- А чего ты ожидал от меня, кафир? Что я велю страже схватить моего сына, заковать его в цепи и насильно вернуть домой, протащив по улицам города на потеху черни? Но я не могу этого сделать. Он наследник Румайлы, магараджа Голконды, наместник Великого Турка. А я всего лишь его отец, - с горькой улыбкой прибавил Аль-Шукрейн. - У него больше титулов, могущества, власти и любви народа, чем у меня. Справляйся с ним сам как сумеешь, кафир.
- О, горе мне, горе! - запричитал китаец. - Если даже вас, властелина Румайлы, он превосходит своим могуществом, что же могу поделать я, ничтожнейший из ваших подданных?
- Ты неплохо вооружён против него. Тебе известно, кто убийца, а ему нет.
Сун Янг тяжело вздохнул.
- Боюсь, что наживу себе врага в его лице, если осмелюсь биться с ним таким оружием. Но если ничего другого не остаётся, я готов. Не могу оставить безнаказанным Камала. Этот неблагодарный щенок очернил мою жену, попрал священные законы гостеприимства в моём доме. Окажите мне на прощание любезность, государь: у вас наверняка есть догадки, куда он мог сбежать?
- Разумеется, есть, - улыбнулся Аль-Шукрейн, - но поведаю я их лишь своему сыну. Когда он захочет узнать, где прячется убийца, намекни ему, что ответ на этот вопрос могу дать только я и никто другой.
Он склонился к уху китайца и прошептал несколько слов, после чего дал ему понять, что аудиенция окончена.
Совершив полуденный намаз, Сарнияр заглянул в покои Гюльфем. Она сидела в круглой комнате, отражаясь во всех зеркалах, вся в сиянии золота и драгоценных камней, в переливах персидского шёлка и блеске собственной красоты. Обе горничные суетились подле Гюльфем, всячески усиливая великолепие её убора.
Увидев царевича в зеркале, она широко улыбнулась и спросила:
- Ну, как я выгляжу, ваше высочество?
- Отвратительно, - отвечал Сарнияр, скорчив недовольную мину.
Служанки растерянно переглянулись, явно огорчённые тем, что он не оценил их усилий.
- А... что со мной не так? - спросила не меньше их расстроенная Гюльфем.
- Всё. Я думал, ты умнее, Гюль. Зачем ты так вырядилась? Празднуешь свою свободу? Не слишком ли преждевременно? Сейчас же всё это скинь и надень что попроще. Ты должна выглядеть как жертва произвола, попросившая у меня приюта и защиты от своего деспотичного мужа. Именно так я представил дело кадию.
- Разве он увидит меня? - пролепетала Гюльфем.
- Нет, Гюль. Но с ним придёт повитуха, и тебе надлежит спуститься для осмотра в комнаты прислуги. Если ты перед ней предстанешь в таком виде, да ещё в своих роскошных покоях, она сразу поймёт, что ты не та, за кого себя выдаёшь. Мы не должны выставлять свой грех напоказ. Шейх Кавус слывёт честнейшим из судей. Правда, он расположен ко мне, но не стоит этим злоупотреблять. Прошу тебя, будь умницей, Гюль. Переоденься в те скромные одежды, в которых пришла сюда и засим спускайся в комнату Амины.
Сарнияр небрежно прильнул губами к шее Гюльфем, украшенной дорогим ожерельем в три нитки жемчуга со вставками из бриллиантов и крупных аметистов. Одной рукой он сжал её плечо, другую положил ей на затылок и расстегнул замочек с такой ловкостью, что она еле успела подхватить соскользнувшее с шеи украшение.
В эту минуту в дверь кто-то постучал.
- Войдите, - крикнул Сарнияр, убрав руку с плеча любовницы.
- Сахиб, привезли... э-э... мужа госпожи... - доложила Амина, входя в комнату.
- Иду, - откликнулся Сарнияр. - Гюль, горлинка моя, ещё раз прошу тебя, будь благоразумна, сделай всё, как я велю.
Он вышел из комнаты и проследовал в центральную часть дворца. С высоты галереи, нависавшей над большой залой, он наблюдал, как чёрные невольники ведут к фонтану китайца, придерживая его за плечи. Сун Янг казался подозрительно спокойным и терпеливо ждал, когда ему развяжут глаза. Как только с его глаз слетела непрозрачная повязка, стоявший у входа стражник объявил о прибытии Кавуса ибн Родани.
В залу степенно вошёл низенький щуплый старец с полуседой бородой, свисавшей до самого пояса, в огромной чалме, намотанной двумя полукружьями, как у ревнителя веры и правосудия. За ним вышагивал писарь, неся на голове ларец со священными книгами, а за писарем семенила женщина, закутанная с головы до пят в чёрную чадру.
Кадия с глубочайшим почтением проводили к фонтану, а женщину до дверей зенаны, куда вход мужчинам был строго запрещён. У двери гостью встретила Амина и провела её в свою комнату, где уже сидела Гюльфем, бледная от страха перед предстоящим ей унизительным осмотром. Этот страх ещё усилился, когда повитуха сняла с себя чадру. Её окружённые глубокими морщинами колючие глаза впились в Гюльфем, как два острых кинжала.
- Бедняжка, - прошамкала беззубым ртом старуха, тщательно моя руки в медном тазике, наполненном тёплой мыльной водой, - в лице ни кровинки. До чего этот изверг, твой муж, довёл тебя! Сними одежду, голубка, начнём с дозволения Аллаха.
Гюльфем вяло расстегнула пуговицы свободного бесформенного одеяния, стянула его с плеч и сбросила на пол. Чуть помедлив, развязала пояс и сняла простенькие поношенные шальвары.
- Сорочку тоже снимай, - скомандовала повитуха, вытирая руки куском полотна, услужливо протянутым ей экономкой.
Щёки Гюльфем вспыхнули от стыда и негодования.
- Снимай, снимай, - торопила её повитуха, - нечего смущаться, ты ведь давно не девственница.
- Уверяю вас, ханум, я не беременна, - пролепетала Гюльфем в надежде избежать омерзительной процедуры.
- Я должна в этом убедиться, - упрямо заявила повитуха.
- Старая ведьма, - сквозь зубы прошипела Гюльфем, снимая всё, что на ней было, вплоть до стоптанных кожаных туфель.
Оставшись обнажённой и босой, молодая женщина стянула длинные чёрные волосы в узел и закрепила их черепаховым гребнем на макушке. С поднятыми над головой руками она напоминала статую богини плодородия. Повитуха невольно залюбовалась ею.
- Ложись на кровать, голуба, - вздохнула она, - ты создана рожать детей, да муж тебе достался совсем никудышный. Видела его в зале, мерин он, хоть и со снастью.
- Если вы так сведущи в своём деле, что установили это с одного взгляда, к чему тогда этот осмотр?
- Так положено, голуба, - неподкупно сжала тёмные губы старуха, - если Аллаху угоден ваш союз, он даст тебе родить и от мерина.
Она присела на кровать подле Гюльфем и сперва ощупала своими крючковатыми пальцами её груди, потом подёргала за соски, слегка затвердевшие к стыду молодой женщины. Затем повитуха извлекла из сумы, висевшей у неё на поясе, какую-то чёрную палочку и зажгла её. По комнате поплыл омерзительный запах. Повитуха водила курящейся палочкой у самого носа Гюльфем. Но как это ни было ей неприятно, её не стошнило, к досаде въедливой старушонки.
- Может быть, достаточно? - разозлилась Гюльфем. - Теперь-то уж вам ясно, что я не беременна?
- Будет ясно, когда осмотрю то, чего не видно снаружи. Раздвинь ноги пошире, подними их и согни в коленях. А ты, ягодка, - позвала Амину повитуха, - держи её так, чтобы она не дёргалась.
Слёзы брызнули из глаз Гюльфем, её всю затрясло от отвращения. Но противная старуха, не обращая внимания на её состояние, ввела в неё два пальца и дотошно обследовала, ощупывая другой рукой низ её живота. Гюльфем закусила губу от боли и молча проплакала всё время, пока тянулась эта мучительная процедура.
Наконец старуха извлекла из неё пальцы и поднялась помыть руки в тазике.
- Ты не беременна, - возвестила она с явным сожалением.
Гюльфем облегчённо всхлипнула и потеряла сознание.
- Экая неженка, - проворчала старуха, вновь облачаясь в чадру, - ровно принцесса, а не жена какого-то мелкого лавочника.
Застегнувшись на все крючки, она подала знак Амине. Экономка проводила её до дверей в большую залу, после чего вернулась в свою комнату, чтобы привести Гюльфем в чувства и помочь ей одеться.
* * *
В зале вились змейками тонкие дымки благовоний из бронзовых и медных курильниц. Проворные невольники сновали туда-сюда с подносами, обслуживая царевича и его гостей, возлежавших на мягких подушках у фонтана. Угощение было традиционным: восточные сласти, фрукты и шербеты на любой вкус, от кислого до приторно-сладкого.
По правую руку Сарнияра сидел дегустатор, которым он обзавёлся по настоянию Рахима. Его звали Джафер; молоденький юноша не старше двадцати лет разрезал тонким ножичком каждый плод, облюбованный сахибом, или отливал из кувшина в свой крохотный серебряный стаканчик - сладости не трогал, царевич их не любил - пробовал и выжидал несколько минут, прислушиваясь к своим ощущениям. Лишь после этого подавал знак сахибу, и тот без опаски разгрызал финики, лакомился персиком или пил свой любимый кизиловый шербет.
Рабы принесли дымящийся кофе и кальяны. Не успели гости затянуться ароматным дымком, как к фонтану приблизилась мрачная фигура в чёрной чадре и шепнула что-то на ухо кадию.
- Ханум не беременна, - торжественно провозгласил шейх Кавус.
Сидевший немного в отдалении китаец поник головой, а Сарнияр удовлетворённо потёр ладони.
- Что и требовалось доказать, - произнёс он. - Аллах не благословил этот союз, потому что он был заключён поспешно, на скорую руку. Я уезжал из страны далеко и надолго, а мне нужно было пристроить эту женщину. Она была любимицей моей покойной жены и частицей её приданого. Мне казалось, что освобождение от рабства и брак с любящим её мужчиной будет лучшей наградой за её верную службу. Но, увы, я ошибся. Сун Янг не был хорошим мужем для Гюльфем, не заботился о ней должным образом.
- Этот брак не освящён Аллахом, - молвил кадий, - потому господь и не благословил его детьми.
Сун Янг сложил ладони лодочкой и прижал их к своей впалой груди.
- Достопочтенный шейх, - взмолился он, - будьте же справедливы. Наш брак был заключён законно, с одобрения его высочества.
- Стало быть, - отозвался кадий, - его высочество принял на свою душу грех, который теперь желает снять с души. Ты язычник, а твоя жена мусульманка. Живя с тобой, она тоже вовлекается в язычество, ибо сказано в Коране: «Жена следует за мужем своим». Признай, что твой брак противен господу, и разойдёмся на этом.
- Ну, если всё упирается в мою веру, - воскликнул Сун Янг, - я готов принять ислам.
Услышав это неожиданное заявление, кадий поперхнулся дымом.
- Но, кафир... если ты желаешь приобщиться к исламу только для того, чтобы спасти свой брак, недорого стоит твоё приобщение.
- Нет, шейх, - горячо возразил Сун Янг, - я всей душой и сердцем желаю обратиться в истинную веру, ибо моя вера не принесла мне ни семейного счастья, ни любви жены, ни детей. Клянусь, что буду истово соблюдать все предписания Аллаха, молиться пять раз в день, соблюдать уразу в рамадан и платить закат. Я стану есть баранину... - он мягко улыбнулся, - и окрепну телом и духом. И когда Аллах увидит, с каким усердием я стремлюсь к нему, он благословит меня детьми.
- Жена ваша ещё могла бы полюбить вас, если бы вы дали ей детей, - поддакнула женщина в чадре, стоявшая за спиной шейха Кавуса.
- Фахрия-ханум, - неодобрительно покачал головой кадий.
- Простите, что встреваю, - потупилась старуха, - но я осмотрела жену этого господина и не нашла у неё никаких изъянов, мешающих зачатию. Попадись ей другой муж, она уже нарожала бы кучу детишек.
Сун Янг испустил глубокий вздох.
- Я признаю, что причина её бесплодия во мне, достопочтенный шейх, - сказал он со смирением, - или точнее, в образе жизни, навязанном мне моей религией. Она велит мне умерщвлять мою плоть постом и воздержанием. Соблюдая её предписания, я до того ослаб, что не могу оплодотворить свою жену. А ведь главное назначение человека в том, чтобы он оставил свой след на земле. Посему я нахожу свою веру ложной и желаю перейти в ислам.
- Прежде дай развод Гюльфем, - вмешался Сарнияр, - а после становись кем угодно, хоть мусульманином, хоть чёртом в аду!
- Погодите, сахиб, - строго осадил его кадий, - не богохульствуйте. Этот человек готов отречься от своей ложной веры и принять истинную.
- И сегодня же, шейх, - воскликнул Сун Янг.
- Не спеши, - улыбнулся кадий. - Я назначу тебе духовного наставника, который обучит тебя основным постулатам нашего вероисповедания. Если ты примешь их не на словах, а на деле, мы снова встретимся через год, и я назначу сюннет (прим. автора: обрезание у мусульман).
- Шейх! - прервал его возмущённый возглас Сарнияра. - А как же быть с разводом?
- С ним придётся повременить. Я назначаю испытательный срок в один год. Надо дать этому человеку шанс исправиться, встав на твёрдый путь ислама.
Закончив фразу, шейх Кавус с чувством выполненного долга поднялся с подушек. Его писарь поднялся следом за ним.
У Сарнияра не повернулся язык признаться кадию, какие виды он имеет на свою бывшую рабыню. Ведь для шариата нет ничего более постыдного, чем желать женщину, принадлежащую другому мужчине. Самое меньшее, чем ответил бы кадий на его признание, это укором, что он так спешит связать себя новыми узами, когда его жена едва успела остыть.
Сарнияр проводил своих гостей до выхода и вернулся к фонтану.
- Ты великий притворщик, кафир! - крикнул он Сун Янгу, застывшему в позе глубокого смирения. - Ханжа и лицемер! Ты мог одурачить кадия своими лживыми речами, но не Аллаха и не меня!
- О, горе мне, горе! - запричитал китаец. - Если даже вас, властелина Румайлы, он превосходит своим могуществом, что же могу поделать я, ничтожнейший из ваших подданных?
- Ты неплохо вооружён против него. Тебе известно, кто убийца, а ему нет.
Сун Янг тяжело вздохнул.
- Боюсь, что наживу себе врага в его лице, если осмелюсь биться с ним таким оружием. Но если ничего другого не остаётся, я готов. Не могу оставить безнаказанным Камала. Этот неблагодарный щенок очернил мою жену, попрал священные законы гостеприимства в моём доме. Окажите мне на прощание любезность, государь: у вас наверняка есть догадки, куда он мог сбежать?
- Разумеется, есть, - улыбнулся Аль-Шукрейн, - но поведаю я их лишь своему сыну. Когда он захочет узнать, где прячется убийца, намекни ему, что ответ на этот вопрос могу дать только я и никто другой.
Он склонился к уху китайца и прошептал несколько слов, после чего дал ему понять, что аудиенция окончена.
Глава 8. Несостоявшийся развод.
Совершив полуденный намаз, Сарнияр заглянул в покои Гюльфем. Она сидела в круглой комнате, отражаясь во всех зеркалах, вся в сиянии золота и драгоценных камней, в переливах персидского шёлка и блеске собственной красоты. Обе горничные суетились подле Гюльфем, всячески усиливая великолепие её убора.
Увидев царевича в зеркале, она широко улыбнулась и спросила:
- Ну, как я выгляжу, ваше высочество?
- Отвратительно, - отвечал Сарнияр, скорчив недовольную мину.
Служанки растерянно переглянулись, явно огорчённые тем, что он не оценил их усилий.
- А... что со мной не так? - спросила не меньше их расстроенная Гюльфем.
- Всё. Я думал, ты умнее, Гюль. Зачем ты так вырядилась? Празднуешь свою свободу? Не слишком ли преждевременно? Сейчас же всё это скинь и надень что попроще. Ты должна выглядеть как жертва произвола, попросившая у меня приюта и защиты от своего деспотичного мужа. Именно так я представил дело кадию.
- Разве он увидит меня? - пролепетала Гюльфем.
- Нет, Гюль. Но с ним придёт повитуха, и тебе надлежит спуститься для осмотра в комнаты прислуги. Если ты перед ней предстанешь в таком виде, да ещё в своих роскошных покоях, она сразу поймёт, что ты не та, за кого себя выдаёшь. Мы не должны выставлять свой грех напоказ. Шейх Кавус слывёт честнейшим из судей. Правда, он расположен ко мне, но не стоит этим злоупотреблять. Прошу тебя, будь умницей, Гюль. Переоденься в те скромные одежды, в которых пришла сюда и засим спускайся в комнату Амины.
Сарнияр небрежно прильнул губами к шее Гюльфем, украшенной дорогим ожерельем в три нитки жемчуга со вставками из бриллиантов и крупных аметистов. Одной рукой он сжал её плечо, другую положил ей на затылок и расстегнул замочек с такой ловкостью, что она еле успела подхватить соскользнувшее с шеи украшение.
В эту минуту в дверь кто-то постучал.
- Войдите, - крикнул Сарнияр, убрав руку с плеча любовницы.
- Сахиб, привезли... э-э... мужа госпожи... - доложила Амина, входя в комнату.
- Иду, - откликнулся Сарнияр. - Гюль, горлинка моя, ещё раз прошу тебя, будь благоразумна, сделай всё, как я велю.
Он вышел из комнаты и проследовал в центральную часть дворца. С высоты галереи, нависавшей над большой залой, он наблюдал, как чёрные невольники ведут к фонтану китайца, придерживая его за плечи. Сун Янг казался подозрительно спокойным и терпеливо ждал, когда ему развяжут глаза. Как только с его глаз слетела непрозрачная повязка, стоявший у входа стражник объявил о прибытии Кавуса ибн Родани.
В залу степенно вошёл низенький щуплый старец с полуседой бородой, свисавшей до самого пояса, в огромной чалме, намотанной двумя полукружьями, как у ревнителя веры и правосудия. За ним вышагивал писарь, неся на голове ларец со священными книгами, а за писарем семенила женщина, закутанная с головы до пят в чёрную чадру.
Кадия с глубочайшим почтением проводили к фонтану, а женщину до дверей зенаны, куда вход мужчинам был строго запрещён. У двери гостью встретила Амина и провела её в свою комнату, где уже сидела Гюльфем, бледная от страха перед предстоящим ей унизительным осмотром. Этот страх ещё усилился, когда повитуха сняла с себя чадру. Её окружённые глубокими морщинами колючие глаза впились в Гюльфем, как два острых кинжала.
- Бедняжка, - прошамкала беззубым ртом старуха, тщательно моя руки в медном тазике, наполненном тёплой мыльной водой, - в лице ни кровинки. До чего этот изверг, твой муж, довёл тебя! Сними одежду, голубка, начнём с дозволения Аллаха.
Гюльфем вяло расстегнула пуговицы свободного бесформенного одеяния, стянула его с плеч и сбросила на пол. Чуть помедлив, развязала пояс и сняла простенькие поношенные шальвары.
- Сорочку тоже снимай, - скомандовала повитуха, вытирая руки куском полотна, услужливо протянутым ей экономкой.
Щёки Гюльфем вспыхнули от стыда и негодования.
- Снимай, снимай, - торопила её повитуха, - нечего смущаться, ты ведь давно не девственница.
- Уверяю вас, ханум, я не беременна, - пролепетала Гюльфем в надежде избежать омерзительной процедуры.
- Я должна в этом убедиться, - упрямо заявила повитуха.
- Старая ведьма, - сквозь зубы прошипела Гюльфем, снимая всё, что на ней было, вплоть до стоптанных кожаных туфель.
Оставшись обнажённой и босой, молодая женщина стянула длинные чёрные волосы в узел и закрепила их черепаховым гребнем на макушке. С поднятыми над головой руками она напоминала статую богини плодородия. Повитуха невольно залюбовалась ею.
- Ложись на кровать, голуба, - вздохнула она, - ты создана рожать детей, да муж тебе достался совсем никудышный. Видела его в зале, мерин он, хоть и со снастью.
- Если вы так сведущи в своём деле, что установили это с одного взгляда, к чему тогда этот осмотр?
- Так положено, голуба, - неподкупно сжала тёмные губы старуха, - если Аллаху угоден ваш союз, он даст тебе родить и от мерина.
Она присела на кровать подле Гюльфем и сперва ощупала своими крючковатыми пальцами её груди, потом подёргала за соски, слегка затвердевшие к стыду молодой женщины. Затем повитуха извлекла из сумы, висевшей у неё на поясе, какую-то чёрную палочку и зажгла её. По комнате поплыл омерзительный запах. Повитуха водила курящейся палочкой у самого носа Гюльфем. Но как это ни было ей неприятно, её не стошнило, к досаде въедливой старушонки.
- Может быть, достаточно? - разозлилась Гюльфем. - Теперь-то уж вам ясно, что я не беременна?
- Будет ясно, когда осмотрю то, чего не видно снаружи. Раздвинь ноги пошире, подними их и согни в коленях. А ты, ягодка, - позвала Амину повитуха, - держи её так, чтобы она не дёргалась.
Слёзы брызнули из глаз Гюльфем, её всю затрясло от отвращения. Но противная старуха, не обращая внимания на её состояние, ввела в неё два пальца и дотошно обследовала, ощупывая другой рукой низ её живота. Гюльфем закусила губу от боли и молча проплакала всё время, пока тянулась эта мучительная процедура.
Наконец старуха извлекла из неё пальцы и поднялась помыть руки в тазике.
- Ты не беременна, - возвестила она с явным сожалением.
Гюльфем облегчённо всхлипнула и потеряла сознание.
- Экая неженка, - проворчала старуха, вновь облачаясь в чадру, - ровно принцесса, а не жена какого-то мелкого лавочника.
Застегнувшись на все крючки, она подала знак Амине. Экономка проводила её до дверей в большую залу, после чего вернулась в свою комнату, чтобы привести Гюльфем в чувства и помочь ей одеться.
* * *
В зале вились змейками тонкие дымки благовоний из бронзовых и медных курильниц. Проворные невольники сновали туда-сюда с подносами, обслуживая царевича и его гостей, возлежавших на мягких подушках у фонтана. Угощение было традиционным: восточные сласти, фрукты и шербеты на любой вкус, от кислого до приторно-сладкого.
По правую руку Сарнияра сидел дегустатор, которым он обзавёлся по настоянию Рахима. Его звали Джафер; молоденький юноша не старше двадцати лет разрезал тонким ножичком каждый плод, облюбованный сахибом, или отливал из кувшина в свой крохотный серебряный стаканчик - сладости не трогал, царевич их не любил - пробовал и выжидал несколько минут, прислушиваясь к своим ощущениям. Лишь после этого подавал знак сахибу, и тот без опаски разгрызал финики, лакомился персиком или пил свой любимый кизиловый шербет.
Рабы принесли дымящийся кофе и кальяны. Не успели гости затянуться ароматным дымком, как к фонтану приблизилась мрачная фигура в чёрной чадре и шепнула что-то на ухо кадию.
- Ханум не беременна, - торжественно провозгласил шейх Кавус.
Сидевший немного в отдалении китаец поник головой, а Сарнияр удовлетворённо потёр ладони.
- Что и требовалось доказать, - произнёс он. - Аллах не благословил этот союз, потому что он был заключён поспешно, на скорую руку. Я уезжал из страны далеко и надолго, а мне нужно было пристроить эту женщину. Она была любимицей моей покойной жены и частицей её приданого. Мне казалось, что освобождение от рабства и брак с любящим её мужчиной будет лучшей наградой за её верную службу. Но, увы, я ошибся. Сун Янг не был хорошим мужем для Гюльфем, не заботился о ней должным образом.
- Этот брак не освящён Аллахом, - молвил кадий, - потому господь и не благословил его детьми.
Сун Янг сложил ладони лодочкой и прижал их к своей впалой груди.
- Достопочтенный шейх, - взмолился он, - будьте же справедливы. Наш брак был заключён законно, с одобрения его высочества.
- Стало быть, - отозвался кадий, - его высочество принял на свою душу грех, который теперь желает снять с души. Ты язычник, а твоя жена мусульманка. Живя с тобой, она тоже вовлекается в язычество, ибо сказано в Коране: «Жена следует за мужем своим». Признай, что твой брак противен господу, и разойдёмся на этом.
- Ну, если всё упирается в мою веру, - воскликнул Сун Янг, - я готов принять ислам.
Прода от 18.07.2022, 16:32
Услышав это неожиданное заявление, кадий поперхнулся дымом.
- Но, кафир... если ты желаешь приобщиться к исламу только для того, чтобы спасти свой брак, недорого стоит твоё приобщение.
- Нет, шейх, - горячо возразил Сун Янг, - я всей душой и сердцем желаю обратиться в истинную веру, ибо моя вера не принесла мне ни семейного счастья, ни любви жены, ни детей. Клянусь, что буду истово соблюдать все предписания Аллаха, молиться пять раз в день, соблюдать уразу в рамадан и платить закат. Я стану есть баранину... - он мягко улыбнулся, - и окрепну телом и духом. И когда Аллах увидит, с каким усердием я стремлюсь к нему, он благословит меня детьми.
- Жена ваша ещё могла бы полюбить вас, если бы вы дали ей детей, - поддакнула женщина в чадре, стоявшая за спиной шейха Кавуса.
- Фахрия-ханум, - неодобрительно покачал головой кадий.
- Простите, что встреваю, - потупилась старуха, - но я осмотрела жену этого господина и не нашла у неё никаких изъянов, мешающих зачатию. Попадись ей другой муж, она уже нарожала бы кучу детишек.
Сун Янг испустил глубокий вздох.
- Я признаю, что причина её бесплодия во мне, достопочтенный шейх, - сказал он со смирением, - или точнее, в образе жизни, навязанном мне моей религией. Она велит мне умерщвлять мою плоть постом и воздержанием. Соблюдая её предписания, я до того ослаб, что не могу оплодотворить свою жену. А ведь главное назначение человека в том, чтобы он оставил свой след на земле. Посему я нахожу свою веру ложной и желаю перейти в ислам.
- Прежде дай развод Гюльфем, - вмешался Сарнияр, - а после становись кем угодно, хоть мусульманином, хоть чёртом в аду!
- Погодите, сахиб, - строго осадил его кадий, - не богохульствуйте. Этот человек готов отречься от своей ложной веры и принять истинную.
- И сегодня же, шейх, - воскликнул Сун Янг.
- Не спеши, - улыбнулся кадий. - Я назначу тебе духовного наставника, который обучит тебя основным постулатам нашего вероисповедания. Если ты примешь их не на словах, а на деле, мы снова встретимся через год, и я назначу сюннет (прим. автора: обрезание у мусульман).
- Шейх! - прервал его возмущённый возглас Сарнияра. - А как же быть с разводом?
- С ним придётся повременить. Я назначаю испытательный срок в один год. Надо дать этому человеку шанс исправиться, встав на твёрдый путь ислама.
Закончив фразу, шейх Кавус с чувством выполненного долга поднялся с подушек. Его писарь поднялся следом за ним.
У Сарнияра не повернулся язык признаться кадию, какие виды он имеет на свою бывшую рабыню. Ведь для шариата нет ничего более постыдного, чем желать женщину, принадлежащую другому мужчине. Самое меньшее, чем ответил бы кадий на его признание, это укором, что он так спешит связать себя новыми узами, когда его жена едва успела остыть.
Сарнияр проводил своих гостей до выхода и вернулся к фонтану.
- Ты великий притворщик, кафир! - крикнул он Сун Янгу, застывшему в позе глубокого смирения. - Ханжа и лицемер! Ты мог одурачить кадия своими лживыми речами, но не Аллаха и не меня!
