– Знаете, деканус, я тут подумал: вы же у нас в разведке были, выводили легион из Испании, справились с заданием хорошо, как насчёт того, чтобы вам повысили звание? Вы были центурионом шестой центурии, а как вам звание центуриона первой?
– Вы подкупаете меня? – Голос Марция был еле слышимым. – Обычно повышают на одну ступень, но не на шесть же...
– Никакой это не подкуп! Ты сбережёшь мою голову, а я – твою! – Голос легата стал резким, как у человека, чьё спокойствие уже на грани, он даже перешёл на «ты».
– Господин легат, никакой суд не заставит меня отказаться от своей собственности, у меня есть купчая, все документы, свидетели, и если я не хочу продавать её, это моё дело, даже суд...
– Какой суд?!! – взорвался легат, стукнув со всей силы кулаками о стол, аж свиток упал на пол. – Какой суд, деканус? Какой суд? Да он не доведёт дело до суда, он вызовет тебя на поединок, а ставкой будет она! Он даже сделает это вне легиона, без свидетелей... Вызовет и убьёт! И я, знаешь что, я закрою на это глаза! Я никуда не донесу, никто не узнает, это будет гражданское дело! И зря ты надеешься, что он штабная крыса, как все трибуны, он в консульском легионе, в действующем легионе, он был в Нуманции, и искал эту проклятую рабыню там, а сейчас он направляется в Галлию, к Роне, твоё письмо перехватило его на дороге... Он убьёт тебя, и так и так заберёт её! Зачем голову ложить за зря? Я же предлагаю повышение... за то же самое... – Легат примолк, прищурив тёмные в морщинках глаза. Не так-то всё просто, а вот то, что трибун из действующего легиона – открытие. Марк молчал. – Затребуй за неё любые деньги, купи себе другую девчонку... Уймись, наконец, а то заладил: «моя, моя»! Кому это интересно? Её братец из тебя душу вынет голыми руками, а я не замечу... – Марк молчал, чуть скосив глаза, смотрел в сторону, на горящий светильник. – И вообще, деканус, вы в последнее время начинаете мне досаждать, то вы не довезли доверенных вам денег, – Марк при этих словах резко перебросил глаза на командующего, – и ещё этот скандал, и ваша упёртость, даже твёрдолобость, если откровенно. Я устал от вас, Марций, в моём легионе лучше без вас, чем с вами...
– Я понял, господин легат, разрешите мне подумать. Я скажу вам завтра, что решил.
– Думайте, Марций.
– Разрешите идти?
– Идите.
Марций развернулся и вышел в наступившую ночь. Уже звёзды мерцали, и ветер дул с запада, говоря о надвигающейся осени.
Что же делать? Как быть?
Он не сможет выгнать из легиона, на основании чего он сможет это сделать? Деньги он вернул, а с ней... В чём его вина? В том, что купил рабыню? Да тут у каждого много чего на руках, он ещё купил, у него с законном всё в порядке, а многие наворовали в Нуманции и ничего. Пусть этот Ацилий в суд не подаёт, я сам подам, пусть суд решает, законно ли или не законно лишать владельца собственности против его воли.
А поединок? А что поединок? Я ведь могу и не принимать вызова, ну и пусть трусом обзовут, у меня есть все основания отправить этого трибуна подальше.
Эх, Ацилия, Ацилия, всю жизнь ты мне перевернула. А привязался ли я к тебе, как легату сказал? Нет. Я уже давно другое понял...
И почему всё у нас так по-дурному получилось? Я бы всё для тебя, только тебе одной, а ты...
Он стоял, закрыв глаза, словно приступ боли претерпевая, душа разрывалась от непонимания, и, кажется, он даже вслух застонал мучительно, а, может, только показалось, но, открыв глаза, заметил, что дежурный на посту у штаба смотрит удивлённо. Проклятье! И что уставился, ухожу уже...
В атриуме палатки горели светильники, но лишь два из четырёх обычных, Ацилия, низко склонив голову, сидела на триподе в углу. Она не готовила ужина в этот день и ничего не делала. И Марк ни слова ей не сказал с упрёком, сам, хоть и намучился порядком, справился с кирасой, снял сандалии, собрал на столе остатки от завтрака – засохшие сыр и хлеб. Ацилия всё это время даже не шелохнулась, головы не подняла, и Марций сам проговорил, чтобы хоть что-то сказать в этой неловкости:
– У тебя настойчивый брат, редко таких встретишь...
Она, наконец, подняла голову и посмотрела, губы шевельнулись, словно что-то она хотела сказать ему, но промолчала. Марций продолжил сам:
– Он ещё и служит в действующем легионе, похвально для трибуна, проходящего службу в армии лишь для карьеры.
Она смотрела всё так же молча. Глаза большие, тёмные, в пол-лица. Какие мысли у неё сейчас в голове? О чём думает? Отпущу? Отдам братцу? Все они от него этого ждут. Эх-х, послать бы вас всех, вместе с легатом, да далеко-далеко...
– Ты знаешь, что твой брат был в Нуманции, воевал против тебя, твоего отца, брата, он приближён к самому Сципиону, ты знаешь это?
Ацилия нахмурилась, сверкнув глазами, губы её задрожали от переживаемых чувств.
– Неправда... – выдохнула еле слышно.
– А ты сама его не спрашивала? Сам-то он, конечно, тебе этого не скажет...
Ацилия снова выдохнула с негодованием, с болью:
– До чего же вы... низкий человек... Как можно так подло... Почему вы любите делать другим больно? Вы словно упиваетесь страданиями других людей...
– Первый раз слышу, никто никогда мне этого не говорил. Это только твоё личное мнение. – Марк сидел за столом, уперев локти в столешницу, сцепив кисти, держал их у рта, но голос его, хоть и был он негромким, хорошо было слышно в тишине ночного атриума. – Тебе просто не хочется в это верить, что он был там... Был в числе трибунов, рядом с Сципионом, участвовал в разработке плана захвата города... Не хочешь верить, что он такой же, как я – разрушитель твоей Родины, губитель твоего будущего, убийца твоих родных...
– Прекратите! – перебила она резко, вскидываясь всем телом. – Что за чушь вы несёте! Вы бы слышали себя сами...
– За это время ты привыкла всё отрицательное, всё плохое в твоей жизни, связывать только со мной, с моим именем, а тут получается...
– Хватит! – Она ударила сомкнутыми кулаками себе по бёдрам не в силах больше слушать его. – Прекратите!
– Почему? – спросил спокойно.
Она помолчала.
– Вы... Вы просто завидуете ему...
– Я?! – Он усмехнулся, перекладывая руки на стол. – Мне хочется смеяться над этим обвинением. – Он толкнулся и поднялся на ноги. – Нисколько я ему не завидую, мы с ним военные, мы оба выполняем приказы, и какая разница, сколько человек у нас в подчинении, у меня – десять, у него – тысяча, и жалование не в пример, у него десятки таких, как ты, и судьба их ему не интересна. И меня могут убить, и его могут убить... Так какая между нами разница? Чему тут можно завидовать? – Он прошёл через атриум к ведру с водой, но Ацилия не приносила свежей в этот день, и Марк наклонил ведро на бок, зачёрпывая остатки. Попил, убрал ковш на край и всё под пристальным взглядом Ацилии. – Одно меня волнует... – Он развернулся к ней, уперев руки в пояс, и Ацилия невольно глянула ему на пальцы на широкой твёрдой коже пояса.
Сердце стучало у неё, кажется, на весь атриум. Ну почему, почему ты не слышишь его? Ты один не слышишь его! Марций, повернув голову, смотрел в сторону, и тёмные тени пролегли по его лицу, запали в глазницах, под носом, под челюстью, и Ацилия, казалось, издалека, со своего места, видела чётко мягкую ямочку на подбородке.
– В нашем мире всё, всё, что существует, создано для вас, для таких, как ты, как твой брат, и подобные вам. Если вы захотите, если поставите цель, вы сможете добиться её, и не потому, что обладаете способностями или талантом, а потому, что всё само плывёт вам в руки, только потому, что вы – это вы...
Бесполезно пытаться идти наперекор, потеряешь всё: деньги, здоровье, положение и даже жизнь... – Он повернул голову и глянул прямо ей в лицо, в глаза, упрямо поджимая губы. – Вам легко быть настойчивыми...
Ацилия смотрела на него во все глаза. Да, да, ты пытался бороться, пытался делать всё по-другому, по-своему, так, как считал нужным, но всё заканчивается когда-нибудь, всё имеет завершение, тебе придётся поступить так, как ты не хочешь, как ты не желаешь. Тебе придётся вернуть меня, и весь день все твердят тебе об этом. Ты пошёл против системы, ты пытался бороться с ней, и, скорее, эта система сама сломает тебя, чем ты её.
Она поднялась на ноги, не сводя с него глаз:
– Я просила вас ещё когда, ещё в первый день, можно было не доводить до этого...
– Какое это теперь имеет значение?
Ацилия сокрушённо покачала головой:
– Я не знаю. – Подняла глаза к нему, их взгляды снова скрестились. – Может быть, я и не права, и ничуть вы не любите чужую боль...
– В Тартар всё! К Гадесу! – он резко перебил её, мотнув головой раздражённо. – Ты думаешь, всё закончилось? Думаешь, всё определилось для тебя? – Он громко усмехнулся, сверкнув в полумраке белками глаз. – А вот и нет! Я не отпущу тебя, я не отдам тебя никому, пусть хоть твоему отцу воскресшему! Плевать! Пусть убивает, ему это будет нетрудно, суд так суд! Мне нечего терять, у меня ни семьи, ни родных... У меня только жизнь моя осталась, и, если надо будет, я её за свои идеи не пожалею... И он не заберёт тебя, будь он хоть трижды трибуном, да хоть другом Сципиона! Плевать мне! Всё в этом мире для вас, и жизнь моя так и так вам достанется!.. Никаких денег не хватит! – Он резко шагнул к ней, ещё и ещё, пока за плечи не взял, сильно встряхнув. – Моей ты была и моей останешься! Слышишь? И пусть убьют завтра, и пусть уверены все... Не отдам! Никому не отдам!
Она глядела на него снизу вверх огромными изумлёнными в удивлении глазами:
– Зачем? – выдохнула. – Во имя чего? Чтобы просто – против?..
Он усмехнулся в ответ, впиваясь пальцами в её плечи:
– Не знаю, что завтра... Но сегодня ещё ты моя, и я в праве... – Осёкся, снова встряхнул безвольную. – Слышишь? Сегодня, сейчас ты – моя!
Она передёрнула плечами, стараясь сбросить с себя его руки, шепнула:
– Вы с ума сошли... Здесь мой брат рядом, и я пришла сюда только из-за приличия, он ругал меня... А я думала, вы...
– Да я столько этого хотел!
– Пустите! – Она повысила голос.
Да, она изменилась за эти месяцы. Но и он изменился. Но сейчас, в самом деле, она ещё была в его власти, и никакого трибуна Ацилия сейчас не стояло между ними, а он, он все эти дни и ночи хотел прижать к себе это тело, увидеть эти глаза близко-близко, ощущать на щеке горячее прерывистое дыхание, ласкать эти тонкие хрупкие пальцы флейтистки...
Я ведь люблю тебя! Всё время любил, боялся себе в этом признаться.
Он притянул её к себе, находя сухие упрямые губы, целовал, ловя горячее дыхание протеста. Сейчас, именно сейчас, когда свобода стояла на пороге, была так близко, как никогда, он пытался сделать это, доказать свою власть, показать свою силу. Ацилия замотала головой, стараясь освободиться от него, гневно шепнула:
– Вы не в своём уме...
Но Марк уже не слушал её, выламывал ей руки, пытаясь завести их за спину, сжать в одной ладони, толкал её спиной вперёд, запутываясь в шторах, к себе, в свой угол.
– Нет! Пустите меня... – В горле пересохло от удивления и непонятного возбуждения, её всю трясло, как от озноба. – Я буду кричать... – А сама и говорить-то громко не могла, лишь шептала с усилием: – Да вы знаете, что вам будет за это?
– Плевать! За всё одна цена... – Он всё-таки сумел сломить её, повалил на свою нерасправленную постель, а чтобы она не ударилась, выставил вперёд руку, чем Ацилия и воспользовалась – ударила ногтями по щеке, еле увернулся в последний момент, всё равно остались красные полосы. Но Марк всё же сумел совладать с её руками, придавил всем телом, прижимаясь щекой к щеке, царапая румянец небритой щетиной, зашептал ей чуть слышно:
– Я всё равно сильнее, ты знаешь это, я всё одно добьюсь этого, хочешь – не хочешь...
– Отпустите меня... – Она смотрела в сторону, вздрагивая всем телом от ударов испуганного сердца. Не шевелилась, не пыталась вырваться, опять поцарапать, просто неподвижно смотрела в сторону. – Пожалуйста...
И Марций понял вдруг, что не сможет взять её силой, хоть и была она сейчас доступной как никогда, и колено его уже было у неё между ног, только тунику разорви.
Он отпустил её руки и оттолкнулся в сторону, пряча лицо в подушки. Его трясло, он хотел её так, как не хотел никого и никогда, даже её саму когда-то, но после того, что между ними было всё это время, он не смог бы взять её силой, никогда... Он бы проклял себя. Возненавидел до последних дней.
Он повернул голову, впиваясь пальцами в мякоть подушек, оттолкнулся, садясь на постели, косо глянул на Ацилию. И замер, нахмуриваясь. Она делала то, чего бы он от неё никогда не ожидал. Она сидела на ложе напротив него, вдруг, подняв руки, и не сводя с его глаз взгляда огромных тёмных глаз, сама через голову стянула с себя свою тунику, бросила комом себе на ноги, так же глядя в упор, перебросила косу на грудь и стала расплетать её, рассыпая волосы по ключицам, груди, животу. Глаза её чуть заметно прищурились.
Марций смотрел более чем ошарашено огромными чёрными глазами и не верил тому, что видел перед собой.
Она сама отдавалась ему!
– Ты... Что ты делаешь?
– Ты уже передумал? – шепнула чуть слышно.
Нет, он совсем не передумал, набросился на неё, как изголодавшийся зверь, как мучимый жаждой к источнику. Целовал жаркое лицо, шею, грудь, ласкал руки, пьянея от происходящего.
Отстранился, дёрнувшись, спросил:
– Ты... Ты делаешь это, чтобы я отпустил?
Она усмехнулась, но усмешка получилась горькой, вперемешку с болью, коснулась подушечками пальцев его губ, шепнула:
– Дурак ты, Марк... Ничего не понимаешь...
Она впервые назвала его просто по имени, да и обратилась на «ты», как к равному, а он ничего не понял, как счастливый влюблённый подросток, мечта которого вдруг осуществилась, не думал ни о чём, кроме самого себя и этой мечты. Целовал, пил, брал, не думая о том, что наступит завтра, жил одним днём, одним мгновением...
Ацилия долго лежала потом, рассматривая его лицо, спящего, с еле заметной улыбкой на губах. Он спал на животе, повернув голову на бок, прижимая Ацилию к себе сильной, сейчас расслабленной, рукой.
Я же люблю тебя, дурака... Как ты не понимаешь это? Просто люблю... И знаю, что нам не суждено быть вместе, никогда... Завтра всё разрешится, он убьёт тебя или назовёт тебе, твёрдолобому, достойную цену, от которой ты не сможешь отказаться... Так или иначе, наши пути расходятся раз и навсегда... Навсегда, Марк...
Она резко дёрнула головой, стряхивая со щеки слезу отчаяния.
Я уеду, а ты останешься, и я буду знать до мелочей, как будет идти твоя жизнь дальше, потому что столько дней жила ею.
Боги! Святые боги, впервые за всё время я не хочу уезжать, я не хочу в Рим!..
* * *
Марк проснулся на рассвете, ещё до последней стражи, оторвал голову от подушки. Ацилия спала, зябко обхватив себя за плечи, и он закрыл её одеялом, чувствуя, как стискиваются зубы, как события ночи обрушиваются на него тяжёлой отрезвляющей волной.
– Вы подкупаете меня? – Голос Марция был еле слышимым. – Обычно повышают на одну ступень, но не на шесть же...
– Никакой это не подкуп! Ты сбережёшь мою голову, а я – твою! – Голос легата стал резким, как у человека, чьё спокойствие уже на грани, он даже перешёл на «ты».
– Господин легат, никакой суд не заставит меня отказаться от своей собственности, у меня есть купчая, все документы, свидетели, и если я не хочу продавать её, это моё дело, даже суд...
– Какой суд?!! – взорвался легат, стукнув со всей силы кулаками о стол, аж свиток упал на пол. – Какой суд, деканус? Какой суд? Да он не доведёт дело до суда, он вызовет тебя на поединок, а ставкой будет она! Он даже сделает это вне легиона, без свидетелей... Вызовет и убьёт! И я, знаешь что, я закрою на это глаза! Я никуда не донесу, никто не узнает, это будет гражданское дело! И зря ты надеешься, что он штабная крыса, как все трибуны, он в консульском легионе, в действующем легионе, он был в Нуманции, и искал эту проклятую рабыню там, а сейчас он направляется в Галлию, к Роне, твоё письмо перехватило его на дороге... Он убьёт тебя, и так и так заберёт её! Зачем голову ложить за зря? Я же предлагаю повышение... за то же самое... – Легат примолк, прищурив тёмные в морщинках глаза. Не так-то всё просто, а вот то, что трибун из действующего легиона – открытие. Марк молчал. – Затребуй за неё любые деньги, купи себе другую девчонку... Уймись, наконец, а то заладил: «моя, моя»! Кому это интересно? Её братец из тебя душу вынет голыми руками, а я не замечу... – Марк молчал, чуть скосив глаза, смотрел в сторону, на горящий светильник. – И вообще, деканус, вы в последнее время начинаете мне досаждать, то вы не довезли доверенных вам денег, – Марк при этих словах резко перебросил глаза на командующего, – и ещё этот скандал, и ваша упёртость, даже твёрдолобость, если откровенно. Я устал от вас, Марций, в моём легионе лучше без вас, чем с вами...
– Я понял, господин легат, разрешите мне подумать. Я скажу вам завтра, что решил.
– Думайте, Марций.
– Разрешите идти?
– Идите.
Марций развернулся и вышел в наступившую ночь. Уже звёзды мерцали, и ветер дул с запада, говоря о надвигающейся осени.
Что же делать? Как быть?
Он не сможет выгнать из легиона, на основании чего он сможет это сделать? Деньги он вернул, а с ней... В чём его вина? В том, что купил рабыню? Да тут у каждого много чего на руках, он ещё купил, у него с законном всё в порядке, а многие наворовали в Нуманции и ничего. Пусть этот Ацилий в суд не подаёт, я сам подам, пусть суд решает, законно ли или не законно лишать владельца собственности против его воли.
А поединок? А что поединок? Я ведь могу и не принимать вызова, ну и пусть трусом обзовут, у меня есть все основания отправить этого трибуна подальше.
Эх, Ацилия, Ацилия, всю жизнь ты мне перевернула. А привязался ли я к тебе, как легату сказал? Нет. Я уже давно другое понял...
И почему всё у нас так по-дурному получилось? Я бы всё для тебя, только тебе одной, а ты...
Он стоял, закрыв глаза, словно приступ боли претерпевая, душа разрывалась от непонимания, и, кажется, он даже вслух застонал мучительно, а, может, только показалось, но, открыв глаза, заметил, что дежурный на посту у штаба смотрит удивлённо. Проклятье! И что уставился, ухожу уже...
Прода от 13.01.2020, 14:17
Глава 32
В атриуме палатки горели светильники, но лишь два из четырёх обычных, Ацилия, низко склонив голову, сидела на триподе в углу. Она не готовила ужина в этот день и ничего не делала. И Марк ни слова ей не сказал с упрёком, сам, хоть и намучился порядком, справился с кирасой, снял сандалии, собрал на столе остатки от завтрака – засохшие сыр и хлеб. Ацилия всё это время даже не шелохнулась, головы не подняла, и Марций сам проговорил, чтобы хоть что-то сказать в этой неловкости:
– У тебя настойчивый брат, редко таких встретишь...
Она, наконец, подняла голову и посмотрела, губы шевельнулись, словно что-то она хотела сказать ему, но промолчала. Марций продолжил сам:
– Он ещё и служит в действующем легионе, похвально для трибуна, проходящего службу в армии лишь для карьеры.
Она смотрела всё так же молча. Глаза большие, тёмные, в пол-лица. Какие мысли у неё сейчас в голове? О чём думает? Отпущу? Отдам братцу? Все они от него этого ждут. Эх-х, послать бы вас всех, вместе с легатом, да далеко-далеко...
– Ты знаешь, что твой брат был в Нуманции, воевал против тебя, твоего отца, брата, он приближён к самому Сципиону, ты знаешь это?
Ацилия нахмурилась, сверкнув глазами, губы её задрожали от переживаемых чувств.
– Неправда... – выдохнула еле слышно.
– А ты сама его не спрашивала? Сам-то он, конечно, тебе этого не скажет...
Ацилия снова выдохнула с негодованием, с болью:
– До чего же вы... низкий человек... Как можно так подло... Почему вы любите делать другим больно? Вы словно упиваетесь страданиями других людей...
– Первый раз слышу, никто никогда мне этого не говорил. Это только твоё личное мнение. – Марк сидел за столом, уперев локти в столешницу, сцепив кисти, держал их у рта, но голос его, хоть и был он негромким, хорошо было слышно в тишине ночного атриума. – Тебе просто не хочется в это верить, что он был там... Был в числе трибунов, рядом с Сципионом, участвовал в разработке плана захвата города... Не хочешь верить, что он такой же, как я – разрушитель твоей Родины, губитель твоего будущего, убийца твоих родных...
– Прекратите! – перебила она резко, вскидываясь всем телом. – Что за чушь вы несёте! Вы бы слышали себя сами...
– За это время ты привыкла всё отрицательное, всё плохое в твоей жизни, связывать только со мной, с моим именем, а тут получается...
– Хватит! – Она ударила сомкнутыми кулаками себе по бёдрам не в силах больше слушать его. – Прекратите!
– Почему? – спросил спокойно.
Она помолчала.
– Вы... Вы просто завидуете ему...
– Я?! – Он усмехнулся, перекладывая руки на стол. – Мне хочется смеяться над этим обвинением. – Он толкнулся и поднялся на ноги. – Нисколько я ему не завидую, мы с ним военные, мы оба выполняем приказы, и какая разница, сколько человек у нас в подчинении, у меня – десять, у него – тысяча, и жалование не в пример, у него десятки таких, как ты, и судьба их ему не интересна. И меня могут убить, и его могут убить... Так какая между нами разница? Чему тут можно завидовать? – Он прошёл через атриум к ведру с водой, но Ацилия не приносила свежей в этот день, и Марк наклонил ведро на бок, зачёрпывая остатки. Попил, убрал ковш на край и всё под пристальным взглядом Ацилии. – Одно меня волнует... – Он развернулся к ней, уперев руки в пояс, и Ацилия невольно глянула ему на пальцы на широкой твёрдой коже пояса.
Сердце стучало у неё, кажется, на весь атриум. Ну почему, почему ты не слышишь его? Ты один не слышишь его! Марций, повернув голову, смотрел в сторону, и тёмные тени пролегли по его лицу, запали в глазницах, под носом, под челюстью, и Ацилия, казалось, издалека, со своего места, видела чётко мягкую ямочку на подбородке.
– В нашем мире всё, всё, что существует, создано для вас, для таких, как ты, как твой брат, и подобные вам. Если вы захотите, если поставите цель, вы сможете добиться её, и не потому, что обладаете способностями или талантом, а потому, что всё само плывёт вам в руки, только потому, что вы – это вы...
Бесполезно пытаться идти наперекор, потеряешь всё: деньги, здоровье, положение и даже жизнь... – Он повернул голову и глянул прямо ей в лицо, в глаза, упрямо поджимая губы. – Вам легко быть настойчивыми...
Ацилия смотрела на него во все глаза. Да, да, ты пытался бороться, пытался делать всё по-другому, по-своему, так, как считал нужным, но всё заканчивается когда-нибудь, всё имеет завершение, тебе придётся поступить так, как ты не хочешь, как ты не желаешь. Тебе придётся вернуть меня, и весь день все твердят тебе об этом. Ты пошёл против системы, ты пытался бороться с ней, и, скорее, эта система сама сломает тебя, чем ты её.
Она поднялась на ноги, не сводя с него глаз:
– Я просила вас ещё когда, ещё в первый день, можно было не доводить до этого...
– Какое это теперь имеет значение?
Ацилия сокрушённо покачала головой:
– Я не знаю. – Подняла глаза к нему, их взгляды снова скрестились. – Может быть, я и не права, и ничуть вы не любите чужую боль...
– В Тартар всё! К Гадесу! – он резко перебил её, мотнув головой раздражённо. – Ты думаешь, всё закончилось? Думаешь, всё определилось для тебя? – Он громко усмехнулся, сверкнув в полумраке белками глаз. – А вот и нет! Я не отпущу тебя, я не отдам тебя никому, пусть хоть твоему отцу воскресшему! Плевать! Пусть убивает, ему это будет нетрудно, суд так суд! Мне нечего терять, у меня ни семьи, ни родных... У меня только жизнь моя осталась, и, если надо будет, я её за свои идеи не пожалею... И он не заберёт тебя, будь он хоть трижды трибуном, да хоть другом Сципиона! Плевать мне! Всё в этом мире для вас, и жизнь моя так и так вам достанется!.. Никаких денег не хватит! – Он резко шагнул к ней, ещё и ещё, пока за плечи не взял, сильно встряхнув. – Моей ты была и моей останешься! Слышишь? И пусть убьют завтра, и пусть уверены все... Не отдам! Никому не отдам!
Она глядела на него снизу вверх огромными изумлёнными в удивлении глазами:
– Зачем? – выдохнула. – Во имя чего? Чтобы просто – против?..
Он усмехнулся в ответ, впиваясь пальцами в её плечи:
– Не знаю, что завтра... Но сегодня ещё ты моя, и я в праве... – Осёкся, снова встряхнул безвольную. – Слышишь? Сегодня, сейчас ты – моя!
Она передёрнула плечами, стараясь сбросить с себя его руки, шепнула:
– Вы с ума сошли... Здесь мой брат рядом, и я пришла сюда только из-за приличия, он ругал меня... А я думала, вы...
– Да я столько этого хотел!
– Пустите! – Она повысила голос.
Да, она изменилась за эти месяцы. Но и он изменился. Но сейчас, в самом деле, она ещё была в его власти, и никакого трибуна Ацилия сейчас не стояло между ними, а он, он все эти дни и ночи хотел прижать к себе это тело, увидеть эти глаза близко-близко, ощущать на щеке горячее прерывистое дыхание, ласкать эти тонкие хрупкие пальцы флейтистки...
Я ведь люблю тебя! Всё время любил, боялся себе в этом признаться.
Он притянул её к себе, находя сухие упрямые губы, целовал, ловя горячее дыхание протеста. Сейчас, именно сейчас, когда свобода стояла на пороге, была так близко, как никогда, он пытался сделать это, доказать свою власть, показать свою силу. Ацилия замотала головой, стараясь освободиться от него, гневно шепнула:
– Вы не в своём уме...
Но Марк уже не слушал её, выламывал ей руки, пытаясь завести их за спину, сжать в одной ладони, толкал её спиной вперёд, запутываясь в шторах, к себе, в свой угол.
– Нет! Пустите меня... – В горле пересохло от удивления и непонятного возбуждения, её всю трясло, как от озноба. – Я буду кричать... – А сама и говорить-то громко не могла, лишь шептала с усилием: – Да вы знаете, что вам будет за это?
– Плевать! За всё одна цена... – Он всё-таки сумел сломить её, повалил на свою нерасправленную постель, а чтобы она не ударилась, выставил вперёд руку, чем Ацилия и воспользовалась – ударила ногтями по щеке, еле увернулся в последний момент, всё равно остались красные полосы. Но Марк всё же сумел совладать с её руками, придавил всем телом, прижимаясь щекой к щеке, царапая румянец небритой щетиной, зашептал ей чуть слышно:
– Я всё равно сильнее, ты знаешь это, я всё одно добьюсь этого, хочешь – не хочешь...
– Отпустите меня... – Она смотрела в сторону, вздрагивая всем телом от ударов испуганного сердца. Не шевелилась, не пыталась вырваться, опять поцарапать, просто неподвижно смотрела в сторону. – Пожалуйста...
И Марций понял вдруг, что не сможет взять её силой, хоть и была она сейчас доступной как никогда, и колено его уже было у неё между ног, только тунику разорви.
Он отпустил её руки и оттолкнулся в сторону, пряча лицо в подушки. Его трясло, он хотел её так, как не хотел никого и никогда, даже её саму когда-то, но после того, что между ними было всё это время, он не смог бы взять её силой, никогда... Он бы проклял себя. Возненавидел до последних дней.
Он повернул голову, впиваясь пальцами в мякоть подушек, оттолкнулся, садясь на постели, косо глянул на Ацилию. И замер, нахмуриваясь. Она делала то, чего бы он от неё никогда не ожидал. Она сидела на ложе напротив него, вдруг, подняв руки, и не сводя с его глаз взгляда огромных тёмных глаз, сама через голову стянула с себя свою тунику, бросила комом себе на ноги, так же глядя в упор, перебросила косу на грудь и стала расплетать её, рассыпая волосы по ключицам, груди, животу. Глаза её чуть заметно прищурились.
Марций смотрел более чем ошарашено огромными чёрными глазами и не верил тому, что видел перед собой.
Она сама отдавалась ему!
– Ты... Что ты делаешь?
– Ты уже передумал? – шепнула чуть слышно.
Нет, он совсем не передумал, набросился на неё, как изголодавшийся зверь, как мучимый жаждой к источнику. Целовал жаркое лицо, шею, грудь, ласкал руки, пьянея от происходящего.
Отстранился, дёрнувшись, спросил:
– Ты... Ты делаешь это, чтобы я отпустил?
Она усмехнулась, но усмешка получилась горькой, вперемешку с болью, коснулась подушечками пальцев его губ, шепнула:
– Дурак ты, Марк... Ничего не понимаешь...
Она впервые назвала его просто по имени, да и обратилась на «ты», как к равному, а он ничего не понял, как счастливый влюблённый подросток, мечта которого вдруг осуществилась, не думал ни о чём, кроме самого себя и этой мечты. Целовал, пил, брал, не думая о том, что наступит завтра, жил одним днём, одним мгновением...
Ацилия долго лежала потом, рассматривая его лицо, спящего, с еле заметной улыбкой на губах. Он спал на животе, повернув голову на бок, прижимая Ацилию к себе сильной, сейчас расслабленной, рукой.
Я же люблю тебя, дурака... Как ты не понимаешь это? Просто люблю... И знаю, что нам не суждено быть вместе, никогда... Завтра всё разрешится, он убьёт тебя или назовёт тебе, твёрдолобому, достойную цену, от которой ты не сможешь отказаться... Так или иначе, наши пути расходятся раз и навсегда... Навсегда, Марк...
Она резко дёрнула головой, стряхивая со щеки слезу отчаяния.
Я уеду, а ты останешься, и я буду знать до мелочей, как будет идти твоя жизнь дальше, потому что столько дней жила ею.
Боги! Святые боги, впервые за всё время я не хочу уезжать, я не хочу в Рим!..
* * *
Прода от 14.01.2020, 15:45
Глава 33
Марк проснулся на рассвете, ещё до последней стражи, оторвал голову от подушки. Ацилия спала, зябко обхватив себя за плечи, и он закрыл её одеялом, чувствуя, как стискиваются зубы, как события ночи обрушиваются на него тяжёлой отрезвляющей волной.
