– Да оставьте Вы её в покое! – толкнул его в грудь итальянец.
В глазах полковника зажёгся безумный огонь.
– Ну, давайте, как мужчина с мужчиной. Или в Италии всё мужество показное? Красивая картинка, за которой пустота? Декорация к спектаклю. Да?
– Я не буду драться с Вами, – настаивал на своём итальянец. – Вы больны, Вы понимаете это? Я не стану биться с больным человеком, который гораздо старше меня.
Супруг замолчал и, слегка поостыв, опустил кулаки.
– Увижу тебя в этом платье – вместе со шкурой спущу, – бросил он мне. – А Вас как муху пришлёпну, если только притронетесь к моей супруге. А не дай Бог обидите её – на макароны пущу, – пригрозил он итальянцу и вышел из кабинета.
Я подбежала к мужчине, по лицу которого тонкой струйкой текла кровь.
– Господи, простите, синьор! – содрогнувшись, воскликнула я.
– Говорите, у мужа любовница, – достал он платок из кармана пиджака и прислонил к разбитой скуле. – Не похоже, чтобы там была любовь, скорее сотрудничество с сексом. Полковник по–прежнему к Вам не равнодушен.
– Это чувство собственности и... воспоминания о бывшем министре, причинившем мне вред. А ещё... он болен, вот и срывается молниеносно. Ради Бога, простите, – подсознательно защищала я мужа и испытывала стыд перед акционером.
Я прикоснулась рукой к его щеке, не зная, как помочь с побоями.
– Переживу, синьора, не стоит волноваться.
А я волновалась, лейтенант. Волновалась потому, что итальянский акционер был мужчиной с самолюбием и мог покинуть центр, оскорблённый полковником. И что бы я делала одна, без обещанных мне аджилити?!
– Присядьте, – мягко погладила я его по плечу. – Голова не кружится?
– Всё хорошо, бэлла миа.
– Вы поступили мужественно, не ответив больному человеку, плохо осознававшему, что творит.
– Я не боец, и против Вашего мужа вряд ли выстою. Даже пытаться не стоило. Куда важнее было остудить его пыл словами. Поняв, что я ему не противник, полковник сник – ведь бить того, кто не даёт отпор, не по его военной чести. Вот и вся мужественность, – опустил он глаза. – Обычная трусость, которую я умело прикрыл благородством.
– Не правда! Будь Вы трусливым, не встали бы на мою защиту, когда супруг меня затряс!
– Он бьёт Вас? Я просто... уже наблюдал последствия драки, – печально нахмурившись спросил акционер.
– Нет, просто угрожает. Врачи предупреждали о вспышках гнева из–за сосудистой деменции. Да и... мой муж всегда был... доминантом, – наигранно улыбнулась я, скрывая то, что в браке не раз попадала под его горячую руку.
Женщине стыдно признаться в неудачах на личном, лейтенант. Мы ощущаем себя глупыми, недальновидными дурами, когда терпим рядом тирана. И именно такими видит нас общество, не принимая во внимание причины, по которым мы продолжаем быть рядом. Это может быть что угодно: нужда, благодарность, даже жалость. Мои отношения с мужем давно покосились, как деревянный дом от урагана, но я сочувствовала ему и зависела от центра. Подсознательно я продолжала защищать супруга, как часть себя, скрывая многое из того, что не должно было происходить в семейной паре. Мне хватало унижения быть преданной мужем с другой – и накладывать поверх этого позор за то, что когда–то была битой, не хотелось.
– Вы остановили меня на полуслове, когда я хотела сказать супругу, что знаю о его намерении отделить бренд от госсектора. Почему? – перевела я тему на более актуальную.
– Знать этого мы не можем. Пока это лишь подозрения, и оглашать их раньше времени не стоит. Так можно ухудшить ситуацию.
– Но Вы же сами сказали, что это опасно: потеря частного сектора повлечёт за собой упадок всего учреждения.
– Что изменится от того, что полковник узнает о наших догадках? Он просто перестанет скрывать свои намерения и будет действовать открыто, а то и вспылит, как сейчас, и добавит нам головной боли. К тому же, возможно, он сообщит об официальном отделении бренда на собрании акционеров, которое назначил.
– Собрание через неделю, а муж уже с завтрашнего дня записан на проверку медкомиссией. Кто знает, какие ещё справки он со своей любовницей подделает после неё. Я могу и не достать доказательств нового подлога. Они ведь не идиоты, и скроют улики, чтобы повторно на них не попасться. Пока же я в состоянии пригрозить ему раскрытием всех махинаций министру, – взволнованно, почти на одном дыхании, выдавала я фразы нервным тоном.
– Успокойтесь, синьора. Всё решаемо, – бросил он окровавленный платок в мусорное ведро. – Неважно, каким будет результат комиссии. Те доказательства, что уже имеются у Вас на руках, достаточно весомы, чтобы убедить министра в нечестности полковника и его регистраторши. Срок давности здесь роли не играет.
Акционер помолчал секунду, а после продолжил, как будто рискнул сказать то, что до этого не решался:
– Вопрос тут совсем в другом: стоит ли нам пускать их в ход? Все эти поддельные и настоящие справки…
– Но в первый раз мне удалось шантажировать мужа. Тогда он отступил, перестал вникать в мои дела и позволил спокойно работать. Может, и сейчас оставит бренд в покое, если пригрозить.
– В прошлый раз это случилось потому, что у него был план по отделению частного сектора. Он согласился на Ваши условия, прекрасно понимая, что они не мешают его главной цели. А если Вы снова прижмёте его к стенке, реакция может быть непредсказуемой и, скорее всего, обёрнутой против Вас.
– Вы предлагаете просто ждать, пока учреждение рухнет? – возмущённо спросила я итальянца.
– Нет. Я предлагаю Вам сделать выбор. Подумайте, что для Вас важнее: передовой кинологический центр с родословными собаками, наградами и славой лучшего в столице – или аджилити, спрятанный в тени посредственного центра, не привлекающего лишнего внимания, но стабильно работающего и приносящего доход.
– Что Вы... что Вы хотите этим сказать? – почти на истерических нотках спросила я.
– Если полковник отделит свой бренд, то вместе с ним уйдут слава, внимание СМИ, клиенты и акционеры частного сектора. Останемся мы – сотрудники и владельцы госдоли. В учреждении воцарится спокойствие и тишина. Тишина – необходимая для подпольных мероприятий. Чем меньше к нам внимания, тем безопаснее проводить игры. Ваш муж увязнет в новом бренде и перестанет лезть сюда, а мы… сосредоточимся на аджилити.
– Вы предлагаете мне потерять бренд вместе с заслугами и славой ради собачьих игр?
– Да. Я предлагаю Вам выбор: слава и престиж государственного центра или приличное состояние от левого дела, организовать которое проще и надёжнее в тихой обстановке.
– Но... – тяжело вздохнула я. – Это всё равно, что отказаться от стабильной работы ради заработка в казино! Надёжность против удачи! Уверенность против неизвестности!
Акционер усмехнулся:
– Но Вы – владелец казино, а не игрок, а, как известно, «казино всегда выигрывает». Считайте, что открываете свой частный бизнес под государственным центром, правда подпольный, – аджилити вместо бренда. Только деньги с собачьих игр будут стекаться в Ваш карман, а не в карман супруга.
– Поймите, я… я столько боролась за всё это, – обвела я всё вокруг руками. – За успех госсектора и бренда, за работников, за собак, акционеров, процветание, славу… Я не могу всё это просто… слить в унитаз!
– Иногда нужно проиграть бой, чтобы выиграть битву. Всё зависит от Вашей цели и желания. Ведь если подумать: всё, что Вы так усердно строите в кинологическом центре сейчас, – это цели Вашего мужа, как он сам только что и сказал. Вы исполняете его задачи, а он ещё и ставит палки в колёса. Ваши усилия уходят впустую. Ни благодарности мужа, ни собственных денег. Так на что Вы тратите нервы и годы, синьора? На процветание целей другого человека? Позвольте ему отделиться и идите к собственной мечте – той самой ферме за горизонтом, о которой рассказали мне с самого начала.
Я замолчала, поражённая его словами, ведь они больно резали по живому. Ради чего я терпела супруга все эти годы? Все его выпады, измены, агрессию, вечные придирки, тотальный контроль? Что давал мне успех учреждения? Ничего. Ни единого шага навстречу моим собственным планам. Только усталость и пустоту.
– Но Вы сами сказали, что отделение бренда грозит закрытием всего учреждения.
– Верно. А потому нам нужно сосредоточиться не на том, чтобы цепляться за уже тонущую карму «Титаника», а на том, чтобы вовремя отсечь её и сохранить корпус судна на плаву до тех пор, пока именно Ваши мечты не исполнятся. Нам надо удержать клиентов и акционеров государственной части центра. И неважно, каким способом. Будем действовать по мере поступления проблем. Если центр начнёт тонуть после отделения бренда – вот тогда Вы возьмёте за горло инспекторшу. Полковнику терять уже нечего, несмотря на все его попытки удержаться на плаву. Он болен, не молод, отчаян, и шантажом его не взять. А вот лейтенантше – молодой и крепкой – не поздоровится, если министр или прокуратура узнают, что однажды она подделала справку любовнику из корыстных побуждений. Понимаете, о чём я? У нас есть оружие против неё, а значит, и сила на нашей стороне.
– Вы так уверены, что ей отведено место в бренде!
– Зачем ещё инспекторше оставаться с Вашим мужем? Вы что, действительно верите в их романтику? Полковник по–прежнему любит Вас, но, раздираемый собственным бессилием, отчаянно доказывает сам себе, что всё ещё годен как мужчина, которого желают и которому поклоняются. А она лишь ждёт своего звёздного часа, того момента, когда получит то, что действительно от него хочет. Вот и весь расклад их безумных отношений.
– Значит, думаете, всё ещё «любит»? – уточнила я, сама не зная почему. Наверное, в глубине сердца, там, где жгло от предательства, всё–таки жила надежда на то, что мужчина, которого я так сильно любила и выбрала в мужья, всё ещё испытывал ко мне тёплые чувства. Они уже ничего не решали, но мне хотелось верить, что они были.
– Уверен в этом, – раздражённо выдохнул акционер, оскорблённый полковником и не желавший обсуждать любовь соперника ко мне, но сделавший одолжение, дабы успокоить мою женскую душу. – Знаете, у мужчин случается кризис среднего возраста, и именно в него угодил Ваш муж на фоне своего заболевания. Будь это чистая ревность, он бы не стал задумываться о последствиях нашего недо–романа. Однако полковник искренне беспокоится о Вас, а значит – любит. Равнодушным мужьям нет дела до того, что станет с их жёнами после адюльтера.
– Предположу, что он больше заботится о своей репутации, чем обо мне, – не могла я остановиться от рассуждения о нашем браке.
– Думаю, полковник давно уже перестал заботиться о своём добром имени, иначе не связался бы с любовницей, не подделал справку, не стал бы отделять свой бренд от центра. Ему всё равно, что будет дальше, ведь он понимает, что болен. К тому же у вас нет наследника, о будущем которого он бы тревожился… А Вам действительно важно, чтобы он любил Вас? После измены? Измены Вам, синьора. Как можно предать такую женщину?» – итальянец брезгливо и как–то злобно сморщился.
– Простите, но своего ответа я озвучивать не стану. И, синьор акционер, Вам не кажется, что и о Вашей жене кто–то рассуждает точно так же?!
– Так что Вы решили: потерять бренд во имя аджилити, или бороться за частный сектор своего супруга, поступаясь собственными планами? – на взвинченных тонах спросил он меня, проигнорировав замечание.
– Это очень серьёзный вопрос. Мне нужно взвесить риски, обдумать всё до мелочей. Я не могу вот так сразу дать Вам свой...
– Прошу прощения, – едва сдерживая негодование, прервал меня акционер и направился к двери, но на пороге резко обернулся.
– Если после Ваших размышлений перевес окажется на чаше с аджилити, мы завтра отправимся к портному готовить платье на встречу. А если нет – выбросьте его, чтобы любимого мужа не раздражать. Вам ведь ещё долго пахать на него, так зачем плевать в руки, из которых едите.
– Синьор...
– Да, синьора! Вы либо сами садитесь за богатый стол, либо довольствуетесь подачками и объедками со стороны мужчины, которого тоже всё ещё любите, и, который зная это, плохо Вас кормит, чтобы сил не хватило уйти, – на одном дыхание, заражённый яростью, выговорил акционер.
Хлопнув дверью, он покинул мой кабинет. Я впервые видела иностранца таким: несдержанным, прямолинейным, дерзким. «Неудивительно, после всего, что произошло. Мне повезло, что он вообще не бросил центр вместе со мной, хотя... аджилити нужны и ему самому. Акционер умен, учтив, но расчётлив. За всеми словами и чувствами, что он выказывает мне, стоит крупная доля прагматизма. Так что подуется – и вернётся!» – я встряхнула плечами, смахнув с себя навязчивое чувство вины и комплекс неполноценности.
Убрав подаренное платье в шкаф, подальше от глаз и своих, и чужих, я снова села за стол и попросила секретаршу вызвать ко мне начальника юридического отдела.
– Добрый день, госпожа. Чем могу быть полезен? – приветливо спросил он, опускаясь в кресло напротив с почти домашней непринуждённостью.
– Эта беседа должна остаться между нами, господин юрист.
– Всенепременно. Для служителей закона, как и для врачей, существует своя клятва: этика, долг и конфиденциальность.
– Я встречала юристов, не знавших в принципе ни этики, ни чести, – усмехнулась я, вспомнив майоршу–преподавательницу, которую сама отправила за решётку, так же, как она когда–то меня.
– Можем заключить письменное соглашение касательно конкретно этого разговора, если Вашей душе так будет спокойней.
– Не стоит. Я доверяю Вам. – Пока что, Вы не дали повода усомниться в Вашей верности.
– В таком случае слушаю Вас.
– Скажите, есть ли у справки из медкомиссии срок годности? – решила я на всякий случай уточнить, какие карты на моих руках.
– Вы, видимо, о той, которую подделал Ваш супруг на пару с инспекторшей, – хитро улыбнулся юрист, а я просто кивнула. – Медицинская справка сама по себе – документ, который имеет ограниченный срок использования: до новой комиссии, которая уже состоялась и давно. А вот факт её подделки – это уже преступление, уголовная ответственность за которое сохраняется до шести лет. Прошло куда меньше, и дело можно возбудить хоть завтра.
– Как это наказуемо?
– Для полковника – полное увольнение с понижением в чине. Возможно заключение года на два, но факт плохого здоровья может смягчить наказание. Для лейтенантши – то же самое, разве что срок поменьше, так как она подельница.
– Боже... – только тогда, спустя годы, я по–настоящему осознала, насколько безрассудно поступил мой бестолковый муж, сфальсифицировав справку.
– Хотите дело открыть?
– Нет, нет. Я просто уточнила, – с ужасом сказала я. – А вызвала Вас по другому вопросу.
– Прошу! Говорите.
– Если бы полковник решил отделить свой бренд от центра, скрывая свои намерения, какие шаги ему бы предстояло предпринять?
– Хм, – задумался юрист, – едва заметно улыбаясь собственной проницательности. – Что ж, для начала он бы затеял ложную оптимизацию – то есть перестройку центра, такую, как проводит сейчас, якобы для налоговой: разделил бухгалтерию, персонал, снабжение, территорию – всё, что когда–либо соприкасалось.
