А ещё лучше тебе его вообще не искать, чтобы отравленный пропагандой, он и тебя не бросил в темницу. Здесь воют все со всеми и уже неясно, кто твой друг, а кто тебе враг. Фаллуджа, Багдад, Басра, Мосул – вся страна в хаосе и огне войны.
Жена хозяина принесла тёплый хлеб и пиалы с вареньем, услужливо поставив поднос на столик у самовара.
– У нас даже женщины воюют! – опасливо глянул он на супругу, чем вызвал у меня непроизвольную улыбку. – Попробуй, забери у неё свободу! Есть целые женские ополчения, гордые тем, что держат автоматы в руках, дула которых направлены на врагов!
– А почему арабские парнишка и командир, что со мной, помогают вам, курдам?
– Потому что они приверженцы партии, поддерживающей нас. Цель моего народа – отстоять собственные земли и защитить их от неприятеля. Цель их партии – навести в стране порядок. Южный Курдистан – автономная часть того же Ирака, поэтому в их интересах сотрудничать с нами. Да и в целом нет у нас конфликта с арабами, если только они не идут против курдов.
«На рассвете едем в Багдад!», – приказал мой иракский старшина, вернувшийся во двор неизвестно откуда и выглядящий взволнованным и злым.
– Что случилось? – спросил я Рыжика, пришедшего вместе с ним и, конечно, переводящего для меня все разговоры с арабского.
– Его командование передало сообщение о том, что несколько дней назад в городе Самарра взорвали мечеть Аль–Аскари – гордость шиитских мусульман. Ущерба, кроме золотого купола, слетевшего со святыни, не много, но оскорблённые шииты винят во всём суннитский ислам. По данным разведки полиция и Министерство Внутренних дел Ирака кишат шиитскими боевиками, убивающими суннитов сотнями. А те, в свою очередь, призвали на помощь Аль–Каиду. На улицах Багдада обезглавливают и расстреливают мужчин, таскают за волосы женщин, занимаются самосудом, уносящим по тысячи жертв в сутки! Мы ошибались, полагая, что в Ираке гражданская война, ведь то были просто разногласия. Настоящая война началась с подрыва этой мечети.
Я тяжело вздохнул, осознавая, насколько религиозная группа людей может быть вспыльчивой, когда касается осквернения её веры. Рыжик был прав: гражданская война только началась, и мы отправлялись в самое пекло, к прогнившим органам правоохраны с одной стороны и террористам с другой стороны проснувшегося вулкана.
На заре мы были готовы двигаться к Багдаду на всё том же потёртом и слегка подбитом Хаммере. Уплетая напоследок завтрак: лепёшки с овечьим сыром и мёдом, запитые подслащённым чаем, мы вчетвером молчали, понимая, что дорога к столице небезопасна, а уж самое нахождение там для кого–то может стать и роковым.
«Подойди, когда закончишь!», – пригласил меня хозяин дома к себе в пристройку. Ранее не ступавший в его обитель, я был весьма удивлён сделанному приглашению. Оно вызвало во мне любопытство и волнение, а потому я не заставил себя долго ждать.
– Пока вы гостили у нас, я сдружился с тобой, попивая чай из самовара холодными вечерами, – начал он свою речь. – Ты хороший парень, понимающий восточную культуру и уважающий наш быт. Отца твоего здесь нет, чтобы благословить в нелёгкий путь. Я сделаю это за него!
– Вы с супругой были к нам добры! Я не забуду тепла этих стен и вкуса заботы, предоставленных вами!
Владелец понимающе кивнул и протянул мне изношенный военный рюкзак:
– Не смотри, что вещь старая! Он очень прочный и вместительный! К нему идут карабины и широкие ремни. С их помощью можно связать неприятеля, оттащить раненного товарища или раны перетянуть. Внутри немного стряпни, что жена приготовила вам в дорогу, табак и термос с горячим чаем.
– Сколько я должен? – с радостью принял я сумку в руки.
– Денег не надо! Выживи, если сможешь, а если нет, то помни, что мужчина…
– Рождается, чтобы быть убитым! – продолжил я излюбленную пословицу пожилого командующего.
– Вот именно! – похлопал он меня по плечу, и на том мы расстались.
Выйдя во двор, я наткнулся на курящего Рыжика и кудрявого юнца, сидевшего на корточках возле младшей дочери хозяина, точившей нож о мусат.
– Где старшина? – спросил я их.
– Бензин в бак заливает. Скоро отъедем! – ответил Рыжик.
– А чего девчонка точит нож? Помоги ей! – возмущённо ткнул я подростка в спину и тот потянулся исправить мужской недочёт, но девушка отдёрнула руку с точилом.
– Что? – вскочила она с низкого табурета, на котором сидела, и обратилась ко мне на английском, обученная отцом. – По–твоему я нож наточить не могу? Потому что женщина?
– Нет! Просто парнишка должен помочь, потому что мужчина!
– А ты знаешь, что у нас есть женские отряды, готовые отразить наступления врагов? – ступила она гордым шагов вперёд, «наезжая» на меня.
– Знаю и уважаю это! – прикурил я самокрутку.
– Когда я стану совершеннолетней, присоединюсь к ним!
– Отец жениха тебе ищет, а ты воевать собралась! – понравилось мне перчить её боевой непокорный настрой.
– У курдов есть такая традиция: только тот, кто прошёл армию и войну достоин свататься к девушке! Пока подобных, чтобы мне понравились, в эту дверь не постучало!
– А как же этот кучерявый парень, воюющий вместе с нами? – улыбнулся я, глядя на арабского подростка. – Ты ему нравишься! Дорастёт до нужного возраста и возьмёт тебя в жёны!
– Вот именно! Слишком юный и зелёный! – закатила она глаза, уставив руки в боки.
– Не соглашусь с тобой! Он повидал кровь и смерть, хотя и маловат.
– Я хочу сама стать сильным воином и чтобы рядом был мужчина ещё сильней, а не просто молодой оруженосец, наблюдающий, как взрослые стреляют! – провела она указательным пальцем передо мной.
– Не боишься, что можешь погибнуть, становясь сильней?
– Ты сам–то не боишься? Или думаешь, раз крупный и голубоглазый, то одолеешь всех? Возможно, женщин ты и покоришь своей необычной для местных внешностью, а вот мужчины – растерзают сразу! – разошлась она не на шутку, увязшая в противоречащих гормонах юности.
– Мои глаза голубые, только когда на тебя глядят! Они как небо от земной красоты хорошеют! – решил я успокоить её комплиментом, да и не соврал, ведь светлый цвет моих глаз зависел от положительных эмоций, а их давали окружающие люди.
Девушка демонстративно ухмыльнулась но, стараясь спрятать румянец смущения, схватила наточенный нож и покинула двор.
«Ну и характер!», – поделился я с Рыжиком, заметив, что он переводит наш с ней диалог кудрявому парню.
«Мог бы и не говорить ей красивые слова!» – приревновал ко мне арабский парнишка, и обиженно двинулся в сторону Хаммера.
– Похоже, он, правда, влюблён! – промолвил я себе под нос.
– Он – сирота! Ему необходимо любить кого–то! Даже посмертную записку этой барышне адресовал! – печально ответил сослуживец и, затушив самокрутки, мы покинули гостеприимный двор.
У войны не женское лицоi. В ней нет ничего привлекательного и красивого! У войны не человеческое лицо, а мрачный облик дьявола, в котором каждый может разглядеть свою собственную тьму. В древней Греции люди верили, что Бог войны, Арес, спускается на землю с небесного Олимпа и сражается на одной из враждующих сторон в обличие обычного война. Вера в присутствие бога на поле битвы, поднимала армейский дух и дарила надежду на победу. Как жаль, что современные «боги», недоступные господа правительственных Олимпов, лишь восседают на престолах, наблюдая как люди, рабы их божьи, льют кровь друг друга на грешной земле.
Май 2006. За месяц до событий.
Дела в Багдаде обстояли хуже, чем можно было предположить из–за границы. Над столицей Ирака, где по сказке «все спокойно»ii, стоял чёрный смок из дыма, пыли и человеческой озлобленности. Порядок после свержения диктатора, обещанный коалицией, обернулся хаосом и безнаказанностью. На улицах стреляли, взрывали, убивали. Всё ещё работали школы и больницы, в которых под стоны и крики одичалых горожан, трудились учителя и врачи. Продавцы овощных лавок и владельцы мелких магазинов бессовестно завышали цены на всё, что могло быть съедено. По проспектам на открытых грузовиках разъезжали суннитские боевики, в то время как шиитская полиция хватала всех без разбора, предъявляя обвинения в смертных грехах. Закон здесь больше не работал, он сменился на гнев и самозащиту. В этой лаве ненависти «сгорали» бравые иностранцы, которых из солдат коалиции перевели в гражданских полицейских. Их, не знающих восточной культуры, дурило мирное население, и подстреливали оппозиционные бойцы. Они же, утерявшие веру в свою правоту, мечтали выжить и вернуться домой, или хотя бы выпить пива, но даже это запрещалось им главнокомандованием.
«Никому не доверяйте и глядите в оба!», – повторял нам старшина все эти недели. Сам он, будучи шиитом, беспрестанно проклинал суннитов за подрыв мечети, и американцев за распад Ирака. Иронично, но его предупредительная фраза заставила меня смотреть с опаской и в его спину, ведь кто мог знать, что на уме у охваченного яростью бойца. И вообще, я давно уже привык быть всегда на чеку, а указательный палец правой руки никогда не покидал спускового крючка Калашникова, что я носил за плечом.
Наша привычная четвёрка сотрудничала с багдадской полицией, выполняя задания у границ столицы: на подъездных дорогах и у близлежащих городков, там, где суннитские террористы закладывали мины и устраивали обстрелы американских танков и шиитских машин. Конечно же, нашу малую команду определили в отряд гражданской обороны, состоявший из двадцати пяти шиитских солдат. Работали мы по ночам, когда сумерки служили плащом–невидимкой, скрывающим нас от преступных банд, да вот только и их нам было сложно разглядеть во мраке. Не оборудованные навигацией или приборами ночного видения, мы следовали интуиции, биноклям и бумажным картам патрулируемых районов. По самим дорогам и открытым пустырям старались не ходить, ведь именно так закладывались профессиональные мины и самодельные взрывные заряды, именуемые фугасами. Всех замеченных вне зданий или в опустошённых подвалах мы «вязали» и доставляли в центральный полицейский участок на допрос о причастности к террористам. Случалось, и не раз, что и по нам стреляли. По этой причине к маю из отряда осталось восемнадцать бойцов.
Мы ночевали в заброшенном доме, а вернее сказать, в его, разрушенных бомбой, стенах, когда один из дежурных заметил в прицел винтовки М–14 подъехавшего врага.
«Боевики на грузовых машинах!», – закричал он шепотом товарищу по дежурству, который всех нас и поднял. По подсчётам противников было с тридцать, а нас, за исключением четверых, сопровождавших арестованных в столицу, четырнадцать. Старшина определил позиции для каждого бойца – у окон, двери и ворот. Я занял место у кухонных ставней и ждал приказа, чтобы открыть огонь. Мы знали, что боевики начнут осматривать постройки, приглядывая гнёздышко для своего отряда. Старшина выбрал тактику выжидания, боясь, что террористы закидают бомбами окна, «выкуривая» нас из дома и расстреливая на пороге, как суетливых кур. Вместо этого было решено напасть на них со всех щелей, как только максимальное количество приблизится к нашим стенам. Был он прав или нет, я не разбирал. Я лишь видел нахмуренные брови, мрачные глаза и молящие губы собратьев по оружию. Кто–то сжимал посмертную записку, а кто–то глядел в потолок, обращаясь к Аллаху. Я прикоснулся пальцами к армейскому жетону, висящему на шее, и вспомнил о любви к родным, надеясь, что смогу сказать о ней им лично.
Враг подошёл вплотную и расслышался выстрел, а после – чей–то оголтелый крик. «В атаку!», – махнул рукой старшина и, пристав с колена, я открыл огонь в упор по неприятелю, подходящему к зданию со стороны кухонного окна. Мой автомат, стрелявший обычно по две–три пули, не утихал, пока цель не была поражена полностью. Покончив с бандитами, мы, как обычно, прошерстили их карманы и присвоили боеприпасы с грузовиков. Чуть позже четверо наших вернулись со столицы. «За старшиной! – похлопал по плечу Рыжик. – Вещи бери! Пора перебазироваться!». На скорости я свернул свой тонкий матрац с одеялом в плотный «рулет» и запихнул в рюкзак. Сверху закинул термос с водой и кусок бутерброда, оставшейся с обеда. Больших пожитков у меня и не было!
«Отправляемся на запад, откуда они и пришли! Зачистим гадов!», – отдал приказ главнокомандующий и, усевшись в свой транспорт, мы отправились в путь, надеясь, что доедем до нового пункта, минуя мины и засады.
Через пару часов разведывательной езды по окраинам Багдада, старшина отдал приказ тормозить у постройки, похожей на бывший магазин. Часть отряда было отправлено на проверку здания внутри, вторая – на контроль окольной территории.
Мы двигались неспешной вереницей, восьмеро, один за другим, осматривая землю и заглядывая в окна самослепленных лачуг. Ни души! Словно семьи, некогда здесь обитавшие, внезапно испарились, оставив утварь и имущество нетронутым в домах. Кудрявый парнишка что–то залепетал и все собрались возле него. Как выяснилось, наш юнец увидел в бинокль группу из пятерых бандитов, укладывающих фугас на пустыре, лежавшим за лепными домами. Старшина, пылавший ненавистью к террористам, не разработав плана, бросился вперёд, отдав нам приказ следовать за ним гуськом. Отдалившись от жилых построек, мы приближались к пустырю вдоль высокой железной ограды. Впереди меня с промежутками в несколько метров бежали два бойца и сам главнокомандующий. Будучи неосторожным, поддавшимся эмоциям, он вскоре привлёк внимание боевиков. Открылся огонь, замедливший наше движение к цели. Двое из террористов были «уложены» сразу, да вот один из них, уже упав на землю, задел случайной пулей нашего кудрявого юнца. «Держись!», – заслонил я его собой, не успевая отвлечься от пальбы по неприятелю, безостановочно обстреливающему нас. Краем глаза мне было видно, что парнишку волочат обратно к лачугам другие бойцы. Я же двинулся глубже в пустырь за старшиной и двумя сотоварищами. В какой–то момент командир обернулся и, махая руками, что–то нам всем прокричал. Не прошло и доли секунды, как раздался дикий, разверзающий небо треск. В одночасье я увидел старшину, взлетающим в воздух, точно на гейзере, идущем из–под земли. Под ним же воздвигся столб пыли, вставшей желто–серым облаком перед глазами. В тот же миг я почувствовал дикий жар, воткнувшийся в моё тело миллионами колющих игл и отбросивший меня со всей силой назад. Удар спиной о железные прутья ограды был настолько сильным, что дух внутри моей груди сотрясся до потери сознания. Не будь за плечами военного рюкзака, набитого матрацем, мой позвоночник рухнул бы, как спичечная башня.
Я пришёл в себя на койке в больнице. От взрыва фугаса, я получил осколочные ранения в переднюю часть тела, однако их вред не был значительным. Куда серьёзнее была контузия с разрывом барабанной перепонки. Оглохнувший на одиннадцать дней, я понял значимость пяти органов чувств, присущих человеку. Внезапная потеря одного из них невольно уязвляет и пугает. В больнице, где персонал работал без масок и перчаток, без перерывов на обед и без оплаты, мотивируемый только чувством врачебного долга, мне было жутко дискомфортно не слышать и не понимать их обращения ко мне.
Жена хозяина принесла тёплый хлеб и пиалы с вареньем, услужливо поставив поднос на столик у самовара.
– У нас даже женщины воюют! – опасливо глянул он на супругу, чем вызвал у меня непроизвольную улыбку. – Попробуй, забери у неё свободу! Есть целые женские ополчения, гордые тем, что держат автоматы в руках, дула которых направлены на врагов!
– А почему арабские парнишка и командир, что со мной, помогают вам, курдам?
– Потому что они приверженцы партии, поддерживающей нас. Цель моего народа – отстоять собственные земли и защитить их от неприятеля. Цель их партии – навести в стране порядок. Южный Курдистан – автономная часть того же Ирака, поэтому в их интересах сотрудничать с нами. Да и в целом нет у нас конфликта с арабами, если только они не идут против курдов.
«На рассвете едем в Багдад!», – приказал мой иракский старшина, вернувшийся во двор неизвестно откуда и выглядящий взволнованным и злым.
– Что случилось? – спросил я Рыжика, пришедшего вместе с ним и, конечно, переводящего для меня все разговоры с арабского.
– Его командование передало сообщение о том, что несколько дней назад в городе Самарра взорвали мечеть Аль–Аскари – гордость шиитских мусульман. Ущерба, кроме золотого купола, слетевшего со святыни, не много, но оскорблённые шииты винят во всём суннитский ислам. По данным разведки полиция и Министерство Внутренних дел Ирака кишат шиитскими боевиками, убивающими суннитов сотнями. А те, в свою очередь, призвали на помощь Аль–Каиду. На улицах Багдада обезглавливают и расстреливают мужчин, таскают за волосы женщин, занимаются самосудом, уносящим по тысячи жертв в сутки! Мы ошибались, полагая, что в Ираке гражданская война, ведь то были просто разногласия. Настоящая война началась с подрыва этой мечети.
Я тяжело вздохнул, осознавая, насколько религиозная группа людей может быть вспыльчивой, когда касается осквернения её веры. Рыжик был прав: гражданская война только началась, и мы отправлялись в самое пекло, к прогнившим органам правоохраны с одной стороны и террористам с другой стороны проснувшегося вулкана.
На заре мы были готовы двигаться к Багдаду на всё том же потёртом и слегка подбитом Хаммере. Уплетая напоследок завтрак: лепёшки с овечьим сыром и мёдом, запитые подслащённым чаем, мы вчетвером молчали, понимая, что дорога к столице небезопасна, а уж самое нахождение там для кого–то может стать и роковым.
«Подойди, когда закончишь!», – пригласил меня хозяин дома к себе в пристройку. Ранее не ступавший в его обитель, я был весьма удивлён сделанному приглашению. Оно вызвало во мне любопытство и волнение, а потому я не заставил себя долго ждать.
– Пока вы гостили у нас, я сдружился с тобой, попивая чай из самовара холодными вечерами, – начал он свою речь. – Ты хороший парень, понимающий восточную культуру и уважающий наш быт. Отца твоего здесь нет, чтобы благословить в нелёгкий путь. Я сделаю это за него!
– Вы с супругой были к нам добры! Я не забуду тепла этих стен и вкуса заботы, предоставленных вами!
Владелец понимающе кивнул и протянул мне изношенный военный рюкзак:
– Не смотри, что вещь старая! Он очень прочный и вместительный! К нему идут карабины и широкие ремни. С их помощью можно связать неприятеля, оттащить раненного товарища или раны перетянуть. Внутри немного стряпни, что жена приготовила вам в дорогу, табак и термос с горячим чаем.
– Сколько я должен? – с радостью принял я сумку в руки.
– Денег не надо! Выживи, если сможешь, а если нет, то помни, что мужчина…
– Рождается, чтобы быть убитым! – продолжил я излюбленную пословицу пожилого командующего.
– Вот именно! – похлопал он меня по плечу, и на том мы расстались.
Выйдя во двор, я наткнулся на курящего Рыжика и кудрявого юнца, сидевшего на корточках возле младшей дочери хозяина, точившей нож о мусат.
– Где старшина? – спросил я их.
– Бензин в бак заливает. Скоро отъедем! – ответил Рыжик.
– А чего девчонка точит нож? Помоги ей! – возмущённо ткнул я подростка в спину и тот потянулся исправить мужской недочёт, но девушка отдёрнула руку с точилом.
– Что? – вскочила она с низкого табурета, на котором сидела, и обратилась ко мне на английском, обученная отцом. – По–твоему я нож наточить не могу? Потому что женщина?
– Нет! Просто парнишка должен помочь, потому что мужчина!
– А ты знаешь, что у нас есть женские отряды, готовые отразить наступления врагов? – ступила она гордым шагов вперёд, «наезжая» на меня.
– Знаю и уважаю это! – прикурил я самокрутку.
– Когда я стану совершеннолетней, присоединюсь к ним!
– Отец жениха тебе ищет, а ты воевать собралась! – понравилось мне перчить её боевой непокорный настрой.
– У курдов есть такая традиция: только тот, кто прошёл армию и войну достоин свататься к девушке! Пока подобных, чтобы мне понравились, в эту дверь не постучало!
– А как же этот кучерявый парень, воюющий вместе с нами? – улыбнулся я, глядя на арабского подростка. – Ты ему нравишься! Дорастёт до нужного возраста и возьмёт тебя в жёны!
– Вот именно! Слишком юный и зелёный! – закатила она глаза, уставив руки в боки.
– Не соглашусь с тобой! Он повидал кровь и смерть, хотя и маловат.
– Я хочу сама стать сильным воином и чтобы рядом был мужчина ещё сильней, а не просто молодой оруженосец, наблюдающий, как взрослые стреляют! – провела она указательным пальцем передо мной.
– Не боишься, что можешь погибнуть, становясь сильней?
– Ты сам–то не боишься? Или думаешь, раз крупный и голубоглазый, то одолеешь всех? Возможно, женщин ты и покоришь своей необычной для местных внешностью, а вот мужчины – растерзают сразу! – разошлась она не на шутку, увязшая в противоречащих гормонах юности.
– Мои глаза голубые, только когда на тебя глядят! Они как небо от земной красоты хорошеют! – решил я успокоить её комплиментом, да и не соврал, ведь светлый цвет моих глаз зависел от положительных эмоций, а их давали окружающие люди.
Девушка демонстративно ухмыльнулась но, стараясь спрятать румянец смущения, схватила наточенный нож и покинула двор.
«Ну и характер!», – поделился я с Рыжиком, заметив, что он переводит наш с ней диалог кудрявому парню.
«Мог бы и не говорить ей красивые слова!» – приревновал ко мне арабский парнишка, и обиженно двинулся в сторону Хаммера.
– Похоже, он, правда, влюблён! – промолвил я себе под нос.
– Он – сирота! Ему необходимо любить кого–то! Даже посмертную записку этой барышне адресовал! – печально ответил сослуживец и, затушив самокрутки, мы покинули гостеприимный двор.
Глава 3. Против зла
У войны не женское лицоi. В ней нет ничего привлекательного и красивого! У войны не человеческое лицо, а мрачный облик дьявола, в котором каждый может разглядеть свою собственную тьму. В древней Греции люди верили, что Бог войны, Арес, спускается на землю с небесного Олимпа и сражается на одной из враждующих сторон в обличие обычного война. Вера в присутствие бога на поле битвы, поднимала армейский дух и дарила надежду на победу. Как жаль, что современные «боги», недоступные господа правительственных Олимпов, лишь восседают на престолах, наблюдая как люди, рабы их божьи, льют кровь друг друга на грешной земле.
Май 2006. За месяц до событий.
Дела в Багдаде обстояли хуже, чем можно было предположить из–за границы. Над столицей Ирака, где по сказке «все спокойно»ii, стоял чёрный смок из дыма, пыли и человеческой озлобленности. Порядок после свержения диктатора, обещанный коалицией, обернулся хаосом и безнаказанностью. На улицах стреляли, взрывали, убивали. Всё ещё работали школы и больницы, в которых под стоны и крики одичалых горожан, трудились учителя и врачи. Продавцы овощных лавок и владельцы мелких магазинов бессовестно завышали цены на всё, что могло быть съедено. По проспектам на открытых грузовиках разъезжали суннитские боевики, в то время как шиитская полиция хватала всех без разбора, предъявляя обвинения в смертных грехах. Закон здесь больше не работал, он сменился на гнев и самозащиту. В этой лаве ненависти «сгорали» бравые иностранцы, которых из солдат коалиции перевели в гражданских полицейских. Их, не знающих восточной культуры, дурило мирное население, и подстреливали оппозиционные бойцы. Они же, утерявшие веру в свою правоту, мечтали выжить и вернуться домой, или хотя бы выпить пива, но даже это запрещалось им главнокомандованием.
«Никому не доверяйте и глядите в оба!», – повторял нам старшина все эти недели. Сам он, будучи шиитом, беспрестанно проклинал суннитов за подрыв мечети, и американцев за распад Ирака. Иронично, но его предупредительная фраза заставила меня смотреть с опаской и в его спину, ведь кто мог знать, что на уме у охваченного яростью бойца. И вообще, я давно уже привык быть всегда на чеку, а указательный палец правой руки никогда не покидал спускового крючка Калашникова, что я носил за плечом.
Наша привычная четвёрка сотрудничала с багдадской полицией, выполняя задания у границ столицы: на подъездных дорогах и у близлежащих городков, там, где суннитские террористы закладывали мины и устраивали обстрелы американских танков и шиитских машин. Конечно же, нашу малую команду определили в отряд гражданской обороны, состоявший из двадцати пяти шиитских солдат. Работали мы по ночам, когда сумерки служили плащом–невидимкой, скрывающим нас от преступных банд, да вот только и их нам было сложно разглядеть во мраке. Не оборудованные навигацией или приборами ночного видения, мы следовали интуиции, биноклям и бумажным картам патрулируемых районов. По самим дорогам и открытым пустырям старались не ходить, ведь именно так закладывались профессиональные мины и самодельные взрывные заряды, именуемые фугасами. Всех замеченных вне зданий или в опустошённых подвалах мы «вязали» и доставляли в центральный полицейский участок на допрос о причастности к террористам. Случалось, и не раз, что и по нам стреляли. По этой причине к маю из отряда осталось восемнадцать бойцов.
Мы ночевали в заброшенном доме, а вернее сказать, в его, разрушенных бомбой, стенах, когда один из дежурных заметил в прицел винтовки М–14 подъехавшего врага.
«Боевики на грузовых машинах!», – закричал он шепотом товарищу по дежурству, который всех нас и поднял. По подсчётам противников было с тридцать, а нас, за исключением четверых, сопровождавших арестованных в столицу, четырнадцать. Старшина определил позиции для каждого бойца – у окон, двери и ворот. Я занял место у кухонных ставней и ждал приказа, чтобы открыть огонь. Мы знали, что боевики начнут осматривать постройки, приглядывая гнёздышко для своего отряда. Старшина выбрал тактику выжидания, боясь, что террористы закидают бомбами окна, «выкуривая» нас из дома и расстреливая на пороге, как суетливых кур. Вместо этого было решено напасть на них со всех щелей, как только максимальное количество приблизится к нашим стенам. Был он прав или нет, я не разбирал. Я лишь видел нахмуренные брови, мрачные глаза и молящие губы собратьев по оружию. Кто–то сжимал посмертную записку, а кто–то глядел в потолок, обращаясь к Аллаху. Я прикоснулся пальцами к армейскому жетону, висящему на шее, и вспомнил о любви к родным, надеясь, что смогу сказать о ней им лично.
Враг подошёл вплотную и расслышался выстрел, а после – чей–то оголтелый крик. «В атаку!», – махнул рукой старшина и, пристав с колена, я открыл огонь в упор по неприятелю, подходящему к зданию со стороны кухонного окна. Мой автомат, стрелявший обычно по две–три пули, не утихал, пока цель не была поражена полностью. Покончив с бандитами, мы, как обычно, прошерстили их карманы и присвоили боеприпасы с грузовиков. Чуть позже четверо наших вернулись со столицы. «За старшиной! – похлопал по плечу Рыжик. – Вещи бери! Пора перебазироваться!». На скорости я свернул свой тонкий матрац с одеялом в плотный «рулет» и запихнул в рюкзак. Сверху закинул термос с водой и кусок бутерброда, оставшейся с обеда. Больших пожитков у меня и не было!
«Отправляемся на запад, откуда они и пришли! Зачистим гадов!», – отдал приказ главнокомандующий и, усевшись в свой транспорт, мы отправились в путь, надеясь, что доедем до нового пункта, минуя мины и засады.
Через пару часов разведывательной езды по окраинам Багдада, старшина отдал приказ тормозить у постройки, похожей на бывший магазин. Часть отряда было отправлено на проверку здания внутри, вторая – на контроль окольной территории.
Мы двигались неспешной вереницей, восьмеро, один за другим, осматривая землю и заглядывая в окна самослепленных лачуг. Ни души! Словно семьи, некогда здесь обитавшие, внезапно испарились, оставив утварь и имущество нетронутым в домах. Кудрявый парнишка что–то залепетал и все собрались возле него. Как выяснилось, наш юнец увидел в бинокль группу из пятерых бандитов, укладывающих фугас на пустыре, лежавшим за лепными домами. Старшина, пылавший ненавистью к террористам, не разработав плана, бросился вперёд, отдав нам приказ следовать за ним гуськом. Отдалившись от жилых построек, мы приближались к пустырю вдоль высокой железной ограды. Впереди меня с промежутками в несколько метров бежали два бойца и сам главнокомандующий. Будучи неосторожным, поддавшимся эмоциям, он вскоре привлёк внимание боевиков. Открылся огонь, замедливший наше движение к цели. Двое из террористов были «уложены» сразу, да вот один из них, уже упав на землю, задел случайной пулей нашего кудрявого юнца. «Держись!», – заслонил я его собой, не успевая отвлечься от пальбы по неприятелю, безостановочно обстреливающему нас. Краем глаза мне было видно, что парнишку волочат обратно к лачугам другие бойцы. Я же двинулся глубже в пустырь за старшиной и двумя сотоварищами. В какой–то момент командир обернулся и, махая руками, что–то нам всем прокричал. Не прошло и доли секунды, как раздался дикий, разверзающий небо треск. В одночасье я увидел старшину, взлетающим в воздух, точно на гейзере, идущем из–под земли. Под ним же воздвигся столб пыли, вставшей желто–серым облаком перед глазами. В тот же миг я почувствовал дикий жар, воткнувшийся в моё тело миллионами колющих игл и отбросивший меня со всей силой назад. Удар спиной о железные прутья ограды был настолько сильным, что дух внутри моей груди сотрясся до потери сознания. Не будь за плечами военного рюкзака, набитого матрацем, мой позвоночник рухнул бы, как спичечная башня.
Я пришёл в себя на койке в больнице. От взрыва фугаса, я получил осколочные ранения в переднюю часть тела, однако их вред не был значительным. Куда серьёзнее была контузия с разрывом барабанной перепонки. Оглохнувший на одиннадцать дней, я понял значимость пяти органов чувств, присущих человеку. Внезапная потеря одного из них невольно уязвляет и пугает. В больнице, где персонал работал без масок и перчаток, без перерывов на обед и без оплаты, мотивируемый только чувством врачебного долга, мне было жутко дискомфортно не слышать и не понимать их обращения ко мне.
