на краю поляны. Тишина обрушилась на девушку, внезапная и оглушительная, как удар молота. Было слышно, как летит комар, где-то совсем рядом, почти у самого уха. Алия чувствовала себя беспомощной, брошенной на произвол судьбы, в эпицентре событий, которых она не понимала и не могла контролировать.
Я лежал на тощем жёстком матрасе, чувствуя каждую выпирающую пружину сквозь тонкую простыню. Глаза жгло и резало, словно в них насыпали горсть мелкого едкого песка, а в горле невыносимо першило, заставляя мучительно сглатывать. Наверное, температура снова поднялась. Я смотрел на давно не белённый потолок больничной палаты, испещрённый трещинами, напоминающими карту незнакомой мрачной страны. Каждый серый разводы был как напоминание о прожитых днях, полных разочарований.
В детстве, когда мир казался огромным и полным приключений, мне казалось, что в будущем все пути для меня будут открыты. Я представлял себя хозяином своей судьбы, уверенным, что мой путь будет состоять только из возможностей изменить всё к лучшему, сделать этот мир лучше, да и себя тоже. Я был полон энтузиазма и веры в светлое будущее. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, насколько глупо и наивно я себя вёл. Моя жизнь превратилась в жалкое, унылое существование без возможности выбраться из ловушки, в которую я угодил из-за своей доверчивости и слепой наивности. Эта ловушка сплетена из моих собственных ошибок, неверных решений и предательства тех, кому я когда-то искренне доверял. И теперь я лежу здесь, сломленный и беспомощный, в этой убогой палате, оплакивая потерянные мечты и упущенные возможности.
Воспоминания о времени, проведённом с Владом в Румынии, всплывали в моей памяти снова и снова, но каждая попытка облечь эти переживания в связное повествование заканчивалась разочаровывающим провалом. Детали, когда-то яркие, растворялись в туманной дымке, в мучительном, ускользающем тумане, который сгущался с каждым сознательным усилием вспомнить их. Сама мысль о том, чтобы перенести их на бумагу, вызывала острую пульсирующую боль в висках. Тошнота, мой давний спутник, возвращалась, и к горлу подступала кислотная волна. Я закрыла глаза, откинув голову назад, отчаянно пытаясь стряхнуть с себя изнуряющую волну головокружения и тошноты. Усилия были тщетными. Воспоминания упрямо ускользали от меня, окутанные настойчивым, изнуряющим туманом. Физический дискомфорт отражал душевную борьбу; казалось, что сам процесс воспоминания наносит физический ущерб. Моё тело и разум восстали против попытки ухватиться за прошлое.
Солнечный луч, пробившись сквозь неплотно задёрнутые шторы, осветил часть комнаты. Помня о красоте парка за окном, накануне вечером я попросил медсестру оставить ставни открытыми. Однако шторы, небрежно задёрнутые, скрывали большую часть пейзажа. Лишь узкая полоска света указывала на то, что за стеклом есть зелень.
Жужжание пчёл вывело меня из задумчивости. Три полосатые труженицы усердно ползали по цветам в небольшой вазе на тумбочке. Их целенаправленное движение, обычно увлекавшее меня своими деталями — точностью, скоростью, целеустремлённостью, — сегодня осталось незамеченным. Время поджимало. Нельзя было предаваться созерцанию. Пора действовать. С тех пор, как Влад погрузился в глубокий сон, я взял на себя ответственность за охрану его покоя, а также за помощь Алие в воспитании их двойняшек, Виктора и Варго. Эта обязанность, тяжёлая и всепоглощающая, занимала все мои мысли и силы. Каждый момент был продиктован необходимостью: приготовить еду, успокоить плачущих детей, проверить безопасность… Даже восхищение трудолюбивыми пчёлами отступало перед насущными заботами.
Выбравшись наконец из душной палаты, я оказался в коридоре, где царила невыносимая теснота и духота. Воздух был даже жарче, чем в той крошечной каморке, в которой я, казалось, провёл целую вечность. Дверь палаты, из которой я только что вышел, была усилена снаружи тяжёлой массивной щеколдой, дополненную внушительным замком с ключом. Зачем такая избыточная система запирания? Палата, казалось бы, обычная больничная, но эти запоры… Я задумался, не упускаю ли я чего-то важного, не скрывается ли за этим что-то более значительное, чем просто медицинское учреждение. Моя «бывшая тюрьма», как я уже окрестил эту палату, находилась в самом конце длинного, слабо освещённого коридора. В противоположном конце коридора в тусклом свете блеснула металлическая лестница. Недолго думая, я направился к ней, надеясь, что она выведет меня из этого душного, наполненного таинственной тревогой места.
Моё сердце бешено колотилось о рёбра, отбивая барабанную дробь в грудной клетке. Мои ноги, не привыкшие к таким нагрузкам, дрожали. Добравшись до подножия лестницы, я был вынужден остановиться, хватая ртом воздух, который жёг мои лёгкие. Прошло несколько мучительных минут, прежде чем я смог заставить себя начать подъём. Лестница, некогда украшенная красивой узорчатой плиткой, теперь казалась мне древней и разрушающейся под моими ногами. Мои ладони, скользкие от пота, отчаянно вцепились в холодные металлические перила, и каждая хватка была безмолвной молитвой о силе.
Подъём казался бесконечным, каждый шаг — вечностью. С каждым движением вверх ритмичный стук моего сердца становился всё громче, оглушительным контрапунктом к жуткой тишине в здании. Воздух становился густым и тяжёлым, каждый вдох давался с трудом. Наконец, моё восхождение остановилось перед неприступным барьером: массивной, внушительной дверью, сделанной из листов холодной нержавеющей стали, напоминающей пожарный выход. Её суровая, неподатливая поверхность отражала моё встревоженное отражение, усиливая дрожь в моих руках. Я пыталась выровнять дыхание, но усилия были тщетными. Холодный пот выступил у меня на лбу, стекая по вискам и смешиваясь с грязью, прилипшей к коже. Что находилось за этой непроницаемой стальной дверью? Было ли это убежищем? Путем к свободе? Или это была просто очередная, более зловещая ловушка, призванная заманить меня в этот ужасающий лабиринт? Меня терзала неуверенность, леденящее предчувствие шептало о невидимых опасностях. Моя рука зависла над холодным, неприветливым металлом, словно неопытный исследователь на краю неизведанного.
Душный склеп — место, слишком мрачное, чтобы его можно было назвать больничной палатой, — остался позади меня, удерживая Тень. Нет, я должен был перестать думать об этом, заставить себя сосредоточиться на том, что происходит прямо сейчас. Побег. Это было первоочередной задачей. Убраться из этого проклятого места. Безопасность превыше всего. Тогда, и только тогда, я придумаю, как её вернуть. Эта мысль давила на меня, urgency — твёрдый, холодный узел в животе. Каждый вдох был борьбой с остаточной сыростью и гнетущей тишиной, которая окутывала воздух, словно саван. Мои мышцы болели, разум лихорадочно работал, хаотично перебирая стратегии и потенциальные опасности. Дело было не только в том, чтобы сбежать; нужно было всё спланировать, рассчитать следующий шаг с точностью хирурга. Судьба Тени висела на волоске, и я не мог нарушить молчаливое обещание. Побег был первым шагом, решающим шагом, но это было только начало гораздо более долгого и опасного путешествия.
Я схватился за дверную ручку, и на меня нахлынули воспоминания: тот день, когда мы с Алией забрели в логово тёмных. Я вспомнил, как прятался за надгробиями, парализованный ужасом, отказываясь покидать своё жалкое убежище, а за ним маячило пугающее неизвестное. Я знал, что должен был преодолеть свой страх, должен был прийти на помощь Владу. Он и женщины были вовлечены в отчаянную, жестокую борьбу за выживание; в случае Влада — борьбу до последней капли крови. Каков результат? И он, и Тень были госпитализированы не только из-за истощения, но и из-за большой потери крови после того, как они полностью напоили своей кровью до отвала Князя. Если бы я только вмешался, если бы только нашел в себе смелость помочь... Я бы не сидел здесь сейчас, поглощённый мыслями о побеге. Я был бы с Алией и детьми.
Толкнув дверь, я распахнул её. К моему удивлению, она даже не была заперта.
Я полностью открыл ее, показывая то, что лежало за ней.
Свет ударил в глаза с безжалостной резкостью. Он был подобен лезвию, рассекающему темноту, в которой я только что пребывал. От безумного блеска хрустальной зеркальной люстры, усыпанной множеством граней, свет преломлялся и множился, опьяняя и причиняя боль. Голова сильно закружилась, словно я перенесся на карусели, не успев сойти с неё. Скрипнув, как старый зуб, дверь вывела меня в просторный парадный холл. Здесь, у входа, располагалась элегантная регистратура, за которой виднелось несколько компьютеров и приветливая, но уставшая девушка. С другой стороны холла была обустроена зона отдыха: мягкие диваны приглушённых тонов, журнальный столик с небрежно разложенными глянцевыми журналами и несколько комнатных растений в больших керамических горшках. На повороте у широкой мраморной лестницы, ведущей на верхние этажи, висело ростовое зеркало в кованой раме. На его отполированной поверхности плясали блики от всё той же вездесущей люстры, создавая сюрреалистическую игру света и тени. Инстинктивно взглянув в зеркало, я не сразу узнал отражение, которое смотрело на меня в ответ. Вокруг головы был плотно обмотан стерильный белый бинт, местами пропитавшийся кровью. Под глазами залегли густые фиолетовые синяки, словно кто-то усердно рисовал их кистью. Взгляд был затравленным, полным страха и недоверия, как у загнанного в угол зверя. Лицо осунулось, кожа приобрела нездоровый землистый оттенок, а острые скулы резко выделялись на фоне впалых щёк. Я выглядел так, словно пережил нечто ужасное, и это ужасное оставило не только физические, но и глубокие душевные шрамы. Кто этот человек в зеркале? И что со мной случилось?
Охваченный противоречивыми чувствами, я заставил себя выпрямиться, отбросив гнев и отчаяние. Несмотря на жгучее желание выместить всю свою злость на тюремщиках, навредить им в отместку за плен, я подавил этот порыв и стремительно направился к выходу — единственной цели, которая оставалась в моём сознании. Но надежда разбилась вдребезги, когда я внезапно упёрся в глухую стену. Непонимающе уставившись на серую безликую преграду, преградившую путь к свободе, я простоял так, словно парализованный, несколько долгих мучительных минут. Затем, медленно приходя в себя, я повернул назад, лихорадочно пытаясь восстановить в памяти маршрут, который, казалось, вёл к желанному выходу. Чувствуя, как силы покидают меня, я согнулся пополам, упершись руками в колени, и начал медленно, глубоко дышать, стараясь унять дрожь. Немного придя в себя, я вернулся чуть назад, к развилке, и снова, с удвоенной осторожностью, попытался найти правильный путь. На этот раз, не теряя времени, я повернул сразу возле лестницы, интуитивно чувствуя, что этот путь может оказаться верным. И словно в награду за настойчивость прямо передо мной оказалась дверь, ведущая на свободу.
Сделав глубокий вдох и собравшись с духом, я медленно повернул дверную ручку и открыл дверь. Я едва не столкнулся с санитаркой, торопливо проходившей мимо с тележкой, полной грязного белья. Женщина даже не обернулась, не удостоила меня взглядом. Этот безразличный эпизод, тем не менее, послужил сигналом — я был свободен.
Сердце бешено колотилось в груди, словно птица, бьющаяся в клетке, замёрзшие пальцы покалывало от контраста между влажной теплотой палаты и наступающей ночной прохладой, а колени были готовы подкоситься от слабости, накопившейся за последние дни. Единственное, что не давало полностью прийти в себя, тянуло назад, — это тревожно бьющееся сердце, мешающее сделать полноценный вдох и насытиться кислородом.
Собрав остатки воли в кулак, я сделал глубокий вдох, выдохнул и шагнул за порог, в прохладную майскую ночь. Свежий воздух, пьянящий и бодрящий, словно давно забытый вкус свободы, ворвался в мои лёгкие. Я не дышал им уже несколько дней, кажется, целую вечность, проведённую в заточении больничных стен. Ночь манила спокойствием и обещанием выздоровления, не только физического, но и душевного.
Пульс неистово стучал в висках, отзываясь болезненным эхом в каждой клеточке тела. Сердце колотилось о рёбра, словно птица в клетке, отчаянно пытаясь вырваться на свободу. Теперь меня здесь ничего не держало, ничто не связывало с этим проклятым местом. Ничто, кроме Тени. Женщины, которая оставалась в заточении в сырых и тёмных подвальных помещениях этой проклятой больницы.
Стояла невероятно прекрасная ночь, полная обманчивого спокойствия. Вокруг, словно стражи, возвышались величественные горы, их силуэты чётко вырисовывались на фоне бездонного чёрного неба. Оно манило своей глубиной, притягивало взгляд, заставляя на мгновение забыть о нависшей опасности. Огни города, раскинувшегося у подножия горы, на которой возвышалась больница, казались россыпью далёких звёзд, словно отражением небесного полотна на земле.
Дрожа от пронизывающего холода и охватившей меня слабости, я продолжал идти вперёд, стараясь не сбавлять темп. Впереди ждала неизвестность, и не стоило обманывать себя, уверяя, что будет легко. Вызволить Тень из той тюрьмы, в которую нас обоих заточили, было почти невыполнимой задачей, но я не мог отказаться от попытки. Она была моим якорем, моей причиной бороться.
Внезапно налетел порыв ветра, резкий и холодный. Вместе с ним в ноздри ударил странный коктейль ароматов: сладкий запах свежей выпечки, смешанный с резким запахом выхлопных газов. Такой типичный городской запах, казалось бы, неуместный в этой горной глуши. Этот неожиданный запах вернул меня в реальность, заставил встрепенуться. Совсем скоро я буду у Алии, и мы вместе решим, как действовать дальше в этой непростой и опасной ситуации. Она единственная, кому я могу доверять, и её помощь будет бесценной. Вместе мы найдем способ освободить Тень и вырваться из этой ловушки.
Этим утром всё было по-другому. Алия скатилась с кровати, словно сброшенная невидимой рукой, и посмотрела на светящиеся цифры часов, которые предательски показывали четыре часа утра. Её сон был тревожным, наполненным смутными образами и предчувствием чего-то неизбежного. Она глубоко вздохнула, пытаясь унять колющее чувство тревоги, сжимавшее грудь, успокоить быстро забившееся сердце и сбившееся дыхание.
Девушка знала, что носит под сердцем детей Влада. Это знание поселилось в ней, как тихая, но уверенная мелодия. Её внутренний голос, до этого всегда безмолвный, теперь отчётливо подсказывал: очень скоро она родит двоих мальчиков. Чувство материнства, одновременно пугающее и прекрасное, переполняло её. Сергей знал об этом — сложном, почти невозможном даре. И ей казалось, что именно осознание этой ответственности, этого переплетения судеб стало причиной его внезапного исчезновения из её жизни. Хотя Князь, властный и непреклонный, просил его не оставлять свою истинную, не бросать женщину, связанную с ним древними узами.
Но внезапно, нарушив тишину предрассветного часа, в дверь постучали. Настойчиво, уверенно, словно требуя немедленного ответа.
Девушка застыла на месте, превратившись в статую, не решаясь пойти и посмотреть, кто там. Каждая клеточка
***
Я лежал на тощем жёстком матрасе, чувствуя каждую выпирающую пружину сквозь тонкую простыню. Глаза жгло и резало, словно в них насыпали горсть мелкого едкого песка, а в горле невыносимо першило, заставляя мучительно сглатывать. Наверное, температура снова поднялась. Я смотрел на давно не белённый потолок больничной палаты, испещрённый трещинами, напоминающими карту незнакомой мрачной страны. Каждый серый разводы был как напоминание о прожитых днях, полных разочарований.
В детстве, когда мир казался огромным и полным приключений, мне казалось, что в будущем все пути для меня будут открыты. Я представлял себя хозяином своей судьбы, уверенным, что мой путь будет состоять только из возможностей изменить всё к лучшему, сделать этот мир лучше, да и себя тоже. Я был полон энтузиазма и веры в светлое будущее. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, насколько глупо и наивно я себя вёл. Моя жизнь превратилась в жалкое, унылое существование без возможности выбраться из ловушки, в которую я угодил из-за своей доверчивости и слепой наивности. Эта ловушка сплетена из моих собственных ошибок, неверных решений и предательства тех, кому я когда-то искренне доверял. И теперь я лежу здесь, сломленный и беспомощный, в этой убогой палате, оплакивая потерянные мечты и упущенные возможности.
Воспоминания о времени, проведённом с Владом в Румынии, всплывали в моей памяти снова и снова, но каждая попытка облечь эти переживания в связное повествование заканчивалась разочаровывающим провалом. Детали, когда-то яркие, растворялись в туманной дымке, в мучительном, ускользающем тумане, который сгущался с каждым сознательным усилием вспомнить их. Сама мысль о том, чтобы перенести их на бумагу, вызывала острую пульсирующую боль в висках. Тошнота, мой давний спутник, возвращалась, и к горлу подступала кислотная волна. Я закрыла глаза, откинув голову назад, отчаянно пытаясь стряхнуть с себя изнуряющую волну головокружения и тошноты. Усилия были тщетными. Воспоминания упрямо ускользали от меня, окутанные настойчивым, изнуряющим туманом. Физический дискомфорт отражал душевную борьбу; казалось, что сам процесс воспоминания наносит физический ущерб. Моё тело и разум восстали против попытки ухватиться за прошлое.
Солнечный луч, пробившись сквозь неплотно задёрнутые шторы, осветил часть комнаты. Помня о красоте парка за окном, накануне вечером я попросил медсестру оставить ставни открытыми. Однако шторы, небрежно задёрнутые, скрывали большую часть пейзажа. Лишь узкая полоска света указывала на то, что за стеклом есть зелень.
Жужжание пчёл вывело меня из задумчивости. Три полосатые труженицы усердно ползали по цветам в небольшой вазе на тумбочке. Их целенаправленное движение, обычно увлекавшее меня своими деталями — точностью, скоростью, целеустремлённостью, — сегодня осталось незамеченным. Время поджимало. Нельзя было предаваться созерцанию. Пора действовать. С тех пор, как Влад погрузился в глубокий сон, я взял на себя ответственность за охрану его покоя, а также за помощь Алие в воспитании их двойняшек, Виктора и Варго. Эта обязанность, тяжёлая и всепоглощающая, занимала все мои мысли и силы. Каждый момент был продиктован необходимостью: приготовить еду, успокоить плачущих детей, проверить безопасность… Даже восхищение трудолюбивыми пчёлами отступало перед насущными заботами.
Выбравшись наконец из душной палаты, я оказался в коридоре, где царила невыносимая теснота и духота. Воздух был даже жарче, чем в той крошечной каморке, в которой я, казалось, провёл целую вечность. Дверь палаты, из которой я только что вышел, была усилена снаружи тяжёлой массивной щеколдой, дополненную внушительным замком с ключом. Зачем такая избыточная система запирания? Палата, казалось бы, обычная больничная, но эти запоры… Я задумался, не упускаю ли я чего-то важного, не скрывается ли за этим что-то более значительное, чем просто медицинское учреждение. Моя «бывшая тюрьма», как я уже окрестил эту палату, находилась в самом конце длинного, слабо освещённого коридора. В противоположном конце коридора в тусклом свете блеснула металлическая лестница. Недолго думая, я направился к ней, надеясь, что она выведет меня из этого душного, наполненного таинственной тревогой места.
Моё сердце бешено колотилось о рёбра, отбивая барабанную дробь в грудной клетке. Мои ноги, не привыкшие к таким нагрузкам, дрожали. Добравшись до подножия лестницы, я был вынужден остановиться, хватая ртом воздух, который жёг мои лёгкие. Прошло несколько мучительных минут, прежде чем я смог заставить себя начать подъём. Лестница, некогда украшенная красивой узорчатой плиткой, теперь казалась мне древней и разрушающейся под моими ногами. Мои ладони, скользкие от пота, отчаянно вцепились в холодные металлические перила, и каждая хватка была безмолвной молитвой о силе.
Подъём казался бесконечным, каждый шаг — вечностью. С каждым движением вверх ритмичный стук моего сердца становился всё громче, оглушительным контрапунктом к жуткой тишине в здании. Воздух становился густым и тяжёлым, каждый вдох давался с трудом. Наконец, моё восхождение остановилось перед неприступным барьером: массивной, внушительной дверью, сделанной из листов холодной нержавеющей стали, напоминающей пожарный выход. Её суровая, неподатливая поверхность отражала моё встревоженное отражение, усиливая дрожь в моих руках. Я пыталась выровнять дыхание, но усилия были тщетными. Холодный пот выступил у меня на лбу, стекая по вискам и смешиваясь с грязью, прилипшей к коже. Что находилось за этой непроницаемой стальной дверью? Было ли это убежищем? Путем к свободе? Или это была просто очередная, более зловещая ловушка, призванная заманить меня в этот ужасающий лабиринт? Меня терзала неуверенность, леденящее предчувствие шептало о невидимых опасностях. Моя рука зависла над холодным, неприветливым металлом, словно неопытный исследователь на краю неизведанного.
Душный склеп — место, слишком мрачное, чтобы его можно было назвать больничной палатой, — остался позади меня, удерживая Тень. Нет, я должен был перестать думать об этом, заставить себя сосредоточиться на том, что происходит прямо сейчас. Побег. Это было первоочередной задачей. Убраться из этого проклятого места. Безопасность превыше всего. Тогда, и только тогда, я придумаю, как её вернуть. Эта мысль давила на меня, urgency — твёрдый, холодный узел в животе. Каждый вдох был борьбой с остаточной сыростью и гнетущей тишиной, которая окутывала воздух, словно саван. Мои мышцы болели, разум лихорадочно работал, хаотично перебирая стратегии и потенциальные опасности. Дело было не только в том, чтобы сбежать; нужно было всё спланировать, рассчитать следующий шаг с точностью хирурга. Судьба Тени висела на волоске, и я не мог нарушить молчаливое обещание. Побег был первым шагом, решающим шагом, но это было только начало гораздо более долгого и опасного путешествия.
Я схватился за дверную ручку, и на меня нахлынули воспоминания: тот день, когда мы с Алией забрели в логово тёмных. Я вспомнил, как прятался за надгробиями, парализованный ужасом, отказываясь покидать своё жалкое убежище, а за ним маячило пугающее неизвестное. Я знал, что должен был преодолеть свой страх, должен был прийти на помощь Владу. Он и женщины были вовлечены в отчаянную, жестокую борьбу за выживание; в случае Влада — борьбу до последней капли крови. Каков результат? И он, и Тень были госпитализированы не только из-за истощения, но и из-за большой потери крови после того, как они полностью напоили своей кровью до отвала Князя. Если бы я только вмешался, если бы только нашел в себе смелость помочь... Я бы не сидел здесь сейчас, поглощённый мыслями о побеге. Я был бы с Алией и детьми.
Толкнув дверь, я распахнул её. К моему удивлению, она даже не была заперта.
Я полностью открыл ее, показывая то, что лежало за ней.
***
Свет ударил в глаза с безжалостной резкостью. Он был подобен лезвию, рассекающему темноту, в которой я только что пребывал. От безумного блеска хрустальной зеркальной люстры, усыпанной множеством граней, свет преломлялся и множился, опьяняя и причиняя боль. Голова сильно закружилась, словно я перенесся на карусели, не успев сойти с неё. Скрипнув, как старый зуб, дверь вывела меня в просторный парадный холл. Здесь, у входа, располагалась элегантная регистратура, за которой виднелось несколько компьютеров и приветливая, но уставшая девушка. С другой стороны холла была обустроена зона отдыха: мягкие диваны приглушённых тонов, журнальный столик с небрежно разложенными глянцевыми журналами и несколько комнатных растений в больших керамических горшках. На повороте у широкой мраморной лестницы, ведущей на верхние этажи, висело ростовое зеркало в кованой раме. На его отполированной поверхности плясали блики от всё той же вездесущей люстры, создавая сюрреалистическую игру света и тени. Инстинктивно взглянув в зеркало, я не сразу узнал отражение, которое смотрело на меня в ответ. Вокруг головы был плотно обмотан стерильный белый бинт, местами пропитавшийся кровью. Под глазами залегли густые фиолетовые синяки, словно кто-то усердно рисовал их кистью. Взгляд был затравленным, полным страха и недоверия, как у загнанного в угол зверя. Лицо осунулось, кожа приобрела нездоровый землистый оттенок, а острые скулы резко выделялись на фоне впалых щёк. Я выглядел так, словно пережил нечто ужасное, и это ужасное оставило не только физические, но и глубокие душевные шрамы. Кто этот человек в зеркале? И что со мной случилось?
Охваченный противоречивыми чувствами, я заставил себя выпрямиться, отбросив гнев и отчаяние. Несмотря на жгучее желание выместить всю свою злость на тюремщиках, навредить им в отместку за плен, я подавил этот порыв и стремительно направился к выходу — единственной цели, которая оставалась в моём сознании. Но надежда разбилась вдребезги, когда я внезапно упёрся в глухую стену. Непонимающе уставившись на серую безликую преграду, преградившую путь к свободе, я простоял так, словно парализованный, несколько долгих мучительных минут. Затем, медленно приходя в себя, я повернул назад, лихорадочно пытаясь восстановить в памяти маршрут, который, казалось, вёл к желанному выходу. Чувствуя, как силы покидают меня, я согнулся пополам, упершись руками в колени, и начал медленно, глубоко дышать, стараясь унять дрожь. Немного придя в себя, я вернулся чуть назад, к развилке, и снова, с удвоенной осторожностью, попытался найти правильный путь. На этот раз, не теряя времени, я повернул сразу возле лестницы, интуитивно чувствуя, что этот путь может оказаться верным. И словно в награду за настойчивость прямо передо мной оказалась дверь, ведущая на свободу.
Сделав глубокий вдох и собравшись с духом, я медленно повернул дверную ручку и открыл дверь. Я едва не столкнулся с санитаркой, торопливо проходившей мимо с тележкой, полной грязного белья. Женщина даже не обернулась, не удостоила меня взглядом. Этот безразличный эпизод, тем не менее, послужил сигналом — я был свободен.
Сердце бешено колотилось в груди, словно птица, бьющаяся в клетке, замёрзшие пальцы покалывало от контраста между влажной теплотой палаты и наступающей ночной прохладой, а колени были готовы подкоситься от слабости, накопившейся за последние дни. Единственное, что не давало полностью прийти в себя, тянуло назад, — это тревожно бьющееся сердце, мешающее сделать полноценный вдох и насытиться кислородом.
Собрав остатки воли в кулак, я сделал глубокий вдох, выдохнул и шагнул за порог, в прохладную майскую ночь. Свежий воздух, пьянящий и бодрящий, словно давно забытый вкус свободы, ворвался в мои лёгкие. Я не дышал им уже несколько дней, кажется, целую вечность, проведённую в заточении больничных стен. Ночь манила спокойствием и обещанием выздоровления, не только физического, но и душевного.
Пульс неистово стучал в висках, отзываясь болезненным эхом в каждой клеточке тела. Сердце колотилось о рёбра, словно птица в клетке, отчаянно пытаясь вырваться на свободу. Теперь меня здесь ничего не держало, ничто не связывало с этим проклятым местом. Ничто, кроме Тени. Женщины, которая оставалась в заточении в сырых и тёмных подвальных помещениях этой проклятой больницы.
Стояла невероятно прекрасная ночь, полная обманчивого спокойствия. Вокруг, словно стражи, возвышались величественные горы, их силуэты чётко вырисовывались на фоне бездонного чёрного неба. Оно манило своей глубиной, притягивало взгляд, заставляя на мгновение забыть о нависшей опасности. Огни города, раскинувшегося у подножия горы, на которой возвышалась больница, казались россыпью далёких звёзд, словно отражением небесного полотна на земле.
Дрожа от пронизывающего холода и охватившей меня слабости, я продолжал идти вперёд, стараясь не сбавлять темп. Впереди ждала неизвестность, и не стоило обманывать себя, уверяя, что будет легко. Вызволить Тень из той тюрьмы, в которую нас обоих заточили, было почти невыполнимой задачей, но я не мог отказаться от попытки. Она была моим якорем, моей причиной бороться.
Внезапно налетел порыв ветра, резкий и холодный. Вместе с ним в ноздри ударил странный коктейль ароматов: сладкий запах свежей выпечки, смешанный с резким запахом выхлопных газов. Такой типичный городской запах, казалось бы, неуместный в этой горной глуши. Этот неожиданный запах вернул меня в реальность, заставил встрепенуться. Совсем скоро я буду у Алии, и мы вместе решим, как действовать дальше в этой непростой и опасной ситуации. Она единственная, кому я могу доверять, и её помощь будет бесценной. Вместе мы найдем способ освободить Тень и вырваться из этой ловушки.
***
Этим утром всё было по-другому. Алия скатилась с кровати, словно сброшенная невидимой рукой, и посмотрела на светящиеся цифры часов, которые предательски показывали четыре часа утра. Её сон был тревожным, наполненным смутными образами и предчувствием чего-то неизбежного. Она глубоко вздохнула, пытаясь унять колющее чувство тревоги, сжимавшее грудь, успокоить быстро забившееся сердце и сбившееся дыхание.
Девушка знала, что носит под сердцем детей Влада. Это знание поселилось в ней, как тихая, но уверенная мелодия. Её внутренний голос, до этого всегда безмолвный, теперь отчётливо подсказывал: очень скоро она родит двоих мальчиков. Чувство материнства, одновременно пугающее и прекрасное, переполняло её. Сергей знал об этом — сложном, почти невозможном даре. И ей казалось, что именно осознание этой ответственности, этого переплетения судеб стало причиной его внезапного исчезновения из её жизни. Хотя Князь, властный и непреклонный, просил его не оставлять свою истинную, не бросать женщину, связанную с ним древними узами.
Но внезапно, нарушив тишину предрассветного часа, в дверь постучали. Настойчиво, уверенно, словно требуя немедленного ответа.
Девушка застыла на месте, превратившись в статую, не решаясь пойти и посмотреть, кто там. Каждая клеточка
