Марций нахмурился:
– Зачем? Чтоб опять вот так? – Дёрнул подбородком в сторону лежащей рабыни.
– Убедишь, что ничего в этом страшного нет, пусть рожает, здоровая, сильная, у неё ещё их будет...
– Я уже убеждал – не помогает.
– Плохо, значит, убеждал, раз не убедил. Если бы доверяла тебе...
И тут рабыня перебила его горячим шёпотом, заметалась на подушке головой, бредила в жаре:
– Не надо... Прошу вас... Пожалуйста... Не надо...
– Ну вот. – Цест ещё раз обтёр её лицо влажной тряпкой. – И после всего этого ты ещё хочешь согласия и понимания?
Марций нахмурился. Она так и осталась ему чужой, несмотря на всё, а ведь он действительно хотел бы жить с ней, как с женой, а не как с рабыней. Но волка сколько ни корми...
Вздохнул. Глянул на врача сверху.
– Где там твой раб, я его за кипятком послал?
– Не знаю. Я вообще понятия не имею, где мои рабы, и чем они занимаются.
Вышел, рывком отдёрнув штору.
– Нас скоро отправят, – заговорил полушёпотом центурион Фарсий, информация была ещё закрытая, но многие и так уже догадывались о том, что это будет скоро. – Дай бог-Юпитер, декаду ещё, пока все соберутся, пока приказы разошлют, лагерь свернуть это тебе не одну палатку скрутить... – Усмехнулся.
– И куда? – Марций в последнее время был хмурым, и причина была другу его известна.
– Наверное, под Рим, откуда выходили...
– М-м-м... – Без особого восторга.
– Знаешь, что сказать тебе хотел? В отряд разведчиков не хватает людей, погибло у них трое, я на совете предложил твою кандидатуру. – Марций перевёл на него глаза с вопросительным выражением. – Ты же разведчиком был, помнишь?
– Ну! Четыре года назад...
– Ну вот видишь! Если тебя поставят в разведку, пойдёте первыми, если хорошо себя покажешь, можешь стать центурионом. Опять. – Но Марций промолчал и на это. – Пересмотри свои вещи, всё ненужное продай, оно тебе в дороге, как кандалы будет, ещё утащит кто...
– Да нечего мне продавать!
– А девчонка твоя? Она разве дойдёт? Ты сам подумай, болеет, да и не сможешь ты её в дороге караулить, мало ли что...
Марций думал, сощурив глаза.
– Я не продам её... Дойдёт. В обозах идут небыстро, пойдёт с женщинами, с Гаем, ребятам из десятка своего поручу присматривать... Дойдёт. Она сильная. Упрямая.
– Не пойму тебя, что ты к ней привязался?
Марций перевёл на него глаза, ответ стоял в них и был более, чем понятен.
– Ладно-ладно, не сердись. Уже поздно. Иди к себе. Мне посты проверять, а ты иди... – Хлопнул Марка по плечу.
Сторожевые костры горели ярко, и отблески их расцвечивали лица, плескались в зрачках. Весь лагерь спал, кроме постовых и дежурных, да собаки лаяли где-то вдалеке.
Марций вернулся к себе, сбросил плащ, снял сандалии. Гай спал у входа, рабыня – у себя. Он тихо подошёл и отодвинул штору, вглядываясь в полумрак. Она спала на боку, прижав одну руку к губам тыльной стороной кисти. Бледность лица подчёркивали тёмные волосы. Она ещё болела.
Он вернулся в атриум, сел за стол, закрыл лицо ладонями, уперев руки локтями в столешницу. Он мучился, тосковал, вспоминая прошлое, то, что сумел пережить, что она дала ему, те ночи, проведённые вместе, её улыбки и мягкая испуганная неумелость в руках. Она искренне отзывалась на ласки, испуганно смотрела в глаза, встречая его напор. Его девочка... Он восхищался ею, она сумела разбудить в нём то, что не сумела ни одна.
Как же теперь относиться к ней? Как себя вести? Он вспомнил, как при последней ссоре она чуть не потеряла сознание, потому что он был груб с ней, он даже толкнул её, а ведь хотел ударить.
Потом, когда злость и раздражение прошли, когда слышал, как Цест возится с ней, он понял вдруг, что вёл себя, как последняя сволочь. Да, она предала его, она оскорбила его, но ведь всё то, прошлое, было! И сердце щемит от боли и тоски, что ошибся, что доверился, но не сможет он возненавидеть её. Не сможет больше делать ей так больно, как сделал в прошлый раз. Даже она сама назвала его подлецом... Что отца вспомнил, брата...
Он не будет искать для неё изысканных наказаний, он просто перестанет её замечать, будет относиться, как к простой рабыне, не будет делать что-то специально. Как к Гаю... Дал работу – сделай! Не сделал – получи, что заслужил!..
Он хрипло вздохнул, положив голову на согнутый локоть, рассматривал узоры дерева на столе.
Он был опрометчив, когда привязался к ней. Он не должен был, но сейчас уже не изменишься... А может, и правда просто продать её? Забыть? Вычеркнуть из памяти?
Нет... Он не сможет... Не станет...
Она ведь этого и хочет. Да и что будет потом с ней, к кому она попадёт? Куда?
Снова вздохнул, прикрывая глаза.
Она просто предала его, предала его чувства, его надежды, но он справится, он сумеет выдержать это, и чувства к ней выжжет калёным железом. Просто на один шрам станет больше...
* * *
Ацилия проснулась под утро, встала попить воды и резко остановилась, шагнув за штору, поражённая увиденным – Марций спал за столом, уронив голову на руки. Что это с ним? Места своего нет? Благо подушку и одеяло он уже забрал, сразу забрал... Или отвык спать один?.. Ацилия усмехнулась, вспоминая, как до ЭТОГО Марций перебрался к ней. Да и изменился он за эти дни, как Ацилия потеряла ребёнка, обиделся на неё, жил этой обидой теперь. Злился. Да и внешне изменился. Молчаливый, задумчивый, рассеянный какой-то, по два-три дня не брился, иногда дома не ночевал, всё что-то ворчал на Гая недовольно по всяким пустякам.
Неужели всё это и на него так подействовало? Неужели он и в самом деле имел планы на этого ребёнка, на неё? Значит, всё же желал сделать её своей женой? Как говорил?
Если так, то и ему сейчас нелегче, тем более, если он считает, что Ацилия убила этого ребёнка, приняв яд. Сейчас он её во всём винит, и даже, наверное, ненавидит, раз так поступает, грубит и толкается.
Но ведь он не даёт, не даёт её даже рта открыть! И, конечно же, не поверит, если она всё расскажет... Он всё уже решил, и выводы сделал по-своему, никого не будет слушать...
Ацилия вздохнула.
Марций вдруг дёрнулся, просыпаясь, резко выпрямился за столом, шарахнувшись назад: не узнал, где находится. Но потом опомнился, стал тереть лицо ладонями, запустил пальцы в волосы, провёл до затылка, прогибаясь спиной, лопатками, локтями.
Ацилия наблюдала за ним, не шелохнувшись.
Он поднялся на ноги, обернулся и вздрогнул, заметив её, нахмурился, спросив:
– Ты?..
– Вы чего это, за столом-то, постели что ли нет? – спросила Ацилия мягко, стараясь не обидеть тоном голоса, глядела в лицо. Марций усмехнулся, потёр лоб ладонью.
– Не знаю... Что-то со мной...
– Разве так отдохнёшь? Ведь всё тело болеть будет. – Ацилия прошла к ведру с водой, пила, отвернувшись спиной, скосила глаза, переводя их на серебряный браслет на запястье. Отдать надо... Дарил ведь его будущему ребёнку... Убрала ковш и также, не оборачиваясь, стянула с руки украшение, только потом повернулась, шагнула решительно. – Вот, возьмите... Это ваше.
– Что? – Марций нахмурился, глядя на её протянутую руку.
– Вы дарили, помните? Дарили... – осеклась вдруг, – ему... ребёнку... Ему не пригодится больше... Ох-х-х... – вздохнула, разом вспоминая всё: боль, разочарование, потерю, внутреннее горе... – Заберите...
– Я не возьму, оставь себе... На память, – отмахнулся, улыбнувшись, словно и не было никаких обид, и Ацилия явно увидела ямочку на его подбородке... Рука с браслетом задрожала.
– Почему? Вы ведь дарили не мне... Я не могу взять.
– Я не буду его забирать. – Глядел прямо в глаза. – Я дарил не ему, тогда я дарил его тебе, и для тебя я покупал его... Оставь на память...
Ацилия растерялась, опуская руку, спросила:
– Не возьмёте?
Повёл головой, отвечая:
– Нет! Если не хочешь... от меня, можешь выбросить, я не обижусь...
Глаза Ацилии расширились от удивления:
– Зачем – «выбросить»? Вы что? Я оставлю... На память о вас...
Марций усмехнулся и, развернувшись, ушёл к себе. Не заругался, не обидел её, даже не придрался, хотя это была возможность, просто – ушёл. Что это? Ацилия поджала губы. Или это ещё одна форма его отношений к ней? Странно. Осторожно натянула браслет на запястье, смотря куда-то в сторону, в пространство.
* * *
Прошло три дня. Ацилия уже готовилась ко сну, разбирала постель, но ещё не раздевалась, услышала шум в атриуме палатки и замерла. Возня, потом голоса.
– Ой, Марций, дай мне попить! – Смешок. Это был женский голос, заставивший Ацилию напрячься, всё это время она была единственной женщиной в этом помещении. – Ты замучил меня... А-а-х... – выдохнула с улыбкой, даже Ацилия её услышала.
– Что ты будешь пить? – Марций.
Теперь уж она нахмурилась. Что это он делает? Женщину – сюда? Он никогда так раньше не поступал, что же теперь? Обида его так велика, что ему стало всё безразлично? А может, он делает это, чтобы обидеть её? Взаимно оскорбляет?
– Вино! Сегодня я пью только вино... У тебя есть вино?
– Конечно...
Сейчас он достанет свои последние запасы. Что за люди, эти мужчины, при виде женщины готовы на всё, храбрятся и хвалятся... Неслышно вздохнула.
Через момент незнакомка спросила:
– Марций, я слышала, у тебя есть красивая рабыня. Покажи мне её, так ли она хороша, как все о ней говорят? Может, преувеличивают? – Усмехнулась.
Двум женщинам под одной крышей не бывать, они могут быть лишь родственницами, иначе – соперницами.
– Ацилия? Иди сюда! – громко позвал Марций, и она вздрогнула от неожиданности. Прятаться смысла не было, да и любопытно было поглядеть, кто там такая. Ацилия вышла, мягко убрав руками шторы, остановилась посреди комнаты.
– Звали меня, господин? - Смотрела только на него, хотя и чувствовала на себе пристальный взгляд полуприщуренных глаз, внимательных и любопытных.
Это Лидия. Авия как-то рассказывала про неё. Муж её был старшим офицером, она, говорят, сильно любила его, так, что всегда и везде следовала за ним по всем гарнизонам, но его убили несколько лет назад. Она сильно горевала, а потом словно сорвалась, пустилась во все тяжкие, стала элитной волчицей при легионе, заводя романы с офицерами, гостями легиона, комендантами проходных крепостей. Не всякий мог купить её любовь, она сама делала выбор, выбирая по каким-то своим критериям. Женщины ненавидели её, потому что, верно, завидовали её молодости, красоте, богатству, ухоженности, украшениям...
Уж кого-кого, а Лидию-то Ацилия меньше всего ожидала увидеть здесь, вместе с Марцием. Бедный деканус, чем он мог привлечь её?
Дёрнула тонкими тёмными бровями, улыбнулась, говоря:
– Ничего рабыня, симпатичная, но... По-моему, перехвалили... Хм... – хмыкнула, поправляя золотую серёжку.
Ацилия перевела глаза, но продолжала оставаться спокойной. Лидия сидела за столом, левая кисть у лица, пальцами правой крутила на столешнице пустой кубок. Марций сидел на триподе в стороне от стола, смотрел на Ацилию спокойно, словно думал о чём-то.
– Мужчины всегда переоценивают женщин. Говорят одно, а на деле выходит по-другому.
Ацилия усмехнулась, размыкая губы:
– Вам меня не покупать, будьте спокойны. – Перевела взгляд на Марция. – Всё? Я могу идти, господин?
Но ответила Лидия:
– Она у тебя дерзкая, Марций! Она прямо просит порки... Ты только посмотри!.. – Передёрнула плечами. – Как там ты называешь её? Я забыла...
– Я Ацилия, госпожа... – напомнила сама.
Лидия вскинула брови, повторила имя, пробуя его на вкус, усмехнулась:
– Странное имя для рабыни, необычное... Прямо по роду сенатора Ацилия. Но дерзкая, если бы ты была моей рабыней...
– Я не ваша рабыня! Хвала Юпитеру... – Ацилия перебила в обычной своей манере, и Марций нахмурился, зная о ней, борющийся с ней всеми силами.
– Что за наглость! – Обернулась Лидия. – Марций, почему ты не воспитываешь её манерам? Ужас!
– Иди к себе, Ацилия... – приказал он негромко, беззлобно. Ацилия развернулась уходить.
– Я слышала, она умеет играть на флейте. Это правда? Я хочу послушать. Пусть сыграет что-нибудь.
Ацилия замерла, стоя спиной, чувствуя, как напрягаются мышцы лопаток, шеи.
– Ацилия, сыграй что-нибудь нам, – попросил – именно, попросил, а не приказал! – Марций, может, только поэтому она сломилась и согласно кивнула головой.
Ушла, вернулась с флейтой, но остановилась сразу же у шторы, как вышла. Приложила к губам, чувствуя еле заметную приятную боль в пальцах, согнутых на аккордах, она давно уже не играла, ещё ДО в последний раз...
Играла то, что хорошо знала, что разучивала ещё в детстве, играла часто гостям отца, маленькая, весёлая шуточная мелодия, которая не оставляла людей равнодушными. Многие, наверное, слышали её сейчас по соседним палаткам и удивлялись. Лишь Лидия равнодушно выгнула губы:
– Ничего особенного, в Риме я слушала и не такое.
Но Ацилия глядела лишь в лицо Марция, лишь его реакция сейчас была важна для неё, а он снисходительно улыбался, глядя в профиль гостьи привередливой. Ацилия осмелела вдруг, заговорила:
– И ещё... Я сама сочинила... когда тоскливо мне было, когда потеряла свою семью... – Прошла и села на свободный трипод, прилаживая флейту, не дала опомниться, остановить. Заиграла опять.
Совсем другой была эта её мелодия. Грустная до щемящей боли в сердце, когда, кажется, душа разрывается от горя и тоски, от прошлого горестного, пережитого каждым в своей жизни. Ацилия играла, смотрела в сторону, мимо всех, никого не замечая, и, когда закончила вдруг на высокой ноте, Лидия уронила на стол пустой кубок, и молча смотрела, как брызнули последние капли вина.
Ацилия поднялась уходить, шепнула:
– Всё...
– Подожди! – Остановила её гостья, вскинув глаза, склонилась боком и вниз, потянулась рукой, унизанной браслетами, до лодыжки правой ноги, поставленной на носок. – У меня ремешок сандалии перекрутился, ногу натёр, перевяжи! – Приказала, глядя в глаза.
Ацилия растерялась, рассматривая её тонкое красивое лицо с огромными тёмными глазами, подкрашенными сурьмой. Марций молчал, не протестуя, и Ацилия поджала губы, пряча флейту за пояс. Хорошо! Если она так хочет...
Опустилась на колени, спина ещё болела, пришлось пересесть на корточки, подняла подол тонкой шерстяной столы небесно-голубого цвета, да, такая стоит. Ремешок сандалии и в самом деле был завязан неровно, но вряд ли он смог бы натереть ногу. Это был всего лишь повод... Ацилия всё же перевязала сандалию как надо и рывком затянула узел, госпожа аж качнулась назад.
– Теперь всё? – Ацилия смотрела на неё снизу, прямо, без малейшего раболепия во взгляде, это могло вывести любого, а уж Лидию-то в первую очередь. Она вскинула голову высокомерно, скривила губы, оторвала вдруг ногу от пола, упёрлась ею Ацилии в грудь и толкнула от себя, опрокидывая непокорную рабыню навзничь.
– Паршивка... – процедила медленно сквозь зубы.
Марций поднялся на ноги, глядя сверху. Ацилия ненавидящим взглядом смотрела на обидчицу, пока поднималась с пола, закусила губу, переживая боль в спине. Выдохнула:
– Зачем? Чтоб опять вот так? – Дёрнул подбородком в сторону лежащей рабыни.
– Убедишь, что ничего в этом страшного нет, пусть рожает, здоровая, сильная, у неё ещё их будет...
– Я уже убеждал – не помогает.
– Плохо, значит, убеждал, раз не убедил. Если бы доверяла тебе...
И тут рабыня перебила его горячим шёпотом, заметалась на подушке головой, бредила в жаре:
– Не надо... Прошу вас... Пожалуйста... Не надо...
– Ну вот. – Цест ещё раз обтёр её лицо влажной тряпкой. – И после всего этого ты ещё хочешь согласия и понимания?
Марций нахмурился. Она так и осталась ему чужой, несмотря на всё, а ведь он действительно хотел бы жить с ней, как с женой, а не как с рабыней. Но волка сколько ни корми...
Вздохнул. Глянул на врача сверху.
– Где там твой раб, я его за кипятком послал?
– Не знаю. Я вообще понятия не имею, где мои рабы, и чем они занимаются.
Вышел, рывком отдёрнув штору.
Глава 23
– Нас скоро отправят, – заговорил полушёпотом центурион Фарсий, информация была ещё закрытая, но многие и так уже догадывались о том, что это будет скоро. – Дай бог-Юпитер, декаду ещё, пока все соберутся, пока приказы разошлют, лагерь свернуть это тебе не одну палатку скрутить... – Усмехнулся.
– И куда? – Марций в последнее время был хмурым, и причина была другу его известна.
– Наверное, под Рим, откуда выходили...
– М-м-м... – Без особого восторга.
– Знаешь, что сказать тебе хотел? В отряд разведчиков не хватает людей, погибло у них трое, я на совете предложил твою кандидатуру. – Марций перевёл на него глаза с вопросительным выражением. – Ты же разведчиком был, помнишь?
– Ну! Четыре года назад...
– Ну вот видишь! Если тебя поставят в разведку, пойдёте первыми, если хорошо себя покажешь, можешь стать центурионом. Опять. – Но Марций промолчал и на это. – Пересмотри свои вещи, всё ненужное продай, оно тебе в дороге, как кандалы будет, ещё утащит кто...
– Да нечего мне продавать!
– А девчонка твоя? Она разве дойдёт? Ты сам подумай, болеет, да и не сможешь ты её в дороге караулить, мало ли что...
Марций думал, сощурив глаза.
– Я не продам её... Дойдёт. В обозах идут небыстро, пойдёт с женщинами, с Гаем, ребятам из десятка своего поручу присматривать... Дойдёт. Она сильная. Упрямая.
– Не пойму тебя, что ты к ней привязался?
Марций перевёл на него глаза, ответ стоял в них и был более, чем понятен.
– Ладно-ладно, не сердись. Уже поздно. Иди к себе. Мне посты проверять, а ты иди... – Хлопнул Марка по плечу.
Сторожевые костры горели ярко, и отблески их расцвечивали лица, плескались в зрачках. Весь лагерь спал, кроме постовых и дежурных, да собаки лаяли где-то вдалеке.
Марций вернулся к себе, сбросил плащ, снял сандалии. Гай спал у входа, рабыня – у себя. Он тихо подошёл и отодвинул штору, вглядываясь в полумрак. Она спала на боку, прижав одну руку к губам тыльной стороной кисти. Бледность лица подчёркивали тёмные волосы. Она ещё болела.
Он вернулся в атриум, сел за стол, закрыл лицо ладонями, уперев руки локтями в столешницу. Он мучился, тосковал, вспоминая прошлое, то, что сумел пережить, что она дала ему, те ночи, проведённые вместе, её улыбки и мягкая испуганная неумелость в руках. Она искренне отзывалась на ласки, испуганно смотрела в глаза, встречая его напор. Его девочка... Он восхищался ею, она сумела разбудить в нём то, что не сумела ни одна.
Как же теперь относиться к ней? Как себя вести? Он вспомнил, как при последней ссоре она чуть не потеряла сознание, потому что он был груб с ней, он даже толкнул её, а ведь хотел ударить.
Потом, когда злость и раздражение прошли, когда слышал, как Цест возится с ней, он понял вдруг, что вёл себя, как последняя сволочь. Да, она предала его, она оскорбила его, но ведь всё то, прошлое, было! И сердце щемит от боли и тоски, что ошибся, что доверился, но не сможет он возненавидеть её. Не сможет больше делать ей так больно, как сделал в прошлый раз. Даже она сама назвала его подлецом... Что отца вспомнил, брата...
Он не будет искать для неё изысканных наказаний, он просто перестанет её замечать, будет относиться, как к простой рабыне, не будет делать что-то специально. Как к Гаю... Дал работу – сделай! Не сделал – получи, что заслужил!..
Он хрипло вздохнул, положив голову на согнутый локоть, рассматривал узоры дерева на столе.
Он был опрометчив, когда привязался к ней. Он не должен был, но сейчас уже не изменишься... А может, и правда просто продать её? Забыть? Вычеркнуть из памяти?
Нет... Он не сможет... Не станет...
Она ведь этого и хочет. Да и что будет потом с ней, к кому она попадёт? Куда?
Снова вздохнул, прикрывая глаза.
Она просто предала его, предала его чувства, его надежды, но он справится, он сумеет выдержать это, и чувства к ней выжжет калёным железом. Просто на один шрам станет больше...
* * *
Ацилия проснулась под утро, встала попить воды и резко остановилась, шагнув за штору, поражённая увиденным – Марций спал за столом, уронив голову на руки. Что это с ним? Места своего нет? Благо подушку и одеяло он уже забрал, сразу забрал... Или отвык спать один?.. Ацилия усмехнулась, вспоминая, как до ЭТОГО Марций перебрался к ней. Да и изменился он за эти дни, как Ацилия потеряла ребёнка, обиделся на неё, жил этой обидой теперь. Злился. Да и внешне изменился. Молчаливый, задумчивый, рассеянный какой-то, по два-три дня не брился, иногда дома не ночевал, всё что-то ворчал на Гая недовольно по всяким пустякам.
Неужели всё это и на него так подействовало? Неужели он и в самом деле имел планы на этого ребёнка, на неё? Значит, всё же желал сделать её своей женой? Как говорил?
Если так, то и ему сейчас нелегче, тем более, если он считает, что Ацилия убила этого ребёнка, приняв яд. Сейчас он её во всём винит, и даже, наверное, ненавидит, раз так поступает, грубит и толкается.
Но ведь он не даёт, не даёт её даже рта открыть! И, конечно же, не поверит, если она всё расскажет... Он всё уже решил, и выводы сделал по-своему, никого не будет слушать...
Ацилия вздохнула.
Марций вдруг дёрнулся, просыпаясь, резко выпрямился за столом, шарахнувшись назад: не узнал, где находится. Но потом опомнился, стал тереть лицо ладонями, запустил пальцы в волосы, провёл до затылка, прогибаясь спиной, лопатками, локтями.
Ацилия наблюдала за ним, не шелохнувшись.
Он поднялся на ноги, обернулся и вздрогнул, заметив её, нахмурился, спросив:
– Ты?..
– Вы чего это, за столом-то, постели что ли нет? – спросила Ацилия мягко, стараясь не обидеть тоном голоса, глядела в лицо. Марций усмехнулся, потёр лоб ладонью.
– Не знаю... Что-то со мной...
– Разве так отдохнёшь? Ведь всё тело болеть будет. – Ацилия прошла к ведру с водой, пила, отвернувшись спиной, скосила глаза, переводя их на серебряный браслет на запястье. Отдать надо... Дарил ведь его будущему ребёнку... Убрала ковш и также, не оборачиваясь, стянула с руки украшение, только потом повернулась, шагнула решительно. – Вот, возьмите... Это ваше.
– Что? – Марций нахмурился, глядя на её протянутую руку.
– Вы дарили, помните? Дарили... – осеклась вдруг, – ему... ребёнку... Ему не пригодится больше... Ох-х-х... – вздохнула, разом вспоминая всё: боль, разочарование, потерю, внутреннее горе... – Заберите...
– Я не возьму, оставь себе... На память, – отмахнулся, улыбнувшись, словно и не было никаких обид, и Ацилия явно увидела ямочку на его подбородке... Рука с браслетом задрожала.
– Почему? Вы ведь дарили не мне... Я не могу взять.
– Я не буду его забирать. – Глядел прямо в глаза. – Я дарил не ему, тогда я дарил его тебе, и для тебя я покупал его... Оставь на память...
Ацилия растерялась, опуская руку, спросила:
– Не возьмёте?
Повёл головой, отвечая:
– Нет! Если не хочешь... от меня, можешь выбросить, я не обижусь...
Глаза Ацилии расширились от удивления:
– Зачем – «выбросить»? Вы что? Я оставлю... На память о вас...
Марций усмехнулся и, развернувшись, ушёл к себе. Не заругался, не обидел её, даже не придрался, хотя это была возможность, просто – ушёл. Что это? Ацилия поджала губы. Или это ещё одна форма его отношений к ней? Странно. Осторожно натянула браслет на запястье, смотря куда-то в сторону, в пространство.
* * *
Глава 24
Прошло три дня. Ацилия уже готовилась ко сну, разбирала постель, но ещё не раздевалась, услышала шум в атриуме палатки и замерла. Возня, потом голоса.
– Ой, Марций, дай мне попить! – Смешок. Это был женский голос, заставивший Ацилию напрячься, всё это время она была единственной женщиной в этом помещении. – Ты замучил меня... А-а-х... – выдохнула с улыбкой, даже Ацилия её услышала.
– Что ты будешь пить? – Марций.
Теперь уж она нахмурилась. Что это он делает? Женщину – сюда? Он никогда так раньше не поступал, что же теперь? Обида его так велика, что ему стало всё безразлично? А может, он делает это, чтобы обидеть её? Взаимно оскорбляет?
– Вино! Сегодня я пью только вино... У тебя есть вино?
– Конечно...
Сейчас он достанет свои последние запасы. Что за люди, эти мужчины, при виде женщины готовы на всё, храбрятся и хвалятся... Неслышно вздохнула.
Через момент незнакомка спросила:
– Марций, я слышала, у тебя есть красивая рабыня. Покажи мне её, так ли она хороша, как все о ней говорят? Может, преувеличивают? – Усмехнулась.
Двум женщинам под одной крышей не бывать, они могут быть лишь родственницами, иначе – соперницами.
– Ацилия? Иди сюда! – громко позвал Марций, и она вздрогнула от неожиданности. Прятаться смысла не было, да и любопытно было поглядеть, кто там такая. Ацилия вышла, мягко убрав руками шторы, остановилась посреди комнаты.
– Звали меня, господин? - Смотрела только на него, хотя и чувствовала на себе пристальный взгляд полуприщуренных глаз, внимательных и любопытных.
Это Лидия. Авия как-то рассказывала про неё. Муж её был старшим офицером, она, говорят, сильно любила его, так, что всегда и везде следовала за ним по всем гарнизонам, но его убили несколько лет назад. Она сильно горевала, а потом словно сорвалась, пустилась во все тяжкие, стала элитной волчицей при легионе, заводя романы с офицерами, гостями легиона, комендантами проходных крепостей. Не всякий мог купить её любовь, она сама делала выбор, выбирая по каким-то своим критериям. Женщины ненавидели её, потому что, верно, завидовали её молодости, красоте, богатству, ухоженности, украшениям...
Уж кого-кого, а Лидию-то Ацилия меньше всего ожидала увидеть здесь, вместе с Марцием. Бедный деканус, чем он мог привлечь её?
Дёрнула тонкими тёмными бровями, улыбнулась, говоря:
– Ничего рабыня, симпатичная, но... По-моему, перехвалили... Хм... – хмыкнула, поправляя золотую серёжку.
Ацилия перевела глаза, но продолжала оставаться спокойной. Лидия сидела за столом, левая кисть у лица, пальцами правой крутила на столешнице пустой кубок. Марций сидел на триподе в стороне от стола, смотрел на Ацилию спокойно, словно думал о чём-то.
– Мужчины всегда переоценивают женщин. Говорят одно, а на деле выходит по-другому.
Ацилия усмехнулась, размыкая губы:
– Вам меня не покупать, будьте спокойны. – Перевела взгляд на Марция. – Всё? Я могу идти, господин?
Но ответила Лидия:
– Она у тебя дерзкая, Марций! Она прямо просит порки... Ты только посмотри!.. – Передёрнула плечами. – Как там ты называешь её? Я забыла...
– Я Ацилия, госпожа... – напомнила сама.
Лидия вскинула брови, повторила имя, пробуя его на вкус, усмехнулась:
– Странное имя для рабыни, необычное... Прямо по роду сенатора Ацилия. Но дерзкая, если бы ты была моей рабыней...
– Я не ваша рабыня! Хвала Юпитеру... – Ацилия перебила в обычной своей манере, и Марций нахмурился, зная о ней, борющийся с ней всеми силами.
– Что за наглость! – Обернулась Лидия. – Марций, почему ты не воспитываешь её манерам? Ужас!
– Иди к себе, Ацилия... – приказал он негромко, беззлобно. Ацилия развернулась уходить.
– Я слышала, она умеет играть на флейте. Это правда? Я хочу послушать. Пусть сыграет что-нибудь.
Ацилия замерла, стоя спиной, чувствуя, как напрягаются мышцы лопаток, шеи.
– Ацилия, сыграй что-нибудь нам, – попросил – именно, попросил, а не приказал! – Марций, может, только поэтому она сломилась и согласно кивнула головой.
Ушла, вернулась с флейтой, но остановилась сразу же у шторы, как вышла. Приложила к губам, чувствуя еле заметную приятную боль в пальцах, согнутых на аккордах, она давно уже не играла, ещё ДО в последний раз...
Играла то, что хорошо знала, что разучивала ещё в детстве, играла часто гостям отца, маленькая, весёлая шуточная мелодия, которая не оставляла людей равнодушными. Многие, наверное, слышали её сейчас по соседним палаткам и удивлялись. Лишь Лидия равнодушно выгнула губы:
– Ничего особенного, в Риме я слушала и не такое.
Но Ацилия глядела лишь в лицо Марция, лишь его реакция сейчас была важна для неё, а он снисходительно улыбался, глядя в профиль гостьи привередливой. Ацилия осмелела вдруг, заговорила:
– И ещё... Я сама сочинила... когда тоскливо мне было, когда потеряла свою семью... – Прошла и села на свободный трипод, прилаживая флейту, не дала опомниться, остановить. Заиграла опять.
Совсем другой была эта её мелодия. Грустная до щемящей боли в сердце, когда, кажется, душа разрывается от горя и тоски, от прошлого горестного, пережитого каждым в своей жизни. Ацилия играла, смотрела в сторону, мимо всех, никого не замечая, и, когда закончила вдруг на высокой ноте, Лидия уронила на стол пустой кубок, и молча смотрела, как брызнули последние капли вина.
Ацилия поднялась уходить, шепнула:
– Всё...
– Подожди! – Остановила её гостья, вскинув глаза, склонилась боком и вниз, потянулась рукой, унизанной браслетами, до лодыжки правой ноги, поставленной на носок. – У меня ремешок сандалии перекрутился, ногу натёр, перевяжи! – Приказала, глядя в глаза.
Ацилия растерялась, рассматривая её тонкое красивое лицо с огромными тёмными глазами, подкрашенными сурьмой. Марций молчал, не протестуя, и Ацилия поджала губы, пряча флейту за пояс. Хорошо! Если она так хочет...
Опустилась на колени, спина ещё болела, пришлось пересесть на корточки, подняла подол тонкой шерстяной столы небесно-голубого цвета, да, такая стоит. Ремешок сандалии и в самом деле был завязан неровно, но вряд ли он смог бы натереть ногу. Это был всего лишь повод... Ацилия всё же перевязала сандалию как надо и рывком затянула узел, госпожа аж качнулась назад.
– Теперь всё? – Ацилия смотрела на неё снизу, прямо, без малейшего раболепия во взгляде, это могло вывести любого, а уж Лидию-то в первую очередь. Она вскинула голову высокомерно, скривила губы, оторвала вдруг ногу от пола, упёрлась ею Ацилии в грудь и толкнула от себя, опрокидывая непокорную рабыню навзничь.
– Паршивка... – процедила медленно сквозь зубы.
Марций поднялся на ноги, глядя сверху. Ацилия ненавидящим взглядом смотрела на обидчицу, пока поднималась с пола, закусила губу, переживая боль в спине. Выдохнула:
