Мерзость эту, гнусную пародию на человека, мы, изучив тела с содроганием, но тщанием, утопили в реке, привязав пудовые камни и оставив на поживу рыбе да ракам, если водятся они еще в этом оставленном богами месте.
Сорна покинута, как покинуты и Пирт, и Трир. Здесь на исходе дня мы, решив остановиться на мельнице, стали свидетелями еще одного подтверждения явственности чернейшей тени, окутавшей долину.
Было это после заката, когда вдруг, ни с того, ни с сего мельничные жернова, до того проржавевшие и недвижимые, сами собой пришли в движение без малейшего ветра или иного усилия. Мы замерли в страхе, но, казалось, поначалу ничего не происходило. Однако стоило лопастям совершить три десятка кругов, как через мельничные узкие окна мы увидели, как прямо к нашему убежищу с ближайшего поля начинают стекаться существа, отдаленно похожие на людей – двуногие, двурукие, одноголовые. Глаза их горели холодным немым зеленым огнем, и стоило рассмотреть это уродство, как становилось видно, что и руки, и ноги их заменены кирками, лопатами, мотыгами и кожницами, скрюченными и искореженными, у каждого по иному, но у всех неизменно похоже.
Леденящий ужас охватил нас. Чудовищные создания, днем прятавшиеся в стогах сена, приближались нестройными рядами, и эти отвратительные порождения безумного замысла искалеченного разума определённо могли нести одну боль и смерть. И теперь не было у нас обережной божественной защиты.
По счастью, спас нас зоркий глаз Ван Мина. Доблестный мой спутник внимательным взором разглядел в тусклом свете в мельничных шестернях одну, что, казалось, вращалось сильнее остальных и, совершенно точно, несла на себе какие-то знаки, начертанные неяркими зелеными чернилами. По счастью, находилась она там, куда можно было достать с прогнивших подмостков, и верный дадао Ван Мина выбил испорченную деталь из предназначенного ей паза. Тот час раздался скрип и скрежет, механизм, разогнавшийся и вращавшийся, начал замедляться, теперь поддерживаемый только собственным угасающим движением. Твари же за дверями все как одна рухнули, словно подкошенные, и более не двигались.
Руны с шестерни я зарисовал, а саму ее мы поутру закопали. Пародий на людей, что недвижимые лежали у самой мельницы, смотря в небо пустыми глазами. Их всех мы сожгли в сей же час. Были это, судя по виду, когда-то люди крестьянского сословия. Искаженная злодейской волей мельница некогда кормила их, исправно превращая зерно в муку, но ныне превратилась в мучителя и палача, призывающего к нежизни в ночной тишине.
Клянусь, если суждено мне выбраться из долины, то проведу я дни и ночи в молитвах за души несчастных жителей Хенфроста и за наши души, навсегда запятнанные прикосновением к творящимся здесь безумию.
К вечеру доберемся до лагеря охотников в тщетной надежде найти источник зла. Клинки наточены и готовы к бою, что бы ни ждало нас там.
Воистину удивительной порой бывает окружающая нас действительность. Мы отправлялись в охотничий лагерь, ожидая уродов, монстров и искаженных, напряженно вглядываясь вдаль, прислушиваясь и даже принюхиваясь, желая вовремя обнаружить присутствие зла.
Но охотничий лагерь Хенфроста мы нашли обитаемым. Не просто обитаемым, а населенным несколькими охотничьими семьями, на удивление обычными, и, кажется, нетронутыми местной порчей.
Я имел долгий разговор с главой поселения, одноглазым Игилом, самым старым и самым уважаемым среди этих не самых острых умом, но удивительно укорененных в повседневности людей.
Игил рассказал, что все нынешние несчастья должны быть делом рук некой Одры, которую местные жители нарекли не иначе, как ведьмой. Одра была рождена в Ремшайде больше двух десятков лет назад особой по имени Лииса, что была из тех странных скорбных духом девушек и женщин, ищущих приключений и признания в ночных шабашах и собраниях. Местные охотники, регулярно бьющие тварей из Заокраинного леса и носящие на себя знаки, хранящие хоть малую, но действенную долю магии Старшего рода, уверены, что на севере Хенфроста ночные бдения таких одержимых собственными страстями действительно привлекают тех, кого привлекать и уж точно подпускать к человеческому существу не следует. Игил уверен, что в ночных сборищах Лииса и вправду встретила порченого и понесла от него, родив прекрасное наружностью, но ужасное душой чудовище. Одру с самого рождения едва терпели, а после смерти от ее странных умений двоих соседских девочек – накрепко заперли в Старой Тюрьме, возведенной в Давние дни и восстановленной предыдущим властителем этих земель.
Молодой барон, ставший новым владетелем долины, осматривая свои владения, обнаружил и тюрьму, и узницу. Одра околдовала своими чарами барона, и тот послушно начал выполнять ее волю. Спервоначала он разорвал торговлю с Эссеном, потом запретил уезжать из долины, а после и вовсе погубил всех верных людей и начал во всем опираться на своих нечистых кровью черных стражников, что вместе с выпущенной на свободу Одрой начали нести по земля Хенфроста смерть и разрушение. Трир, Пирт и Сорна пострадали больше всего – местные очень желали покинуть долину, и поплатились за свои желания, став жертвой темных чар колдуньи. Месс и Ремшайд еще населены, но местные запуганы, а многие из добропорядочных жителей убиты или пропали без вести. С охотниками же Одра ссориться пока не желала, изредка подкидывая поручение на поимку того или иного порченного зверя живьем. А молодого барона никто не видел с того дня, как гуляли годовщину его скоропалительной свадьбы на простушке-ведьме по имени Одра.
Игил рассказал мне, что чем ближе к древнему хенфростскому замку, чем больше шансов найти тварей, которых не берет холодная сталь. Он и его люди борются с ними оружием, на которые нанесены знаки Старшего народа истинным серебром. Желая избавиться от тирании колдуньи Игил за скромную сумму нанес те же знаки на наше оружие. На вид весь ритуал смахивал на надувательство, но я еще в Бон Аве знал о таком способе борьбы с порченными и знал, как отличить истинное серебро от подделки. Игил может и не был ученым, но оказался человеком сметливым и честным, смекнувшим, что карающая длань королевского меча уже занесена над Хенфростом, и когда она обрушиться на головы всех, кто бесчинствует здесь, ему и его людям стоит иметь доказательства своей истинной верности.
Эту ночь мы проведём за стенами охотничьего хутора. Окруженный рунами, он не так безопасен, как пиртский храм, но за неимением лучшего выбирать не приходится. На рассвете отправимся в Месс. Там должны жить еще люди, возможно, знающие что-то большее о Одре и ее деяниях. Я хочу узнать все об этой ведьме и о молодом бароне до того, как отправлюсь в их замок.
Месс еще населен, но боюсь, совсем скоро и его покинут люди. Мы прибыли в деревню поутру и застали едва ли больше трех дюжин жителей – детей, стариков и женщин. Мужчин в деревне не осталось – ни одного. Местный староста, глубокий старец, поведал, что Одра три года назад призвала на берег озера, в котором жители поселения рыбачили и тем кормились, какое-то ужасное чудовище, и теперь по первой прихоти твари ей обязаны жертвовать живого, а то и не одного. Говорил староста это глухим шепотом, словно опасаясь, что ведьма услышит его и явится на зов. Женщины же, едва увидав нас, завели детей в дома, и сами заперли двери, напряженно следя за каждым моим шагом и каждым шагом моих людей.
Все в Мессе говорит о бедствии, постигшей эту землю: полуразрушенные дома, давно не знавшие обновления, увядающая растительность, покосившиеся ограды да поросшие сорняками огороды. Воронье вьется у погоста, который, увы, пополнился сегодня еще одной могилой.
Мико Марич, доблестный и храбрый ветеран, нанятый в Эссене, пал в неравной битве с озерной тварью, что оказалась огромным изуродованным чудовищем, отдалённо похожим на проклятого великана. Марич сражался, как тигр, и сумел смертельно ранить отвратительное существо, но поплатился за это собственной жизнью. Тяжелый удар сучковатой дубины был слишком быстр и силен для любого смертного. Милостью Светлых Богов мы одолели чудовище, освободив Месс от гнета непосильной дани. Марича похоронили со всеми почестями. Увы, жители пребывают ныне еще в большем страхе и смятении, чем раньше, ожидая, что злобная колдунья вот-вот явится по их души, прознав, что призванное ей чудище погибло. Ни разубедить, ни обнадежить их не удалось, и кажется мне, занятие это уже безнадежное – страх въелся в их кости, пропитал душу и пустил корни на такую глубину, на какую не пробиваться ни единый луч света.
Я сделал все, что мог, в Мессе, и теперь настала пора отправиться в Ремшайд. Месский староста рассказывал, будто бы Одра еще в бытность свою ребенком боялась и ненавидела руины, принадлежавшие Старшему народу, расположенные неподалеку от города. Я думаю, будет разумным посетить и их – быть может, той ненависти или страху была причина, и эта причина даст мне понимание, как совладать с этим злонравным созданием. Как бы не хотел я верить, что живая душа способна стать причиной виденного мною в Хенфросте непотребства, но, увы, мудрые знают, что сила над древним ведьмовством в руках слабого духом способна стать причиной чудовищного зла. И мой долг – принести весть и направить отрекшихся от короны и света богов на путь истинный, словом ли или делом.
Ремшайд не пощадило ни запустение, ни порча, пропитавшие земли Хенфроста. Некогда небольшой городок с крепкими стенами, построенный еще в далекие времена до Великого Проклятия был восстановлен несколько веков назад и жил пусть и не зажиточно, но и бедствуя. Теперь же здесь царит все тот же страх, пропитавший долину, расползающийся от тяжелых, укрытых мхом камней, проникающий за толстые стены, прячущийся в подворотнях, протянувший свои щупальца к душам каждого, кому судьбой посчастливилось выжить в прошедшие темные годы.
Я побывал в единственной в городе таверне, давно не знавшей посетителей. Трактирщик, седой и сгорбленный старик, был первым из всех горожан, кто не отвернулся при виде меня и моих людей, не сбежал в ужасе и не вытащил из-за пазухи проржавевшее оружие в бессильной ярости. Увы, толком разговора с ним не вышло. Биригим, как звали старика, плохо слышал и соображал еще хуже. Кажется, и заговорил он со мной, не поняв сначала, кто перед ним, а позже, видимо, решив, что терять ему все равно уже нечего. Биригим уверен, что все беды Хенфроста начались, когда новый барон освободил Одру из тюрьмы. Вначале одно за одним сыпались на Ремшайд и окрестности мелкие несчастья, хирела торговля с поселениями долины и Эссеном, начали плодиться в лесах твари, а в заброшенных домах – собираться бродяги и попрошайки, раньше державшиеся тише и скромнее. С каждым днем требования барона, которым, уверен Биригим, управляла ведьма, очень уж быстро ставшая законную женой, становились все непомернее и непомернее. Многие в страхе покинули город еще до того как жителям запретили уезжать из Хенфроста, и их оставшиеся почитали за счастливчиков. Вести из поселений в округе стали сначала поступали с перебоями, а потом и вовсе исчезли. Только из замка тянулись требования нового и нового оброка – теперь не продовольствием, которого в долине нынче днем с огнем не сыщешь, а людьми. И если какой двор противился такой подати, то все до единого исчезали без следа. Ужас обосновался в долине и уничтожил всех, забрав у кого жизнь, а у кого – волю и храбрость.
Нынче местные сами готовы перегрызть глотки чужакам, и, тавернщик уверил – наверняка сделают это, едва наступит ночь, не считаясь с ценой. В городе правит порча, и она, воистину, затмила жителям последние остатки разума. Я хотел узнать у Биригима, кто знался с Одрой раньше мог бы рассказать о ней, но старик уверил – не было в живых не единой души из тех, кто близко общался с колдуньей или ее матерью. Дом ее сожгли, и нынче в одной только Старой Тюрьме могли сохраниться хоть какие-то следы пребывания ведьмы, если не считать замка, где жила она сейчас, разумеется. После освобождения Одры барон повелел закрыть тюрьму, но никто в городе ни видел ни выпущенных заключенных, ни освобожденного от должности смотрителя. Смельчаки, подходившие к зданию, уверяли, что нынче там властвуют мертвецы, и живым заказана дорога в их царство.
С благодарностью выслушал я все, что рассказал мне старик-тавернщик, пусть и пришлось выуживать из его бессвязной, расплывчатой речи крупицы фактов и домыслов, приведенных мною выше. Я решил не провоцировать местных жителей, оставаясь в Ремшайде дольше необходимого, и еще до обеда мы тронули коней в путь к руинам, оставленных Старшим народом, в надежде переночевать там. Ночной темный лес Хенфроста казался нам, клянусь, меньшим злом, чем пребывание лишние минуты после заката в городе, пропитанным насквозь болью, ужасом, яростью и тьмой, буквально сочащейся по трубам и стокам.
К руинам вела узкая тропка, некогда мощенная камнем, а теперь почти полностью заросшая травой. Шли мы пешими, ведя под уздцы коней, слушая каждый шорох и оборачиваясь на каждый подозрительный звук. Останавливались мы всего дважды, и обе остановки только больше укрепили меня в том, что происходит в Хенфросте чудовищные вещи.
Первый раз остановились мы, когда странный звук привлек внимание Ван Мина, а затем и мое. Остановившись и дав знак подождать остальным моим спутникам, я вместе с верным телохранителем отправился разведать причину звука – и лишился дара речи от ужаса, углядев ее на небольшой полянке буквально в десяти шагах от тропы. На поляне, шириною едва ли в десяток шагов, прямо в центре рос огромный дуб, видевший, вероятно, зим не меньше, чем иные из Старшей расы. И прямо в ствол этого гиганта был вплавлен человек, некогда носивший одежду благородного и доспехи рыцаря. Ныне же его тело срослось с корой дерева, руки перелились с ветвями, а ступни касались корней. И самое ужасное – человек этот был все еще жив. Обезумевший, неспособный не двигаться, не говорить, он не то скулил, не то трещал на одной заунывной ноте, смотря в никуда глазами, полными страданий и боли.
Даже сейчас, когда я пишу эти строки, рука моя дрожит от картины, что является вновь перед глазами.
Добрый Ван Мин ударом клинка положил конец страданиям несчастного. Увы, его тело ни достать, ни сжечь не было никакой возможности, а потому я осмелился забрать перстень-печатку, что рыцарь носил на нашейной цепочке, в надежде, что быть может кому иному удастся опознать своего родственника или друга и вознести в небеса молитву за него.
Уже уходя с поляны, я приметил обильно заросшее травой и грибами, неестественно бледными в этих местах, тело человека в черных доспехах, лишившегося головы, как думаю я, от доброго удара хорошо отточенного меча.
Не было ни у меня, ни у Ван Мина никакого желания хоронить эту погань, и потом так и оставили мы ее на поживу лесу.
Вторая остановка была перед самыми руинами – неподалеку от тропы мы нашли могильник, где в мелкой яме кто-то оставил с десяток тел. Самых разных – вооружённых в черных табардах, обычных крестьян без оружия. Мужчин, женщин, детей и стариков. Все они погибли не от меча и не от болезни – на телах каждого оставила свой след сила, что питает эльфийские письмена.
Сорна покинута, как покинуты и Пирт, и Трир. Здесь на исходе дня мы, решив остановиться на мельнице, стали свидетелями еще одного подтверждения явственности чернейшей тени, окутавшей долину.
Было это после заката, когда вдруг, ни с того, ни с сего мельничные жернова, до того проржавевшие и недвижимые, сами собой пришли в движение без малейшего ветра или иного усилия. Мы замерли в страхе, но, казалось, поначалу ничего не происходило. Однако стоило лопастям совершить три десятка кругов, как через мельничные узкие окна мы увидели, как прямо к нашему убежищу с ближайшего поля начинают стекаться существа, отдаленно похожие на людей – двуногие, двурукие, одноголовые. Глаза их горели холодным немым зеленым огнем, и стоило рассмотреть это уродство, как становилось видно, что и руки, и ноги их заменены кирками, лопатами, мотыгами и кожницами, скрюченными и искореженными, у каждого по иному, но у всех неизменно похоже.
Леденящий ужас охватил нас. Чудовищные создания, днем прятавшиеся в стогах сена, приближались нестройными рядами, и эти отвратительные порождения безумного замысла искалеченного разума определённо могли нести одну боль и смерть. И теперь не было у нас обережной божественной защиты.
По счастью, спас нас зоркий глаз Ван Мина. Доблестный мой спутник внимательным взором разглядел в тусклом свете в мельничных шестернях одну, что, казалось, вращалось сильнее остальных и, совершенно точно, несла на себе какие-то знаки, начертанные неяркими зелеными чернилами. По счастью, находилась она там, куда можно было достать с прогнивших подмостков, и верный дадао Ван Мина выбил испорченную деталь из предназначенного ей паза. Тот час раздался скрип и скрежет, механизм, разогнавшийся и вращавшийся, начал замедляться, теперь поддерживаемый только собственным угасающим движением. Твари же за дверями все как одна рухнули, словно подкошенные, и более не двигались.
Руны с шестерни я зарисовал, а саму ее мы поутру закопали. Пародий на людей, что недвижимые лежали у самой мельницы, смотря в небо пустыми глазами. Их всех мы сожгли в сей же час. Были это, судя по виду, когда-то люди крестьянского сословия. Искаженная злодейской волей мельница некогда кормила их, исправно превращая зерно в муку, но ныне превратилась в мучителя и палача, призывающего к нежизни в ночной тишине.
Клянусь, если суждено мне выбраться из долины, то проведу я дни и ночи в молитвах за души несчастных жителей Хенфроста и за наши души, навсегда запятнанные прикосновением к творящимся здесь безумию.
К вечеру доберемся до лагеря охотников в тщетной надежде найти источник зла. Клинки наточены и готовы к бою, что бы ни ждало нас там.
Прода от 26.03
*******
Воистину удивительной порой бывает окружающая нас действительность. Мы отправлялись в охотничий лагерь, ожидая уродов, монстров и искаженных, напряженно вглядываясь вдаль, прислушиваясь и даже принюхиваясь, желая вовремя обнаружить присутствие зла.
Но охотничий лагерь Хенфроста мы нашли обитаемым. Не просто обитаемым, а населенным несколькими охотничьими семьями, на удивление обычными, и, кажется, нетронутыми местной порчей.
Я имел долгий разговор с главой поселения, одноглазым Игилом, самым старым и самым уважаемым среди этих не самых острых умом, но удивительно укорененных в повседневности людей.
Игил рассказал, что все нынешние несчастья должны быть делом рук некой Одры, которую местные жители нарекли не иначе, как ведьмой. Одра была рождена в Ремшайде больше двух десятков лет назад особой по имени Лииса, что была из тех странных скорбных духом девушек и женщин, ищущих приключений и признания в ночных шабашах и собраниях. Местные охотники, регулярно бьющие тварей из Заокраинного леса и носящие на себя знаки, хранящие хоть малую, но действенную долю магии Старшего рода, уверены, что на севере Хенфроста ночные бдения таких одержимых собственными страстями действительно привлекают тех, кого привлекать и уж точно подпускать к человеческому существу не следует. Игил уверен, что в ночных сборищах Лииса и вправду встретила порченого и понесла от него, родив прекрасное наружностью, но ужасное душой чудовище. Одру с самого рождения едва терпели, а после смерти от ее странных умений двоих соседских девочек – накрепко заперли в Старой Тюрьме, возведенной в Давние дни и восстановленной предыдущим властителем этих земель.
Молодой барон, ставший новым владетелем долины, осматривая свои владения, обнаружил и тюрьму, и узницу. Одра околдовала своими чарами барона, и тот послушно начал выполнять ее волю. Спервоначала он разорвал торговлю с Эссеном, потом запретил уезжать из долины, а после и вовсе погубил всех верных людей и начал во всем опираться на своих нечистых кровью черных стражников, что вместе с выпущенной на свободу Одрой начали нести по земля Хенфроста смерть и разрушение. Трир, Пирт и Сорна пострадали больше всего – местные очень желали покинуть долину, и поплатились за свои желания, став жертвой темных чар колдуньи. Месс и Ремшайд еще населены, но местные запуганы, а многие из добропорядочных жителей убиты или пропали без вести. С охотниками же Одра ссориться пока не желала, изредка подкидывая поручение на поимку того или иного порченного зверя живьем. А молодого барона никто не видел с того дня, как гуляли годовщину его скоропалительной свадьбы на простушке-ведьме по имени Одра.
Игил рассказал мне, что чем ближе к древнему хенфростскому замку, чем больше шансов найти тварей, которых не берет холодная сталь. Он и его люди борются с ними оружием, на которые нанесены знаки Старшего народа истинным серебром. Желая избавиться от тирании колдуньи Игил за скромную сумму нанес те же знаки на наше оружие. На вид весь ритуал смахивал на надувательство, но я еще в Бон Аве знал о таком способе борьбы с порченными и знал, как отличить истинное серебро от подделки. Игил может и не был ученым, но оказался человеком сметливым и честным, смекнувшим, что карающая длань королевского меча уже занесена над Хенфростом, и когда она обрушиться на головы всех, кто бесчинствует здесь, ему и его людям стоит иметь доказательства своей истинной верности.
Эту ночь мы проведём за стенами охотничьего хутора. Окруженный рунами, он не так безопасен, как пиртский храм, но за неимением лучшего выбирать не приходится. На рассвете отправимся в Месс. Там должны жить еще люди, возможно, знающие что-то большее о Одре и ее деяниях. Я хочу узнать все об этой ведьме и о молодом бароне до того, как отправлюсь в их замок.
********
Месс еще населен, но боюсь, совсем скоро и его покинут люди. Мы прибыли в деревню поутру и застали едва ли больше трех дюжин жителей – детей, стариков и женщин. Мужчин в деревне не осталось – ни одного. Местный староста, глубокий старец, поведал, что Одра три года назад призвала на берег озера, в котором жители поселения рыбачили и тем кормились, какое-то ужасное чудовище, и теперь по первой прихоти твари ей обязаны жертвовать живого, а то и не одного. Говорил староста это глухим шепотом, словно опасаясь, что ведьма услышит его и явится на зов. Женщины же, едва увидав нас, завели детей в дома, и сами заперли двери, напряженно следя за каждым моим шагом и каждым шагом моих людей.
Все в Мессе говорит о бедствии, постигшей эту землю: полуразрушенные дома, давно не знавшие обновления, увядающая растительность, покосившиеся ограды да поросшие сорняками огороды. Воронье вьется у погоста, который, увы, пополнился сегодня еще одной могилой.
Мико Марич, доблестный и храбрый ветеран, нанятый в Эссене, пал в неравной битве с озерной тварью, что оказалась огромным изуродованным чудовищем, отдалённо похожим на проклятого великана. Марич сражался, как тигр, и сумел смертельно ранить отвратительное существо, но поплатился за это собственной жизнью. Тяжелый удар сучковатой дубины был слишком быстр и силен для любого смертного. Милостью Светлых Богов мы одолели чудовище, освободив Месс от гнета непосильной дани. Марича похоронили со всеми почестями. Увы, жители пребывают ныне еще в большем страхе и смятении, чем раньше, ожидая, что злобная колдунья вот-вот явится по их души, прознав, что призванное ей чудище погибло. Ни разубедить, ни обнадежить их не удалось, и кажется мне, занятие это уже безнадежное – страх въелся в их кости, пропитал душу и пустил корни на такую глубину, на какую не пробиваться ни единый луч света.
Я сделал все, что мог, в Мессе, и теперь настала пора отправиться в Ремшайд. Месский староста рассказывал, будто бы Одра еще в бытность свою ребенком боялась и ненавидела руины, принадлежавшие Старшему народу, расположенные неподалеку от города. Я думаю, будет разумным посетить и их – быть может, той ненависти или страху была причина, и эта причина даст мне понимание, как совладать с этим злонравным созданием. Как бы не хотел я верить, что живая душа способна стать причиной виденного мною в Хенфросте непотребства, но, увы, мудрые знают, что сила над древним ведьмовством в руках слабого духом способна стать причиной чудовищного зла. И мой долг – принести весть и направить отрекшихся от короны и света богов на путь истинный, словом ли или делом.
*********
Ремшайд не пощадило ни запустение, ни порча, пропитавшие земли Хенфроста. Некогда небольшой городок с крепкими стенами, построенный еще в далекие времена до Великого Проклятия был восстановлен несколько веков назад и жил пусть и не зажиточно, но и бедствуя. Теперь же здесь царит все тот же страх, пропитавший долину, расползающийся от тяжелых, укрытых мхом камней, проникающий за толстые стены, прячущийся в подворотнях, протянувший свои щупальца к душам каждого, кому судьбой посчастливилось выжить в прошедшие темные годы.
Я побывал в единственной в городе таверне, давно не знавшей посетителей. Трактирщик, седой и сгорбленный старик, был первым из всех горожан, кто не отвернулся при виде меня и моих людей, не сбежал в ужасе и не вытащил из-за пазухи проржавевшее оружие в бессильной ярости. Увы, толком разговора с ним не вышло. Биригим, как звали старика, плохо слышал и соображал еще хуже. Кажется, и заговорил он со мной, не поняв сначала, кто перед ним, а позже, видимо, решив, что терять ему все равно уже нечего. Биригим уверен, что все беды Хенфроста начались, когда новый барон освободил Одру из тюрьмы. Вначале одно за одним сыпались на Ремшайд и окрестности мелкие несчастья, хирела торговля с поселениями долины и Эссеном, начали плодиться в лесах твари, а в заброшенных домах – собираться бродяги и попрошайки, раньше державшиеся тише и скромнее. С каждым днем требования барона, которым, уверен Биригим, управляла ведьма, очень уж быстро ставшая законную женой, становились все непомернее и непомернее. Многие в страхе покинули город еще до того как жителям запретили уезжать из Хенфроста, и их оставшиеся почитали за счастливчиков. Вести из поселений в округе стали сначала поступали с перебоями, а потом и вовсе исчезли. Только из замка тянулись требования нового и нового оброка – теперь не продовольствием, которого в долине нынче днем с огнем не сыщешь, а людьми. И если какой двор противился такой подати, то все до единого исчезали без следа. Ужас обосновался в долине и уничтожил всех, забрав у кого жизнь, а у кого – волю и храбрость.
Нынче местные сами готовы перегрызть глотки чужакам, и, тавернщик уверил – наверняка сделают это, едва наступит ночь, не считаясь с ценой. В городе правит порча, и она, воистину, затмила жителям последние остатки разума. Я хотел узнать у Биригима, кто знался с Одрой раньше мог бы рассказать о ней, но старик уверил – не было в живых не единой души из тех, кто близко общался с колдуньей или ее матерью. Дом ее сожгли, и нынче в одной только Старой Тюрьме могли сохраниться хоть какие-то следы пребывания ведьмы, если не считать замка, где жила она сейчас, разумеется. После освобождения Одры барон повелел закрыть тюрьму, но никто в городе ни видел ни выпущенных заключенных, ни освобожденного от должности смотрителя. Смельчаки, подходившие к зданию, уверяли, что нынче там властвуют мертвецы, и живым заказана дорога в их царство.
С благодарностью выслушал я все, что рассказал мне старик-тавернщик, пусть и пришлось выуживать из его бессвязной, расплывчатой речи крупицы фактов и домыслов, приведенных мною выше. Я решил не провоцировать местных жителей, оставаясь в Ремшайде дольше необходимого, и еще до обеда мы тронули коней в путь к руинам, оставленных Старшим народом, в надежде переночевать там. Ночной темный лес Хенфроста казался нам, клянусь, меньшим злом, чем пребывание лишние минуты после заката в городе, пропитанным насквозь болью, ужасом, яростью и тьмой, буквально сочащейся по трубам и стокам.
К руинам вела узкая тропка, некогда мощенная камнем, а теперь почти полностью заросшая травой. Шли мы пешими, ведя под уздцы коней, слушая каждый шорох и оборачиваясь на каждый подозрительный звук. Останавливались мы всего дважды, и обе остановки только больше укрепили меня в том, что происходит в Хенфросте чудовищные вещи.
Первый раз остановились мы, когда странный звук привлек внимание Ван Мина, а затем и мое. Остановившись и дав знак подождать остальным моим спутникам, я вместе с верным телохранителем отправился разведать причину звука – и лишился дара речи от ужаса, углядев ее на небольшой полянке буквально в десяти шагах от тропы. На поляне, шириною едва ли в десяток шагов, прямо в центре рос огромный дуб, видевший, вероятно, зим не меньше, чем иные из Старшей расы. И прямо в ствол этого гиганта был вплавлен человек, некогда носивший одежду благородного и доспехи рыцаря. Ныне же его тело срослось с корой дерева, руки перелились с ветвями, а ступни касались корней. И самое ужасное – человек этот был все еще жив. Обезумевший, неспособный не двигаться, не говорить, он не то скулил, не то трещал на одной заунывной ноте, смотря в никуда глазами, полными страданий и боли.
Даже сейчас, когда я пишу эти строки, рука моя дрожит от картины, что является вновь перед глазами.
Добрый Ван Мин ударом клинка положил конец страданиям несчастного. Увы, его тело ни достать, ни сжечь не было никакой возможности, а потому я осмелился забрать перстень-печатку, что рыцарь носил на нашейной цепочке, в надежде, что быть может кому иному удастся опознать своего родственника или друга и вознести в небеса молитву за него.
Уже уходя с поляны, я приметил обильно заросшее травой и грибами, неестественно бледными в этих местах, тело человека в черных доспехах, лишившегося головы, как думаю я, от доброго удара хорошо отточенного меча.
Не было ни у меня, ни у Ван Мина никакого желания хоронить эту погань, и потом так и оставили мы ее на поживу лесу.
Вторая остановка была перед самыми руинами – неподалеку от тропы мы нашли могильник, где в мелкой яме кто-то оставил с десяток тел. Самых разных – вооружённых в черных табардах, обычных крестьян без оружия. Мужчин, женщин, детей и стариков. Все они погибли не от меча и не от болезни – на телах каждого оставила свой след сила, что питает эльфийские письмена.
