– Легче рукой. Мягче... Чтоб катились дольше... – посоветовал Марций сопернице по игре.
– Ладно. Начали. Я считаю... – Центурион Фарсий принимал это всё за игру, лёгкое развлечение, он-то не знал, как билось сердце в груди Ацилии. – Марций, ты не боишься? Говорят, новичкам везёт! Проиграешь... Первый раз в жизни. – Улыбался, подмигивая.
– Она не новичок, она – дилетант... – ответил сквозь зубы. – Сама захотела...
Первым бросал он. Красиво. Опытно. И руки у него не дрожали. Шестёрки. Обе!
Ацилия, поджимая губы, собрала со стола кости. Фарсий над ухом отметил:
– Двенадцать! – Она бросила в свой черёд. – Двенадцать – шесть!
Она устало прикрыла глаза, ей выпали «пять» и «один».
Наверное, что-то всё-таки случилось, может, и правда, Марций был пьян. Во второй раз удача изменила ему – он выбросил две «двойки»; от изумления голос Фарсия дрогнул:
– Шестнадцать! – Ацилия бросила тоже. – Шестнадцать – шестнадцать!
На этот раз ей выпали «шесть» и «четыре».
Теперь всё решал последний бросок. Марций собрал кости и долго тряс их с сосредоточенным видом.
– Держись, Марк! Проиграешь... – Фарсий улыбался, глядя сверху.
– Не каркай!
Ацилия сидела тихо, стиснув пальцы в кулаки. Святой Юпитер, помоги...
Марций сбросил кости в последний раз. Они прокатились по столешнице и замерли. «Шестёрка». Вторая кость катилась дольше и остановилась на «единице». Ацилия выдохнула.
– Двадцать три! – подытожил Фарсий. – Теперь твоя очередь! – Глянул на Ацилию.
Она протянула руку, собирая кости, глядела словно со стороны, выбрасывала их и смотрела невидящими глазами, и ей казалось, что катятся они очень-очень медленно, как во сне. Одна остановилась быстро, как и у Марция. «Пятёрка!» Вторая катилась дольше, мелькая единицей, но в последний момент замерла, показывая всем пять ярких точек. «Пятёрка!» Вторая «пятёрка»!
– Двадцать шесть! – сложил в уме Фарсий, удивлённо глянул на Марция. – Двадцать шесть, Марк! Она выиграла у тебя на три очка! Три очка! – Глянул на молчащую Ацилию. – Я же говорил, новичкам везёт...
– Лучше бы молчал. – Марций поднялся из-за стола.
– Ты проиграл... – прошептал Фарсий. – В первый раз на моих глазах, Овидий этого не видит... он бы рвал на себе волосы. – Глянул в лицо Ацилии. – Поздравляю с победой. Этой победой можно гордиться... Марция выиграть невозможно... Наши все обалдеют, если узнают. Не может быть! – Он до сих пор не верил, собрал кости в кубок. – Брось! Брось, пожалуйста! Ну, Марк... – попросил.
Марций выбросил кости на стол. «Шестёрки!» Бросил второй раз! Опять «шестёрки»! И ещё – два раза подряд!
Ацилия так и сидела за столом, заворожено глядя на кости, катящиеся перед ней по поверхности стола, глядела зачарованно. Потом медленно поднялась из-за стола, пошла к себе. Долго лежала, глядя перед собой, ничего не понимая, и уже не слышала никого из атриума палатки.
На следующий день она написала письмо, а Марций заклеил его, приложил печать легиона и отдал вестовому. А ещё через три дня приехал её брат – Гай Ацилий Минор. Ацилия долго смотрела ему в лицо и не могла поверить, и с места не двигалась. Свершилось! Неужели свершилось!
Он был сыном младшего брата её отца – Гая Ацилия Юстаса, да и то отец его был усыновлён ещё, когда был подростком. Он был дальним родственником из обедневшей ветви рода, когда его усыновили. Как ни странно, они, брат и сестра двоюродные, были похожи друг на друга, как родные. Он и любил её, как родную сестру, с детства приезжал с подарками.
Когда всё это в Нуманции перешло к открытому сопротивлению, и Рим объявил город вне закона, когда поспешил к нему Сципион Эмилиан с войсками, Гай Ацилий Минор пять лет не видел родственников, он и сейчас не думал уже, что кого-то увидит. Смотрел в лицо Ацилии удивлённо-растерянным взглядом.
Она! Конечно же, она!
Подросла. Вытянулась. Стала хорошенькой девушкой. Она и была с детства хорошенькой и должна была стать красавицей.
Как же она похожа на своего отца!
Глаза такие же, тёмные, быстрые, внимательно следит, словно в душу смотрит.
Что она пережила здесь? В плену? В рабстве? Чего хлебнула в руках этого декануса, – как его? – Марция? Что он делал с ней, если губы её теперь не улыбаются, а глаза не лучатся солнечным отблеском, как раньше?
– Ацилия... – прошептал он.
Она шагнула к нему, всё ещё не веря глазам, ничему не веря. Он преодолел расстояние между ними, сгрёб в объятья, прижимая к себе, уткнулся носом в макушку.
– Гай... – выдохнула растерянно со слезами в голосе.
– Почему? Почему? – шептал он чуть слышно, отрывая от себя, заглядывая в лицо, в огромные влажные глаза. – Почему раньше не сказали?.. Почему не сообщили?.. Как же так... Как же ты тут... Как смели...
Он собирался идти в политику, но влияние опального родственника довлело над ним, теперь ему надо было пройти самому все ступени служебной лестницы. Сейчас он был трибуном легиона, получая военный опыт, необходимый для дальнейшего продвижения в карьере.
И приехал он сюда по форме и с охраной из четырёх легионеров. И когда легат его встретил, лицо его недовольно вытянулось. Чего ещё натворил этот Марций?
– Почему, Ацилия? Почему не сказали раньше?
– Это... – она зашептала срывающимся голосом. – Это хозяин... Не давал... Не хотел...
– Так он знал?
– Да... – Она закивала головой мелко, боясь поднять глаза. – Я сказала ему ещё сразу, ещё тогда... в первый день... Я просила написать тебе письмо... Он не позволял... – Подняла глаза, поджимая дрожащие губы. – Я... Я выиграла у него в кости разрешение написать письмо... Я... – Её голос сорвался.
– В кости? – Трибун удивился, нахмуриваясь. Ацилия не ответила. – Я заберу тебя... Боги, Ацилия, я даже не знал, я и подумать не мог! Если бы хоть чем-то, хоть как-то, словом, хоть одним словом, если бы я знал...
– Гай! – Она качнулась к нему на грудь, уткнулась лицом в кирасу, и он обнял её, прижимая к себе. Спросил мягко:
– Он обижал тебя? – Она отрицательно покачала головой, кожа кирасы скрипнула. – Он тебя бил? – Опять отрицание. – Он издевался над тобой? – Снова еле слышный скрип кирасы. – Ацилия... – Гай осторожно взял её за плечи и оторвал от себя, заглянул в лицо. – Всё будет хорошо... Всё уже закончилось, я заберу тебя...
Ацилия лишь качнулась вперёд, опять-таки пряча лицо у него на груди, еле заметно вздрагивала от неприметных рыданий, Гай гладил её по голове, по спине, словно старался утешить, говорил:
– Всё хорошо... Жаль, конечно, что мы встречаемся при таких обстоятельствах, но... – Усмехнулся. – Я отвезу тебя к себе, ты отдохнёшь, познакомишься с моей семьёй, со всеми родственниками, ты же никого ещё не видела. Всё забудется... Скоро ты всё это будешь вспоминать, как страшный сон... Все мои уже знают, что ты жива, тебя все ждут... Я уже направил прошение в Сенат, чтобы тебе разрешили жить в Риме, чтобы подтвердили гражданство, ведь ты не отвечаешь за своего отца... – Ацилия слушала краем уха, Гаю для удачной карьеры надо было обладать ещё и ораторским искусством, он умел утешать, во всё, что он говорил, можно было верить, но прошлое... прошлое ещё цепко держало её. – Я сообщил Домицию о тебе... Знаешь, он обрадовался, а то уже начал подыскивать себе другую невесту...
Ацилия плохо понимала, какой Домиций, но при последних словах замерла, даже плакать прекратила, отстранилась, качая головой; Гай держал её за подрагивающие пальцы ладоней.
– Нет...
– Что? – Он заглядывал ей в лицо, ловил взгляд.
– Нет, Гай... – Она попыталась освободиться от его рук. – Я... Я не могу замуж за господина Домиция... Я не должна...
– Почему? – Он нахмурился.
– Я же была рабыней... Я полгода была рабыней...
– Ну не по своей же вине!
– Гай! – Она глядела ему в лицо обычным своим, хорошо знакомым взглядом. – Я не могу замуж. Я не просто была рабыней, я была наложницей, понимаешь?.. Наложницей!
Теперь уже он смотрел на неё удивлённо, долго молчал, примериваясь мыслями к услышанному, потом спросил:
– И он знал, кто ты, и всё равно?..
– Да, Гай! – она ответила сквозь зубы, уже стояла в стороне, стиснув кулаки, в полумраке атриума палатки, в которой прожила эти последние полгода.
– Он знал, что ты дочь сенатора, знал, что патрицианка, и...
– Да, Гай! – она перебила его.
– Он не позволял тебе известить родственников, а держал у себя наложницей?
– Да... Да, Гай!
– Да я убью его... – процедил сквозь зубы, и Ацилия поняла, что именно так и сделает, как обещает, бросилась навстречу, уткнувшись сомкнутыми кулаками в кирасу, ударила в грудь, моля огромными глазами:
– Нет... Я... Я не позволю... – Трибун изумлённо приподнял тёмные брови на непонятную ему просьбу. – Прошу тебя, Гай, не трогай его... Последние четыре месяца он не прикасался ко мне, ни разу, слышишь?.. Он не бил меня... Он многое позволял мне, как рабыне... – Голос её срывался на полушёпот, она и сама не могла понять, зачем, почему она старается оправдать его. Гай – трибун, что ему стоит убрать с дороги простого декануса? Его вышвырнут из армии... А что он будет делать без неё? Она хорошо помнила его отчаяние прошлого раза, когда он искал деньги, когда он готов был пойти на крайние меры... И сам признавал, как ему этого не хотелось. Он так и говорил, что не хочет продавать её, но другого выбора не было.
Марк Марций, ставший почему-то совсем не безразличным в последнее время, или ей показалось?
– Я часто спорила с ним, я дерзила, я издевалась над ним – он мне всё позволял. – Гай только хмыкнул недоверчиво. – Он мне жизнь спас, когда через Перевал шли!.. – Нахмурился на это. – Он не продавал меня другим, тем, что скупали в притон... – Она готова была сказать, что угодно, лишь бы гнев брата не обрушился на голову декануса Марция. – Гай, прошу тебя, не трогай его... – Она ударила кулаками в грудь трибуна, от удивления у Гая даже челюсть отвисла. – Пожалуйста, Гай...
– Я посмотрю ещё... – ответил машинально, не раздумывая, всё ещё не веря своим ушам. Разве могла бы девушка просить о подобном после всего, что пережила по воле негодяя и подлеца? Это ему было непонятно.
Но это была она, она, его Ацилия, живая, здоровая, бледная, уставшая, да, но живая, и, если уж она так просит, почему бы не сделать. Усмехнулся мысленно, вспоминая лицо этого декануса. Ничего необычного, на вид он даже показался честным и воспитанным в добрых чувствах младшего офицера римской армии. Может быть, он даже дослужится до старшего центуриона, но... Но то, что он узнал сейчас...
О каком благородстве может идти речь?
Подло. До чего же подло.
Гай еле заметно покачал головой, сжимая зубы, глянул в лицо Ацилии.
– Мы уедем отсюда. Как только, так и уедем.
Она согласно дёрнула подбородком, шепнула:
– Да, Гай...
– Мне нужно поговорить с ним. – Вышел.
Появление трибуна с сопровождением привлекло много любопытных к палатке Марция, да и сам он был здесь. Все перешёптывались, спрашивая, что бы всё это значило.
Фарсий вопросительно приподнял брови, и Марций ответил ему коротко, чем вызвал ещё большее удивление:
– Это брат её...
Фарсий отвернулся, стараясь скрыть изумление в глазах. Ничего себе новости! Эх, Марций, Марций, сколько можно тебя учить?
Марк только упрямо поджал губы, чуть сузил тёмные глаза. Нет, он, конечно, думал, что брат её патриций, но то, что он окажется трибуном... Явился по форме, да ещё с охраной, ещё бы ликторов себе нанял для пущей важности. Пижон. Знаем мы таких трибунов. В армию лезут только, чтобы карьеру сделать, шагнуть ещё дальше, в боях не участвуют, а от вида крови бледнеют, как девицы. И этот такой же. Важный. Мнения о себе – ого! Чистенький, при параде, с этой нелепой охраной... Ну-ну...
Коротко глянул в сторону коновязи, где у привязанных лошадей стояли чужие легионеры.
Посмотрим ещё, кто кого.
Хотя, эта голубушка, поди, опишет всё в ярких красках, она так долго этого ждала.
Появился из-за полога палатки этот трибун. Высокий, хорошо сложенный, наверное, сильный; как и она, тёмноволосый, тёмноглазый, похожий на неё какой-то внутренней упрямостью, силой. Этот, наверное, всегда своего добивался, если уж даже ей в кости повезло. Глаза быстрые, яркие, под высоким лбом, и даже волосы по-уставному коротко подстрижены, как у путёвого военного, смешно, да и только.
Все замерли, ожидая, что случится. А оно и случилось...
Ни слова не говоря, трибун подошёл стремительно и коротко, без замаха, ударил в лицо, вымещая всё, что накопилось на душе после услышанного. Марций и понять ничего не успел, не смог блокировать, опомнился уже, когда коленом упирался в землю. Усмехнулся, сплюнул кровь в сторону, костяшками ладони промакнул разбитые губы, глядел снизу в лицо старшего офицера.
– Ну вы и подлец, деканус... – прокомментировал свои действия гость гарнизона. – Вы же всё знали...
Марк громко усмехнулся. Этого он ожидал, но не в присутствии любопытных зрителей. Но как хочешь, первым начал... Ещё и на «вы», вот же сволочь!
– А чего бы вы хотели? – Поднялся на ноги, ещё раз тиранул пальцами по губам, глянул упрямо исподлобья. – Вы же сами трибун... Знаете... У вас у самого рабов хватает, многих из них вы отпустили на волю? – Усмехнулся. – Она – пленница... Моя рабыня... И знаете, – улыбнулся вперемешку с ухмылкой, – ничем она от других не отличается, пове... – но договорить не успел – пощёчина трибуна оборвала его на полуслове.
– Да вы... – Трибун замахнулся ещё раз, но тут вдруг неизвестно откуда появившаяся Ацилия вцепилась ему в руку, повисла на локте:
– Гай! Гай, прошу тебя... Пожалуйста, Гай... Ты же обещал...
Трибун опустил руку, глянув на сестру, перевёл глаза на декануса, уже не улыбающегося, глядящего через упавшие на глаза прядки волос.
– Я бы убил тебя, пусть даже в поединке, всё равно бы убил, но... – Коротко глянул в лицо Ацилии. – Я бы хотел поговорить с вами, деканус... Один на один. – Снова перешёл на «вы».
Марк смотрел остановившимся взглядом, словно и не слышал. «Так мы ещё и Гай... Как Фарсий... Тоже мне... Это, наверное, ваши родовые имена... Из поколения в поколение... У неё родного брата тоже так звали, она сама рассказывала...»
– Проходите... – указал рукой в сторону своей палатки, встретился взглядом с Ацилией, глянул в её бледное лицо с огромными глазами. Она стояла рядом, сцепив пальцы обеих рук, вывернула локтями вперёд, словно такие муки претерпевала, что и словами не выскажешь.
Трибун, в палатке уже, резко сорвал у горла завязки тяжёлого офицерского плаща, сдёрнул его в сторону. Марций же спокойно наблюдал за ним, потирая костяшкой указательного пальца разбитые губы. Как бы то ни было, он ни в чём не чувствовал себя виноватым перед этим человеком, если что-то и было, то только с этой девчонкой, но не с ним. Поэтому будет лучше всем, если он побыстрее уберётся отсюда.
– Во-первых, – трибун обернулся, – я хотел бы поговорить с вами наравных, без званий, вы – деканус, я – трибун. Забудьте об этом на время, я хочу поговорить не как военный с военным, а...
– Ладно. Начали. Я считаю... – Центурион Фарсий принимал это всё за игру, лёгкое развлечение, он-то не знал, как билось сердце в груди Ацилии. – Марций, ты не боишься? Говорят, новичкам везёт! Проиграешь... Первый раз в жизни. – Улыбался, подмигивая.
– Она не новичок, она – дилетант... – ответил сквозь зубы. – Сама захотела...
Первым бросал он. Красиво. Опытно. И руки у него не дрожали. Шестёрки. Обе!
Ацилия, поджимая губы, собрала со стола кости. Фарсий над ухом отметил:
– Двенадцать! – Она бросила в свой черёд. – Двенадцать – шесть!
Она устало прикрыла глаза, ей выпали «пять» и «один».
Наверное, что-то всё-таки случилось, может, и правда, Марций был пьян. Во второй раз удача изменила ему – он выбросил две «двойки»; от изумления голос Фарсия дрогнул:
– Шестнадцать! – Ацилия бросила тоже. – Шестнадцать – шестнадцать!
На этот раз ей выпали «шесть» и «четыре».
Теперь всё решал последний бросок. Марций собрал кости и долго тряс их с сосредоточенным видом.
– Держись, Марк! Проиграешь... – Фарсий улыбался, глядя сверху.
– Не каркай!
Ацилия сидела тихо, стиснув пальцы в кулаки. Святой Юпитер, помоги...
Марций сбросил кости в последний раз. Они прокатились по столешнице и замерли. «Шестёрка». Вторая кость катилась дольше и остановилась на «единице». Ацилия выдохнула.
– Двадцать три! – подытожил Фарсий. – Теперь твоя очередь! – Глянул на Ацилию.
Она протянула руку, собирая кости, глядела словно со стороны, выбрасывала их и смотрела невидящими глазами, и ей казалось, что катятся они очень-очень медленно, как во сне. Одна остановилась быстро, как и у Марция. «Пятёрка!» Вторая катилась дольше, мелькая единицей, но в последний момент замерла, показывая всем пять ярких точек. «Пятёрка!» Вторая «пятёрка»!
– Двадцать шесть! – сложил в уме Фарсий, удивлённо глянул на Марция. – Двадцать шесть, Марк! Она выиграла у тебя на три очка! Три очка! – Глянул на молчащую Ацилию. – Я же говорил, новичкам везёт...
– Лучше бы молчал. – Марций поднялся из-за стола.
– Ты проиграл... – прошептал Фарсий. – В первый раз на моих глазах, Овидий этого не видит... он бы рвал на себе волосы. – Глянул в лицо Ацилии. – Поздравляю с победой. Этой победой можно гордиться... Марция выиграть невозможно... Наши все обалдеют, если узнают. Не может быть! – Он до сих пор не верил, собрал кости в кубок. – Брось! Брось, пожалуйста! Ну, Марк... – попросил.
Марций выбросил кости на стол. «Шестёрки!» Бросил второй раз! Опять «шестёрки»! И ещё – два раза подряд!
Ацилия так и сидела за столом, заворожено глядя на кости, катящиеся перед ней по поверхности стола, глядела зачарованно. Потом медленно поднялась из-за стола, пошла к себе. Долго лежала, глядя перед собой, ничего не понимая, и уже не слышала никого из атриума палатки.
Прода от 10.01.2020, 14:38
Глава 29
На следующий день она написала письмо, а Марций заклеил его, приложил печать легиона и отдал вестовому. А ещё через три дня приехал её брат – Гай Ацилий Минор. Ацилия долго смотрела ему в лицо и не могла поверить, и с места не двигалась. Свершилось! Неужели свершилось!
Он был сыном младшего брата её отца – Гая Ацилия Юстаса, да и то отец его был усыновлён ещё, когда был подростком. Он был дальним родственником из обедневшей ветви рода, когда его усыновили. Как ни странно, они, брат и сестра двоюродные, были похожи друг на друга, как родные. Он и любил её, как родную сестру, с детства приезжал с подарками.
Когда всё это в Нуманции перешло к открытому сопротивлению, и Рим объявил город вне закона, когда поспешил к нему Сципион Эмилиан с войсками, Гай Ацилий Минор пять лет не видел родственников, он и сейчас не думал уже, что кого-то увидит. Смотрел в лицо Ацилии удивлённо-растерянным взглядом.
Она! Конечно же, она!
Подросла. Вытянулась. Стала хорошенькой девушкой. Она и была с детства хорошенькой и должна была стать красавицей.
Как же она похожа на своего отца!
Глаза такие же, тёмные, быстрые, внимательно следит, словно в душу смотрит.
Что она пережила здесь? В плену? В рабстве? Чего хлебнула в руках этого декануса, – как его? – Марция? Что он делал с ней, если губы её теперь не улыбаются, а глаза не лучатся солнечным отблеском, как раньше?
– Ацилия... – прошептал он.
Она шагнула к нему, всё ещё не веря глазам, ничему не веря. Он преодолел расстояние между ними, сгрёб в объятья, прижимая к себе, уткнулся носом в макушку.
– Гай... – выдохнула растерянно со слезами в голосе.
– Почему? Почему? – шептал он чуть слышно, отрывая от себя, заглядывая в лицо, в огромные влажные глаза. – Почему раньше не сказали?.. Почему не сообщили?.. Как же так... Как же ты тут... Как смели...
Он собирался идти в политику, но влияние опального родственника довлело над ним, теперь ему надо было пройти самому все ступени служебной лестницы. Сейчас он был трибуном легиона, получая военный опыт, необходимый для дальнейшего продвижения в карьере.
И приехал он сюда по форме и с охраной из четырёх легионеров. И когда легат его встретил, лицо его недовольно вытянулось. Чего ещё натворил этот Марций?
– Почему, Ацилия? Почему не сказали раньше?
– Это... – она зашептала срывающимся голосом. – Это хозяин... Не давал... Не хотел...
– Так он знал?
– Да... – Она закивала головой мелко, боясь поднять глаза. – Я сказала ему ещё сразу, ещё тогда... в первый день... Я просила написать тебе письмо... Он не позволял... – Подняла глаза, поджимая дрожащие губы. – Я... Я выиграла у него в кости разрешение написать письмо... Я... – Её голос сорвался.
– В кости? – Трибун удивился, нахмуриваясь. Ацилия не ответила. – Я заберу тебя... Боги, Ацилия, я даже не знал, я и подумать не мог! Если бы хоть чем-то, хоть как-то, словом, хоть одним словом, если бы я знал...
– Гай! – Она качнулась к нему на грудь, уткнулась лицом в кирасу, и он обнял её, прижимая к себе. Спросил мягко:
– Он обижал тебя? – Она отрицательно покачала головой, кожа кирасы скрипнула. – Он тебя бил? – Опять отрицание. – Он издевался над тобой? – Снова еле слышный скрип кирасы. – Ацилия... – Гай осторожно взял её за плечи и оторвал от себя, заглянул в лицо. – Всё будет хорошо... Всё уже закончилось, я заберу тебя...
Ацилия лишь качнулась вперёд, опять-таки пряча лицо у него на груди, еле заметно вздрагивала от неприметных рыданий, Гай гладил её по голове, по спине, словно старался утешить, говорил:
– Всё хорошо... Жаль, конечно, что мы встречаемся при таких обстоятельствах, но... – Усмехнулся. – Я отвезу тебя к себе, ты отдохнёшь, познакомишься с моей семьёй, со всеми родственниками, ты же никого ещё не видела. Всё забудется... Скоро ты всё это будешь вспоминать, как страшный сон... Все мои уже знают, что ты жива, тебя все ждут... Я уже направил прошение в Сенат, чтобы тебе разрешили жить в Риме, чтобы подтвердили гражданство, ведь ты не отвечаешь за своего отца... – Ацилия слушала краем уха, Гаю для удачной карьеры надо было обладать ещё и ораторским искусством, он умел утешать, во всё, что он говорил, можно было верить, но прошлое... прошлое ещё цепко держало её. – Я сообщил Домицию о тебе... Знаешь, он обрадовался, а то уже начал подыскивать себе другую невесту...
Ацилия плохо понимала, какой Домиций, но при последних словах замерла, даже плакать прекратила, отстранилась, качая головой; Гай держал её за подрагивающие пальцы ладоней.
– Нет...
– Что? – Он заглядывал ей в лицо, ловил взгляд.
– Нет, Гай... – Она попыталась освободиться от его рук. – Я... Я не могу замуж за господина Домиция... Я не должна...
– Почему? – Он нахмурился.
– Я же была рабыней... Я полгода была рабыней...
– Ну не по своей же вине!
– Гай! – Она глядела ему в лицо обычным своим, хорошо знакомым взглядом. – Я не могу замуж. Я не просто была рабыней, я была наложницей, понимаешь?.. Наложницей!
Теперь уже он смотрел на неё удивлённо, долго молчал, примериваясь мыслями к услышанному, потом спросил:
– И он знал, кто ты, и всё равно?..
– Да, Гай! – она ответила сквозь зубы, уже стояла в стороне, стиснув кулаки, в полумраке атриума палатки, в которой прожила эти последние полгода.
– Он знал, что ты дочь сенатора, знал, что патрицианка, и...
– Да, Гай! – она перебила его.
– Он не позволял тебе известить родственников, а держал у себя наложницей?
– Да... Да, Гай!
– Да я убью его... – процедил сквозь зубы, и Ацилия поняла, что именно так и сделает, как обещает, бросилась навстречу, уткнувшись сомкнутыми кулаками в кирасу, ударила в грудь, моля огромными глазами:
– Нет... Я... Я не позволю... – Трибун изумлённо приподнял тёмные брови на непонятную ему просьбу. – Прошу тебя, Гай, не трогай его... Последние четыре месяца он не прикасался ко мне, ни разу, слышишь?.. Он не бил меня... Он многое позволял мне, как рабыне... – Голос её срывался на полушёпот, она и сама не могла понять, зачем, почему она старается оправдать его. Гай – трибун, что ему стоит убрать с дороги простого декануса? Его вышвырнут из армии... А что он будет делать без неё? Она хорошо помнила его отчаяние прошлого раза, когда он искал деньги, когда он готов был пойти на крайние меры... И сам признавал, как ему этого не хотелось. Он так и говорил, что не хочет продавать её, но другого выбора не было.
Марк Марций, ставший почему-то совсем не безразличным в последнее время, или ей показалось?
– Я часто спорила с ним, я дерзила, я издевалась над ним – он мне всё позволял. – Гай только хмыкнул недоверчиво. – Он мне жизнь спас, когда через Перевал шли!.. – Нахмурился на это. – Он не продавал меня другим, тем, что скупали в притон... – Она готова была сказать, что угодно, лишь бы гнев брата не обрушился на голову декануса Марция. – Гай, прошу тебя, не трогай его... – Она ударила кулаками в грудь трибуна, от удивления у Гая даже челюсть отвисла. – Пожалуйста, Гай...
– Я посмотрю ещё... – ответил машинально, не раздумывая, всё ещё не веря своим ушам. Разве могла бы девушка просить о подобном после всего, что пережила по воле негодяя и подлеца? Это ему было непонятно.
Но это была она, она, его Ацилия, живая, здоровая, бледная, уставшая, да, но живая, и, если уж она так просит, почему бы не сделать. Усмехнулся мысленно, вспоминая лицо этого декануса. Ничего необычного, на вид он даже показался честным и воспитанным в добрых чувствах младшего офицера римской армии. Может быть, он даже дослужится до старшего центуриона, но... Но то, что он узнал сейчас...
О каком благородстве может идти речь?
Подло. До чего же подло.
Гай еле заметно покачал головой, сжимая зубы, глянул в лицо Ацилии.
– Мы уедем отсюда. Как только, так и уедем.
Она согласно дёрнула подбородком, шепнула:
– Да, Гай...
– Мне нужно поговорить с ним. – Вышел.
Прода от 11.01.2020, 17:41
Глава 30
Появление трибуна с сопровождением привлекло много любопытных к палатке Марция, да и сам он был здесь. Все перешёптывались, спрашивая, что бы всё это значило.
Фарсий вопросительно приподнял брови, и Марций ответил ему коротко, чем вызвал ещё большее удивление:
– Это брат её...
Фарсий отвернулся, стараясь скрыть изумление в глазах. Ничего себе новости! Эх, Марций, Марций, сколько можно тебя учить?
Марк только упрямо поджал губы, чуть сузил тёмные глаза. Нет, он, конечно, думал, что брат её патриций, но то, что он окажется трибуном... Явился по форме, да ещё с охраной, ещё бы ликторов себе нанял для пущей важности. Пижон. Знаем мы таких трибунов. В армию лезут только, чтобы карьеру сделать, шагнуть ещё дальше, в боях не участвуют, а от вида крови бледнеют, как девицы. И этот такой же. Важный. Мнения о себе – ого! Чистенький, при параде, с этой нелепой охраной... Ну-ну...
Коротко глянул в сторону коновязи, где у привязанных лошадей стояли чужие легионеры.
Посмотрим ещё, кто кого.
Хотя, эта голубушка, поди, опишет всё в ярких красках, она так долго этого ждала.
Появился из-за полога палатки этот трибун. Высокий, хорошо сложенный, наверное, сильный; как и она, тёмноволосый, тёмноглазый, похожий на неё какой-то внутренней упрямостью, силой. Этот, наверное, всегда своего добивался, если уж даже ей в кости повезло. Глаза быстрые, яркие, под высоким лбом, и даже волосы по-уставному коротко подстрижены, как у путёвого военного, смешно, да и только.
Все замерли, ожидая, что случится. А оно и случилось...
Ни слова не говоря, трибун подошёл стремительно и коротко, без замаха, ударил в лицо, вымещая всё, что накопилось на душе после услышанного. Марций и понять ничего не успел, не смог блокировать, опомнился уже, когда коленом упирался в землю. Усмехнулся, сплюнул кровь в сторону, костяшками ладони промакнул разбитые губы, глядел снизу в лицо старшего офицера.
– Ну вы и подлец, деканус... – прокомментировал свои действия гость гарнизона. – Вы же всё знали...
Марк громко усмехнулся. Этого он ожидал, но не в присутствии любопытных зрителей. Но как хочешь, первым начал... Ещё и на «вы», вот же сволочь!
– А чего бы вы хотели? – Поднялся на ноги, ещё раз тиранул пальцами по губам, глянул упрямо исподлобья. – Вы же сами трибун... Знаете... У вас у самого рабов хватает, многих из них вы отпустили на волю? – Усмехнулся. – Она – пленница... Моя рабыня... И знаете, – улыбнулся вперемешку с ухмылкой, – ничем она от других не отличается, пове... – но договорить не успел – пощёчина трибуна оборвала его на полуслове.
– Да вы... – Трибун замахнулся ещё раз, но тут вдруг неизвестно откуда появившаяся Ацилия вцепилась ему в руку, повисла на локте:
– Гай! Гай, прошу тебя... Пожалуйста, Гай... Ты же обещал...
Трибун опустил руку, глянув на сестру, перевёл глаза на декануса, уже не улыбающегося, глядящего через упавшие на глаза прядки волос.
– Я бы убил тебя, пусть даже в поединке, всё равно бы убил, но... – Коротко глянул в лицо Ацилии. – Я бы хотел поговорить с вами, деканус... Один на один. – Снова перешёл на «вы».
Марк смотрел остановившимся взглядом, словно и не слышал. «Так мы ещё и Гай... Как Фарсий... Тоже мне... Это, наверное, ваши родовые имена... Из поколения в поколение... У неё родного брата тоже так звали, она сама рассказывала...»
– Проходите... – указал рукой в сторону своей палатки, встретился взглядом с Ацилией, глянул в её бледное лицо с огромными глазами. Она стояла рядом, сцепив пальцы обеих рук, вывернула локтями вперёд, словно такие муки претерпевала, что и словами не выскажешь.
Трибун, в палатке уже, резко сорвал у горла завязки тяжёлого офицерского плаща, сдёрнул его в сторону. Марций же спокойно наблюдал за ним, потирая костяшкой указательного пальца разбитые губы. Как бы то ни было, он ни в чём не чувствовал себя виноватым перед этим человеком, если что-то и было, то только с этой девчонкой, но не с ним. Поэтому будет лучше всем, если он побыстрее уберётся отсюда.
– Во-первых, – трибун обернулся, – я хотел бы поговорить с вами наравных, без званий, вы – деканус, я – трибун. Забудьте об этом на время, я хочу поговорить не как военный с военным, а...
