Бул точными боксерскими ударами выводил из строя одного вражину за другим. Жак, Лемех, Дуче, Шатун, Гоча, Скан и прочие, как осы жалили похитителей, прикрывая спину вожака.
Видя такое дело, поднажали и ребята Пыхало. Остатки деморализованных защитников Подковы, матерясь и охая, стали ускользать с поля боя, им на сегодня хватило вдоволь.
Кто-то, распугав уток, через озеро вплавь, кто-то, подцепив товарища с трещиной в ребре на плечо, поковылял прочь. Победители их не трогали, перед ними стояла другая задача –
найти Фрезу.
Сеча еще не закончилась, кто-то еще кипел яростью в последние минуты схватки, а Клим и Вратарь тем временем устремились к конкретному сараю. Вел Вратарь, он уверенно ориентировался в этом лабиринте хаотично стоявших домов, сараев, гаражей. У неприметного сарая им преградили дорогу сразу трое караульщиков. Младшего Митроху Клим просто смел с пути, недолго думая закинул в крапиву, и все дела! Но двухметровый Хмеля? А коренастый Бычекс? Этих так просто не сметешь и не закинешь. Тем не менее, Клим, не колеблясь ни секунды, бросился на вставшего на пути Бычекса, и покатились они в ту же крапиву, вновь сбив младшего Митроху, едва поднявшегося на ноги. Тот только возмущенно вякнуть успел, снова исчезнув в бурьяне. Вратарь же не спеша подошел к Хмеле почти вплотную, внимательно осмотрел детинушку, подождал, когда тот широко размахнется и, поднырнув вплотную сбоку под руку, только подтолкнул маховую силу в нужном направлении. Хмеля приложился об землю матушку качественно, со всей душой! С минуту в голове у него шумело, а в глазах бегали звездочки, когда это прошло, он с удивлением обнаружил себя грамотно связанным. Климу не повезло, после всех кувырков Бычекс оказался сверху и этим воспользовался вовсю, молотя противника, что было ду?ри. К счастью, продолжалось это недолго, на очередном замахе одна рука вдруг замерла в воздухе и оказалась примотанной к шее. Более нелепой позы Бычекс не успел принять, ибо, уловив паузу, резким боковым справа Клим свалил его. Вратарь тут же подхватил незадачливого спарринг-партнера и примотал вторую руку к первой, после чего напарники бросились выбивать дверь в сарай.
Освобожденная из плена Фреза вылетела оттуда злая, словно рой потревоженных шершней. Стремительно миновав спасителей и связанных пленников, она с ходу залепила оплеуху Митрохе-младшему, который, на свою беду, только что вылез из такого знакомого бурьяна. При этом она вложила в удар все накопленные в неволе эмоции! Оплеуха получилась знатной, невезучий Митроха опять улетел в «гостеприимную» крапиву и там затих.
~
Хана поймал себя на мысли, что улыбается, он с удовольствием вспоминал, как потом, собравшись на своей площадке у реки, они подлечивали раны, делились впечатлениями, радовались победе, пили пиво.
Подтянулись городские с Рукопашником во главе, со своими гитаристами и девчонками присоседился Шурка-Углан. Получилась добрая молодежная тусовка почти в сотню человек.
Практичные сельские, разведя несколько костров, пекли картошку, благо, местные на квадроцикле с прицепом привезли несколько мешков, с хлебозавода прислали десятка три буханок и свежеиспеченных духмяных караваев, нашлась и соль.
Хана и Пыхало с перевязанными ранами нежились у костра. Согретые его теплом все с удовольствием пили пиво, пели песни под гитару, чумазые от золы, обжигаясь, ели печеную картошку, усталые, но счастливые. Дуче, опустошенный от пережитых волнений, сидел на стволе поваленного дерева с бутылкой пива и тоже пел. Лафет с Фрезой куда-то исчезли, им многое надо было сказать друг другу.
Остальная команда и сам Бул были тут же, они также дружно отдыхали. Утром на гостеприимной площадке начались прощания, все прошло спокойно, по-доброму.
Для Ханы это было, пожалуй, единственным приятным воспоминанием за последние годы. К сожалению, таких светлых моментов в его жизни больше не было.
Он помнил искреннее уважение к нему, исходившее от всех парней и девчонок на площадке. А симпатичная медсестричка, которая обрабатывала его порезы? Он тогда осмелился ее за талию обнять, а она ничего, только улыбнулась, еще потом вволю нацеловались. Жаль, потом с ней не встречался, хотя номер ее телефона в памяти засел прочно.
Хана улыбался. Он с удовольствием окунулся с головой в эти воспоминания, они на короткое время принесли ему приятное забытье, оградили от настоящего!
Очнувшись, вернулся в действительность и тотчас почувствовал боль, ту душевную, от которой сбежал, но не добежал, видимо, до границы, за которой та боль заканчивается.
Казалось ему, что стоявшие напротив него на светлой стороне бывшие товарищи смотрят на него скорее с сочувствием, нежели с укором. Его замутило, стало трудно дышать, опять ворохнулся в груди острозубый якорек, бередя душу и кровоточа.
Он стоял подобно сомнамбуле, едва соображая. Но надо было срочно что-то решать! Он уже не хотел биться с людьми, стоявшими по ту сторону невидимой стены, и не хотел находиться в одних рядах с подкованными, кабанообразными и прочими похожими на них существами.
Издалека послышались гортанные команды, заскрежетали и залязгали доспехами и оружием темные бойцы, готовясь к сече, драконы и завры стали раздуваться, накапливая
в себе свирепость…
Это было чудовищно нелепо, но Хана отчетливо услыхал женский голос, он доносился издалека, был негромким и кого-то звал.
Вдоль невидимого барьера со стороны света шла женщина, бесстрашно глядя на сонм бесчисленнного и беспощадного воинства Черной Эф, на этот океан черных шлемов, поблескивающих сталью копий и мечей. Не пугали ее ни ящеры, ни ужасные пиявозмеи, ни драконьи языки пламени. С обеих сторон на нее смотрели тысячи глаз, но никто не пытался окликнуть или объяснить ей, где она находится! Все смотрели и молчали, как бы признавая ее право на это хождение по полю, где вот-вот разразится битва, в которой погибнет неисчислимое количество ратников, и неизвестно, когда она закончится.
Тем временем эта, видимо, блаженная приблизилась настолько, что Хана отчетливо стал слышать ее голос, и хотя не сразу, но понял, что она кого-то зовет. Наконец, скинув с себя оцепенение, он снял шлем и уже явственно услыхал свое имя. Вскоре женщина, поравнявшись, увидела его и остановилась. Ну, конечно! Только у него есть ненормальные родственники, только они гуляют по полям сражений, да не после этих самых сражений, а до начала оных. Елена Олеговна собственной персоной явились. Родственница, надо отметить, выглядела не очень – волосы распущены, с плеч свисает какое-то рубище, ноги босые, в глазах слезы и тоска вселенская. Она безбоязненно приложила ладони к невидимой границе, разделяющей свет и тьму, позвала.
– Герман Валерьянович, подойди, пожалуйста! Наконец-то я тебя нашла, Герман!
При звуке ее голоса он вздрогнул, такие же просящие нотки отчаяния звучали, когда она просила за сына своего Антоху. Тот, стоя неподалеку, тоже слышал зов матери, но только ниже опустил голову и не тронулся с места.
Хана нерешительно сделал несколько шагов из строя ей навстречу. Тогда он не устоял, и вся жизнь перевернулась на другой бок, но сейчас только выслушает ее и все! Что бы она ни сказала, он – скала, глухая неприступная скала. Черствый, засухаристый, как горбушка прошлогоднего хлеба, равнодушный Отмеченный! Тем не менее, подошел почти вплотную, глянул вопросительн…
– Герман, прости меня, если сможешь! Погубила я твою душу и свою! И с места этого не сойду, пока не простишь!
– Елена Олеговна, уходите скорей отсюда, бой тут намечается! Вернее, какой бой, битва ужасная, много жертв и горя будет!
– Что мне ваш бой, Герман! Мне за другое страшно! Страшно, что не простишь ты меня! Уговорила тебя, запутала, сына спасала! Глаза не видели, уши не слышали, не соображала, что творю, разум отказал! Нельзя было этого делать, прости ты меня! Ради матери своей прости!
Бедная женщина обессилено опустилась на колени, бормоча слова прощения. Надломилось что-то в душе Ханы, перевернулось, до черноты в глазах пронзила боль острая и сладкая. Брызнули слезы облегчения, затуманивая все вокруг, и он тоже упал на колени, приложил ладони к ее ладоням, чувствуя, как истончается от их тепла незримая стена отчуждения!
Наконец соприкоснулись их ладони, обнялись они, стоя на коленях, и просили друг
у друга прощения! Молились каждый на свой лад, веря и надеясь на прощение за все содеянное ими, за мысли и поступки неблаговидные. Соприкоснулись не только ладонями, но и душами слились в одно целое! Жгло их одинаково нестерпимо, одинаково стоически переносили они обжигающую боль и каялись, черпали силу друг в друге и надеялись.
И вот закончились слезы, и пришло облегчение. Рука Германа сама нащупала кожаную тесьму, рванула, что было сил! Сверкнул яростным блеском оберег, падая на землю, и задрожало все кругом в свирепом буйстве! Только не замечали они поднявшегося вокруг вихря, не видели молний, раскалывающих небо, не слышали ужасного рева ящеров и разочарованного массового воя, издаваемого полчищами темных сил…
Постепенно издалека стал пробиваться звон колоколов, потом ударил оглушающий гром и повалил кающуюся пару на землю...
Придя в себя, Хана первым услышал невероятный грохот, как будто громовые раскаты приближались к ним. Он привстал на колени и огляделся.
Из подъехавшего гусеничного "ДТ-75 М", заглушив движок, в открытую дверцу выглянул тракторист в кепке и светло-серой рубахе. Молодой парень с мускулистыми загорелыми руками, на правой татуировка – якорь с обрывком цепи, оглядел их сверху и от души облаял. – Слышь вы, любвеобильные, такую мать, али сеновала не нашли? Чего на поле-то вцепились друг в друга, неужто, так невтерпеж! А может под траки захотелось угодить?
Но, вглядевшись повнимательней в поднимавшуюся с колен пару, понял – не тот случай! Увидел пожилую заплаканную женщину в одеянии, которое явно было трофеем ограбления ближайшего огородного пугала, с распущенными седыми волосами, изможденным от переживаний лицом, но с просветленным взглядом! Увидел парня лет тридцати, жилистого, но изгвазданного и измазанного до невозможности какой-то сажей, но тоже с ясными блестящими глазами человека, скинувшего с себя непосильное бремя.
Поняв ошибку и пробормотав извинения, бывший флотский опять запустил свой агрегат и поехал дальше. При этом он искренне удивлялся близорукости и разгильдяйству санитаров из дома для психически нестабильных людей. А также живучести закоснелого утверждения о «великой замазутности» сельских трактористов. Посмотрели бы на эту пару, переменили бы такое идиотское мнение, салаку в маринаде им вместо компота!
Тем временем, оглядевшись, родственники с удивлением обнаружили вокруг себя безлюдное поле. На зеленой стороне пела какая-то пичуга, колыхались в такт ветра поздние полевые цветы, кипела обычная луговая жизнь, а за их спинами простиралась серо-коричневая пустынная целина, на которую вдалеке выехал тот самый трактор, таща за собой какие-то сельскохозяйственные приспособления.
– Пойдемте отсюда, Елена Олеговна, у меня дома «Мартини» в баре стоит!
Та согласно кивнула и с превеликой благодарностью уцепилась за согнутую крендельком руку Германа Валерьяновича. Потихоньку плетущаяся пара через некоторое время исчезла из зоны видимости трудяги тракториста.
Тот так и не понял, что за странные это были посетители здешних мест, очень напоминавшие собой пару пациентов, сбежавших из «дома скорби и печали».
Маргиналы! Те еще особи! Мешают, понимаешь, ему, честному землепашцу, работать.
Утомившись гадать и больше не сомневаясь, он сделал простой и безошибочный вывод: нечего тут околачиваться всяким-разным, когда идут полевые работы, гальюн им вместо камбуза!
А на следующее год здесь, на этом поле, будет ветер играть всходами, дождь будет их поить, солнце согревать, земля силу давать. Так было раньше и так будет всегда! Надо только верить!
XXII
Стоял зимний морозный вечер. Изредка поднимался колючий ветерок, сухой снег вихрился над сугробами и опять стихал. Сегодня полнолуние, на дворе стоял Йоль – Праздник зимы и почитания предков. Это был день зимнего солнцестояния, торжество Великой Тьмы, самый короткий день в году. Людей на улице практически не было, попрятались все по теплым норкам, да это и понятно – холодно, поздно, темно.
Мимо большущего камня по аллее брела женщина, поскрипывал снег под ногами, клубился при дыхании пар. Сегодня у нее не было желания смотреть любимую передачу или просто пораньше лечь спать. Она была на пенсии, но со старушками из своего дома отношений не поддерживала, летними вечерами на лавке с ними не сидела, не сплетничала. В своем городе ей давно никто не звонил, поэтому от линейного телефона за ненадобностью она отказалась, а в сотовом был забит один номер, но он молчал. Вот только именно сегодня особенно остро хотелось ей услышать голос родного и близкого человека. Но он не звонил, а ее что-то останавливало нажать кнопку вызова. Одинокой путнице очень хотелось, чтобы он вспомнил про нее, и она с удовольствием пообщалась бы с ним. Почему-то сейчас было особенно тоскливо на душе, но звонить сама не решалась, боялась показаться назойливой.
Внезапно у нее возникло непреодолимое желание убежать от тоски, прогуляться по аллее Камня в этот морозный вечер.
Женщина машинально брела по скрипучему снегу и вспоминала: вот здесь встретилась с «Черной» и рассказала о накипевшем на сердце, плакала и надеялась.
Грустная слеза, сначала горячая, потом холодная, покатилась по щеке. Она сидела на лавке и, не отрываясь, смотрела на луну, молилась. Молилась про себя, только губы шевелились, невнятно произнося слова. Если бы она могла повернуть время вспять, она бы поступила по-другому. Да, ее сын сейчас бы сидел в тюрьме, но она бы его не потеряла, она бы его дождалась.
Со стороны неподвижный силуэт женщины напоминал застывшую огромную лесную сову. Проезжавший по дороге полицейский «Уазик» на повороте случайно зацепил
ее лучом зажженных фар, осветил запрокинутое белое лицо, блестящие глаза, устремленные на луну, но уже ничего не видевшие. В ту ночь милицейский патруль спас незнакомую пожилую женщину, замерзавшую на пустынной улице, на аллее отчаяния, на скамье душевных страданий.
~
Климу не спалось. Под вечер сморило на пару часов перед включенным телевизором,
но вдвое громче заорала реклама, и он, недовольный, невольно выплыл из дремоты. Вот уже полночь, а у него сна ни в одном глазу.
Пробовал читать, но поймал себя на бессмысленности этого занятия – безрезультатно полчаса таращился на одну страницу, хоть бы чего уяснил. Отложил книгу, сыграл пару шахматных партий с компьютером, обе проиграл, так как играл без интереса.
Видя такое дело, поднажали и ребята Пыхало. Остатки деморализованных защитников Подковы, матерясь и охая, стали ускользать с поля боя, им на сегодня хватило вдоволь.
Кто-то, распугав уток, через озеро вплавь, кто-то, подцепив товарища с трещиной в ребре на плечо, поковылял прочь. Победители их не трогали, перед ними стояла другая задача –
найти Фрезу.
Сеча еще не закончилась, кто-то еще кипел яростью в последние минуты схватки, а Клим и Вратарь тем временем устремились к конкретному сараю. Вел Вратарь, он уверенно ориентировался в этом лабиринте хаотично стоявших домов, сараев, гаражей. У неприметного сарая им преградили дорогу сразу трое караульщиков. Младшего Митроху Клим просто смел с пути, недолго думая закинул в крапиву, и все дела! Но двухметровый Хмеля? А коренастый Бычекс? Этих так просто не сметешь и не закинешь. Тем не менее, Клим, не колеблясь ни секунды, бросился на вставшего на пути Бычекса, и покатились они в ту же крапиву, вновь сбив младшего Митроху, едва поднявшегося на ноги. Тот только возмущенно вякнуть успел, снова исчезнув в бурьяне. Вратарь же не спеша подошел к Хмеле почти вплотную, внимательно осмотрел детинушку, подождал, когда тот широко размахнется и, поднырнув вплотную сбоку под руку, только подтолкнул маховую силу в нужном направлении. Хмеля приложился об землю матушку качественно, со всей душой! С минуту в голове у него шумело, а в глазах бегали звездочки, когда это прошло, он с удивлением обнаружил себя грамотно связанным. Климу не повезло, после всех кувырков Бычекс оказался сверху и этим воспользовался вовсю, молотя противника, что было ду?ри. К счастью, продолжалось это недолго, на очередном замахе одна рука вдруг замерла в воздухе и оказалась примотанной к шее. Более нелепой позы Бычекс не успел принять, ибо, уловив паузу, резким боковым справа Клим свалил его. Вратарь тут же подхватил незадачливого спарринг-партнера и примотал вторую руку к первой, после чего напарники бросились выбивать дверь в сарай.
Освобожденная из плена Фреза вылетела оттуда злая, словно рой потревоженных шершней. Стремительно миновав спасителей и связанных пленников, она с ходу залепила оплеуху Митрохе-младшему, который, на свою беду, только что вылез из такого знакомого бурьяна. При этом она вложила в удар все накопленные в неволе эмоции! Оплеуха получилась знатной, невезучий Митроха опять улетел в «гостеприимную» крапиву и там затих.
~
Хана поймал себя на мысли, что улыбается, он с удовольствием вспоминал, как потом, собравшись на своей площадке у реки, они подлечивали раны, делились впечатлениями, радовались победе, пили пиво.
Подтянулись городские с Рукопашником во главе, со своими гитаристами и девчонками присоседился Шурка-Углан. Получилась добрая молодежная тусовка почти в сотню человек.
Практичные сельские, разведя несколько костров, пекли картошку, благо, местные на квадроцикле с прицепом привезли несколько мешков, с хлебозавода прислали десятка три буханок и свежеиспеченных духмяных караваев, нашлась и соль.
Хана и Пыхало с перевязанными ранами нежились у костра. Согретые его теплом все с удовольствием пили пиво, пели песни под гитару, чумазые от золы, обжигаясь, ели печеную картошку, усталые, но счастливые. Дуче, опустошенный от пережитых волнений, сидел на стволе поваленного дерева с бутылкой пива и тоже пел. Лафет с Фрезой куда-то исчезли, им многое надо было сказать друг другу.
Остальная команда и сам Бул были тут же, они также дружно отдыхали. Утром на гостеприимной площадке начались прощания, все прошло спокойно, по-доброму.
Для Ханы это было, пожалуй, единственным приятным воспоминанием за последние годы. К сожалению, таких светлых моментов в его жизни больше не было.
Он помнил искреннее уважение к нему, исходившее от всех парней и девчонок на площадке. А симпатичная медсестричка, которая обрабатывала его порезы? Он тогда осмелился ее за талию обнять, а она ничего, только улыбнулась, еще потом вволю нацеловались. Жаль, потом с ней не встречался, хотя номер ее телефона в памяти засел прочно.
Хана улыбался. Он с удовольствием окунулся с головой в эти воспоминания, они на короткое время принесли ему приятное забытье, оградили от настоящего!
Очнувшись, вернулся в действительность и тотчас почувствовал боль, ту душевную, от которой сбежал, но не добежал, видимо, до границы, за которой та боль заканчивается.
Казалось ему, что стоявшие напротив него на светлой стороне бывшие товарищи смотрят на него скорее с сочувствием, нежели с укором. Его замутило, стало трудно дышать, опять ворохнулся в груди острозубый якорек, бередя душу и кровоточа.
Он стоял подобно сомнамбуле, едва соображая. Но надо было срочно что-то решать! Он уже не хотел биться с людьми, стоявшими по ту сторону невидимой стены, и не хотел находиться в одних рядах с подкованными, кабанообразными и прочими похожими на них существами.
Издалека послышались гортанные команды, заскрежетали и залязгали доспехами и оружием темные бойцы, готовясь к сече, драконы и завры стали раздуваться, накапливая
в себе свирепость…
Это было чудовищно нелепо, но Хана отчетливо услыхал женский голос, он доносился издалека, был негромким и кого-то звал.
Вдоль невидимого барьера со стороны света шла женщина, бесстрашно глядя на сонм бесчисленнного и беспощадного воинства Черной Эф, на этот океан черных шлемов, поблескивающих сталью копий и мечей. Не пугали ее ни ящеры, ни ужасные пиявозмеи, ни драконьи языки пламени. С обеих сторон на нее смотрели тысячи глаз, но никто не пытался окликнуть или объяснить ей, где она находится! Все смотрели и молчали, как бы признавая ее право на это хождение по полю, где вот-вот разразится битва, в которой погибнет неисчислимое количество ратников, и неизвестно, когда она закончится.
Тем временем эта, видимо, блаженная приблизилась настолько, что Хана отчетливо стал слышать ее голос, и хотя не сразу, но понял, что она кого-то зовет. Наконец, скинув с себя оцепенение, он снял шлем и уже явственно услыхал свое имя. Вскоре женщина, поравнявшись, увидела его и остановилась. Ну, конечно! Только у него есть ненормальные родственники, только они гуляют по полям сражений, да не после этих самых сражений, а до начала оных. Елена Олеговна собственной персоной явились. Родственница, надо отметить, выглядела не очень – волосы распущены, с плеч свисает какое-то рубище, ноги босые, в глазах слезы и тоска вселенская. Она безбоязненно приложила ладони к невидимой границе, разделяющей свет и тьму, позвала.
– Герман Валерьянович, подойди, пожалуйста! Наконец-то я тебя нашла, Герман!
При звуке ее голоса он вздрогнул, такие же просящие нотки отчаяния звучали, когда она просила за сына своего Антоху. Тот, стоя неподалеку, тоже слышал зов матери, но только ниже опустил голову и не тронулся с места.
Хана нерешительно сделал несколько шагов из строя ей навстречу. Тогда он не устоял, и вся жизнь перевернулась на другой бок, но сейчас только выслушает ее и все! Что бы она ни сказала, он – скала, глухая неприступная скала. Черствый, засухаристый, как горбушка прошлогоднего хлеба, равнодушный Отмеченный! Тем не менее, подошел почти вплотную, глянул вопросительн…
– Герман, прости меня, если сможешь! Погубила я твою душу и свою! И с места этого не сойду, пока не простишь!
– Елена Олеговна, уходите скорей отсюда, бой тут намечается! Вернее, какой бой, битва ужасная, много жертв и горя будет!
– Что мне ваш бой, Герман! Мне за другое страшно! Страшно, что не простишь ты меня! Уговорила тебя, запутала, сына спасала! Глаза не видели, уши не слышали, не соображала, что творю, разум отказал! Нельзя было этого делать, прости ты меня! Ради матери своей прости!
Бедная женщина обессилено опустилась на колени, бормоча слова прощения. Надломилось что-то в душе Ханы, перевернулось, до черноты в глазах пронзила боль острая и сладкая. Брызнули слезы облегчения, затуманивая все вокруг, и он тоже упал на колени, приложил ладони к ее ладоням, чувствуя, как истончается от их тепла незримая стена отчуждения!
Наконец соприкоснулись их ладони, обнялись они, стоя на коленях, и просили друг
у друга прощения! Молились каждый на свой лад, веря и надеясь на прощение за все содеянное ими, за мысли и поступки неблаговидные. Соприкоснулись не только ладонями, но и душами слились в одно целое! Жгло их одинаково нестерпимо, одинаково стоически переносили они обжигающую боль и каялись, черпали силу друг в друге и надеялись.
И вот закончились слезы, и пришло облегчение. Рука Германа сама нащупала кожаную тесьму, рванула, что было сил! Сверкнул яростным блеском оберег, падая на землю, и задрожало все кругом в свирепом буйстве! Только не замечали они поднявшегося вокруг вихря, не видели молний, раскалывающих небо, не слышали ужасного рева ящеров и разочарованного массового воя, издаваемого полчищами темных сил…
Постепенно издалека стал пробиваться звон колоколов, потом ударил оглушающий гром и повалил кающуюся пару на землю...
Придя в себя, Хана первым услышал невероятный грохот, как будто громовые раскаты приближались к ним. Он привстал на колени и огляделся.
Из подъехавшего гусеничного "ДТ-75 М", заглушив движок, в открытую дверцу выглянул тракторист в кепке и светло-серой рубахе. Молодой парень с мускулистыми загорелыми руками, на правой татуировка – якорь с обрывком цепи, оглядел их сверху и от души облаял. – Слышь вы, любвеобильные, такую мать, али сеновала не нашли? Чего на поле-то вцепились друг в друга, неужто, так невтерпеж! А может под траки захотелось угодить?
Но, вглядевшись повнимательней в поднимавшуюся с колен пару, понял – не тот случай! Увидел пожилую заплаканную женщину в одеянии, которое явно было трофеем ограбления ближайшего огородного пугала, с распущенными седыми волосами, изможденным от переживаний лицом, но с просветленным взглядом! Увидел парня лет тридцати, жилистого, но изгвазданного и измазанного до невозможности какой-то сажей, но тоже с ясными блестящими глазами человека, скинувшего с себя непосильное бремя.
Поняв ошибку и пробормотав извинения, бывший флотский опять запустил свой агрегат и поехал дальше. При этом он искренне удивлялся близорукости и разгильдяйству санитаров из дома для психически нестабильных людей. А также живучести закоснелого утверждения о «великой замазутности» сельских трактористов. Посмотрели бы на эту пару, переменили бы такое идиотское мнение, салаку в маринаде им вместо компота!
Тем временем, оглядевшись, родственники с удивлением обнаружили вокруг себя безлюдное поле. На зеленой стороне пела какая-то пичуга, колыхались в такт ветра поздние полевые цветы, кипела обычная луговая жизнь, а за их спинами простиралась серо-коричневая пустынная целина, на которую вдалеке выехал тот самый трактор, таща за собой какие-то сельскохозяйственные приспособления.
– Пойдемте отсюда, Елена Олеговна, у меня дома «Мартини» в баре стоит!
Та согласно кивнула и с превеликой благодарностью уцепилась за согнутую крендельком руку Германа Валерьяновича. Потихоньку плетущаяся пара через некоторое время исчезла из зоны видимости трудяги тракториста.
Тот так и не понял, что за странные это были посетители здешних мест, очень напоминавшие собой пару пациентов, сбежавших из «дома скорби и печали».
Маргиналы! Те еще особи! Мешают, понимаешь, ему, честному землепашцу, работать.
Утомившись гадать и больше не сомневаясь, он сделал простой и безошибочный вывод: нечего тут околачиваться всяким-разным, когда идут полевые работы, гальюн им вместо камбуза!
А на следующее год здесь, на этом поле, будет ветер играть всходами, дождь будет их поить, солнце согревать, земля силу давать. Так было раньше и так будет всегда! Надо только верить!
XXII
Стоял зимний морозный вечер. Изредка поднимался колючий ветерок, сухой снег вихрился над сугробами и опять стихал. Сегодня полнолуние, на дворе стоял Йоль – Праздник зимы и почитания предков. Это был день зимнего солнцестояния, торжество Великой Тьмы, самый короткий день в году. Людей на улице практически не было, попрятались все по теплым норкам, да это и понятно – холодно, поздно, темно.
Мимо большущего камня по аллее брела женщина, поскрипывал снег под ногами, клубился при дыхании пар. Сегодня у нее не было желания смотреть любимую передачу или просто пораньше лечь спать. Она была на пенсии, но со старушками из своего дома отношений не поддерживала, летними вечерами на лавке с ними не сидела, не сплетничала. В своем городе ей давно никто не звонил, поэтому от линейного телефона за ненадобностью она отказалась, а в сотовом был забит один номер, но он молчал. Вот только именно сегодня особенно остро хотелось ей услышать голос родного и близкого человека. Но он не звонил, а ее что-то останавливало нажать кнопку вызова. Одинокой путнице очень хотелось, чтобы он вспомнил про нее, и она с удовольствием пообщалась бы с ним. Почему-то сейчас было особенно тоскливо на душе, но звонить сама не решалась, боялась показаться назойливой.
Внезапно у нее возникло непреодолимое желание убежать от тоски, прогуляться по аллее Камня в этот морозный вечер.
Женщина машинально брела по скрипучему снегу и вспоминала: вот здесь встретилась с «Черной» и рассказала о накипевшем на сердце, плакала и надеялась.
Грустная слеза, сначала горячая, потом холодная, покатилась по щеке. Она сидела на лавке и, не отрываясь, смотрела на луну, молилась. Молилась про себя, только губы шевелились, невнятно произнося слова. Если бы она могла повернуть время вспять, она бы поступила по-другому. Да, ее сын сейчас бы сидел в тюрьме, но она бы его не потеряла, она бы его дождалась.
Со стороны неподвижный силуэт женщины напоминал застывшую огромную лесную сову. Проезжавший по дороге полицейский «Уазик» на повороте случайно зацепил
ее лучом зажженных фар, осветил запрокинутое белое лицо, блестящие глаза, устремленные на луну, но уже ничего не видевшие. В ту ночь милицейский патруль спас незнакомую пожилую женщину, замерзавшую на пустынной улице, на аллее отчаяния, на скамье душевных страданий.
~
Климу не спалось. Под вечер сморило на пару часов перед включенным телевизором,
но вдвое громче заорала реклама, и он, недовольный, невольно выплыл из дремоты. Вот уже полночь, а у него сна ни в одном глазу.
Пробовал читать, но поймал себя на бессмысленности этого занятия – безрезультатно полчаса таращился на одну страницу, хоть бы чего уяснил. Отложил книгу, сыграл пару шахматных партий с компьютером, обе проиграл, так как играл без интереса.
