Я раньше видел подобные отметины на тех, кто решил потревожить места, защищенные обережными знаками Кровавых Охотников. Не каждый страдает от этой силы – лишь те, чья кровь таит в себе порчу, неважно, вступившую в силу или еще спящую.
Вокруг трех строений изящной формы, столь любимой Старшим народом, два из которых уже разрушились от времени, а третье стояло все еще нетронутым, действительно шла вязь из эльфиских рун. Я не без содрогания пересек рунную полосу, опасаясь, как бы нахождение в этих краях не отпечаталось и во мне самом. Но сила, в один миг захватившая меня в свой плен, отступила, не причинив вреда. Прошел беспрепятственно и Ван Мин, и каждый из моих людей.
В свете угасающего дня мы осмотрели все здания сверху донизу, и в уцелевшим я нашел тайник под одним из камней пола. Там лежали несколько вещей, вызывающих омерзение одним своим видом – бутыль с черной, густой черной кровью без всяких знаков, тяжелый на вид и на ощупь металлический шприц и какой-то исписанный рунами, неизвестными мне, лист пергамента из кожи, боюсь я, вовсе не телячьей. Нетленность пергамента насторожила меня едва ли не больше, чем все иное. Нашел я и записку в тайнике, которая была явно написана второпях
«Марольд, увези это из долины немедленно! Неважно куда, но как можно дальше отсюда. Генри»
Не найдя ничего иного, я решил перепрятать найденное, боясь увозить его из-под защиты рун Старшего Народа. Тела, найденные неподалеку отсюда, умерли в разное время, но не слишком давно, и едва ли ошибусь, если предположу, что то, что манило их пересечь рунную защиту, вполне могло быть каким-то из этих предметов.
Я ничего не сказал никому из своих спутников, но намеренья мои ясны. Увы, ситуация здесь такова, что дело не терпит отлагательств.
Я скопирую все свои заметки дважды – светы лампы здесь мне будет достаточно, и завтра же поутру отправлю своих людей из долины – через разрушенный мост напрямик и кружным путем через целый, попарно, отдав им по копии. Я знаю, что, быть может, обрекаю их на гибель, но надеюсь и верю, что Санто или Густав, оба смышлёные и смелые, смогут выбраться из Хенфроста и доставить эти записи Вашему Величеству. С каждым из них я пошлю по одному из охотников. И Дикон, и Монр кажутся людьми достойными, и они не меньше моего в ужасе от происходящего здесь. Вилан же останется со мной и Ван Мином. Он сам вызвался продолжить путь по долине, зная, что вернее всего, обрекает себя на гибель, ибо едва ли колдунья будет благосклонна ко мне и моей миссии, и, вероятнее всего, мне уготована судьба моего предшественника, которая, я уверен, не была светлой и легкой. Но я буду до конца исполнять свой долг, и, если Светлые Боги не оставят меня, то полная версия всех событий попадет в Ваши руки незамедлительно после того, как будет дописана Вашим покорным слугой.
Как же невероятно я рад тому факту, что верные и преданные Гвардейцы уже на пути в столицу. Я продолжу записи на оставшейся у меня копии пергамента, но, боюсь, сегодняшняя заметка может оказаться последней. Мне невероятно жаль, что едва ли удастся прояснить все странности происходящего в долине, я буду питать надежду лично разъяснить все неясные места в моих отчетах до конца своих дней в здравом рассудке и трезвой памяти, как мало бы их не осталось.
Увы, время, отмерянное мне Светлыми Богами, иссекает стремительно, словно ручей, выбравшийся жарким летом под иссушающее южное солнце.
Предупреждение старика-трактирщика Биригима о жаждущих крови чужаков созданиях в подворотнях Ремшайда оказалось самой что ни на есть правдой. Двоих таких уродцев, более всего походящих на здоровенных прямоходящих не то волков, не то шакалов, со смердящими пастями и здоровенными полусгнившими зубами, напали на нас в предрассветный час, стоило только мне, Ван Мину и доблестному Виланому миновать городские стены, полуразрушенные и никем не охраняемые. Я вернулся в город, надеялся найти в это проклятом богами месте хоть кого-то, знающего о кладе в руинах, но нашел только свою смерть. Битва с тварями была недолгой и кровавой. Быстрее и сильнее втрое против обычного человека, они дрались с темной, неистовой яростью, нанося удары когтями и щелкая зубами, желая разодрать на клочки нас, чужеземцев. И одной из тварей улыбнулась удача до того, как дадао Ван Мина отделило ее голову от туловища. Одна моя ошибка и секунда промедления – и вот темный яд порчи течет в моих жилах. Я чувствую его так же явно, как чувствует человек тепло и холод, голод и жажду. Я прижег рану, и она не мешает мне ни двигаться, ни сражаться, но отраву не победить не одним из доступных мне способов. Потому единственное, чего я желаю – исполнить свой долг и погубить ведьму, чья злая воля калечит Хенфрост.
Все же возращение не было напрасным. В Ремшайде мне удалось узнать хоть немного о происходящем здесь. Биригрим, милостиво позволивший перевязать рану в своем пустом трктире, поведал историю Генри де Виллема, храброго рыцаря, бывшего первым телохранителем молодого барона. Три года назад, аккурат через год после женитьбы властителя этих земель на Одре-ведьме, Генри, хорошо известный своими славными деяниями в Ремшайде, проезжал через город, гонимый черными слугами ведьмы. Он отправился в руины, но что именно он вез ни Биригим, да и никто из горожан не знал. Знали только, что это что-то было нужно Одре, и потому многих она посылала пройти через чары, окружающие древние строения. Увы, то не удалось никому. Думаю – и к счастью. Марольд же, упомянутый в записке, был племянником де Виллема и в те дни нес службу где-то на трирском перевале. Какая судьба постигла его – никто не знал, знали лишь, что с перевала за прошедшие годы так и не вернулся в родной дом.
Судьба же самого Генри была печальна. Биригим узнал печатку, что я снял с несчастного воина, вмурованного в дерево. Ужасная, ужасная участь. Гнев ведьмы ниспослал благородному рыцарю страдания, неведомые ни одному смертному…
Завтра мы отправимся в Старую Тюрьму, а оттуда – в конечную, как бы то ни сложилось, точку нашего путешествия, в Замок Хенфрост. Я все еще верю, что сумею найти способ справиться с ведьмой, но, как бы то ни было, верю и надеюсь, что вскорости страдания жителей долины подойдут к концу и долину ждут годы мира и время залечить раны, нанесённые злой силой.
Одра мертва.
Это пишет под мою диктовку и с моих слов верный Ван Мин, ибо я больше не способен вести записи. Но уверяю – каждая буква, написанная его рукой ровно та же. Какую написал бы и я.
Светлые Боги благоволят короне и их благоволение изливается на всех ее слуг, даже столь ничтожных и малых, как рядовой Посланник.
В Старой Тюрьме нам удалось найти Погибель Колдунов, или Шакирскую Цепь, орудие, созданное Старшей расой в самом начале темных лет Скверны, желая найти управу на порченных. Кровавые охотники и поныне используют ее, и воистину, великой удачей было найти Цепь на полу той самой клетки, где держали ведьму. В самом центре обугленного пятна, повествующего о неудачной попытке мести оковам, что отбирают у колдунов все силы, а нередко – и саму жизнь, я нашел этот великий артефакт, тонкий и гибкий, будто кнут, и прочный настолько, что не одному человеческому оружию не разрубить его. Шакирская Цепь, стоит ей учуять колдовскую проклятую силу, сама рвется исполнить свой долг, а потому достаточно даже бросить ее в нужную сторону, чтобы древние чары исполнили то, зачем были созданы.
В Старой Тюрьме, кроме великого дара Старшего народа, нашли мы только тела забытых узников, погибших в своих кандалах от голода и жажды, забытых и проклятых. Смерть их была болезненной и мучительной, и потому дух их переродился в нечто злобное и чуждое человеку, оставшись запертым в уже разложившихся телах. Я с трепетом смотрел в пустые глазницы прикованных цепями скелетов, поворачивающих свои туловища вслед за мной и неотрывно следящих за каждым шагом моим и моих спутников ибо знал, что совсем скоро пополню их ряды.
Замок Ремшайд, конечная точка нашего пути, встретил нас с верным Ван Мином тишиной и запустением. Вилан, оставшийся с лошадьми, разрывался между желанием отправиться с нами и суровой необходимостью беречь единственное наше средство выбраться из долины, пусть даже благой исход казался нам тогда невероятным.
Но тьма пожирает сама себя, и вместо десятков чудовищ, хитрых, сильных и неподвластных обычным клинкам встретили мы только запуганных, потерявший человеческий вид и человеческий разум слуг, разбегавшихся при одних только звуках наших шагов. Только раз пытались напасть на нас обитатели замка, желая вогнать нож в спину, выйдя через один из потаенных проходов за широким гобеленом неподалеку от хозяйских покоев. Но были они не слишком умны, а потому выдали себя лязгом доспехов да утробным рыком. Пара тварей, похожих разом и на черных уродцев с далекого, кажется, происшествия на мосту и с засады в городе. Одоспешенные, крепкие, люди-звери ,в которых ничего человеческого не осталось. Их кожа, покрытая чем-то плотным и слизким, тем не менее, не выдержала быстрых ударов оружия, отмеченного рунами Старшего народа и покрытого Истинной сталью. Слишком полагались чудовища на крепость своих измененных тел, что бы достойно научиться обращаться с собственными клинками. Быстрые, сильные, ловкие, они не имели знания ни о взаимовыручки, ни о мало-мальской технике боя, и потому были повержены быстрыми взмахами дао Ван Мина и ударами тигриных когтей вашего покорного слуги.
Одру нашли мы в покоях барона. Ван Мин, благословлённый Светлыми богами Ван Мин, одним быстрым, точным движением метнул Погибель Колдунов – и не промахнулся. Я же, к стыду своему, застыл на пороге, прикованный взглядом вовсе не к молодой и на вид прекрасной ведьме, которую каждый муж и многие девы нашли бы привлекательной. Я стоял и смотрел на существо, которым, быть может, мне самому предстоит стать. На хозяйской кровати, под проеденным полью балдахином лежало то, что некогда, думаю, было молодым бароном. Сейчас же оно вид имело столь ужасный, что нет слов что бы описать его. Раздутое, обезображенное, с несколькими головами. С конечностями зверей, насекомых и птиц, с десятками глаз, ртов и носов по всему уродливому, покрытому гноем телу, это существо смердело хуже, чем выгребная яма и непрерывно шептало слова по своей сути и смыслу столь ужасные, что они до сих пор звучат у меня в ушах. Я в ужасе попятился, понимая, что от одной из конечностей существа, свесившихся с кровати, что-то капает в подставленный сосуд, похожий на еще несколько из тех, что стояли на прикроватной тумбочке. Я чувствовал, что порча в моей крови и то, что бурлило в булькало в этих сосудах имеет над собой один источник. Каким-то чужеродным, неестественным образом я знал, что эта тварь была переходной стадией, личинкой, не до конца преобразовавшейся во что-то невероятно древнее и безумно мерзостное. Испорченное и искаженное. Я чувствовал, как шепот существа задевает струны в глубине моей души, как звучит он притягательно и волнующе.
Последним усилием я отринул наваждение, рванувшись прочь из покоев и увлекая за собой Ван Мина. Первым, что сделал я – схватил со стены факел и поджег его, а после – бросил прямо в раскрытую дверь, словно в голодную зовущую утробу. А потом подбирал еще и еще факела поджигал их и бросал вновь, до тех пор, пока не почувствовал, как огонь принялся за дело, пока не услышал вопль тысячи глоток, вопль смертельной агонии и смертельной злобы.
Я знаю, что Погибель Колдунов не боится огня и уверен, что сожженный труп ведьмы так и будет охвачен Шакирской Цепью в тот миг, когда его найдут, а значит колдовская сила не превратит эту твари ни во что презревшее смерти. Больше же ни я, ни Ван Мин не могли сделать. Не могли мы и оставаться в горящем замке. Мы покинули его, оседлали лошадей и опрометью кинулись прочь из долины, желая только одного – поведать об увиденном Вашей милости.
На этом и заканчиваются мои записи обо всем, виденном в Хенфросте. По дороге к перевалу мы однажды наткнулись на тело черного воина, лежавшего прямо на камнях тракта в луже собственной зловонной крови. Думаю я, что теперь, когда существо, жившее в замке и ведьма сделавшего его таким, мертвы, некоторые из оскверненных жителей долины больше не могут жить в подлунном мире. Но не скорблю я ни по одному из них.
В холодной осенней ночи под лунным светом на Трирском перевале у костра сидело двое путников. Третий человек спал совсем близко от костра, завершившись в меховой плащ, и иногда что-то испугано бормотал во сне. Уставшее его тело не взывала к разуму, витавшему в ночных грезах, несмотря на то, что спутники спящего говорили довольно громко.
Вернее сказать, говорил только один человек. На вид довольно молодой мужчина с не по годам седыми волосами, осунувшийся, как от долгой болезни, и с лихорадочно блестящими красными глазами, он выплевывал слова с такой силой и яростью, что, не будь рядом спящего товарища, то наверняка кричал бы по всю мощь легких. Сейчас же из его уст выходило нечто, больше похожее на шипение рассерженной кобры. Его собеседник, явно старший по возрасту, сидел напротив, сложив ноги на восточный манер, и следил за эмоциональной речью довольно бесстрастно, хотя и в очевидном смущении.
– Я знаю, что многие в обители были против решения настоятеля, – шипел седовласый юноша, – и понимаю причины, по которой они не считали разумным мое вступление в должность Посланника. Я горяч, не сдержан, молод, совершаю ошибки и расплачиваюсь за них порой чудовищным образом. Но ни разу, ни единого раза я не уклонялся от возложенного на меня долга. Я ошибался, но никогда не сбегал, поджав хвост, как побитая шавка.
– Мой господин, да позволено мне будет сказать… – начал было старший мужчина, но был прерван взмахом руки.
– Я услышал тебя и больше слушать не желаю. Если Корона решит, что моя участь оказаться на плахе – так тому и быть. Если же до того порча в моем теле сделает меня опасным для кого бы то ни было – ты убьешь меня тут же и продолжишь путь, неся во дворец записи и свидетельства всего, что мы видели и делали. Я не отступлю от долга и клятв, куда бы это не привело меня.
Воцарилось недолгое молчание. Потом старший мужчина кивнул, признавая правоту своего господина.
На рассвете путники покинули перевал, и не останавливаясь в Эссене, отправились прямиком в столицу.
Позже в тот год по столичным тавернам и кабакам ходили разные слухи. Кто-то сказывал, что самолично видел, как снаряжали белый королевский бриг, вывешивая на нем незнакомые флаги. Другие говорили, что флаги то были известные, правда одним старикам до старухам, и под такими ходили те редкие корабли, чьи капитаны желали попасть на Омэтве, земли Долгоживущих, способных творить многие чудеса, даже, поговаривали – исцелять от порчи. Третьи – что никаких странных знамен и в помине не было на корабле короля, но в ночной тишине под чужими флагами в доках появились тонкие изящные, будто бы нечеловеческие суда, исчезнувшие с рассветом. Кто-то уверял, что сам видел, как на борт королевского брига всходил седой юноша с красными глазами, с черными прожилками под полупрозрачной кожей и тяжёлой походкой старика.
Вокруг трех строений изящной формы, столь любимой Старшим народом, два из которых уже разрушились от времени, а третье стояло все еще нетронутым, действительно шла вязь из эльфиских рун. Я не без содрогания пересек рунную полосу, опасаясь, как бы нахождение в этих краях не отпечаталось и во мне самом. Но сила, в один миг захватившая меня в свой плен, отступила, не причинив вреда. Прошел беспрепятственно и Ван Мин, и каждый из моих людей.
В свете угасающего дня мы осмотрели все здания сверху донизу, и в уцелевшим я нашел тайник под одним из камней пола. Там лежали несколько вещей, вызывающих омерзение одним своим видом – бутыль с черной, густой черной кровью без всяких знаков, тяжелый на вид и на ощупь металлический шприц и какой-то исписанный рунами, неизвестными мне, лист пергамента из кожи, боюсь я, вовсе не телячьей. Нетленность пергамента насторожила меня едва ли не больше, чем все иное. Нашел я и записку в тайнике, которая была явно написана второпях
«Марольд, увези это из долины немедленно! Неважно куда, но как можно дальше отсюда. Генри»
Не найдя ничего иного, я решил перепрятать найденное, боясь увозить его из-под защиты рун Старшего Народа. Тела, найденные неподалеку отсюда, умерли в разное время, но не слишком давно, и едва ли ошибусь, если предположу, что то, что манило их пересечь рунную защиту, вполне могло быть каким-то из этих предметов.
Я ничего не сказал никому из своих спутников, но намеренья мои ясны. Увы, ситуация здесь такова, что дело не терпит отлагательств.
Я скопирую все свои заметки дважды – светы лампы здесь мне будет достаточно, и завтра же поутру отправлю своих людей из долины – через разрушенный мост напрямик и кружным путем через целый, попарно, отдав им по копии. Я знаю, что, быть может, обрекаю их на гибель, но надеюсь и верю, что Санто или Густав, оба смышлёные и смелые, смогут выбраться из Хенфроста и доставить эти записи Вашему Величеству. С каждым из них я пошлю по одному из охотников. И Дикон, и Монр кажутся людьми достойными, и они не меньше моего в ужасе от происходящего здесь. Вилан же останется со мной и Ван Мином. Он сам вызвался продолжить путь по долине, зная, что вернее всего, обрекает себя на гибель, ибо едва ли колдунья будет благосклонна ко мне и моей миссии, и, вероятнее всего, мне уготована судьба моего предшественника, которая, я уверен, не была светлой и легкой. Но я буду до конца исполнять свой долг, и, если Светлые Боги не оставят меня, то полная версия всех событий попадет в Ваши руки незамедлительно после того, как будет дописана Вашим покорным слугой.
**********
Как же невероятно я рад тому факту, что верные и преданные Гвардейцы уже на пути в столицу. Я продолжу записи на оставшейся у меня копии пергамента, но, боюсь, сегодняшняя заметка может оказаться последней. Мне невероятно жаль, что едва ли удастся прояснить все странности происходящего в долине, я буду питать надежду лично разъяснить все неясные места в моих отчетах до конца своих дней в здравом рассудке и трезвой памяти, как мало бы их не осталось.
Увы, время, отмерянное мне Светлыми Богами, иссекает стремительно, словно ручей, выбравшийся жарким летом под иссушающее южное солнце.
Предупреждение старика-трактирщика Биригима о жаждущих крови чужаков созданиях в подворотнях Ремшайда оказалось самой что ни на есть правдой. Двоих таких уродцев, более всего походящих на здоровенных прямоходящих не то волков, не то шакалов, со смердящими пастями и здоровенными полусгнившими зубами, напали на нас в предрассветный час, стоило только мне, Ван Мину и доблестному Виланому миновать городские стены, полуразрушенные и никем не охраняемые. Я вернулся в город, надеялся найти в это проклятом богами месте хоть кого-то, знающего о кладе в руинах, но нашел только свою смерть. Битва с тварями была недолгой и кровавой. Быстрее и сильнее втрое против обычного человека, они дрались с темной, неистовой яростью, нанося удары когтями и щелкая зубами, желая разодрать на клочки нас, чужеземцев. И одной из тварей улыбнулась удача до того, как дадао Ван Мина отделило ее голову от туловища. Одна моя ошибка и секунда промедления – и вот темный яд порчи течет в моих жилах. Я чувствую его так же явно, как чувствует человек тепло и холод, голод и жажду. Я прижег рану, и она не мешает мне ни двигаться, ни сражаться, но отраву не победить не одним из доступных мне способов. Потому единственное, чего я желаю – исполнить свой долг и погубить ведьму, чья злая воля калечит Хенфрост.
Все же возращение не было напрасным. В Ремшайде мне удалось узнать хоть немного о происходящем здесь. Биригрим, милостиво позволивший перевязать рану в своем пустом трктире, поведал историю Генри де Виллема, храброго рыцаря, бывшего первым телохранителем молодого барона. Три года назад, аккурат через год после женитьбы властителя этих земель на Одре-ведьме, Генри, хорошо известный своими славными деяниями в Ремшайде, проезжал через город, гонимый черными слугами ведьмы. Он отправился в руины, но что именно он вез ни Биригим, да и никто из горожан не знал. Знали только, что это что-то было нужно Одре, и потому многих она посылала пройти через чары, окружающие древние строения. Увы, то не удалось никому. Думаю – и к счастью. Марольд же, упомянутый в записке, был племянником де Виллема и в те дни нес службу где-то на трирском перевале. Какая судьба постигла его – никто не знал, знали лишь, что с перевала за прошедшие годы так и не вернулся в родной дом.
Судьба же самого Генри была печальна. Биригим узнал печатку, что я снял с несчастного воина, вмурованного в дерево. Ужасная, ужасная участь. Гнев ведьмы ниспослал благородному рыцарю страдания, неведомые ни одному смертному…
Завтра мы отправимся в Старую Тюрьму, а оттуда – в конечную, как бы то ни сложилось, точку нашего путешествия, в Замок Хенфрост. Я все еще верю, что сумею найти способ справиться с ведьмой, но, как бы то ни было, верю и надеюсь, что вскорости страдания жителей долины подойдут к концу и долину ждут годы мира и время залечить раны, нанесённые злой силой.
***********
Одра мертва.
Это пишет под мою диктовку и с моих слов верный Ван Мин, ибо я больше не способен вести записи. Но уверяю – каждая буква, написанная его рукой ровно та же. Какую написал бы и я.
Светлые Боги благоволят короне и их благоволение изливается на всех ее слуг, даже столь ничтожных и малых, как рядовой Посланник.
В Старой Тюрьме нам удалось найти Погибель Колдунов, или Шакирскую Цепь, орудие, созданное Старшей расой в самом начале темных лет Скверны, желая найти управу на порченных. Кровавые охотники и поныне используют ее, и воистину, великой удачей было найти Цепь на полу той самой клетки, где держали ведьму. В самом центре обугленного пятна, повествующего о неудачной попытке мести оковам, что отбирают у колдунов все силы, а нередко – и саму жизнь, я нашел этот великий артефакт, тонкий и гибкий, будто кнут, и прочный настолько, что не одному человеческому оружию не разрубить его. Шакирская Цепь, стоит ей учуять колдовскую проклятую силу, сама рвется исполнить свой долг, а потому достаточно даже бросить ее в нужную сторону, чтобы древние чары исполнили то, зачем были созданы.
В Старой Тюрьме, кроме великого дара Старшего народа, нашли мы только тела забытых узников, погибших в своих кандалах от голода и жажды, забытых и проклятых. Смерть их была болезненной и мучительной, и потому дух их переродился в нечто злобное и чуждое человеку, оставшись запертым в уже разложившихся телах. Я с трепетом смотрел в пустые глазницы прикованных цепями скелетов, поворачивающих свои туловища вслед за мной и неотрывно следящих за каждым шагом моим и моих спутников ибо знал, что совсем скоро пополню их ряды.
Замок Ремшайд, конечная точка нашего пути, встретил нас с верным Ван Мином тишиной и запустением. Вилан, оставшийся с лошадьми, разрывался между желанием отправиться с нами и суровой необходимостью беречь единственное наше средство выбраться из долины, пусть даже благой исход казался нам тогда невероятным.
Но тьма пожирает сама себя, и вместо десятков чудовищ, хитрых, сильных и неподвластных обычным клинкам встретили мы только запуганных, потерявший человеческий вид и человеческий разум слуг, разбегавшихся при одних только звуках наших шагов. Только раз пытались напасть на нас обитатели замка, желая вогнать нож в спину, выйдя через один из потаенных проходов за широким гобеленом неподалеку от хозяйских покоев. Но были они не слишком умны, а потому выдали себя лязгом доспехов да утробным рыком. Пара тварей, похожих разом и на черных уродцев с далекого, кажется, происшествия на мосту и с засады в городе. Одоспешенные, крепкие, люди-звери ,в которых ничего человеческого не осталось. Их кожа, покрытая чем-то плотным и слизким, тем не менее, не выдержала быстрых ударов оружия, отмеченного рунами Старшего народа и покрытого Истинной сталью. Слишком полагались чудовища на крепость своих измененных тел, что бы достойно научиться обращаться с собственными клинками. Быстрые, сильные, ловкие, они не имели знания ни о взаимовыручки, ни о мало-мальской технике боя, и потому были повержены быстрыми взмахами дао Ван Мина и ударами тигриных когтей вашего покорного слуги.
Одру нашли мы в покоях барона. Ван Мин, благословлённый Светлыми богами Ван Мин, одним быстрым, точным движением метнул Погибель Колдунов – и не промахнулся. Я же, к стыду своему, застыл на пороге, прикованный взглядом вовсе не к молодой и на вид прекрасной ведьме, которую каждый муж и многие девы нашли бы привлекательной. Я стоял и смотрел на существо, которым, быть может, мне самому предстоит стать. На хозяйской кровати, под проеденным полью балдахином лежало то, что некогда, думаю, было молодым бароном. Сейчас же оно вид имело столь ужасный, что нет слов что бы описать его. Раздутое, обезображенное, с несколькими головами. С конечностями зверей, насекомых и птиц, с десятками глаз, ртов и носов по всему уродливому, покрытому гноем телу, это существо смердело хуже, чем выгребная яма и непрерывно шептало слова по своей сути и смыслу столь ужасные, что они до сих пор звучат у меня в ушах. Я в ужасе попятился, понимая, что от одной из конечностей существа, свесившихся с кровати, что-то капает в подставленный сосуд, похожий на еще несколько из тех, что стояли на прикроватной тумбочке. Я чувствовал, что порча в моей крови и то, что бурлило в булькало в этих сосудах имеет над собой один источник. Каким-то чужеродным, неестественным образом я знал, что эта тварь была переходной стадией, личинкой, не до конца преобразовавшейся во что-то невероятно древнее и безумно мерзостное. Испорченное и искаженное. Я чувствовал, как шепот существа задевает струны в глубине моей души, как звучит он притягательно и волнующе.
Последним усилием я отринул наваждение, рванувшись прочь из покоев и увлекая за собой Ван Мина. Первым, что сделал я – схватил со стены факел и поджег его, а после – бросил прямо в раскрытую дверь, словно в голодную зовущую утробу. А потом подбирал еще и еще факела поджигал их и бросал вновь, до тех пор, пока не почувствовал, как огонь принялся за дело, пока не услышал вопль тысячи глоток, вопль смертельной агонии и смертельной злобы.
Я знаю, что Погибель Колдунов не боится огня и уверен, что сожженный труп ведьмы так и будет охвачен Шакирской Цепью в тот миг, когда его найдут, а значит колдовская сила не превратит эту твари ни во что презревшее смерти. Больше же ни я, ни Ван Мин не могли сделать. Не могли мы и оставаться в горящем замке. Мы покинули его, оседлали лошадей и опрометью кинулись прочь из долины, желая только одного – поведать об увиденном Вашей милости.
На этом и заканчиваются мои записи обо всем, виденном в Хенфросте. По дороге к перевалу мы однажды наткнулись на тело черного воина, лежавшего прямо на камнях тракта в луже собственной зловонной крови. Думаю я, что теперь, когда существо, жившее в замке и ведьма сделавшего его таким, мертвы, некоторые из оскверненных жителей долины больше не могут жить в подлунном мире. Но не скорблю я ни по одному из них.
Эпилог
В холодной осенней ночи под лунным светом на Трирском перевале у костра сидело двое путников. Третий человек спал совсем близко от костра, завершившись в меховой плащ, и иногда что-то испугано бормотал во сне. Уставшее его тело не взывала к разуму, витавшему в ночных грезах, несмотря на то, что спутники спящего говорили довольно громко.
Вернее сказать, говорил только один человек. На вид довольно молодой мужчина с не по годам седыми волосами, осунувшийся, как от долгой болезни, и с лихорадочно блестящими красными глазами, он выплевывал слова с такой силой и яростью, что, не будь рядом спящего товарища, то наверняка кричал бы по всю мощь легких. Сейчас же из его уст выходило нечто, больше похожее на шипение рассерженной кобры. Его собеседник, явно старший по возрасту, сидел напротив, сложив ноги на восточный манер, и следил за эмоциональной речью довольно бесстрастно, хотя и в очевидном смущении.
– Я знаю, что многие в обители были против решения настоятеля, – шипел седовласый юноша, – и понимаю причины, по которой они не считали разумным мое вступление в должность Посланника. Я горяч, не сдержан, молод, совершаю ошибки и расплачиваюсь за них порой чудовищным образом. Но ни разу, ни единого раза я не уклонялся от возложенного на меня долга. Я ошибался, но никогда не сбегал, поджав хвост, как побитая шавка.
– Мой господин, да позволено мне будет сказать… – начал было старший мужчина, но был прерван взмахом руки.
– Я услышал тебя и больше слушать не желаю. Если Корона решит, что моя участь оказаться на плахе – так тому и быть. Если же до того порча в моем теле сделает меня опасным для кого бы то ни было – ты убьешь меня тут же и продолжишь путь, неся во дворец записи и свидетельства всего, что мы видели и делали. Я не отступлю от долга и клятв, куда бы это не привело меня.
Воцарилось недолгое молчание. Потом старший мужчина кивнул, признавая правоту своего господина.
На рассвете путники покинули перевал, и не останавливаясь в Эссене, отправились прямиком в столицу.
Позже в тот год по столичным тавернам и кабакам ходили разные слухи. Кто-то сказывал, что самолично видел, как снаряжали белый королевский бриг, вывешивая на нем незнакомые флаги. Другие говорили, что флаги то были известные, правда одним старикам до старухам, и под такими ходили те редкие корабли, чьи капитаны желали попасть на Омэтве, земли Долгоживущих, способных творить многие чудеса, даже, поговаривали – исцелять от порчи. Третьи – что никаких странных знамен и в помине не было на корабле короля, но в ночной тишине под чужими флагами в доках появились тонкие изящные, будто бы нечеловеческие суда, исчезнувшие с рассветом. Кто-то уверял, что сам видел, как на борт королевского брига всходил седой юноша с красными глазами, с черными прожилками под полупрозрачной кожей и тяжёлой походкой старика.
