«Лишь бы без заражения всё обошлось!», – глядел я на перетянутые грязными бинтами раны. Постоянно куря и пялясь в окно, я, к тому же, опасался засады боевиков, уничтожить которых не получилось бы без надлежащей амуниции.
Через две недели меня забрали обратно в отряд. Только выглядел он теперь иначе. Старшину и обоих бойцов, что шли за ним, убило на месте фугасной противопехотной миной, а кучерявый парнишка скончался от острой потери крови. Меня спас Рыжик, уложив в автомобиль и успев доставить до медпункта. Мне вернули спасительный рюкзак и армейский жетон, снятый с шеи во время удаления осколка из плеча. Теперь я смотрел на небо Ирака иными глазами, сминая в руке посмертную записку павшего юнца, и желая вручить её адресату. Я вспоминал слова подруги, сказавшей мне перед отъездом, что это битва не моя: не мои земли, не моя религия, не моя беда. Тем не менее, здесь тоже жили люди, и моей работой было защищать их ото зла, чтобы подростки, вроде кудрявого парня, ходили в школы, а не лежали в холодной земле.
i Адамович А., «Война под крышами», 1960 г.
ii «В Багдаде всё спокойно » Крылатая фраза из фильма-сказки «Волшебная лампа Аладдина», СССР, Россия, 1967
«Занимайтесь любовью, а не войной»
© Гершон Легман
Накануне событий
Меня с Рыжиком определили в одно из воинских подразделений по задержанию и допросам военнопленных, состоявшее из шиитских полицейских и коалиционных военнослужащих, общая цель которых заключалась в установление причастности пленников к боевикам Аль–Каиды. Если таковая подтверждалось, то признавшихся транспортировали в иракскую службу внутренней безопасности. Задачей Рыжика было переводить с английского на арабский, а моей – следить за порядком на территории. Ещё не до конца оправившись от повреждений, полученных от ударной волны при взрыве фугаса, я был доволен более «оседлым» местом службы, ведь находиться в постоянном движение мешала ноющая спина и тянущая боль в плечевом суставе. Тем не менее, времени на тихое восстановление здесь не было ни у кого и надо было продолжать работать.
Подразделение обосновалась в бывшем казарменном городке, неподалёку от Багдада. Он состоял из двух корпусов, стоявших буквой «Г» и компактных пристроек, в которых ранее хранился учебный инвентарь, боеприпасы и продовольствие для рядовых солдат. Тут же стояли одноэтажные дома, где жили старшие по званию и принимались гости. Справа от городка лежала, расчищенная от вражеских мин, дорога к другому городу, а вот слева располагался песочный пустырь, украшенный одними лишь кустарниками. По другую его сторону, примерно в трехстах метрах от казармы, покоились подорванные танки коалиции, напоминавшие о мятежах сторонников Хуссейна.
– Видишь американский Абрамс М1 через поле? – показал пальцем Рыжик на единственный уцелевший танк среди кладбища обугленных бронемашин.
– Вижу! Да только, где тут поле? – ухмыльнулся я. – Это же пустырь!
– Минное, брат, минное поле. Все эти железяки на гусеницах вывело из строя бронебойными снарядами и противотанковыми минами, напиханными под песком повсюду! А тот целёхонький танк покинула команда, когда закончились боеприпасы. Решили убежать от смерти! – саркастично заметил Рыжик и закурил. – Не всем удалось! Кто подорвался на фугасах, кого схватили, кого расстреляли, а кто уцелел! Однако М1, как памятник, напоминает коалиции о трусах, сверкавших от испуга пятками.
– Не все же трусливые! Многие военнослужащие – отважные и опытные парни, свято верующие в своё командование и благую цель, поставленную им.
– Так и есть! И их надгробия за Абрамсом – все те подорванные танки, – грустно понурив голову, мой сослуживец двинулся назад к казарме. И я пошёл за ним.
День был жарким, особенно после полудня, и нам двоим было приказано натаскать десятки литров воды из колодца на нужды старшин, солдат и пленников. К тому же сегодня главнокомандование ожидало гостей из столицы: вышепоставленных чиновников и иностранных журналистов, что должны были остаться на неделю. Для торжества в их честь нужны были продукты и вода. Колодец находился за пределами городка и нам великодушно выдали по садовой тачке, на которых мы должны были доставить воду в столовую казармы.
– Вот это пекло! – протёр Рыжик пот со лба своим же рукавом. – Ты видел, что за пиршество они затевают?! И это–то во время войны!
– Толстосумы не смогут есть кашу с консервой! – раздражённо ответил я, находящий несправедливость в том, что мы, военнослужащие, рискующие жизнью и здоровьем, питаемся, как уличные псы и спим на матрацах, уложенных на каменных полах. Однако столичным гостям предоставлялись койки и кусочки мяса с овощами на обед. – Зачем они вообще сюда прутся?
– Так как зачем? После нашумевшего на весь мир скандала в багдадской тюрьме Абу–Грейб, где американцы пытали, унижали и издевались над иракскими мятежниками, по всем центрам задержания идут проверки с участием госслужащих и международных репортёров. Казармы, где содержатся пленники, должны показать себя с достойной стороны.
– Ну, подозреваемые в этой казарме живут получше, чем солдаты. Претензий к командирам нет! Мне интересно так же ли относятся боевики к задержанным иностранцам.
– Лучше нам никогда не узнать об этом!
– Тут ты прав! – напрягши мышцы рук и сморщившись от боли, стрельнувшей в плечо, я приподнял каркас своей тачки за рукоятки, и покатил её, забитую канистрами воды, к казарме.
Войдя на её территорию, мы попали в атмосферу активной подготовки к мероприятию. На площади перед одноэтажными домиками поставили помост, с которого, по всей вероятности, должны были держать речь прибывающие посетители. Оживлённая суета и смех военнослужащих напоминали о том, что помимо стрельбы и войны, существуют праздники и жизнь. Уставшие с дороги и взмокшие от палящего солнца, мы с сослуживцем присели на скамью, оставив тачки под навесом ближнего дома.
– Ты только посмотри, они развернули лагерь благотворительных подачек, и даже медпункт для военных и пленников! – рассмеялся Рыжик.
– Вот это показуха! Где ж они раньше были, когда люди от заражений и потери крови погибали! – вспомнил я кудрявого парнишку и злобно глянул в сторону белоснежных палаток и волонтёров с лучистыми улыбками на губах. – Будь другом, возьми у них две газировки, раз такая доброта в самом сердце зла пробилась к свету!
Отправив товарища на добычу, я потянулся на скамье, выпрямляя усталую спину. К тротуару напротив меня подъехал микроавтобус и пара легковых машин. Из транспорта высадились гости, человек пятнадцать. Судя по их разговорам, я понял, что это чиновники, охрана, переводчики и журналисты. «Вся компашка в сборе! – подытожил я про себя. У нас пленные – потенциальные сторонники Аль–Каиды и кто знает, может, террористы вернутся, чтобы высвободить их, а эти камеры и микрофоны из багажников выгружают! Будто на курорт приехали кино снимать!».
– Ты чего хмурый? – оторвал меня от внутренних ворчаний, вернувшийся Рыжик.
– На приезжих засмотрелся!
– Вот оно что?! – рассмеялся друг и, сев рядом на скамью, протянул мне охлаждающий напиток.
Молча попивая газировку, мы следили за группой репортёров, обсуждающих на английском завтрашний сюжет по казарме. Это были разновозрастные мужчины и женщины из всяческих стран. Всего семеро. Кто–то из них глядел с опаской по сторонам, а кто–то возбуждённо говорил о планах. Была и парочка девиц, с особым усердием строившая глазки крепышам–солдатам. Объединяло всех одно: они держались плотной кучкой и не здоровались ни с кем, демонстрируя превосходство над военнослужащими, ведь именно от их пера зависела судьба местных командиров и надзирателей. Во всяком случае, так они сами себе представляли.
Среди этих журналистов я невзначай выделил одну девушку: худенькую, среднего роста, темноволосую, смуглую и очень молодую. Её незрелость выдавали полные наивности глаза и юная припухлость щёчек. Она вела себя не как другие. Не смотрела на военных ребят, не выкрикивала громких фраз, не старалась выглядеть властной. Её движения показались мне несколько скованными, будто ей было жутко не по себе стоять посередине площади, оглядываемой всеми. Говорила девушка тихо и размеренно, не повышая голоса и не пытаясь перекричать других. Несмотря на сдержанную речь, к её словам прислушивались остальные журналисты. Я не мог перестать любоваться ей, и дело было вовсе не в симпатичном личике. Внутри меня сложилось впечатление, что на неё смотрели не мои глаза, а моя душа. Волнующее ощущение прервал товарищ, внезапно вымолвив:
– Только глянь, какая цаца! Я бы не прочь разделить с ней солдатскую койку!
– Для начала койкой обзаведись! – взъелся я на Рыжика, молниеносно оскорбившись за полюбившуюся девушку. В моём воображении она была домашней нежной орхидеей, а не гулящей девкой в казарменных стенах.
– Думаешь, не согласится? – дружески толкнул меня плечом в плечо сослуживец.
– Нет, конечно! Девочка юная, с восточным воспитанием. Для начала тебе придётся жениться на ней!
– С чего ты взял, что она восточная? – удивленно спросил он.
– Взгляни на черты лица! Оливковый оттенок кожи, миндалевидные глаза, полные губы и характерные для многих восточных женщин волнистые волосы.. К тому же брюнетка!
– Думаешь, крашенная? – промямлил Рыжик расстроившись, что жаркой ночи может и не быть.
– Почему же, крашенная?! Натуральная брюнетка.
Мой сослуживец вдумчиво взглянул на группу журналистов и, чуть растерянно, опять заговорил: «Она ж блондинка!».
Я перевёл недовольный взгляд с его ошеломлённого лица, обратно на репортёров и до меня дошло, что мы с ним обсуждали разных дам. Светловолосая фантазия Рыжика была из европейских стран, судя по внешности и идеальному произношению в английском. Она посматривала на него, демонстративно зажимая газировку меж пышными грудями.
Я похлопал друга по плечу:
– Я ошибался! Похоже, ей нравятся мужчины в форме!
– Цаца подождёт! – довольно ухмыльнулся Рыжик. – Сегодня ночью все главнокомандующие будут заняты банкетом с гостями, а мы с ребятами решили отдохнуть с легкодоступными девицами по ту сторону ограды. Давай–ка с нами!
– Не понял! С какими девицами?
– Тут с западной стороны от казармы, через три дома, есть не очень приличное заведение, – захихикал он. – За евровалюту можно отлично поразвлечься!
– Мне не интересно, но за предложение спасибо!
– Как можно бабами не интересоваться? Тем более здесь, на волоске от смерти, где каждый день живёшь, как последний!
– Я дежурю ночью. И у меня есть возлюбленная в Скандинавии, которой изменять не хочется! – слукавил я в том, что та, в которую влюблён, меня, увы, не ждёт. На самом же деле, я просто не воспринимал легкодоступных женщин, как удовольствие для тела и души, скорее, как излишний риск приобрести ненужные болячки.
К нам с Рыжиком подошли американские сержанты и протянули два бронежилета, маски от песчаных бурь и защитные перчатки.
«Ещё письма тебе!», – протянул мне конверты один из них.
– Вот это сервис! – саркастично поделился я с Рыжиком, когда посыльные ушли. – Первые письма за целых десять месяцев!
Мой друг ухмыльнулся:
– Так вдруг репортёры начнут расспрашивать бойцов о личной корреспонденции! А у нас всё чин чинарём, как и полагается!
– Не говори, даже защиту для тела выдали!
– Ага, мы теперь экипированные, – засмеялся Рыжик.
На протяжении всего разговора я сжимал письма во вспотевшей ладони и надеялся на то, что среди них найдется весточка и от моей любимой с далёкой северной столицы. Ты уже слышал о ней, дорогой мой читатель, но позволь рассказать чуть подробней о нашем коротком платоническом романе. Была она начинающей актрисой, а я – её поклонником и близким другом. Для моей, не менее творческой души скрипача, актриса значила многое – сокрытую любовь, надежду на взаимность, вдохновенье! Не было и дня, чтобы я не вспоминал её. Вот только мои воспоминания носили невесёлый характер, ведь вернувшись из армии, я узнал, что она выходит замуж. Понимая, что чувства остались не у дел, я и не признался в них ей. Вместо этого я бросился сюда, в Ирак, в жгучее пламя войны и раздора. Всё равно, влюблённое сердце сопротивлялось разуму и хранило надежду в то, что актриса любит и ждёт. «А как же брак?», – спросишь ты, мой благоразумный читатель, и будешь, несомненно, прав. Я убеждал себя, что он заключался по расчёту, и только эта мысль спасала мою раненную душу от погибели. Наверное, именно так и поступают люди с неразделенной любовью – оправдывают её отговорками: не решается признаться, не подходит статус, возраст, заставляют обстоятельства. На самом же деле причина одна – нелюбовь.
Оставшись наедине сам с собой, после исполненного приказа по снабжению казармы водой, я распечатал письма.
Одно из них было написано приёмной мамой и сестрами. В нём также упоминался папа, слишком гордый, чтоб начеркать две строчки сыну, против его отцовской воли ушедшему контрактником на фронт. Сёстры писали, что скучают и с нетерпением ждут домой. Схожее письмо с заботой и любовью пришло от родственников с Южного Кавказа. Третье, последнее письмо, было от близкой подруги, влюблённой в меня настолько же безответно, насколько и я был влюблён в свою актрису. Именно она отправила меня к гадалке перед отбытием на земли Ближнего Востока. Подруга писала, что сердце её наполнено тревогой и, что она не пропускает ни единой новости о происшествиях в Ираке, надеясь вновь обнять меня живым. «Ну же, напиши хоть что–то об актрисе!», – молился я про себя, эгоистично перепрыгивая глазами по строчкам о её преданных чувствах, пока не наткнулся на долгожданный абзац: «Твоя актриса вступила в замужество со своим любимым и ждёт дитя». Больше ни слова, ведь новость о ребёнке ставила точку на моих отчаянных попытках солгать себе. Наступил тот самый момент, когда стало необходимо открыть глаза на правду и отпустить былое. Я прослезился от боли, разорвавшей сердце, а придя в себя от поражения, продолжил изучать конверт. В него подруга вложила фото, на котором я играл на скрипке. Оно было подписано: «Я проявила две копии, одну я целую каждый вечер перед сном, другую посылаю тебе, чтобы ты помнил о том, кто ты есть! Люблю! Твоя спутница». Я улыбнулся подарку и положил фото в нагрудный карман. «И я тебя люблю! – прошептал я себе под нос. – По–дружески, но сильно!».
Всю ночь я пробыл на дежурстве, которое уж близилось к рассветному концу. Уставший и сонный, я сидел в укрытие у здания казармы, вглядываясь во мглу минного поля на останки подорванных танков. Я думал о ребятах, воевавших в них, и размышлял о силе, что решает, кому жить, а кому умереть. «Наверное, за спинами павших танкистов играли в карты ангелы и демоны, а ставкой была чья–то жизнь», – выкурив последнюю самокрутку, я глянул в бинокль и вскочил. Совсем вдалеке я с трудом разглядел очертания внедорожников и грузовых машин, ехавшей вереницей друг за другом. «Возможно вражеские!» – схватился я за рацию.
Через две недели меня забрали обратно в отряд. Только выглядел он теперь иначе. Старшину и обоих бойцов, что шли за ним, убило на месте фугасной противопехотной миной, а кучерявый парнишка скончался от острой потери крови. Меня спас Рыжик, уложив в автомобиль и успев доставить до медпункта. Мне вернули спасительный рюкзак и армейский жетон, снятый с шеи во время удаления осколка из плеча. Теперь я смотрел на небо Ирака иными глазами, сминая в руке посмертную записку павшего юнца, и желая вручить её адресату. Я вспоминал слова подруги, сказавшей мне перед отъездом, что это битва не моя: не мои земли, не моя религия, не моя беда. Тем не менее, здесь тоже жили люди, и моей работой было защищать их ото зла, чтобы подростки, вроде кудрявого парня, ходили в школы, а не лежали в холодной земле.
i Адамович А., «Война под крышами», 1960 г.
ii «В Багдаде всё спокойно » Крылатая фраза из фильма-сказки «Волшебная лампа Аладдина», СССР, Россия, 1967
Глава 4. Гости
«Занимайтесь любовью, а не войной»
© Гершон Легман
***
Накануне событий
Меня с Рыжиком определили в одно из воинских подразделений по задержанию и допросам военнопленных, состоявшее из шиитских полицейских и коалиционных военнослужащих, общая цель которых заключалась в установление причастности пленников к боевикам Аль–Каиды. Если таковая подтверждалось, то признавшихся транспортировали в иракскую службу внутренней безопасности. Задачей Рыжика было переводить с английского на арабский, а моей – следить за порядком на территории. Ещё не до конца оправившись от повреждений, полученных от ударной волны при взрыве фугаса, я был доволен более «оседлым» местом службы, ведь находиться в постоянном движение мешала ноющая спина и тянущая боль в плечевом суставе. Тем не менее, времени на тихое восстановление здесь не было ни у кого и надо было продолжать работать.
Подразделение обосновалась в бывшем казарменном городке, неподалёку от Багдада. Он состоял из двух корпусов, стоявших буквой «Г» и компактных пристроек, в которых ранее хранился учебный инвентарь, боеприпасы и продовольствие для рядовых солдат. Тут же стояли одноэтажные дома, где жили старшие по званию и принимались гости. Справа от городка лежала, расчищенная от вражеских мин, дорога к другому городу, а вот слева располагался песочный пустырь, украшенный одними лишь кустарниками. По другую его сторону, примерно в трехстах метрах от казармы, покоились подорванные танки коалиции, напоминавшие о мятежах сторонников Хуссейна.
– Видишь американский Абрамс М1 через поле? – показал пальцем Рыжик на единственный уцелевший танк среди кладбища обугленных бронемашин.
– Вижу! Да только, где тут поле? – ухмыльнулся я. – Это же пустырь!
– Минное, брат, минное поле. Все эти железяки на гусеницах вывело из строя бронебойными снарядами и противотанковыми минами, напиханными под песком повсюду! А тот целёхонький танк покинула команда, когда закончились боеприпасы. Решили убежать от смерти! – саркастично заметил Рыжик и закурил. – Не всем удалось! Кто подорвался на фугасах, кого схватили, кого расстреляли, а кто уцелел! Однако М1, как памятник, напоминает коалиции о трусах, сверкавших от испуга пятками.
– Не все же трусливые! Многие военнослужащие – отважные и опытные парни, свято верующие в своё командование и благую цель, поставленную им.
– Так и есть! И их надгробия за Абрамсом – все те подорванные танки, – грустно понурив голову, мой сослуживец двинулся назад к казарме. И я пошёл за ним.
День был жарким, особенно после полудня, и нам двоим было приказано натаскать десятки литров воды из колодца на нужды старшин, солдат и пленников. К тому же сегодня главнокомандование ожидало гостей из столицы: вышепоставленных чиновников и иностранных журналистов, что должны были остаться на неделю. Для торжества в их честь нужны были продукты и вода. Колодец находился за пределами городка и нам великодушно выдали по садовой тачке, на которых мы должны были доставить воду в столовую казармы.
– Вот это пекло! – протёр Рыжик пот со лба своим же рукавом. – Ты видел, что за пиршество они затевают?! И это–то во время войны!
– Толстосумы не смогут есть кашу с консервой! – раздражённо ответил я, находящий несправедливость в том, что мы, военнослужащие, рискующие жизнью и здоровьем, питаемся, как уличные псы и спим на матрацах, уложенных на каменных полах. Однако столичным гостям предоставлялись койки и кусочки мяса с овощами на обед. – Зачем они вообще сюда прутся?
– Так как зачем? После нашумевшего на весь мир скандала в багдадской тюрьме Абу–Грейб, где американцы пытали, унижали и издевались над иракскими мятежниками, по всем центрам задержания идут проверки с участием госслужащих и международных репортёров. Казармы, где содержатся пленники, должны показать себя с достойной стороны.
– Ну, подозреваемые в этой казарме живут получше, чем солдаты. Претензий к командирам нет! Мне интересно так же ли относятся боевики к задержанным иностранцам.
– Лучше нам никогда не узнать об этом!
– Тут ты прав! – напрягши мышцы рук и сморщившись от боли, стрельнувшей в плечо, я приподнял каркас своей тачки за рукоятки, и покатил её, забитую канистрами воды, к казарме.
Войдя на её территорию, мы попали в атмосферу активной подготовки к мероприятию. На площади перед одноэтажными домиками поставили помост, с которого, по всей вероятности, должны были держать речь прибывающие посетители. Оживлённая суета и смех военнослужащих напоминали о том, что помимо стрельбы и войны, существуют праздники и жизнь. Уставшие с дороги и взмокшие от палящего солнца, мы с сослуживцем присели на скамью, оставив тачки под навесом ближнего дома.
– Ты только посмотри, они развернули лагерь благотворительных подачек, и даже медпункт для военных и пленников! – рассмеялся Рыжик.
– Вот это показуха! Где ж они раньше были, когда люди от заражений и потери крови погибали! – вспомнил я кудрявого парнишку и злобно глянул в сторону белоснежных палаток и волонтёров с лучистыми улыбками на губах. – Будь другом, возьми у них две газировки, раз такая доброта в самом сердце зла пробилась к свету!
Отправив товарища на добычу, я потянулся на скамье, выпрямляя усталую спину. К тротуару напротив меня подъехал микроавтобус и пара легковых машин. Из транспорта высадились гости, человек пятнадцать. Судя по их разговорам, я понял, что это чиновники, охрана, переводчики и журналисты. «Вся компашка в сборе! – подытожил я про себя. У нас пленные – потенциальные сторонники Аль–Каиды и кто знает, может, террористы вернутся, чтобы высвободить их, а эти камеры и микрофоны из багажников выгружают! Будто на курорт приехали кино снимать!».
– Ты чего хмурый? – оторвал меня от внутренних ворчаний, вернувшийся Рыжик.
– На приезжих засмотрелся!
– Вот оно что?! – рассмеялся друг и, сев рядом на скамью, протянул мне охлаждающий напиток.
Молча попивая газировку, мы следили за группой репортёров, обсуждающих на английском завтрашний сюжет по казарме. Это были разновозрастные мужчины и женщины из всяческих стран. Всего семеро. Кто–то из них глядел с опаской по сторонам, а кто–то возбуждённо говорил о планах. Была и парочка девиц, с особым усердием строившая глазки крепышам–солдатам. Объединяло всех одно: они держались плотной кучкой и не здоровались ни с кем, демонстрируя превосходство над военнослужащими, ведь именно от их пера зависела судьба местных командиров и надзирателей. Во всяком случае, так они сами себе представляли.
Среди этих журналистов я невзначай выделил одну девушку: худенькую, среднего роста, темноволосую, смуглую и очень молодую. Её незрелость выдавали полные наивности глаза и юная припухлость щёчек. Она вела себя не как другие. Не смотрела на военных ребят, не выкрикивала громких фраз, не старалась выглядеть властной. Её движения показались мне несколько скованными, будто ей было жутко не по себе стоять посередине площади, оглядываемой всеми. Говорила девушка тихо и размеренно, не повышая голоса и не пытаясь перекричать других. Несмотря на сдержанную речь, к её словам прислушивались остальные журналисты. Я не мог перестать любоваться ей, и дело было вовсе не в симпатичном личике. Внутри меня сложилось впечатление, что на неё смотрели не мои глаза, а моя душа. Волнующее ощущение прервал товарищ, внезапно вымолвив:
– Только глянь, какая цаца! Я бы не прочь разделить с ней солдатскую койку!
– Для начала койкой обзаведись! – взъелся я на Рыжика, молниеносно оскорбившись за полюбившуюся девушку. В моём воображении она была домашней нежной орхидеей, а не гулящей девкой в казарменных стенах.
– Думаешь, не согласится? – дружески толкнул меня плечом в плечо сослуживец.
– Нет, конечно! Девочка юная, с восточным воспитанием. Для начала тебе придётся жениться на ней!
– С чего ты взял, что она восточная? – удивленно спросил он.
– Взгляни на черты лица! Оливковый оттенок кожи, миндалевидные глаза, полные губы и характерные для многих восточных женщин волнистые волосы.. К тому же брюнетка!
– Думаешь, крашенная? – промямлил Рыжик расстроившись, что жаркой ночи может и не быть.
– Почему же, крашенная?! Натуральная брюнетка.
Мой сослуживец вдумчиво взглянул на группу журналистов и, чуть растерянно, опять заговорил: «Она ж блондинка!».
Я перевёл недовольный взгляд с его ошеломлённого лица, обратно на репортёров и до меня дошло, что мы с ним обсуждали разных дам. Светловолосая фантазия Рыжика была из европейских стран, судя по внешности и идеальному произношению в английском. Она посматривала на него, демонстративно зажимая газировку меж пышными грудями.
Я похлопал друга по плечу:
– Я ошибался! Похоже, ей нравятся мужчины в форме!
– Цаца подождёт! – довольно ухмыльнулся Рыжик. – Сегодня ночью все главнокомандующие будут заняты банкетом с гостями, а мы с ребятами решили отдохнуть с легкодоступными девицами по ту сторону ограды. Давай–ка с нами!
– Не понял! С какими девицами?
– Тут с западной стороны от казармы, через три дома, есть не очень приличное заведение, – захихикал он. – За евровалюту можно отлично поразвлечься!
– Мне не интересно, но за предложение спасибо!
– Как можно бабами не интересоваться? Тем более здесь, на волоске от смерти, где каждый день живёшь, как последний!
– Я дежурю ночью. И у меня есть возлюбленная в Скандинавии, которой изменять не хочется! – слукавил я в том, что та, в которую влюблён, меня, увы, не ждёт. На самом же деле, я просто не воспринимал легкодоступных женщин, как удовольствие для тела и души, скорее, как излишний риск приобрести ненужные болячки.
К нам с Рыжиком подошли американские сержанты и протянули два бронежилета, маски от песчаных бурь и защитные перчатки.
«Ещё письма тебе!», – протянул мне конверты один из них.
– Вот это сервис! – саркастично поделился я с Рыжиком, когда посыльные ушли. – Первые письма за целых десять месяцев!
Мой друг ухмыльнулся:
– Так вдруг репортёры начнут расспрашивать бойцов о личной корреспонденции! А у нас всё чин чинарём, как и полагается!
– Не говори, даже защиту для тела выдали!
– Ага, мы теперь экипированные, – засмеялся Рыжик.
На протяжении всего разговора я сжимал письма во вспотевшей ладони и надеялся на то, что среди них найдется весточка и от моей любимой с далёкой северной столицы. Ты уже слышал о ней, дорогой мой читатель, но позволь рассказать чуть подробней о нашем коротком платоническом романе. Была она начинающей актрисой, а я – её поклонником и близким другом. Для моей, не менее творческой души скрипача, актриса значила многое – сокрытую любовь, надежду на взаимность, вдохновенье! Не было и дня, чтобы я не вспоминал её. Вот только мои воспоминания носили невесёлый характер, ведь вернувшись из армии, я узнал, что она выходит замуж. Понимая, что чувства остались не у дел, я и не признался в них ей. Вместо этого я бросился сюда, в Ирак, в жгучее пламя войны и раздора. Всё равно, влюблённое сердце сопротивлялось разуму и хранило надежду в то, что актриса любит и ждёт. «А как же брак?», – спросишь ты, мой благоразумный читатель, и будешь, несомненно, прав. Я убеждал себя, что он заключался по расчёту, и только эта мысль спасала мою раненную душу от погибели. Наверное, именно так и поступают люди с неразделенной любовью – оправдывают её отговорками: не решается признаться, не подходит статус, возраст, заставляют обстоятельства. На самом же деле причина одна – нелюбовь.
Оставшись наедине сам с собой, после исполненного приказа по снабжению казармы водой, я распечатал письма.
Одно из них было написано приёмной мамой и сестрами. В нём также упоминался папа, слишком гордый, чтоб начеркать две строчки сыну, против его отцовской воли ушедшему контрактником на фронт. Сёстры писали, что скучают и с нетерпением ждут домой. Схожее письмо с заботой и любовью пришло от родственников с Южного Кавказа. Третье, последнее письмо, было от близкой подруги, влюблённой в меня настолько же безответно, насколько и я был влюблён в свою актрису. Именно она отправила меня к гадалке перед отбытием на земли Ближнего Востока. Подруга писала, что сердце её наполнено тревогой и, что она не пропускает ни единой новости о происшествиях в Ираке, надеясь вновь обнять меня живым. «Ну же, напиши хоть что–то об актрисе!», – молился я про себя, эгоистично перепрыгивая глазами по строчкам о её преданных чувствах, пока не наткнулся на долгожданный абзац: «Твоя актриса вступила в замужество со своим любимым и ждёт дитя». Больше ни слова, ведь новость о ребёнке ставила точку на моих отчаянных попытках солгать себе. Наступил тот самый момент, когда стало необходимо открыть глаза на правду и отпустить былое. Я прослезился от боли, разорвавшей сердце, а придя в себя от поражения, продолжил изучать конверт. В него подруга вложила фото, на котором я играл на скрипке. Оно было подписано: «Я проявила две копии, одну я целую каждый вечер перед сном, другую посылаю тебе, чтобы ты помнил о том, кто ты есть! Люблю! Твоя спутница». Я улыбнулся подарку и положил фото в нагрудный карман. «И я тебя люблю! – прошептал я себе под нос. – По–дружески, но сильно!».
Всю ночь я пробыл на дежурстве, которое уж близилось к рассветному концу. Уставший и сонный, я сидел в укрытие у здания казармы, вглядываясь во мглу минного поля на останки подорванных танков. Я думал о ребятах, воевавших в них, и размышлял о силе, что решает, кому жить, а кому умереть. «Наверное, за спинами павших танкистов играли в карты ангелы и демоны, а ставкой была чья–то жизнь», – выкурив последнюю самокрутку, я глянул в бинокль и вскочил. Совсем вдалеке я с трудом разглядел очертания внедорожников и грузовых машин, ехавшей вереницей друг за другом. «Возможно вражеские!» – схватился я за рацию.
