов. Я с мамой Тоней поддерживала отношения до самой ее смерти, а Сережа всегда ко мне хорошо относился в отличие от двух старших Мордвиновых.
– Да. Я помню, – чуть помрачнел Марк. – Мне всегда казалось, что Серега к тебе неровно дышит.
– Я не знаю, как он ко мне дышал, но мы об этом никогда не говорили. Так вот. Поскольку оплата сеансов была невелика, протеста во мне это не вызвало, и я два раза в неделю ходила на одитирование.
– А это что за чудо? – снова перебил Ант.
Марк слушал молча, и видно было, что мой рассказ заставляет его страдать.
– Дианетика переводится с греческого, как «через» «разум». Это название учения, которое создал американец Рон Хаббард. Согласно его учению, причинами психосоматических заболеваний человека являются «энграммы» – болезненные моменты, испытанные человеком в прошлом, при чем не только в текущей жизни, но и в предыдущих, то есть наличие таковых предполагается по умолчанию. Так вот, проживание этих болезненных моментов, как бы избавляет от них. Происходит очищение – клир. Одитор – своего рода бухгалтер-аудитор, который помогает выявить проблемы в подсознании и сделать их доступными для аналитической части разума [2]
Я задумалась вспоминая.
Предполагалось, что сеансы одитирования решат мои проблемы: с болью в спине, с депрессией и печалью. Я избегала называть свою тоску по Мирону горем. Само это слово вызывало потоки слез и тихую истерику. Тихую и только тихую, потому что я крепилась изо всех сил, чтобы не пугать детей. И от этого было еще тяжелей.
Одитирование выглядело очень странно, зато очень хорошо отвлекало меня от мыслей о Мироне, вот честно, даже лучше, чем дети. Да о чем и говорить?! Дети были постоянным напоминанием о нем, а вот держание в руках жестяных банок из-под пива и «вспоминание» своих прошлых жизней... Это да! Шапито на выезде.
Мало того, что я себя чувствовала крайне глупо, старалась не выдавать своего изумления и не смеяться, так еще, закрыв по рекомендации одитора глаза, «вспоминала» нечто странное. В своих «воспоминаниях» я не всегда была человеком.
...Самое первое «воспоминание» было о том, что я – прямоходящий, небольшой динозавр, примерно размером с африканского страуса, т. е. около трех метров ростом. Прыгучий, «бегучий», очень подвижный всеядный ящер. Да, самое главное, ящер с довольно длинным подвижным хвостом.
– И я так понимаю, на Новый год он с тобой не дотанцевал, потому что так же кончил. Ах-ха-ха, ты – не ядерная бомба, ты – секс-бомба! Ев, ну нельзя же быть такой наивной.
Я развела руками.
– Лен, ну не виноватая я. Мне мама только про грудь говорила, и я тогда не поняла, к чему. А в медицинских книжках написано совсем не похоже на то, что сейчас случилось. А в романах только ахи-вздохи и неземные чувства. А мы сами загадочно говорим «это самое».
Подумала и опять спросила:
– А «отодрать» – тоже «это самое»?
– Ой, не могу, я сейчас сдохну, – Ленка снова хохотала. – Ты точно не притворяешься?
Если честно, задав этот вопрос, я уже притворялась. Мне хотелось насмешить Ленку и посмеяться вместе с ней.
Я поняла, что «обтрухаться», «кончить» и «отодрать» - это все о «том самом».
***
Тогда в последний год школы Кот либо успокоился, либо просто не сложилось, но он меня больше не трогал.
Мы с ним встретились, когда я уже была замужем за Генкой. Он провожал меня от школы, где был вечер выпускников, домой к родителям. Я жаловалась на Генку, на страдания, которые он причинял мне в постели.
А в подъезде мы с Котом начали целоваться, как безумные, как в последний день Земли, и опять оба кончили. Тогда я уже знала, что это означает.
– Детка, твой муж мудак, а ты невероятно страстная штучка. Давай, поедем ко мне, я столько лет хочу тебя. И уже третий раз кончаю из-за тебя в трусы. Это абсолютный рекорд. Со мной такого не было с первых поллюций лет в двенадцать. И я обещаю, тебе будет со мной хорошо.
Знал бы он, что в постели с Генкой, я ни разу не кончила, и не испытывала того, что испытывала, просто целуясь с Котом. Так что я верила, что с ним будет хорошо. И я была согласна, что мой муж чудак на букву «м», но изменять ему я не могла, хватит того, что я уже целовалась и кончала с Котом почти на улице. Тогда я ему сказала:
– Прости, Кот, но я пока замужем. Вот разведусь, и мы с тобой это отметим.
Больше с ним мы не встретились.
***
Я сидела на кухне и вспоминала свою юность с улыбкой. До появления Мирона Гранина все было не особенно радужно, но все равно, есть приятные воспоминания.
Я наделала сладких бутербродов с ореховой пастой и пошла в гостиную звать Марка на чай.
Застала его бегло печатающим на моем ноуте. И меня озарило.
– Маркас, так это вы – попаданец с Земли?
– Да, Ева, – он поднялся мне навстречу, повел рукой в сторону дивана и, когда я подошла, убрал ноут, чтобы я могла присесть. – Слушай, – он волновался и от волнения, наверное, перешел на «ты», – я, действительно, попаданец, как это теперь называется, более того, я – твой муж… Мирон… Мирон Астахович Гранин.
Глава 10.1. Интермедия 2. За 32 года до текущих событий
Март 1991 года. Африка. Гамбия. Полковник Гранин Мирон Астахович
Жарко. Душно. Что уж, это – Африка. Еще хорошо, что не задувает северо-восточный ветер, и не приходится дышать мелкодисперсной пылью, постоянно висящей в воздухе.
Хижина защищает от солнца, а сквознячок дает какую-никакую прохладу. Напротив меня на толстых пружинистых циновках сидит шаман. Выглядит африканский колдун феерично: всё его длинное, худющее, жилистое тело разрисовано белой и синей глиной, а на голове шапка с мощными витыми рогами. Лицо тоже необычное: нет африканской губастости и широконосости – черты острые, узкие, костистые. Чуть раскосые глаза вообще без зрачков. Золотая радужка заполняет почти полностью разрез глаз, едва оставляя место для белков.
Говорим на местном варианте пиджин-инглиша [1]
Закрыть
. Понимаем друг друга, и хорошо.Допущение. Имеется ввиду неправильный, упрощенный английский
Только я не понимаю кое-чего другого. Что ему нужно? Почему он пошел на контакт и привечает именно меня? Так-то он распугал народ настолько качественно, что все от него стараются держаться подальше. На заезжих европейцев это тоже распространяется, хотя с ними он вообще не пересекается: его покой берегут сами местные.
Вот. Сидим, бухаем. Он благосклонно относится к русской водке. Я всегда приношу ему пару бутылок и сигареты из магазинчика при нашем местном представительстве. Одну бутылку мы с ним обычно распиваем. Вторую он оставляет себе, сразу убирая в схрон под соседней с ним циновкой. От денег он отказывается, а водку и сигареты пожелал сам и принимает благосклонно.
В этой местности я не впервые. А первый раз был запоминающимся.
На территорию национальных парков вторглись бандформирования из южных областей Сенегала, кипящего военными противостояниями. Местных сил правопорядка не хватало, чтобы отразить набег, и они обратились к нам в представительство. Помощник консула попросил меня поучаствовать, хотя это не входит в мои обязанности, но больше было некому, пока не перебросят основной контингент.
Я с командой разведки обнаружил головной отряд банды. Из-за атмосферных флуктуаций полевая рация не ловила канал связи с земли. В общем, я сверзился с пальмы, на которую закидывал антенну рации. Повредил спину. Думал, что останусь паралитиком. Кто-то может спросить, что делал полковник на пальме, почему не послали кого-то попроще. Ну так я и был самым слабым звеном в отряде, моя квалификация недостаточна для спецопераций, мне всего-то нужно было скорректировать действия, вот я и делал то, что от меня зависело, ну и не последнюю роль играло шило в одном месте. Связь я наладил так или иначе. Отряд справился с задачей, и ребята переправили меня в деревню. Местные отнесли к колдуну. Так мы с ним и познакомились.
Что он сделал, пока ждали вертолет медицинской службы, я не знаю: большую часть времени был без сознания. Но, когда до меня добрались врачи, я уже был как огурец. Не в смысле зеленый и в пупырышек, а свеженький и бодрый. На меня еще и наехали, что зря дернул, потому что я оказался единственным раненным. В общем, лоханулся. Я потом был реабилитирован перед докторами, когда они рассмотрели снимки томографии. Травма была, и да, она грозила пожизненным параличом, но от нее остались только едва заметные следы.
Когда я снова появлялся в этих местах, Ид-Ахрал – так зовут колдуна – посылал кого-нибудь за мной с приглашением. По меньшей мере, я был ему благодарен за то, что вернул мне здоровье, поэтому не видел ничего плохого в том, чтобы навещать его. В этот раз он выглядел особенно загадочно. Достал откуда-то из складок своей весьма скудной одежки каменную куколку на плетеном кожаном шнурке и пытался мне всучить со словами, что это моя вторая жизнь.
Ну уж нет. Я понимаю, что он залечил сложную травму позвоночника, но во вторую жизнь я поверить не готов, поэтому пытался отшутиться, вспомнив о Румпельштильцхене из сказок братьев Гримм, сказал, что ребенка не отдам. А он на полном серьезе заверил, что ни детей, ни жены это не коснется – вообще обойдется без жертв. Ну я и взял фигурку, и сунул в карман форменной рубашки. Поблагодарил. Мне вежливым быть нетрудно.
Кто же знал, что очень скоро немного севернее и восточнее на соседнем континенте мне потребуется вторая жизнь. Наверное, колдун и знал.
Июнь 1991 года. Россия. Москва
На Троекуровском кладбище вокруг закрытого гроба в последнем прощании стояло десятка три человек: штатские – родственники и военные – сослуживцы.
Груз 200 опустили в могилу. Комья земли застучали по крышке так и не открытого цинкового гроба. На табличке временного памятника значилось:
Полковник Гранин Мирон Астахович
Защитник Отечества, сын, муж и отец.
09.09.1950 – 11.06.1991 гг
Глава 11. Немного о моем муже и дианетике
Я очнулась и не сразу поняла, что происходит. Марк сидел на диване, я полулежала на его коленях, щекой прижимаясь к его груди. Вспомнила. В голове бился только один вопрос: «Можно ли поверить?»
– Что ты мне сказал, когда мы последний раз занимались любовью?
Марк… (или Мирон?) на мгновение прикрыл глаза, должно быть, вспоминая, склонился к моему лицу и прошептал:
– Ты моя пахлава и шербет, Голубка!
Да, именно так все и было. Он пришел домой поздно. Уже спали дети, и я уже спала. Забрался ко мне под одеяло голый и распаренный после душа и мгновенно уснул. А под утро прижался сзади восставшей плотью, невесомо поиграл пальцами с моим лоном, заставив его мгновенно увлажниться, толкнулся твердым и горячим, и уже двигаясь во мне, целовал плечи и затылок и шептал, сминая ладонями груди: «Ты моя пахлава и шербет, Голубка!»
Мурашки брызнули по всему телу. Наверное, я должна была быть счастлива, но… Нет. На меня вдруг обвалилось то горе, которое я ощутила, когда поняла, что Мирона больше нет. Это горе переполняло и разрывало мою душу. Тогда я стонала и выла в подушку, чтобы не разбудить и не напугать детей, а теперь я выла в голос, слезы катились потоком. Я рыдала, сотрясаясь всем телом. Услышала над собой вскрик Марка: «Ант!»
Ант ворвался в гостиную через несколько секунд.
– Ант, зови Бернса.
– Ты сказал?
– Да! Зови скорей!
Я слышала, но мне ни до чего не было дела – я заливала грудь Марка слезами и не могла остановиться.
Не знаю, когда появился Бернс. Наверное, он сделал что-то волшебное, потому что я внезапно успокоилась, еще шмыгала носом и прерывисто вздыхала со всхлипами, но уже не рыдала.
Ант пришел с чашкой воды, приподнял мою голову с груди Марка и поил как ребенка, не давая чашку в руки. Я глянула на него. Он смотрел, как я пью, с теплотой в которой можно было раствориться. И я вдруг смутилась, слабой рукой отвела чашку и уткнулась лицом в грудь Марка.
– Это правда ты?
– Я, моя птичка Ева. Это правда я.
Да, с самой первой встречи он называл меня птичкой.
– А я ста-арая-аа, – я опять занюнила.
Снова покатились слезы. Марк сцеловывал их.
А-ааа…
– Тебе не противно целовать старуху?
Марк засмеялся.
– Да хоть сто раз старуха. Это же ты, моя Голубка. И скоро станешь молодой. Бернс подлечивает тебя постоянно. Скажи, Бернс.
– Да-да, – радостно зачастил целитель, – я запустил регенерацию, восстановление всех органов и процессов в организме.
– Именно поэтому мы старательно избегали разъяснений, беспокоясь о тебе, но ты сама все время пыталась нас прогнуть на откровенность.
Марк нежно заправлял мне за ухо выбившиеся из узла волос прядки.
Я по поводу своего вида не беспокоилась, знала, что плачу красиво, без гримас, просто истекаю слезами. Веки от слез набухают, приобретают восковую прозрачность, глаза восточную раскосость, губы становятся припухшими и очень яркими, будто после поцелуев. Что Марк тут же и подтвердил, глядя на мои губы, а потом наклонился и ненастойчиво, нежно поцеловал.
Я опустила ресницы, чтобы не выдать своего смущения и удовольствия.
– У меня нос красный.
– И сопливый, – Марк взял протянутый Антом платочек, прижал к моему носу, – дуй.
Оказывается, Ант так и сидел на полу возле дивана и держал меня за руку, а я даже не заметила.
Я отняла у Анта свою руку, у Марка платок и высморкалась сама. Платочек из тонкого батиста моментально промок, и я хотела спрятать его в вырез халата: не отдавать же сопливый обратно. Ой, мокрый, холодный, и я передумала, сунула платок в запах полки халата. Взгляд Анта прикипел к моей груди, пока я суетилась с платком. Он поднялся с пола, приподнял мои ноги за икры, уселся на диван, чуть потеснив мою попу, и уложил их к себе на колени, старательно прикрывая полами халата.
Ну вот что они устроили? Моя спина на коленях Марка, ноги на коленях Анта, и моя попа посередине. Идиллия, которую я не понимаю.
– Ты какой возраст хочешь? – не унимался Марк.
– Двадцать шесть.
Тут удивился Ант:
– Почему двадцать шесть, а не двадцать пять или тридцать? – развернулся корпусом ко мне, готовясь внимать.
Бернс еще сделал надо мной несколько пассов руками и вышел.
Я помялась, а потом пояснила:
– Этот возраст мне подарила дианетика.
***
Говорят, вчерашний день уже не существует. Говорят, память лжёт. Мне было плевать на то, что говорят умники — я помнила. Помнила время, когда Гранина со мной еще не было. Помнила время, когда я была с ним, когда мы были вместе. Помнила время, когда его не стало с нами. И я решила рассказать.
– Мне было двадцать девять, когда погиб мой муж. Когда ты погиб, – я с упреком глянула на Марка.
В тот год я потеряла Мирона. Мой Гранин погиб, а я осталась с двумя детьми – пятилетней Китькой и годовалым Тимой.
– И была я тогда немножко сумасшедшей, может, и не немножко, но внутри. Снаружи все выглядело вполне пристойно: как выяснилось еще в юности, я была мастером имитации душевного здоровья – притворялась нормальной очень умело, но иногда совершала очень странные поступки.
Вздохнув и по очереди внимательно посмотрев на мужчин, я продолжила:
– Одним из таких поступков было посещение одитора дианетики по рекомендации моего кума, крестного Тимы.
– У Китти крестный Игорь. А у Тимки кто?
– Сережка, младший Мордвинов. Я с мамой Тоней поддерживала отношения до самой ее смерти, а Сережа всегда ко мне хорошо относился в отличие от двух старших Мордвиновых.
– Да. Я помню, – чуть помрачнел Марк. – Мне всегда казалось, что Серега к тебе неровно дышит.
– Я не знаю, как он ко мне дышал, но мы об этом никогда не говорили. Так вот. Поскольку оплата сеансов была невелика, протеста во мне это не вызвало, и я два раза в неделю ходила на одитирование.
– А это что за чудо? – снова перебил Ант.
Марк слушал молча, и видно было, что мой рассказ заставляет его страдать.
– Дианетика переводится с греческого, как «через» «разум». Это название учения, которое создал американец Рон Хаббард. Согласно его учению, причинами психосоматических заболеваний человека являются «энграммы» – болезненные моменты, испытанные человеком в прошлом, при чем не только в текущей жизни, но и в предыдущих, то есть наличие таковых предполагается по умолчанию. Так вот, проживание этих болезненных моментов, как бы избавляет от них. Происходит очищение – клир. Одитор – своего рода бухгалтер-аудитор, который помогает выявить проблемы в подсознании и сделать их доступными для аналитической части разума [2]
Закрыть
. Справка о дианетике из инета
***
Я задумалась вспоминая.
Предполагалось, что сеансы одитирования решат мои проблемы: с болью в спине, с депрессией и печалью. Я избегала называть свою тоску по Мирону горем. Само это слово вызывало потоки слез и тихую истерику. Тихую и только тихую, потому что я крепилась изо всех сил, чтобы не пугать детей. И от этого было еще тяжелей.
Одитирование выглядело очень странно, зато очень хорошо отвлекало меня от мыслей о Мироне, вот честно, даже лучше, чем дети. Да о чем и говорить?! Дети были постоянным напоминанием о нем, а вот держание в руках жестяных банок из-под пива и «вспоминание» своих прошлых жизней... Это да! Шапито на выезде.
Мало того, что я себя чувствовала крайне глупо, старалась не выдавать своего изумления и не смеяться, так еще, закрыв по рекомендации одитора глаза, «вспоминала» нечто странное. В своих «воспоминаниях» я не всегда была человеком.
...Самое первое «воспоминание» было о том, что я – прямоходящий, небольшой динозавр, примерно размером с африканского страуса, т. е. около трех метров ростом. Прыгучий, «бегучий», очень подвижный всеядный ящер. Да, самое главное, ящер с довольно длинным подвижным хвостом.
