Он-то всё знал, а может, и не всё, он ушёл тогда, может быть, думает, что Лелий сумел-таки изнасиловать её, поэтому и скрывает она, есть у неё причина на эту тайну.
Кому она теперь расскажет это? Кто поверит ей?.. Марций этот, вот, считает, что она специально выпила яд, чтобы вытравить ненужный плод... Да если бы она хотела, она бы сделала это уже давно, тем более, что и случай был, он бы ничего не узнал, так и жил бы в неведении...
Но, может, так лучше...
«Ты всё за всех рассчитал, одну меня не спросил, а всё вышло не по-твоему, хоть в этом и нет моей вины. И мне жаль, что так получилось. Я понимаю, что не смогла бы жить с тобой, но и ребёнка этого, несчастного, я терять не хотела, видят боги».
Она стала потихоньку прочёсывать волосы, а Марций начал поспешно собираться уходить, Гай помогал ему, а Ацилия, хоть и хотела глянуть на него в форме, головы так и не подняла. Он и так стоял у неё перед глазами в памяти, красивый, строгий, только восхищаться. Не выдержала, выпрямилась, прямо подняла голову, смотря широко открытыми глазами. Этот взгляд нельзя было не заметить, но Марций только коротко приказал Гаю:
– Шлем подай!
И в этот момент их взгляды скрестились, и Ацилия аж плечами поникла, каким холодным, обжигающим был взгляд его тёмных глаз. Он никогда так ещё не смотрел на неё, с таким вот выражением. Ацилия попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой, жалкой.
Марций обратился к ней:
– Ты так и будешь в этом ходить?
Ацилия обомлела, опустив голову, глянула на себя, одна нога выше колена открыта, не говоря уже про плечи, верх груди; подтянула ногу к себе, закрывая её краем одеяла, губы дрогнули:
– У меня нет ничего другого...
– Господин! - Как удар по лицу, как пощёчина.
Ацилия аж дёрнулась, вскидывая голову, встретила его глаза, повторила:
– У меня нет ничего другого, господин...
– Найди! Ты вполне самостоятельная, знаешь, где что взять, найти, достать – учить не надо!
– Господин? – Гай вмешался, подавая шлем, и получил остаток от взгляда на Ацилию. Но Марций шлем взял и вышел.
Ацилия некоторое время сидела замерев, как после незаслуженного удара, смотрела в одну точку, чувствовала, как дрожат губы и подбородок. За что? За что он так, и так резко? За что?..
Закрыла лицо ладонями, скрывая слёзы, Гай утешал её, прижав к себе голову, гладил старческими руками по волосам.
– Почему? Гай? Почему он так?
– Всё хорошо... Всё будет хорошо...
А что ещё он мог сказать ей? Что не жди больше милостей? Привыкай?.. Так она и сама это поняла...
– Гай? – Она подняла лицо к нему, стирала слёзы пальцами. – Где туника моя? Моя стола?
– Я выбросить её хотел... она грязная, да и господин Цест порезал её тогда...
– Отдай мне, я постираю... У меня нет ничего другого...
– Я посмотрю среди старых, найду что-нибудь.
– Не надо... Я сама справлюсь...
– Ладно. – Согласился старик.
Ацилия поджала губы. Она не сломится, она не сдастся ему, и если он так хочет, она сделает.
К обеду, всё переделав, Ацилия взялась за стирку.
– Может быть, я? – предложил Гай.
– Нет! - отрезала решительно. – Я сама!
Она сидела на земле прямо на пятках, стирала на улице при солнечном свете в деревянном корыте. Толкнула тунику в воду, тут же ставшую розовой, а потом и красной.
Боги! Сколько крови она потеряла!
И от этого слабость во всём, ноги не держат, жизни больше нет, и желания жить – тоже!
Это он... Это её ребёнок вот так уходил...
Она рыдала, стирая, и даже не могла вытереть свои слёзы и, чем больше стирала, тем больше плакала и слабела ещё сильнее с каждой минутой. Вовремя появился Гай, буквально на себе унёс в постель, пообещав прополоскать и развешать.
Ацилия долго лежала, глядя в потолок. Слёз уже не было.
Она всё, всё потеряла, за что ещё могла держаться. Остался только Рим, иллюзия... Она никому, никому здесь больше не нужна; почему она в самом деле, как он сказал тогда, не умерла вслед за своим ребёнком? Почему и для чего она вообще ещё живёт?..
Молчала, в отчаянии кусая губы.
Это всё Лелий, будь он проклят...
Отвернулась, закрывая глаза. Она поняла одно – она возненавидела розовый цвет.
* * *
Весь следующий день Ацилия занималась шитьём. Чтобы добраться до неё, господин Цест разрезал столу по длине и по одному рукаву. Теперь всё это надо было аккуратно собрать снова и зашить по возможности незаметно. Когда Ацилия закончила, иглу забрал Гай, оказывается, ему тоже надо было починить несколько старых туник господина. Ацилия же пока переоделась в свою новую одежду. Розовая стола, это он когда-то дарил ей её, когда узнал об этом ребёнке. Он вообще тогда был совсем не таким, проявлял заботу, делал подарки, оказывал знаки внимания, даже подушку свою к ней перетащил, а теперь...
Ацилия вздохнула. Что она могла поделать? Он изменился, стал незнакомым, холодным и резким, демонстративно не замечал, не разговаривал...
Ну ты же ничего, ничего не знаешь! Как ты можешь так вести себя? Как ты можешь позволять себе такое отношение ко мне? За что?
Она опустила голову, разглаживая руками тунику. Нормально получилось, шов проходил сбоку, а на плече – вообще не видно. Ну ладно. Подвязала пояс, простой, тканевый.
Теперь-то он не будет к ней придираться.
Предложила Гаю помочь, но тот отмахнулся – отдыхай! Ацилия опять занялась своими волосами.
Через время пришёл господин, окинул рабов быстрым взглядом, начал раздеваться. Гай бросился помогать ему, но тот не принял помощи, бросил:
– Работай... – Снял шлем, извернувшись, растягивал ремни кирасы, снимал через голову. – Что так долго? – спросил, не глядя на Гая. – Я же тебе ещё утром сказал, зашить...
– Да руки не доходили, столько дел... – начал оправдываться Гай, но Ацилия перебила его:
– Это я заняла иглу! Я шила! Если бы я знала, я бы не стала.
Марций только вопросительно приподнял бровь, усмехнулся пренебрежительно:
– Оно и понятно, раб раба всегда покрывает. – Ацилия при этих словах аж вспыхнула, поджимая губы. – Что-то смотрю я, вы со стариком в последнее время съякшались, что-то скрываете, наверное... Вы смотрите у меня. – Предупредил холодно, и глаза у Ацилии распахнулись ещё больше. Она прошептала:
– Что-то вы не так поняли... – добавила, спохватившись: – господин... Никто ничего не затевает, вам показалось...
– Я предупредил. – Отвернулся, присаживаясь на трипод. – Если не успеваешь, вот, – дёрнул подбородком в сторону Ацилии, – подключай, пусть помогает по хозяйству. Шить умеет – пусть сама тогда шьёт. Помоги мне, – приказал, глядя на неё. Ацилия растерялась, в ответ глядя на него, приказал шнуровку на сапогах развязать, чего не приказывал ей делать уже довольно давно. Поднялась осторожно, шагнула к нему, собирая волосы в жгут и в узел, чтобы не мешали, и всё под его пристальным взглядом. – Быстрее!
– Сейчас, господин... – прошептала, скривившись от боли, опустилась перед ним на колени, начала распутывать ремни на солдатских сапогах.
Узлы за день сильно затянулись, поддавались плохо, да ещё и пальцы от слабости и волнения дрожали. Возилась долго, пока с грехом пополам распутала один. Марций смотрел на неё сверху, всю видел, с головы до ног, тунику розовую, выбившиеся пряди волос на висках, дрожащие руки.
Сама во всём виновата. А как ты хотела? Жить и ничего не делать? Ну уж нет! Сама выбрала для себя, никто тебя не принуждал... Я заставлю тебя пожалеть о том, что сделала... Пожалеешь, сама пожалеешь... Да поздно будет... Если думаешь, что задобришь и нового родишь – ошибаешься! Больше и пальцем не коснусь... Противно аж смотреть на тебя, больную и жалкую. Сама себя на это обрекла...
– Ну что так долго? – От нетерпения стукнул подошвой об пол, рабыня аж руки отдёрнула, подняла глаза:
– Извините, господин... Не могу...
Марций склонился сам, ворча под нос:
– Ни на что ты не годная! Ничему не научилась! Ничего делать не умеешь. Другим людям руки даны, посмотришь, что только ими не вытворяют, и режут, и пилят, и шьют, такое делают, а ты? Самое элементарное сделать не можешь. На что они тебе вообще даны? Смотреть жалко...
Ацилия слушала его отрывистый резкий голос, опустив голову, стиснув кулаки, кусала губы.
– Зато не всякий на флейте играть умеет... – Упрямо подняла взгляд к нему на лицо.
Марций засмеялся, откинувшись назад.
– Да уж, конечно, за всю свою жизнь ты многому научилась, даже на флейте играть. У тебя даже на флейте – игра! Работать ты, как не умела, так и не умеешь. Только играешь... Играешь в жизнь, людьми играешь...
– Неправда! – Ацилия резко поднялась, и от этого движения её замутило, перед глазами потемнело, и чтобы не упасть, она опёрлась Марцию о колено, склонилась, претерпевая приступ тошноты и головокружения. Деканус молча смотрел на неё снизу, с трипода, и ничего не говорил.
Ацилия опомнилась и убрала руку, смотрела огромными глазами с бледного лица, хрипло дышала, воздуха почему-то не хватало, прошептала:
– Извините... господин...
Марций усмехнулся:
– Боги наказывают подобных женщин за самовольство, за то, что вмешиваются в естественный ход вещей... болезнями, страданиями, унижением...
Ацилия смотрела на него сбоку, скосив глаза, прошептала:
– Каких это, подобных женщин, господин?
– Таких, как ты, что убивают своих детей, жестоких и думающих только о себе. Вот и ты сейчас страдаешь.
– Откуда вы знаете, от чего я страдаю? – Она уже прямо глядела ему в лицо. – Вы видите только то, что видите... Вам доступны только физические мои муки, моя боль, но вы же ничего не знаете из того, что я чувствую, что у меня на душе, может быть, там мне ещё больнее. Вы же не знаете, вы ничего не знаете, и, самое страшное, не хотите знать. Вам стало вдруг всё безразлично, вы сделали поспешные выводы и успокоились. Никого и ничего не хотите слушать, только самого себя, а ещё говорите, что я думаю только о себе... Вам ли меня обвинять?
– Ты? – Он резко поднялся, глядя теперь на неё с высоты своего роста. – Знаешь, что?
– Что? – Ацилия бесстрашно подняла глаза, а у самой губы дрожали. – Что, господин?
– К чему теперь все эти слова? Прошлого всё равно не вернуть... – Лицо бесстрастное, только губы дрожат, выговаривая все эти слова, ничего не значащие. – Ты сейчас оправдываешься, говоришь о своих страданиях, о себе, снова и снова о себе, ты всё время думаешь только о себе, только об одной себе. Мне аж противно слушать тебя. - Лицо его презрительно скривилось. – Да, и что ждать ещё можно от дочери патриция, который и сам-то думал только о себе одном...
– Неправда! – Ацилия аж качнулась на ногах. – Как вы смеете говорить так о моём отце, вы даже не знали его...
– Эгоист твой отец, иначе почему он не вывез из Нуманции даже своих детей? Убил сына, а тебя сделал моей рабыней?
– Он не мог!
– Всё он мог. Он должен был знать, чем закончится этот мятеж. Наш легион вышел из-под Рима ещё год назад, думаешь, никто в Нуманции этого не знал? – Усмехнулся. – Он – эгоист и вырастил эгоистку... Я ещё не знаю, каким был твой брат, может, там ещё похлеще... – Снова усмехнулся.
– Как вы можете? – Ацилия устало прикрыла глаза. – Вы так и плюёте ядом... Хотите плохо сделать мне, а для этого не гнушаетесь и памятью уже мёртвых, между прочим, дорогих мне людей... Хорошая тактика у вас, тактика труса и подлеца.
Он с силой сжал её за локти, Ацилия аж голову запрокинула от боли, смотрела на него так, только губы распахнулись, обнажив полоску зубов. Марций говорил ей в лицо, ещё сильнее стискивая пальцы:
– Ты – мастерица выводить людей, а меня – особенно. Я знаю, чего ты добиваешься, ждёшь, что разозлюсь и выгоню тебя, а ты отправишься в свой Рим. Ты и его убила только для этого... А что тебе терять? Подумаешь! Главное породу свою сохранить, ты за любого готова, старого и лысого, главное, чтоб побогаче, чтоб знатнее был... Вот от таких ты готова рожать... Да?
– Дурак вы... – выдохнула ему в лицо.
Марций толкнул её от себя, брезгливо, одними пальцами, хотя хотелось ударить. Девчонка, слабая на ногах, упала на бок и на локоть, но снизу глядела, испепеляя. Марций усмехнулся:
– Да о чём с тобой вообще разговаривать? Ты разве понимаешь язык нормальных людей?
К Ацилии подбежал Гай, стал помогать ей подниматься, но Марций остановил его резко:
– Гай! Иди работай!
Старик растерялся, но он ещё не привык нарушать приказов, это девчонка эта могла быть способна на это, но не он.
– Всё хорошо, Гай... – прошептала, поднимаясь. Встретила глаза Марция, упрямо поджала губы. – Хорошо толкать больного, можно ноги вытирать, всё равно не сможет ответить, хорошо на рабов руки поднимать, всё равно сдачи не дадут...
– Я тебе не Овидий, я тебя и здоровую силой брал.
– Хоть есть, чем похвалиться перед пьяными дружками, правда? – Усмехнулась зло.
– Забываешься, – процедил сквозь зубы.
– А мне уже всё равно, после того, что пережила, всё безразлично... Что вы сделаете? Выпороть прикажете? – Усмехнулась снова.
Осторожно, еле-еле передвигая ноги, добралась до трипода и села, опустив голову, хрипло дышала, перед глазами плыло, от слабости руки дрожали.
– Гай, позови Цеста! – громко приказал Марций, и Ацилия дёрнулась от звука его голоса, хотела запротестовать, но сил не было, помолчала, потом с трудом прошептала, глядя на Марка исподлобья:
– Пусть яда растолчет... доделать недоделанное... – Усмехнулась хрипло, прикрывая глаза. – Вы бы только вздохнули облегчённо...
Марций молча смотрел на неё, больную, слабую, маленькую, с закрывающимися от усталости глазами, волосы рассыпались по спине, плечам, нервные пальцы сминали в кулак подол туники. Куда тебе? Тебе же ещё лежать и лежать, а ты ещё в споры лезешь, разглагольствуешь, храбришься...
Ничто тебя не меняет... Упрямая до глупости.
Появился Цест, сразу же набросился.
– Вы что тут? Марций? Что ты делаешь с ней? Ты что, с ума сошёл? Я разве разрешал? Почему она ходит? Вы что тут все... – Добрался до Ацилии, потрогал лоб прохладной ладонью, подержал за руку, слушая пульс, поглядел в глаза, держа за подбородок. – Ну вот, доигрались... Жар... Что мне с вами делать? Марций, ну ты-то здоровый, как бык, ты-то должен соображать... Вставай! – Подхватил Ацилию на руки, благо за эти дни она стала совсем лёгкой, унёс на постель, крикнул оттуда: – Где твой Гай? Принеси воды!
Всё это время Марций стоял, не шелохнувшись, просто смотрел на Цеста и всё. Пошёл за водой. Цест да ей попить, намочил ладони, протёр лицо, лоб, мокрой тряпкой протёр руки, шею, верх груди.
– Она же уже ничего не соображает, ты посмотри на неё...
– Всё она соображает, ты бы слышал её, что она мне выговаривает, и трус я, и подлец, и дурак, оказывается...
– Ну-у, – протянул Цест. – Ей виднее...
– Таких рабов у меня ещё не было. Это ж надо, а!
– Ладно, не сердись. Она больная, говорит, что в голову взбредёт, её вообще слушать нельзя... Ей отдыхать надо, лежать, кормить получше... Слабая ещё, а вы тут с ней, похоже, споры ведёте, кто прав, кто виноват... Оставь ты её в покое, пусть вылечится, а там и нового родите, дело-то нехитрое, что ж там...
Кому она теперь расскажет это? Кто поверит ей?.. Марций этот, вот, считает, что она специально выпила яд, чтобы вытравить ненужный плод... Да если бы она хотела, она бы сделала это уже давно, тем более, что и случай был, он бы ничего не узнал, так и жил бы в неведении...
Но, может, так лучше...
«Ты всё за всех рассчитал, одну меня не спросил, а всё вышло не по-твоему, хоть в этом и нет моей вины. И мне жаль, что так получилось. Я понимаю, что не смогла бы жить с тобой, но и ребёнка этого, несчастного, я терять не хотела, видят боги».
Она стала потихоньку прочёсывать волосы, а Марций начал поспешно собираться уходить, Гай помогал ему, а Ацилия, хоть и хотела глянуть на него в форме, головы так и не подняла. Он и так стоял у неё перед глазами в памяти, красивый, строгий, только восхищаться. Не выдержала, выпрямилась, прямо подняла голову, смотря широко открытыми глазами. Этот взгляд нельзя было не заметить, но Марций только коротко приказал Гаю:
– Шлем подай!
И в этот момент их взгляды скрестились, и Ацилия аж плечами поникла, каким холодным, обжигающим был взгляд его тёмных глаз. Он никогда так ещё не смотрел на неё, с таким вот выражением. Ацилия попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой, жалкой.
Марций обратился к ней:
– Ты так и будешь в этом ходить?
Ацилия обомлела, опустив голову, глянула на себя, одна нога выше колена открыта, не говоря уже про плечи, верх груди; подтянула ногу к себе, закрывая её краем одеяла, губы дрогнули:
– У меня нет ничего другого...
– Господин! - Как удар по лицу, как пощёчина.
Ацилия аж дёрнулась, вскидывая голову, встретила его глаза, повторила:
– У меня нет ничего другого, господин...
– Найди! Ты вполне самостоятельная, знаешь, где что взять, найти, достать – учить не надо!
– Господин? – Гай вмешался, подавая шлем, и получил остаток от взгляда на Ацилию. Но Марций шлем взял и вышел.
Ацилия некоторое время сидела замерев, как после незаслуженного удара, смотрела в одну точку, чувствовала, как дрожат губы и подбородок. За что? За что он так, и так резко? За что?..
Закрыла лицо ладонями, скрывая слёзы, Гай утешал её, прижав к себе голову, гладил старческими руками по волосам.
– Почему? Гай? Почему он так?
– Всё хорошо... Всё будет хорошо...
А что ещё он мог сказать ей? Что не жди больше милостей? Привыкай?.. Так она и сама это поняла...
– Гай? – Она подняла лицо к нему, стирала слёзы пальцами. – Где туника моя? Моя стола?
– Я выбросить её хотел... она грязная, да и господин Цест порезал её тогда...
– Отдай мне, я постираю... У меня нет ничего другого...
– Я посмотрю среди старых, найду что-нибудь.
– Не надо... Я сама справлюсь...
– Ладно. – Согласился старик.
Ацилия поджала губы. Она не сломится, она не сдастся ему, и если он так хочет, она сделает.
К обеду, всё переделав, Ацилия взялась за стирку.
– Может быть, я? – предложил Гай.
– Нет! - отрезала решительно. – Я сама!
Она сидела на земле прямо на пятках, стирала на улице при солнечном свете в деревянном корыте. Толкнула тунику в воду, тут же ставшую розовой, а потом и красной.
Боги! Сколько крови она потеряла!
И от этого слабость во всём, ноги не держат, жизни больше нет, и желания жить – тоже!
Это он... Это её ребёнок вот так уходил...
Она рыдала, стирая, и даже не могла вытереть свои слёзы и, чем больше стирала, тем больше плакала и слабела ещё сильнее с каждой минутой. Вовремя появился Гай, буквально на себе унёс в постель, пообещав прополоскать и развешать.
Ацилия долго лежала, глядя в потолок. Слёз уже не было.
Она всё, всё потеряла, за что ещё могла держаться. Остался только Рим, иллюзия... Она никому, никому здесь больше не нужна; почему она в самом деле, как он сказал тогда, не умерла вслед за своим ребёнком? Почему и для чего она вообще ещё живёт?..
Молчала, в отчаянии кусая губы.
Это всё Лелий, будь он проклят...
Отвернулась, закрывая глаза. Она поняла одно – она возненавидела розовый цвет.
* * *
Весь следующий день Ацилия занималась шитьём. Чтобы добраться до неё, господин Цест разрезал столу по длине и по одному рукаву. Теперь всё это надо было аккуратно собрать снова и зашить по возможности незаметно. Когда Ацилия закончила, иглу забрал Гай, оказывается, ему тоже надо было починить несколько старых туник господина. Ацилия же пока переоделась в свою новую одежду. Розовая стола, это он когда-то дарил ей её, когда узнал об этом ребёнке. Он вообще тогда был совсем не таким, проявлял заботу, делал подарки, оказывал знаки внимания, даже подушку свою к ней перетащил, а теперь...
Ацилия вздохнула. Что она могла поделать? Он изменился, стал незнакомым, холодным и резким, демонстративно не замечал, не разговаривал...
Ну ты же ничего, ничего не знаешь! Как ты можешь так вести себя? Как ты можешь позволять себе такое отношение ко мне? За что?
Она опустила голову, разглаживая руками тунику. Нормально получилось, шов проходил сбоку, а на плече – вообще не видно. Ну ладно. Подвязала пояс, простой, тканевый.
Теперь-то он не будет к ней придираться.
Предложила Гаю помочь, но тот отмахнулся – отдыхай! Ацилия опять занялась своими волосами.
Через время пришёл господин, окинул рабов быстрым взглядом, начал раздеваться. Гай бросился помогать ему, но тот не принял помощи, бросил:
– Работай... – Снял шлем, извернувшись, растягивал ремни кирасы, снимал через голову. – Что так долго? – спросил, не глядя на Гая. – Я же тебе ещё утром сказал, зашить...
– Да руки не доходили, столько дел... – начал оправдываться Гай, но Ацилия перебила его:
– Это я заняла иглу! Я шила! Если бы я знала, я бы не стала.
Марций только вопросительно приподнял бровь, усмехнулся пренебрежительно:
– Оно и понятно, раб раба всегда покрывает. – Ацилия при этих словах аж вспыхнула, поджимая губы. – Что-то смотрю я, вы со стариком в последнее время съякшались, что-то скрываете, наверное... Вы смотрите у меня. – Предупредил холодно, и глаза у Ацилии распахнулись ещё больше. Она прошептала:
– Что-то вы не так поняли... – добавила, спохватившись: – господин... Никто ничего не затевает, вам показалось...
– Я предупредил. – Отвернулся, присаживаясь на трипод. – Если не успеваешь, вот, – дёрнул подбородком в сторону Ацилии, – подключай, пусть помогает по хозяйству. Шить умеет – пусть сама тогда шьёт. Помоги мне, – приказал, глядя на неё. Ацилия растерялась, в ответ глядя на него, приказал шнуровку на сапогах развязать, чего не приказывал ей делать уже довольно давно. Поднялась осторожно, шагнула к нему, собирая волосы в жгут и в узел, чтобы не мешали, и всё под его пристальным взглядом. – Быстрее!
– Сейчас, господин... – прошептала, скривившись от боли, опустилась перед ним на колени, начала распутывать ремни на солдатских сапогах.
Узлы за день сильно затянулись, поддавались плохо, да ещё и пальцы от слабости и волнения дрожали. Возилась долго, пока с грехом пополам распутала один. Марций смотрел на неё сверху, всю видел, с головы до ног, тунику розовую, выбившиеся пряди волос на висках, дрожащие руки.
Сама во всём виновата. А как ты хотела? Жить и ничего не делать? Ну уж нет! Сама выбрала для себя, никто тебя не принуждал... Я заставлю тебя пожалеть о том, что сделала... Пожалеешь, сама пожалеешь... Да поздно будет... Если думаешь, что задобришь и нового родишь – ошибаешься! Больше и пальцем не коснусь... Противно аж смотреть на тебя, больную и жалкую. Сама себя на это обрекла...
– Ну что так долго? – От нетерпения стукнул подошвой об пол, рабыня аж руки отдёрнула, подняла глаза:
– Извините, господин... Не могу...
Марций склонился сам, ворча под нос:
– Ни на что ты не годная! Ничему не научилась! Ничего делать не умеешь. Другим людям руки даны, посмотришь, что только ими не вытворяют, и режут, и пилят, и шьют, такое делают, а ты? Самое элементарное сделать не можешь. На что они тебе вообще даны? Смотреть жалко...
Ацилия слушала его отрывистый резкий голос, опустив голову, стиснув кулаки, кусала губы.
– Зато не всякий на флейте играть умеет... – Упрямо подняла взгляд к нему на лицо.
Марций засмеялся, откинувшись назад.
– Да уж, конечно, за всю свою жизнь ты многому научилась, даже на флейте играть. У тебя даже на флейте – игра! Работать ты, как не умела, так и не умеешь. Только играешь... Играешь в жизнь, людьми играешь...
– Неправда! – Ацилия резко поднялась, и от этого движения её замутило, перед глазами потемнело, и чтобы не упасть, она опёрлась Марцию о колено, склонилась, претерпевая приступ тошноты и головокружения. Деканус молча смотрел на неё снизу, с трипода, и ничего не говорил.
Ацилия опомнилась и убрала руку, смотрела огромными глазами с бледного лица, хрипло дышала, воздуха почему-то не хватало, прошептала:
– Извините... господин...
Марций усмехнулся:
– Боги наказывают подобных женщин за самовольство, за то, что вмешиваются в естественный ход вещей... болезнями, страданиями, унижением...
Ацилия смотрела на него сбоку, скосив глаза, прошептала:
– Каких это, подобных женщин, господин?
– Таких, как ты, что убивают своих детей, жестоких и думающих только о себе. Вот и ты сейчас страдаешь.
– Откуда вы знаете, от чего я страдаю? – Она уже прямо глядела ему в лицо. – Вы видите только то, что видите... Вам доступны только физические мои муки, моя боль, но вы же ничего не знаете из того, что я чувствую, что у меня на душе, может быть, там мне ещё больнее. Вы же не знаете, вы ничего не знаете, и, самое страшное, не хотите знать. Вам стало вдруг всё безразлично, вы сделали поспешные выводы и успокоились. Никого и ничего не хотите слушать, только самого себя, а ещё говорите, что я думаю только о себе... Вам ли меня обвинять?
– Ты? – Он резко поднялся, глядя теперь на неё с высоты своего роста. – Знаешь, что?
– Что? – Ацилия бесстрашно подняла глаза, а у самой губы дрожали. – Что, господин?
– К чему теперь все эти слова? Прошлого всё равно не вернуть... – Лицо бесстрастное, только губы дрожат, выговаривая все эти слова, ничего не значащие. – Ты сейчас оправдываешься, говоришь о своих страданиях, о себе, снова и снова о себе, ты всё время думаешь только о себе, только об одной себе. Мне аж противно слушать тебя. - Лицо его презрительно скривилось. – Да, и что ждать ещё можно от дочери патриция, который и сам-то думал только о себе одном...
– Неправда! – Ацилия аж качнулась на ногах. – Как вы смеете говорить так о моём отце, вы даже не знали его...
– Эгоист твой отец, иначе почему он не вывез из Нуманции даже своих детей? Убил сына, а тебя сделал моей рабыней?
– Он не мог!
– Всё он мог. Он должен был знать, чем закончится этот мятеж. Наш легион вышел из-под Рима ещё год назад, думаешь, никто в Нуманции этого не знал? – Усмехнулся. – Он – эгоист и вырастил эгоистку... Я ещё не знаю, каким был твой брат, может, там ещё похлеще... – Снова усмехнулся.
– Как вы можете? – Ацилия устало прикрыла глаза. – Вы так и плюёте ядом... Хотите плохо сделать мне, а для этого не гнушаетесь и памятью уже мёртвых, между прочим, дорогих мне людей... Хорошая тактика у вас, тактика труса и подлеца.
Он с силой сжал её за локти, Ацилия аж голову запрокинула от боли, смотрела на него так, только губы распахнулись, обнажив полоску зубов. Марций говорил ей в лицо, ещё сильнее стискивая пальцы:
– Ты – мастерица выводить людей, а меня – особенно. Я знаю, чего ты добиваешься, ждёшь, что разозлюсь и выгоню тебя, а ты отправишься в свой Рим. Ты и его убила только для этого... А что тебе терять? Подумаешь! Главное породу свою сохранить, ты за любого готова, старого и лысого, главное, чтоб побогаче, чтоб знатнее был... Вот от таких ты готова рожать... Да?
– Дурак вы... – выдохнула ему в лицо.
Марций толкнул её от себя, брезгливо, одними пальцами, хотя хотелось ударить. Девчонка, слабая на ногах, упала на бок и на локоть, но снизу глядела, испепеляя. Марций усмехнулся:
– Да о чём с тобой вообще разговаривать? Ты разве понимаешь язык нормальных людей?
К Ацилии подбежал Гай, стал помогать ей подниматься, но Марций остановил его резко:
– Гай! Иди работай!
Старик растерялся, но он ещё не привык нарушать приказов, это девчонка эта могла быть способна на это, но не он.
– Всё хорошо, Гай... – прошептала, поднимаясь. Встретила глаза Марция, упрямо поджала губы. – Хорошо толкать больного, можно ноги вытирать, всё равно не сможет ответить, хорошо на рабов руки поднимать, всё равно сдачи не дадут...
– Я тебе не Овидий, я тебя и здоровую силой брал.
– Хоть есть, чем похвалиться перед пьяными дружками, правда? – Усмехнулась зло.
– Забываешься, – процедил сквозь зубы.
– А мне уже всё равно, после того, что пережила, всё безразлично... Что вы сделаете? Выпороть прикажете? – Усмехнулась снова.
Осторожно, еле-еле передвигая ноги, добралась до трипода и села, опустив голову, хрипло дышала, перед глазами плыло, от слабости руки дрожали.
– Гай, позови Цеста! – громко приказал Марций, и Ацилия дёрнулась от звука его голоса, хотела запротестовать, но сил не было, помолчала, потом с трудом прошептала, глядя на Марка исподлобья:
– Пусть яда растолчет... доделать недоделанное... – Усмехнулась хрипло, прикрывая глаза. – Вы бы только вздохнули облегчённо...
Марций молча смотрел на неё, больную, слабую, маленькую, с закрывающимися от усталости глазами, волосы рассыпались по спине, плечам, нервные пальцы сминали в кулак подол туники. Куда тебе? Тебе же ещё лежать и лежать, а ты ещё в споры лезешь, разглагольствуешь, храбришься...
Ничто тебя не меняет... Упрямая до глупости.
Появился Цест, сразу же набросился.
– Вы что тут? Марций? Что ты делаешь с ней? Ты что, с ума сошёл? Я разве разрешал? Почему она ходит? Вы что тут все... – Добрался до Ацилии, потрогал лоб прохладной ладонью, подержал за руку, слушая пульс, поглядел в глаза, держа за подбородок. – Ну вот, доигрались... Жар... Что мне с вами делать? Марций, ну ты-то здоровый, как бык, ты-то должен соображать... Вставай! – Подхватил Ацилию на руки, благо за эти дни она стала совсем лёгкой, унёс на постель, крикнул оттуда: – Где твой Гай? Принеси воды!
Всё это время Марций стоял, не шелохнувшись, просто смотрел на Цеста и всё. Пошёл за водой. Цест да ей попить, намочил ладони, протёр лицо, лоб, мокрой тряпкой протёр руки, шею, верх груди.
– Она же уже ничего не соображает, ты посмотри на неё...
– Всё она соображает, ты бы слышал её, что она мне выговаривает, и трус я, и подлец, и дурак, оказывается...
– Ну-у, – протянул Цест. – Ей виднее...
– Таких рабов у меня ещё не было. Это ж надо, а!
– Ладно, не сердись. Она больная, говорит, что в голову взбредёт, её вообще слушать нельзя... Ей отдыхать надо, лежать, кормить получше... Слабая ещё, а вы тут с ней, похоже, споры ведёте, кто прав, кто виноват... Оставь ты её в покое, пусть вылечится, а там и нового родите, дело-то нехитрое, что ж там...
