Сон снился тоскливый, нудный, тягучий, как сопливая глиняная грязь. Хотелось из него вырваться, но, как всегда в подобных снах, не получалось. Это счастливые сны выкидывают тебя на поверхность, не давая доощущать все оттенки удовольствия, которых в реале не испытываешь. Гнусные сны впиваются в тебя и держат стальной хваткой…
Мобила заиграла мелодию вызова. И я сразу дернулась, интуитивно понимая, что еще слишком рано для будильника, потом осознала, что будильник должен просто пищать, а то, что звучит – действительно вызов… кто-то звонит… приоткрыла глаза, всматриваясь еще плавающим взглядом в большие настенные часы.
6:30? Бэм-с…
Один удар в половину чего-нибудь.
И тут сонная хмарь с меня слетает. Подрываюсь с постели, адреналин поджигает кровь: слишком рано!!! Чересчур!!!
Дима уже слушает, сонно привалившись к косяку двери.
- Да, да. Хорошо. Как выедем – наберу.
Судорогой сжимает сердце, когда он как-то по особому тяжеловесно опускает мобилу на тумбочку и поворачивается ко мне. Долгий протяжный вздох. Он трет щетину на подбородке.
- Теща. Степанычу уже неделю плохо. А сегодня скорую вызывали. Поехали. Собирайся. Геше уже позвонили, он договорится на сегодня о приеме в госпиталь.
Я застываю на мгновение, не в силах сделать следующий вдох. Папа. Мой папочка!
- Да, - отвечаю, будто каркаю, и бегу в ванную умываться.
Ты только держись! В Киеве врачи тебе помогут. Это не Светловодск. Здесь все иначе. Умнее. Образованнее. Быстрее. Качественнее. Почему мы с Димой раньше не настояли в обследовании здесь? Я знаю, почему. Если ты сказал «нет» - это непреложно. Не оспаривается. Даже за углом не обсуждается это жесткое сухое «нет».
Мысли мои разбегались в панике, сталкивались, скручиваясь в тугой узел вины, впрыскивали в вены яд слабости и мои колени предательски подкашивались, пока я сбрасывала в сумку воду, пару котлет из холодильника в пакетике, хлеб. Сигареты. Маленькую банку для пепла – курю в машине и всегда боюсь, что непотушенная сигарета, выброшенная на скорости, вернется в салон… Такой психоз. Мне проще в банку – чуть воды, затушила, выбросила. Все просто и надежно.
Как в армии…
Эта чертова банка меня привела в состояние боеготовности. Четкие, размеренные движения. Я даже поймала себя на том, что спокойна. Ничего страшного. Кроме дороги. Триста километров по ямам. Половина пути – скорость тридцать. Всем спасибо, ну, вы понимаете, кому…
Сейчас начало февраля. Снег. Лед. Ямы. Триста километров и кажется, что проще машину на руках нести… Не смешно…
- К обеду будем там. Примерно часам к девяти вернемся.
Дима просчитывает время. Я знаю, как безнадежно темно после четырех. Я знаю, что впотьмах мой муж даже в ближайшую аптеку не поедет на машине. Но я также знаю, что он безопасно и как можно быстрее довезет моего папу до госпиталя. Не смотря на лед, ямы, блики от встречных, усталость и ослабевающее зрение.
И не смотря на то, как я старательно и безуспешно натягиваю маску сосредоточенности на искаженное от страха лицо…
Готовлю чай, кофе. Так, как будто ничего не происходит. Как будто часы врут и не было звонка мобильника. Какие-то бутерброды. Остатки жареной картошки. Колбаса. Дурацкая колбаса – ловлю себя на возмущении. Жирная, крупные такие жиринки. Правда, дурацкие. Плотно друг к другу расположенные. Если выковырять их – решето сплошное. Паутина от мяса…
Стоп! Одергиваю себя. Вчера эта колбаса вроде вкусной показалась. Чего я придираюсь?
На кофе в чашку смотрю. Чего половину налила? Разглядываю черноту. Передергиваюсь. А! Молока не хватает. Доливаю. Сигарету в зубы. Пальцы дрожат, щелкая зажигалкой. Тяга. Дым попадает в глаза. Зажмуриваюсь, смахивая слезы и глотая тугой комок в горле.
Пытаюсь выстроить последовательность действий – как будем ехать, что еще может понадобиться в дороге туда и обратно. Только сизый туман плывет по кухне, и ни о чем больше думать не могу. Главное, пусть ходовая выдержит, и колеса! И мы все, конечно…
Дима уходит за машиной на стоянку – километр идти. Я отовсюду выгребаю деньги. Туда-сюда на бензин с газом хватит, а завтра – что-нибудь заработаем. На кредитной карте осталось целая штука местных юаней! Почти богатство… Еды купить дня на три-четыре… До гашения кредита еще три недели. Должны успеть…
Билборды с какими надписями висят до сих пор? «Жити по-новому»? Ну. Живем. Типа. Только хочется по-старому. Спокойнее было. Надежнее. Что ли…
Одеваюсь. Рассеянно натягиваю водолазку, теплую кофту, останавливаюсь. Напряженно думаю. Ведь что –то явно забыла! Смотрю в зеркало. Мной вязаная по модной картинке с подиума кофта – ниже бедер. А! Надо джинсы! Можно и без них, конечно. Но, вроде, зима. Хотя, ехать-то в машине. Но лучше джинсы одеть. Если жарко – можно снять… Шапка. Пуховик. Сумочка. Пакет с едой-водой. Вроде, все…
Перетаптываюсь на пороге. Оглядываюсь. Застываю, приваливаясь к двери, и закрываю глаза. Отче наш читаю. Мне по-прежнему очень страшно. Все будет хорошо – утешаю себя. Но я знаю – не будет уже никогда…
Зима. Леденяще холодно. Метет. Видимость плохая. Я сижу справа. Папа всегда говорил, что это – место смертника. Первый, кто погибает в ДТП – сидящий справа от водителя. Мне плевать. Я фаталистка. Судьбу не переиграешь. А сзади мне плохо. Я должна видеть дорогу через лобовое. Пусть его заметает снегом. Пусть дождем. Пусть солнце жжет через толстое стекло. Я должна видеть хоть часть пути. Хоть несколько метров. Не могу по-другому.
Когда в далеком детстве папа придумал абсолютно сумасшедшее путешествие из Узбекистана в Украину на ладе-шестерке –восемь тысяч километров драйва – я сидела справа от него, а мама с сестрой спали сзади. И я гордо величала себя «штурманом». Я говорила уставшему папе «Я твой штурман. Веду тебя и контролирую!» и открывала карту, пальцем отслеживая повороты и заправки, комментируя дорожные знаки, считая километры удивительного и потрясающего пути через пустыни, горы, реки, моря, города, даже на Байконуре побывали…
Маме было фиолетово, сестра – малая. Папа устроил это для меня. Хотел показать, какая красивая наша земля. Разнообразная. Меня ждало настоящее приключение и я с восхищением хлопала глазами, боясь что-то пропустить. Дни. Ночи с небом, когда звезды такие огромные и мохнатые, что кажется – руку протяни и любая звезда в твоей ладони…Я даже вела путевой дневник – он до сих пор где-то валяется в родовом доме. И фотоаппарат. Потом, когда мы вернулись в Узбекистан уже по другой траектории, мы вместе с папой вытаскивали фотопленку, в темноте, засунув руки в застегнутую зимнюю летную куртку – чтоб не было доступа даже крупице света – и заправляли ее в бочок для проявки. Болтали проявитель потом, закрепитель, сушили. И в темноте шлепали черно-белое фото. Опять сушили. И последний аккорд – глянцеватель. Блестящие снимки, подтверждающие безумный замысел, никем еще не осуществленный…
Сейчас в глубокий ужас приводит поездка за триста км. Мда. Это вам не восемь тысяч ровной, как стрела, дороги, хоть по пустыне 450 км, хоть по перевалу в горах…
Оставляю воспоминания в покое.
Въезжаем в Борисполь. Мы называем его город-пятнадцать светофоров на три км. Сцепление – газ. Сцепление – тормоз. Боковые оконца пониже опускаем. Душно. Дальше на Переяслав – Хмельницкий. Там на круге всегда злые люди с херней, замеряющей скорость, и знак, на котором «Хмельницкий» зачеркнут. А немного еще дальше на подобном знаке «Хмельницкий» вообще будто ножиком срезан. Декоммунизация называется…
Я курю. Вот моя баночка. Одной рукой стискиваю маленькое округлое стекло, другая нервно подрагивает. Я могу гореть от боли, но улыбаться. Только пальцы выдают, если во время не спрячешь.
Дима не курит.
- Прикури мне, - говорит и молча затягивается.
Висит в салоне тягостное молчание. Печка гонит горячий воздух и кажется, что это именно она виновата в том, что мне нечем дышать…
Достаю из пакета крючок и несколько моточков ниток. Люблю вязать. Словно погружаюсь в состояние кататонии, где время растворяется и мысленный поток замирает, оставляя меня в кромешном вакууме. Привычные движения, мягкость скользящей пряжи, радужные сочетания рядов. Люблю радугу. Папа научил «каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Вяжу, проговариваю и проверяю правильность цветов. Красиво. Из этих квадратиков потом плед получится. Большой. Теплый…
Звонит мама, спрашивает, где мы, говорит, пюре приготовит с колбасой, чтоб с дороги перекусили.
- Ты документы и лекарства собери, мам. И одежду. И список напиши, во сколько какую таблетку пить, - отвечаю.
И в памяти тут же всплывает папин стол, половину которого занимает системный блок с монитором, а другую половину – разложенные блистеры. И постоянно возникает идиотский вопрос – сколько нужно здоровья, чтобы глотать столько химии. А в последние полгода и журнальный столик в зале оккупировали одноразовые шприцы и ампулы разных сортов. Но самое потрясающее то, что врач назначил только третью часть этого «добра» - по телефону, остальное – инициатива мамы, считающей себя врачом от бога, хоть и без медобразования.
- Собрала уже, - откликается. – Укол бетаспана я сделала ночью. Так что следующий сделаешь сама.
У меня волосы на затылке дыбом встали. Во-первых, шприц я держала в глубоком детстве – пластмассовый, кукол лечила. Во-вторых, бетаспан – не глюкоза какая-нибудь. И в-третьих, это мой папа! И я совершенно против инъекции, которую можно вводить только в течение десяти дней, а папе эту хрень вливает мама вот уже десять МЕСЯЦЕВ!!!
- Посмотрим, - сдавленно говорю, точно зная, что колоть не буду.
Она не успокаивается:
- Очень легко! Я тебя научу! Ничего сложного, абсолютно! Набираешь в шприц и колешь в верхнюю часть ягодицы. Все. Поняла?
- Ммм… Да, - голос мой звучит так, словно я сначала боялась, но после вот такого вразумительного объяснения, наконец, сообразила, как надо делать, и тут же обрела уверенность в собственных силах.
- Пойду, посмотрю, что-то собаки лают…
- Ни х* колоть не собираюсь, - тихо выплевываю в потухший экран.
Швыряю мобилу на торпеду. Лекари, б*дь…
- Ничего колоть не будем, расслабься. Главное, чтобы папа вообще согласился поехать с нами, - Дима вглядывается в бездорожье.
Еле слышно включает музыку.
Мне уже не вяжется. Опять хочется курить. Нет, позже. Через час. Хотя бы в этом держать себя…
Снег перестал валить с неба. Начинается езда на скорости тридцать. Осторожно перебираемся по по ямам и между ними. Почему-то всплывают слова Высоцкого «И толкаем мы землю ногами: на себя, под себя, от себя»… Мы с папой наизусть знаем все его песни и частенько напеваем их - то вместе, то по куплету каждый…
Делаю несколько жадных глотков воды и, завинчивая крышку, понимаю, как до одури надо глотнуть водки.
«Если б водка была на одного,
Как чудесно бы было!
Но всегда выпивать – на троих,
Но всегда покурить – на двоих.
Что же на одного?
На одного – колыбель и могила»…
Высоцкий опять звучит в мозгу. Приедем в Светловодск – куплю и выпью до того, как окажусь на пороге родового дома. На горле словно петля затягивается от ужаса. Корвалол, валерьянка и транки не для меня…
Восемь лет назад путь от Киева до родного города составлял четыре часа. После вступления в «жити по-новому» - шесть, и погнутые диски. Иногда – пробитое колесо.
Перед въездом на дамбу привычно перехватывает дух. Обожаю вид на водохранилище. Оно огромное, будто океан, справа и слева – полуобъятие холмов, а дальше – безбрежность, сливающаяся с небом того же цвета. Толщи льда сейчас. Лед выдавило аж на дорогу, лопнувшие глыбы – настоящие айсберги, сверкающие в лучах выглянувшего из-за облаков солнца. Никогда подобного не видела. Десять километров релакса…
- Цветы маме покупать будем? – спрашивает Дима с улыбкой.
- Обойдется без «веника», не на праздник прибыли, - может, и грубо, зато правда. – В магазин надо.
Поднятая бровь.
- Сарделек возьмем и водки.
Он кивает.
Отовариваемся. Дополнительно – кола и минералка. Пить водку в машине не решилась, представив, что закусить придется котлетами, которые провалялись в пакете в тепле. Фу. Ладно, потом.
Мелькают заборы частного сектора. Бетонные, железные, кованные, деревянные. Дима с братом и я на подхвате в прошлом году поставили новый забор, щедро смастили олифой. Симпатичный такой получился, медовый. Вот он, мой дом. Белый кирпич, зеленая крыша, и табличка на калитке про злую собаку. Собаки две. Найда, истерически боящаяся грома, и Града – овчарка с детской резвостью в голове. Погавкать чуток могут, а вообще всех любят до щенячьего визга. Но табличку для устрашения пришлось перебить со старой калитки на новую…
Подкатываемся через открытые ворота поближе к крылечку. Заходим. Дома тепло. Заваливаем к папе в комнату, он лежит, читает, откладывает книгу в сторону, машет нам рукой. Болтаем ни о чем минут десять, затем мама отдает команду топать кушать. Мы и топаем. Да. Пюре. Колбаса. Соленые огурчики. Вот теперь мне можно и глотнуть горячительного.
- Вот здесь все, - мама появляется с большим черным пакетом, - лекарства, снимки, анализы, документы. Одежда в другом пакете, книжка, сигареты. Дополнительные очки.
Я роюсь и нахожу лист размером а5. Мои глаза выкатываются с риском вообще выпасть из черепа: утром сожрать пять видов таблеток, в обед – восемь, на ужин еще семь. Между приемами – энтеросгель, на ночь бетаспан.
- А что? – возмущенно спрашивает мама, - это все нужное! Лишнего тут ничего!
- Я бы давно сдохла от такого количества, - горько смеюсь я, - особенно умиляет кардиомагнил.
- Кровь разжижает! – одергивает меня, - и не дает образовываться бляшкам! И по телевизору рекламируют!
- А-а! Ну тогда, да, конечно! – не могу прикусить язык.
- Так! – злится, говорит громче. – Не трахай мне мозги! Я пошла Витаса одевать. Ешьте!
«Сыт я по горло, до подбородка.
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать»
Я опрокидываю в себя третью рюмку, разжижая подкатывающие слезы. Три месяца назад мой папа был собой. А сейчас даже его лицо стало в два раза больше. Опухло. Аккуратная седая борода немного скрывала это, но… Надеюсь, в госпитале ему сделают диализ и выведут всю херню, что ему запихивали здесь. Дева Мария, да его просто и методично убивали под маской заботы и лечения! Ну почему я сама не врач?!
Мама выносит очередной пакет:
- А! Забыла. Я вот закупила ему уколы и капсулы и таблетки от позвоночника. Покажешь в госпитале, пусть пропишут, как принимать.
И сует мне. Я сначала невольно отшатываюсь, как от ядовитой змеи.
- И не вздумай выбросить! Тут на двести баксов куплено, и это еще со скидкой двадцать процентов! У нас в аптеке золотая карточка по скидкам! Как постоянным покупателям! – тычет в меня пакетом, запихивает в руки.
Из дальней комнаты доносится неравномерный стук по паркету, и более глухой – по ковру. По паркету. По ковру. Мама оглядывается и дает следующую команду:
- Так, Дима, иди помоги Витасу дойти до машины, а то он с двумя палочками еле идет!
Я отворачиваюсь, сжимая зубы до хруста. Делаю вид, что колбасу не доела.
- Я жарила позавчера сомика, - мама вынимает из холодильника пластиковый контейнер, - и картошку. Дашь Витасу на ужин. Он любит. Тебе готовить некогда будет. Может, Диме кусочек положишь. Давайте, езжайте, Геша звонил уже. Договорился. Вас там ждут.
Мобила заиграла мелодию вызова. И я сразу дернулась, интуитивно понимая, что еще слишком рано для будильника, потом осознала, что будильник должен просто пищать, а то, что звучит – действительно вызов… кто-то звонит… приоткрыла глаза, всматриваясь еще плавающим взглядом в большие настенные часы.
6:30? Бэм-с…
Один удар в половину чего-нибудь.
И тут сонная хмарь с меня слетает. Подрываюсь с постели, адреналин поджигает кровь: слишком рано!!! Чересчур!!!
Дима уже слушает, сонно привалившись к косяку двери.
- Да, да. Хорошо. Как выедем – наберу.
Судорогой сжимает сердце, когда он как-то по особому тяжеловесно опускает мобилу на тумбочку и поворачивается ко мне. Долгий протяжный вздох. Он трет щетину на подбородке.
- Теща. Степанычу уже неделю плохо. А сегодня скорую вызывали. Поехали. Собирайся. Геше уже позвонили, он договорится на сегодня о приеме в госпиталь.
Я застываю на мгновение, не в силах сделать следующий вдох. Папа. Мой папочка!
- Да, - отвечаю, будто каркаю, и бегу в ванную умываться.
Ты только держись! В Киеве врачи тебе помогут. Это не Светловодск. Здесь все иначе. Умнее. Образованнее. Быстрее. Качественнее. Почему мы с Димой раньше не настояли в обследовании здесь? Я знаю, почему. Если ты сказал «нет» - это непреложно. Не оспаривается. Даже за углом не обсуждается это жесткое сухое «нет».
Мысли мои разбегались в панике, сталкивались, скручиваясь в тугой узел вины, впрыскивали в вены яд слабости и мои колени предательски подкашивались, пока я сбрасывала в сумку воду, пару котлет из холодильника в пакетике, хлеб. Сигареты. Маленькую банку для пепла – курю в машине и всегда боюсь, что непотушенная сигарета, выброшенная на скорости, вернется в салон… Такой психоз. Мне проще в банку – чуть воды, затушила, выбросила. Все просто и надежно.
Как в армии…
Эта чертова банка меня привела в состояние боеготовности. Четкие, размеренные движения. Я даже поймала себя на том, что спокойна. Ничего страшного. Кроме дороги. Триста километров по ямам. Половина пути – скорость тридцать. Всем спасибо, ну, вы понимаете, кому…
Сейчас начало февраля. Снег. Лед. Ямы. Триста километров и кажется, что проще машину на руках нести… Не смешно…
- К обеду будем там. Примерно часам к девяти вернемся.
Дима просчитывает время. Я знаю, как безнадежно темно после четырех. Я знаю, что впотьмах мой муж даже в ближайшую аптеку не поедет на машине. Но я также знаю, что он безопасно и как можно быстрее довезет моего папу до госпиталя. Не смотря на лед, ямы, блики от встречных, усталость и ослабевающее зрение.
И не смотря на то, как я старательно и безуспешно натягиваю маску сосредоточенности на искаженное от страха лицо…
Готовлю чай, кофе. Так, как будто ничего не происходит. Как будто часы врут и не было звонка мобильника. Какие-то бутерброды. Остатки жареной картошки. Колбаса. Дурацкая колбаса – ловлю себя на возмущении. Жирная, крупные такие жиринки. Правда, дурацкие. Плотно друг к другу расположенные. Если выковырять их – решето сплошное. Паутина от мяса…
Стоп! Одергиваю себя. Вчера эта колбаса вроде вкусной показалась. Чего я придираюсь?
На кофе в чашку смотрю. Чего половину налила? Разглядываю черноту. Передергиваюсь. А! Молока не хватает. Доливаю. Сигарету в зубы. Пальцы дрожат, щелкая зажигалкой. Тяга. Дым попадает в глаза. Зажмуриваюсь, смахивая слезы и глотая тугой комок в горле.
Пытаюсь выстроить последовательность действий – как будем ехать, что еще может понадобиться в дороге туда и обратно. Только сизый туман плывет по кухне, и ни о чем больше думать не могу. Главное, пусть ходовая выдержит, и колеса! И мы все, конечно…
Дима уходит за машиной на стоянку – километр идти. Я отовсюду выгребаю деньги. Туда-сюда на бензин с газом хватит, а завтра – что-нибудь заработаем. На кредитной карте осталось целая штука местных юаней! Почти богатство… Еды купить дня на три-четыре… До гашения кредита еще три недели. Должны успеть…
Билборды с какими надписями висят до сих пор? «Жити по-новому»? Ну. Живем. Типа. Только хочется по-старому. Спокойнее было. Надежнее. Что ли…
Одеваюсь. Рассеянно натягиваю водолазку, теплую кофту, останавливаюсь. Напряженно думаю. Ведь что –то явно забыла! Смотрю в зеркало. Мной вязаная по модной картинке с подиума кофта – ниже бедер. А! Надо джинсы! Можно и без них, конечно. Но, вроде, зима. Хотя, ехать-то в машине. Но лучше джинсы одеть. Если жарко – можно снять… Шапка. Пуховик. Сумочка. Пакет с едой-водой. Вроде, все…
Перетаптываюсь на пороге. Оглядываюсь. Застываю, приваливаясь к двери, и закрываю глаза. Отче наш читаю. Мне по-прежнему очень страшно. Все будет хорошо – утешаю себя. Но я знаю – не будет уже никогда…
Зима. Леденяще холодно. Метет. Видимость плохая. Я сижу справа. Папа всегда говорил, что это – место смертника. Первый, кто погибает в ДТП – сидящий справа от водителя. Мне плевать. Я фаталистка. Судьбу не переиграешь. А сзади мне плохо. Я должна видеть дорогу через лобовое. Пусть его заметает снегом. Пусть дождем. Пусть солнце жжет через толстое стекло. Я должна видеть хоть часть пути. Хоть несколько метров. Не могу по-другому.
Когда в далеком детстве папа придумал абсолютно сумасшедшее путешествие из Узбекистана в Украину на ладе-шестерке –восемь тысяч километров драйва – я сидела справа от него, а мама с сестрой спали сзади. И я гордо величала себя «штурманом». Я говорила уставшему папе «Я твой штурман. Веду тебя и контролирую!» и открывала карту, пальцем отслеживая повороты и заправки, комментируя дорожные знаки, считая километры удивительного и потрясающего пути через пустыни, горы, реки, моря, города, даже на Байконуре побывали…
Маме было фиолетово, сестра – малая. Папа устроил это для меня. Хотел показать, какая красивая наша земля. Разнообразная. Меня ждало настоящее приключение и я с восхищением хлопала глазами, боясь что-то пропустить. Дни. Ночи с небом, когда звезды такие огромные и мохнатые, что кажется – руку протяни и любая звезда в твоей ладони…Я даже вела путевой дневник – он до сих пор где-то валяется в родовом доме. И фотоаппарат. Потом, когда мы вернулись в Узбекистан уже по другой траектории, мы вместе с папой вытаскивали фотопленку, в темноте, засунув руки в застегнутую зимнюю летную куртку – чтоб не было доступа даже крупице света – и заправляли ее в бочок для проявки. Болтали проявитель потом, закрепитель, сушили. И в темноте шлепали черно-белое фото. Опять сушили. И последний аккорд – глянцеватель. Блестящие снимки, подтверждающие безумный замысел, никем еще не осуществленный…
Сейчас в глубокий ужас приводит поездка за триста км. Мда. Это вам не восемь тысяч ровной, как стрела, дороги, хоть по пустыне 450 км, хоть по перевалу в горах…
Оставляю воспоминания в покое.
Въезжаем в Борисполь. Мы называем его город-пятнадцать светофоров на три км. Сцепление – газ. Сцепление – тормоз. Боковые оконца пониже опускаем. Душно. Дальше на Переяслав – Хмельницкий. Там на круге всегда злые люди с херней, замеряющей скорость, и знак, на котором «Хмельницкий» зачеркнут. А немного еще дальше на подобном знаке «Хмельницкий» вообще будто ножиком срезан. Декоммунизация называется…
Я курю. Вот моя баночка. Одной рукой стискиваю маленькое округлое стекло, другая нервно подрагивает. Я могу гореть от боли, но улыбаться. Только пальцы выдают, если во время не спрячешь.
Дима не курит.
- Прикури мне, - говорит и молча затягивается.
Висит в салоне тягостное молчание. Печка гонит горячий воздух и кажется, что это именно она виновата в том, что мне нечем дышать…
Достаю из пакета крючок и несколько моточков ниток. Люблю вязать. Словно погружаюсь в состояние кататонии, где время растворяется и мысленный поток замирает, оставляя меня в кромешном вакууме. Привычные движения, мягкость скользящей пряжи, радужные сочетания рядов. Люблю радугу. Папа научил «каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Вяжу, проговариваю и проверяю правильность цветов. Красиво. Из этих квадратиков потом плед получится. Большой. Теплый…
Звонит мама, спрашивает, где мы, говорит, пюре приготовит с колбасой, чтоб с дороги перекусили.
- Ты документы и лекарства собери, мам. И одежду. И список напиши, во сколько какую таблетку пить, - отвечаю.
И в памяти тут же всплывает папин стол, половину которого занимает системный блок с монитором, а другую половину – разложенные блистеры. И постоянно возникает идиотский вопрос – сколько нужно здоровья, чтобы глотать столько химии. А в последние полгода и журнальный столик в зале оккупировали одноразовые шприцы и ампулы разных сортов. Но самое потрясающее то, что врач назначил только третью часть этого «добра» - по телефону, остальное – инициатива мамы, считающей себя врачом от бога, хоть и без медобразования.
- Собрала уже, - откликается. – Укол бетаспана я сделала ночью. Так что следующий сделаешь сама.
У меня волосы на затылке дыбом встали. Во-первых, шприц я держала в глубоком детстве – пластмассовый, кукол лечила. Во-вторых, бетаспан – не глюкоза какая-нибудь. И в-третьих, это мой папа! И я совершенно против инъекции, которую можно вводить только в течение десяти дней, а папе эту хрень вливает мама вот уже десять МЕСЯЦЕВ!!!
- Посмотрим, - сдавленно говорю, точно зная, что колоть не буду.
Она не успокаивается:
- Очень легко! Я тебя научу! Ничего сложного, абсолютно! Набираешь в шприц и колешь в верхнюю часть ягодицы. Все. Поняла?
- Ммм… Да, - голос мой звучит так, словно я сначала боялась, но после вот такого вразумительного объяснения, наконец, сообразила, как надо делать, и тут же обрела уверенность в собственных силах.
- Пойду, посмотрю, что-то собаки лают…
- Ни х* колоть не собираюсь, - тихо выплевываю в потухший экран.
Швыряю мобилу на торпеду. Лекари, б*дь…
- Ничего колоть не будем, расслабься. Главное, чтобы папа вообще согласился поехать с нами, - Дима вглядывается в бездорожье.
Еле слышно включает музыку.
Мне уже не вяжется. Опять хочется курить. Нет, позже. Через час. Хотя бы в этом держать себя…
Снег перестал валить с неба. Начинается езда на скорости тридцать. Осторожно перебираемся по по ямам и между ними. Почему-то всплывают слова Высоцкого «И толкаем мы землю ногами: на себя, под себя, от себя»… Мы с папой наизусть знаем все его песни и частенько напеваем их - то вместе, то по куплету каждый…
Делаю несколько жадных глотков воды и, завинчивая крышку, понимаю, как до одури надо глотнуть водки.
«Если б водка была на одного,
Как чудесно бы было!
Но всегда выпивать – на троих,
Но всегда покурить – на двоих.
Что же на одного?
На одного – колыбель и могила»…
Высоцкий опять звучит в мозгу. Приедем в Светловодск – куплю и выпью до того, как окажусь на пороге родового дома. На горле словно петля затягивается от ужаса. Корвалол, валерьянка и транки не для меня…
Восемь лет назад путь от Киева до родного города составлял четыре часа. После вступления в «жити по-новому» - шесть, и погнутые диски. Иногда – пробитое колесо.
Перед въездом на дамбу привычно перехватывает дух. Обожаю вид на водохранилище. Оно огромное, будто океан, справа и слева – полуобъятие холмов, а дальше – безбрежность, сливающаяся с небом того же цвета. Толщи льда сейчас. Лед выдавило аж на дорогу, лопнувшие глыбы – настоящие айсберги, сверкающие в лучах выглянувшего из-за облаков солнца. Никогда подобного не видела. Десять километров релакса…
- Цветы маме покупать будем? – спрашивает Дима с улыбкой.
- Обойдется без «веника», не на праздник прибыли, - может, и грубо, зато правда. – В магазин надо.
Поднятая бровь.
- Сарделек возьмем и водки.
Он кивает.
Отовариваемся. Дополнительно – кола и минералка. Пить водку в машине не решилась, представив, что закусить придется котлетами, которые провалялись в пакете в тепле. Фу. Ладно, потом.
Мелькают заборы частного сектора. Бетонные, железные, кованные, деревянные. Дима с братом и я на подхвате в прошлом году поставили новый забор, щедро смастили олифой. Симпатичный такой получился, медовый. Вот он, мой дом. Белый кирпич, зеленая крыша, и табличка на калитке про злую собаку. Собаки две. Найда, истерически боящаяся грома, и Града – овчарка с детской резвостью в голове. Погавкать чуток могут, а вообще всех любят до щенячьего визга. Но табличку для устрашения пришлось перебить со старой калитки на новую…
Подкатываемся через открытые ворота поближе к крылечку. Заходим. Дома тепло. Заваливаем к папе в комнату, он лежит, читает, откладывает книгу в сторону, машет нам рукой. Болтаем ни о чем минут десять, затем мама отдает команду топать кушать. Мы и топаем. Да. Пюре. Колбаса. Соленые огурчики. Вот теперь мне можно и глотнуть горячительного.
- Вот здесь все, - мама появляется с большим черным пакетом, - лекарства, снимки, анализы, документы. Одежда в другом пакете, книжка, сигареты. Дополнительные очки.
Я роюсь и нахожу лист размером а5. Мои глаза выкатываются с риском вообще выпасть из черепа: утром сожрать пять видов таблеток, в обед – восемь, на ужин еще семь. Между приемами – энтеросгель, на ночь бетаспан.
- А что? – возмущенно спрашивает мама, - это все нужное! Лишнего тут ничего!
- Я бы давно сдохла от такого количества, - горько смеюсь я, - особенно умиляет кардиомагнил.
- Кровь разжижает! – одергивает меня, - и не дает образовываться бляшкам! И по телевизору рекламируют!
- А-а! Ну тогда, да, конечно! – не могу прикусить язык.
- Так! – злится, говорит громче. – Не трахай мне мозги! Я пошла Витаса одевать. Ешьте!
«Сыт я по горло, до подбородка.
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать»
Я опрокидываю в себя третью рюмку, разжижая подкатывающие слезы. Три месяца назад мой папа был собой. А сейчас даже его лицо стало в два раза больше. Опухло. Аккуратная седая борода немного скрывала это, но… Надеюсь, в госпитале ему сделают диализ и выведут всю херню, что ему запихивали здесь. Дева Мария, да его просто и методично убивали под маской заботы и лечения! Ну почему я сама не врач?!
Мама выносит очередной пакет:
- А! Забыла. Я вот закупила ему уколы и капсулы и таблетки от позвоночника. Покажешь в госпитале, пусть пропишут, как принимать.
И сует мне. Я сначала невольно отшатываюсь, как от ядовитой змеи.
- И не вздумай выбросить! Тут на двести баксов куплено, и это еще со скидкой двадцать процентов! У нас в аптеке золотая карточка по скидкам! Как постоянным покупателям! – тычет в меня пакетом, запихивает в руки.
Из дальней комнаты доносится неравномерный стук по паркету, и более глухой – по ковру. По паркету. По ковру. Мама оглядывается и дает следующую команду:
- Так, Дима, иди помоги Витасу дойти до машины, а то он с двумя палочками еле идет!
Я отворачиваюсь, сжимая зубы до хруста. Делаю вид, что колбасу не доела.
- Я жарила позавчера сомика, - мама вынимает из холодильника пластиковый контейнер, - и картошку. Дашь Витасу на ужин. Он любит. Тебе готовить некогда будет. Может, Диме кусочек положишь. Давайте, езжайте, Геша звонил уже. Договорился. Вас там ждут.
