Наконец, она вырвалась, хрипло дыша, заговорила:
– Вы что?.. Вы с ума сошли... Пустите меня! Ну пустите же! – Рванулась, и он не стал удерживать её. Смотрел, как она прячется в своём углу, видел её открытые ноги. Улыбнулся, прощаясь:
- Ещё увидимся.
Вышел.
Утром он вернулся с дежурства уставший и злой, Гай помогал ему снимать кирасу, крутился рядом.
– Где она?
Раб поднял выцветшие глаза, дрогнул седыми бровями, шепнул:
– Спит, наверное... Я не видел её со вчерашнего дня...
Когда же Марций отдёрнул штору – её место оказалось даже не расправленным, она не ночевала дома, её не было!
– Где она?! - закричал он, замахиваясь на раба. Гай вжал голову в плечи, оправдываясь:
– Я не знаю, господин, я не видел её... Со вчерашнего не видел...
Вылетел на улицу, усталость как рукой сняло, приказал приготовить себе коня, а сам пошёл к разведчикам просить собаку.
Нуманция выглядела жутко. Всё, что можно было сжечь – сожжено, разрушено, превращено в развалины, вороны крутились над трупами, а по улицам пробегали ставшие бездомными собаки. Разбросанное тряпьё, мебель, битая посуда – всё это не представляло ценности для солдат и тех, кто пришёл после них.
Жуткое зрелище!
Но собака привела его именно в город, Марций шёл, ведя храпящего коня следом, старался дышать через раз, чувствуя тошноту от этого дурного запаха гари и разложения.
Конечно, он мог бы и сам догадаться, что она сбежит именно в Нуманцию, именно в свой дом. Сейчас он, правда, мало был похож на тот в день захвата, тем более, что сейчас он ходил по нему в сумерках, а не среди ночи.
Собака всё обнюхивала, настораживала лохматые уши, потом вскинулась и стремглав бросилась вверх по лестнице на второй этаж. Пока Марций привязывал коня к колонне, он услышал наверху девичий крик, бросился следом за собакой. Она лаяла оглушительно и звонко на весь пустой дом, и он легко нашёл её по этому лаю.
Свистнул, отзывая собаку, но она не слышала его, продолжая лаять. Марций вошёл в комнату и замер на пороге. Девчонка была здесь, стояла у стены, глядя ошарашено на бросающуюся на неё собаку. Видимо, та успела уже её укусить – на подоле туники у колена Марк заметил свежую кровь.
Рабыня вскинула подбородок, заметила вошедшего центуриона, закричала дрожащими губами:
– Уберите собаку!
Марций свистнул, подхватил собаку за ошейник, коротко приказал что-то, выводя за дверь. Когда вернулся, рабыня уже пыталась открыть ставни окна, но не успела, увидела его и повернулась к нему лицом, убирая руки за спину – упёрлась ими в подоконник.
– Не подходите ко мне... Я лучше в окно выброшусь...
– В закрытое?.. – Усмехнулся.
– Я уже открыла его, только толкнись...
– Второй этаж. Максимум, что ты сделаешь – это сломаешь себе ноги – не больше. Я тебя там и оставлю, в саду... Прыгай!
Рабыня забралась на подоконник, села боком, поджимая ноги, подтянула колени к груди, пряча в них лицо, зарыдала, шепча со слезами:
– Что вы сделали с моим домом?.. С моим детством... Вы всё... всё разрушили... Всех убили... Проклинаю вас за это... Ненавижу... Всю жизнь мою, семью мою, отца... Всё, что дорого было, что я любила... Дом мой... О!.. Юпитер...
Он подошёл к ней и встал рядом, заговорил:
– Зачем ты вообще сюда вернулась? Ты же представляла себе, что увидишь. Что ты хотела?
– Оставьте меня! – Она быстро стёрла слёзы с лица раскрытой ладонью, спустила ноги с подоконника, спрыгнула на пол. – Я не вернусь с вами... Я не буду... Что хотите, то и делайте, вы вообще обещали, что убьёте меня... Я не вернусь к вам... – Глядела прямо большими глазами. Уверенная, упрямая.
– Я не обещал, что убью тебя.
– Мне всё равно. – Она попыталась обойти его, но центурион поймал её за локоть, прижал к стене, притиснулся к рабыне всем телом, шепнул:
– Так уж и всё равно?
Она отвернулась, глядела в сторону, а он рассматривал её лицо, поджатые губы. Немое сопротивление, желание освободиться во что бы то ни стало только рождали стремление подавить, заставить делать по-своему.
– Чего вы хотите? – Она подняла лицо к нему, смотрела снизу. – Вы уже получили всё, что хотели... Вам мало этого? Я уже отдала вам всё, что у меня было... Чего вы добиваетесь?.. Вам нравится мучить меня?.. Может быть, вы ненормальный человек?.. Вы преклоняетесь перед насилием? Да?
– Нет.
– Зачем вы ищите меня? Отпустите, дайте мне уйти, вы уже сделали это однажды в этом доме... в моём доме! Почему-то же сделали. И я...
– Нет! – он резко перебил её.
Ацилия сузила глаза:
– Я не вернусь с вами. Вы потащите меня силой? Свяжите?
– Если надо будет – свяжу!
– Вы не справитесь со мной, вы не посмеете...
– Потому что ты – сенаторская дочь?
Она помолчала миг, потом опять заговорила:
– Это мой дом! Это моя комната! Я родилась и выросла здесь!
– Да мне всё равно, сейчас ты МОЯ рабыня, МОЯ наложница... Хочешь ты этого или не хочешь! И если надо будет – я справлюсь, я возьму силой... То, что моё – это моё...
Она опустила голову, закусив губу. Позволив ему однажды, она оказалась в его власти целиком и полностью, и он это знал, он чувствовал свою власть.
– Я никогда не буду вашей. Даже если вы будете владеть телом, вы никогда не тронете мою душу, а в душе – я ненавижу вас! – Она вскинула на него глаза. – Слышите? Ненавижу! На всю жизнь... И почему в первый раз вы показались мне хорошим человеком? Когда отпустили почему-то, когда выкупили у этого Овидия... Если бы я больше ни разу не встретила вас, это мнение так и осталось бы, но вы – ненавистный мне человек, и нет в вас ничего хорошего...
Он отступил, отпуская её, произнёс негромко:
– Пойдём...
Развернулся и пошёл к выходу, зная, что она всё равно пойдёт следом. Собака встречала его у выхода из комнаты, он погладил её по голове, потрепал мягкие уши, мельком глянул назад – рабыня по-прежнему стояла у окна. Но когда он спустился в атриум и завозился с конём, девчонка уже спускалась с лестницы с немым выражением отчаяния и предельной жертвенности на лице.
Марций подсадил рабыню на коня, сам повёл его в поводу; собака бежала следом. Всю дорогу они не разговаривали. Ацилия смотрела по сторонам и часто оборачивалась назад, провожая Нуманцию глазами.
В лагере уже горели костры и постовые на воротах долго не хотели их пропускать, ведь Марций был не по форме.
У своей палатки он подхватил рабыню за пояс и снял с коня, Гай уже ждал их у входа, суетился, выламывая руки.
– Нагрей воды помыться!
– Хорошо, господин... – закивал в ответ головой.
Девчонка, прямо держа голову, зашла в палатку, Марций поставил трипод посредине, приказал:
– Садись!
– Зачем? – Она изогнула брови.
– Садись, кому говорю.
Она села, спрятав под табурет ноги. Марций опустился перед ней на корточки, поймал за лодыжку правой ноги, потянул на себя. Ацилия дёрнулась, пытаясь освободиться:
– Что вы делаете? Отпустите!
– Мне позвать кого-нибудь на помощь? – Он смотрел снизу. Ацилия сдалась, и центурион, придерживая её ногу, поднял подол туники, открывая колено. Ацилия шумно выдохнула, но он лишь осторожно ощупал собачий укус как раз под коленом.
– Больно?
– Пройдёт... – прошептала она и потянула ногу на себя, но Марций не отпустил, держал за сухожилие у лодыжек снизу, осторожно провёл согнутыми пальцами тыльной стороной ладони вверх по ноге до колена по тонкой белой коже. Ацилия вздрогнула, напряглась, пожимая плечами от дрожи по всему телу, опять потянула ногу, от удивления раскрывая глаза. – Что вы... делаете?..
– Красивая кожа... Жаль, останется след... – Отпустил её ногу и поднялся, Ацилия тут же спрятала колени под подолом туники. – Помоешься и ложись спать. – Она промолчала, и он, уже отойдя к выходу, обернулся: – Я не слышу!
– Хорошо, я помоюсь и лягу спать. – Вскинула глаза. – Я слышу вас, господин... – добавила тихо.
И удовлетворённый ответом он вышел.
Ацилия, уставшая и разбитая, засыпала с сырыми волосами, перед самым-самым, как отрешиться от мира, слышала его голос, они о чём-то разговаривали с Гаем, шумно лили воду, наверное, раб помогал ему мыться. Одна единственная мысль мучила её: что будет с ней дальше? С ней она и заснула, боясь, что он придёт к ней, спящей, но утром проснулась одна и облегчённо вздохнула.
Он не коснулся её втечение следующего дня и следующей ночи.
Всё пошло, как по-старому, как ещё до того, как она стала его любовницей.
Она осмелела, стала выходить из палатки, общалась с другими рабынями у тех костров, где была кухня, хотя многие из них были волчицами – проститутками. Ацилия подозревала, что центурион не знал об этом, иначе бы он запретил.
Особенно она сошлась с одной взрослой женщиной, Авией, которая многое рассказывала ей о жизни в лагере: кто кого ненавидит, почему, какие у кого пристрастия, кто чем занимается в свободное от службы время. Она уже несколько лет жила в этом лагере, переходила с легионом с места на место, семьи у неё не было, и она жила только гарнизоном. Именно от Авии Ацилия узнала о вражде центуриона Марция с центурионами Овидием и Лелием, настоящих причин этой вражды мало кто знал, зато в лагере хорошо все знали о везучести Марция в кости.
– Ты уже спала с ним? Как у вас? – напрямую спросила Авия, поднимая глаза от чищеного котла. Ацилия растерянно вскинула брови, и Авия, всё понимая, продолжила чистить посуду. – Тебе надо научиться считать дни, когда позволять ему, а когда – нет...
– Считать дни? – удивилась Ацилия.
– Конечно, или ты хочешь родить от него ребёнка? – Усмехнулась, поворачивая котёл на другой бок. – Мужчины не держат возле себя беременных женщин – это лишняя обуза, да и беременная женщина невсегда готова удовлетворить его... Самое лучшее для тебя в этом случае, если он прикажет тебе вытравить ребёнка ядом, а худшее – просто продаст тебя сутенёру, тот не будет с тобой мелочиться, и заставит работать...
– Зачем ты запугиваешь её, Авия? – заговорила другая женщина. – Просто дай ей цикуты, только почувствует неладное – сама избавится от него... Если всё сделать быстро и правильно – это не опасно...
– Цикута... – повторила Ацилия.
Она не могла поверить в услышанное. Ребёнок! Ведь в самом деле, она теперь перешагнула ту грань и находится в опасности оказаться беременной, она же теперь живёт с мужчиной! Правда, пока у неё это было один раз, но... Она перевела глаза на Авию, нахмурилась, спрашивая:
– Как это можно узнать? Как я узнаю, что беременна?
Авия усмехнулась в ответ:
– Узнаешь... Почувствуешь... – Замолкла вдруг.
Ацилия стояла лицом к Авии, поэтому не видела того, что видела она.
Знакомый мужской голос чуть не заставил её сердце остановиться:
– Что ты здесь делаешь?
Она обернулась и увидела его совсем рядом, потеряла дар речи. Но Марций и не стал дожидаться, когда она вновь обретёт его, схватил за локоть и толкнул перед собой, приказывая:
– Пошли!
Она шла, а Марций шёл следом, не подгонял, но его дыхания за спиной было достаточно.
В палатке она не дала ему и рта раскрыть, спросила вдруг:
– Вы правда заставите меня убить своего ребёнка?
Он нахмурился вдруг, спросил:
– Ты что, уже беременна?
– Не знаю... нет, наверное... – Она задрожала ресницами.
– Где ты нахваталась этого? С этими девками, крутишься с проститутками, словно одна из них... Я же запретил, по-моему, нормальным языком, и ты сама сказала, что всё поняла... Что мне делать?.. Приказать тебя выпороть? – Она замотала головой, закусывая губу. – А что сделать?
– Вы не понимаете... Вы на целый день уходите, у вас работа, какие-то занятия, что-то вы делаете там, вы не сидите тут, а я должна целый день с утра до вечера быть одна, я ничего не делаю, никого не вижу, ни с кем не общаюсь, я должна мучиться от безделья, что ли?
Он перебил:
– А чем ты в доме своего отца занималась? И скучно тебе не было?
Она оторопела от вопроса и заговорила негромко, отвечая на вопрос этот растерянно, не замечая подвоха:
– Я читала, ходила в гости, ко мне приходили в гости, я следила за розовым кустом в саду... Училась... Я общалась с людьми...
– Одним? – перебил он её.
– Что?
– Я спрашиваю, ты следила за одним розовым кустом?
– Да... Садовник мне больше не позволял...
– Ха-ха-ха-ха-ха! – он засмеялся вдруг, качнувшись на пятках, а Ацилия нахмурилась – для неё тогда это было важно, она сама поливала его, обрезала... – Проклятье! Кого я у себя пригрел? Один розовый куст! А у тебя там не было одной овечки или одного оливкового дерева?.. Сумасшествие! – Он усмехнулся, стёр выступившие от смеха слёзы. – Патриции... Богатеи, нахлебники, привыкшие загребать жар чужими руками... Вы проводите жизнь в безделье, в то время, как другие кладут головы, проливают кровь свою и чужую, завоёвывают вам новые земли, золото и рабов... Получая за это смешные гроши!..
– Но вы же военный!
– А по своей ли воле? Ты знаешь? – Он качнулся вперёд, в упор глядя ей в лицо, прямо в глаза.
– Нет, не знаю. Но, если вам не нравится – бросьте и уйдите... Займитесь другим, тем, чем нравится.
Он усмехнулся, поймал её за руку, ещё ближе притягивая к себе, спросил:
– А тебе нравится быть моей рабыней, быть моей наложницей? Возьми и уйди! Получится? Сможешь?
Она промолчала, и он отпустил её, отошёл в сторону, уперев руки в пояс, стоял, опустив голову. Ацилия спросила вдруг:
– Так, выходит, вы – такой же раб, как и я? – Он резко обернулся, сверкнув тёмными глазами, а она не дала ему и слова молвить. – Только, если я – ваша рабыня, то вы – раб обстоятельств... И я в лучших условиях – я могу уйти, удачно сбежать или дождаться помощи из Рима, и я никого не убиваю, ни над кем не творю насилия... А вы... – Она не договорила – он дал ей пощёчину, ударил вскользь по губам, и рабыня замолкла, стирая след удара, уронила голову на грудь, зашептала: – Значит, я права... Вы такой же раб, даже хуже, потому что ваши обстоятельства заставляют вас рисковать жизнью, – она вскинула голову, уперев в него взгляд, – убивать других и жить за смешные гроши... Жить в постоянном страхе за свою жизнь... Да вы жалок! Вы – добровольный раб... – Он снова ударил её по губам, пытаясь убить эти слова, не дать им родиться, но они уже прозвучали, проникая в сознание...
«Добровольный раб...» Да как она смеет? Патрицианка с одним розовым кустом!..
– Забываешься... – сухо произнёс он, а рабыня стирала каплю крови в уголке губ, рука у Марция тяжёлая всегда была, и как ещё в кости ему везло такому?..
– А вам всё равно больнее... – Вскинула подбородок. – Потому что раб на всю жизнь – до самой смерти...
Нет, на этот раз она вывела его, он рвал на ней одежду, как безумный, и даже кираса не мешала, набросился, аж в глазах потемнело от досады на неё, от элементарной злости.
Она сопротивлялась, как могла, но на этот раз он был в выгодном положении – он уже не стеснялся дать ей пощёчину или сделать больно. Он насиловал её, как это делают все мужчины в захваченных городах и посёлках, опьянённые кровью, силой и чувством безнаказанности.
– Вы что?.. Вы с ума сошли... Пустите меня! Ну пустите же! – Рванулась, и он не стал удерживать её. Смотрел, как она прячется в своём углу, видел её открытые ноги. Улыбнулся, прощаясь:
- Ещё увидимся.
Вышел.
Утром он вернулся с дежурства уставший и злой, Гай помогал ему снимать кирасу, крутился рядом.
– Где она?
Раб поднял выцветшие глаза, дрогнул седыми бровями, шепнул:
– Спит, наверное... Я не видел её со вчерашнего дня...
Когда же Марций отдёрнул штору – её место оказалось даже не расправленным, она не ночевала дома, её не было!
– Где она?! - закричал он, замахиваясь на раба. Гай вжал голову в плечи, оправдываясь:
– Я не знаю, господин, я не видел её... Со вчерашнего не видел...
Вылетел на улицу, усталость как рукой сняло, приказал приготовить себе коня, а сам пошёл к разведчикам просить собаку.
Нуманция выглядела жутко. Всё, что можно было сжечь – сожжено, разрушено, превращено в развалины, вороны крутились над трупами, а по улицам пробегали ставшие бездомными собаки. Разбросанное тряпьё, мебель, битая посуда – всё это не представляло ценности для солдат и тех, кто пришёл после них.
Жуткое зрелище!
Но собака привела его именно в город, Марций шёл, ведя храпящего коня следом, старался дышать через раз, чувствуя тошноту от этого дурного запаха гари и разложения.
Конечно, он мог бы и сам догадаться, что она сбежит именно в Нуманцию, именно в свой дом. Сейчас он, правда, мало был похож на тот в день захвата, тем более, что сейчас он ходил по нему в сумерках, а не среди ночи.
Собака всё обнюхивала, настораживала лохматые уши, потом вскинулась и стремглав бросилась вверх по лестнице на второй этаж. Пока Марций привязывал коня к колонне, он услышал наверху девичий крик, бросился следом за собакой. Она лаяла оглушительно и звонко на весь пустой дом, и он легко нашёл её по этому лаю.
Свистнул, отзывая собаку, но она не слышала его, продолжая лаять. Марций вошёл в комнату и замер на пороге. Девчонка была здесь, стояла у стены, глядя ошарашено на бросающуюся на неё собаку. Видимо, та успела уже её укусить – на подоле туники у колена Марк заметил свежую кровь.
Рабыня вскинула подбородок, заметила вошедшего центуриона, закричала дрожащими губами:
– Уберите собаку!
Марций свистнул, подхватил собаку за ошейник, коротко приказал что-то, выводя за дверь. Когда вернулся, рабыня уже пыталась открыть ставни окна, но не успела, увидела его и повернулась к нему лицом, убирая руки за спину – упёрлась ими в подоконник.
– Не подходите ко мне... Я лучше в окно выброшусь...
– В закрытое?.. – Усмехнулся.
– Я уже открыла его, только толкнись...
– Второй этаж. Максимум, что ты сделаешь – это сломаешь себе ноги – не больше. Я тебя там и оставлю, в саду... Прыгай!
Рабыня забралась на подоконник, села боком, поджимая ноги, подтянула колени к груди, пряча в них лицо, зарыдала, шепча со слезами:
– Что вы сделали с моим домом?.. С моим детством... Вы всё... всё разрушили... Всех убили... Проклинаю вас за это... Ненавижу... Всю жизнь мою, семью мою, отца... Всё, что дорого было, что я любила... Дом мой... О!.. Юпитер...
Он подошёл к ней и встал рядом, заговорил:
– Зачем ты вообще сюда вернулась? Ты же представляла себе, что увидишь. Что ты хотела?
– Оставьте меня! – Она быстро стёрла слёзы с лица раскрытой ладонью, спустила ноги с подоконника, спрыгнула на пол. – Я не вернусь с вами... Я не буду... Что хотите, то и делайте, вы вообще обещали, что убьёте меня... Я не вернусь к вам... – Глядела прямо большими глазами. Уверенная, упрямая.
– Я не обещал, что убью тебя.
– Мне всё равно. – Она попыталась обойти его, но центурион поймал её за локоть, прижал к стене, притиснулся к рабыне всем телом, шепнул:
– Так уж и всё равно?
Она отвернулась, глядела в сторону, а он рассматривал её лицо, поджатые губы. Немое сопротивление, желание освободиться во что бы то ни стало только рождали стремление подавить, заставить делать по-своему.
– Чего вы хотите? – Она подняла лицо к нему, смотрела снизу. – Вы уже получили всё, что хотели... Вам мало этого? Я уже отдала вам всё, что у меня было... Чего вы добиваетесь?.. Вам нравится мучить меня?.. Может быть, вы ненормальный человек?.. Вы преклоняетесь перед насилием? Да?
– Нет.
– Зачем вы ищите меня? Отпустите, дайте мне уйти, вы уже сделали это однажды в этом доме... в моём доме! Почему-то же сделали. И я...
– Нет! – он резко перебил её.
Ацилия сузила глаза:
– Я не вернусь с вами. Вы потащите меня силой? Свяжите?
– Если надо будет – свяжу!
– Вы не справитесь со мной, вы не посмеете...
– Потому что ты – сенаторская дочь?
Она помолчала миг, потом опять заговорила:
– Это мой дом! Это моя комната! Я родилась и выросла здесь!
– Да мне всё равно, сейчас ты МОЯ рабыня, МОЯ наложница... Хочешь ты этого или не хочешь! И если надо будет – я справлюсь, я возьму силой... То, что моё – это моё...
Она опустила голову, закусив губу. Позволив ему однажды, она оказалась в его власти целиком и полностью, и он это знал, он чувствовал свою власть.
– Я никогда не буду вашей. Даже если вы будете владеть телом, вы никогда не тронете мою душу, а в душе – я ненавижу вас! – Она вскинула на него глаза. – Слышите? Ненавижу! На всю жизнь... И почему в первый раз вы показались мне хорошим человеком? Когда отпустили почему-то, когда выкупили у этого Овидия... Если бы я больше ни разу не встретила вас, это мнение так и осталось бы, но вы – ненавистный мне человек, и нет в вас ничего хорошего...
Он отступил, отпуская её, произнёс негромко:
– Пойдём...
Развернулся и пошёл к выходу, зная, что она всё равно пойдёт следом. Собака встречала его у выхода из комнаты, он погладил её по голове, потрепал мягкие уши, мельком глянул назад – рабыня по-прежнему стояла у окна. Но когда он спустился в атриум и завозился с конём, девчонка уже спускалась с лестницы с немым выражением отчаяния и предельной жертвенности на лице.
Марций подсадил рабыню на коня, сам повёл его в поводу; собака бежала следом. Всю дорогу они не разговаривали. Ацилия смотрела по сторонам и часто оборачивалась назад, провожая Нуманцию глазами.
В лагере уже горели костры и постовые на воротах долго не хотели их пропускать, ведь Марций был не по форме.
У своей палатки он подхватил рабыню за пояс и снял с коня, Гай уже ждал их у входа, суетился, выламывая руки.
– Нагрей воды помыться!
– Хорошо, господин... – закивал в ответ головой.
Девчонка, прямо держа голову, зашла в палатку, Марций поставил трипод посредине, приказал:
– Садись!
– Зачем? – Она изогнула брови.
– Садись, кому говорю.
Она села, спрятав под табурет ноги. Марций опустился перед ней на корточки, поймал за лодыжку правой ноги, потянул на себя. Ацилия дёрнулась, пытаясь освободиться:
– Что вы делаете? Отпустите!
– Мне позвать кого-нибудь на помощь? – Он смотрел снизу. Ацилия сдалась, и центурион, придерживая её ногу, поднял подол туники, открывая колено. Ацилия шумно выдохнула, но он лишь осторожно ощупал собачий укус как раз под коленом.
– Больно?
– Пройдёт... – прошептала она и потянула ногу на себя, но Марций не отпустил, держал за сухожилие у лодыжек снизу, осторожно провёл согнутыми пальцами тыльной стороной ладони вверх по ноге до колена по тонкой белой коже. Ацилия вздрогнула, напряглась, пожимая плечами от дрожи по всему телу, опять потянула ногу, от удивления раскрывая глаза. – Что вы... делаете?..
– Красивая кожа... Жаль, останется след... – Отпустил её ногу и поднялся, Ацилия тут же спрятала колени под подолом туники. – Помоешься и ложись спать. – Она промолчала, и он, уже отойдя к выходу, обернулся: – Я не слышу!
– Хорошо, я помоюсь и лягу спать. – Вскинула глаза. – Я слышу вас, господин... – добавила тихо.
И удовлетворённый ответом он вышел.
Ацилия, уставшая и разбитая, засыпала с сырыми волосами, перед самым-самым, как отрешиться от мира, слышала его голос, они о чём-то разговаривали с Гаем, шумно лили воду, наверное, раб помогал ему мыться. Одна единственная мысль мучила её: что будет с ней дальше? С ней она и заснула, боясь, что он придёт к ней, спящей, но утром проснулась одна и облегчённо вздохнула.
Он не коснулся её втечение следующего дня и следующей ночи.
Всё пошло, как по-старому, как ещё до того, как она стала его любовницей.
Прода от 09.01.2020, 16:40
Глава 8
Она осмелела, стала выходить из палатки, общалась с другими рабынями у тех костров, где была кухня, хотя многие из них были волчицами – проститутками. Ацилия подозревала, что центурион не знал об этом, иначе бы он запретил.
Особенно она сошлась с одной взрослой женщиной, Авией, которая многое рассказывала ей о жизни в лагере: кто кого ненавидит, почему, какие у кого пристрастия, кто чем занимается в свободное от службы время. Она уже несколько лет жила в этом лагере, переходила с легионом с места на место, семьи у неё не было, и она жила только гарнизоном. Именно от Авии Ацилия узнала о вражде центуриона Марция с центурионами Овидием и Лелием, настоящих причин этой вражды мало кто знал, зато в лагере хорошо все знали о везучести Марция в кости.
– Ты уже спала с ним? Как у вас? – напрямую спросила Авия, поднимая глаза от чищеного котла. Ацилия растерянно вскинула брови, и Авия, всё понимая, продолжила чистить посуду. – Тебе надо научиться считать дни, когда позволять ему, а когда – нет...
– Считать дни? – удивилась Ацилия.
– Конечно, или ты хочешь родить от него ребёнка? – Усмехнулась, поворачивая котёл на другой бок. – Мужчины не держат возле себя беременных женщин – это лишняя обуза, да и беременная женщина невсегда готова удовлетворить его... Самое лучшее для тебя в этом случае, если он прикажет тебе вытравить ребёнка ядом, а худшее – просто продаст тебя сутенёру, тот не будет с тобой мелочиться, и заставит работать...
– Зачем ты запугиваешь её, Авия? – заговорила другая женщина. – Просто дай ей цикуты, только почувствует неладное – сама избавится от него... Если всё сделать быстро и правильно – это не опасно...
– Цикута... – повторила Ацилия.
Она не могла поверить в услышанное. Ребёнок! Ведь в самом деле, она теперь перешагнула ту грань и находится в опасности оказаться беременной, она же теперь живёт с мужчиной! Правда, пока у неё это было один раз, но... Она перевела глаза на Авию, нахмурилась, спрашивая:
– Как это можно узнать? Как я узнаю, что беременна?
Авия усмехнулась в ответ:
– Узнаешь... Почувствуешь... – Замолкла вдруг.
Ацилия стояла лицом к Авии, поэтому не видела того, что видела она.
Знакомый мужской голос чуть не заставил её сердце остановиться:
– Что ты здесь делаешь?
Она обернулась и увидела его совсем рядом, потеряла дар речи. Но Марций и не стал дожидаться, когда она вновь обретёт его, схватил за локоть и толкнул перед собой, приказывая:
– Пошли!
Она шла, а Марций шёл следом, не подгонял, но его дыхания за спиной было достаточно.
В палатке она не дала ему и рта раскрыть, спросила вдруг:
– Вы правда заставите меня убить своего ребёнка?
Он нахмурился вдруг, спросил:
– Ты что, уже беременна?
– Не знаю... нет, наверное... – Она задрожала ресницами.
– Где ты нахваталась этого? С этими девками, крутишься с проститутками, словно одна из них... Я же запретил, по-моему, нормальным языком, и ты сама сказала, что всё поняла... Что мне делать?.. Приказать тебя выпороть? – Она замотала головой, закусывая губу. – А что сделать?
– Вы не понимаете... Вы на целый день уходите, у вас работа, какие-то занятия, что-то вы делаете там, вы не сидите тут, а я должна целый день с утра до вечера быть одна, я ничего не делаю, никого не вижу, ни с кем не общаюсь, я должна мучиться от безделья, что ли?
Он перебил:
– А чем ты в доме своего отца занималась? И скучно тебе не было?
Она оторопела от вопроса и заговорила негромко, отвечая на вопрос этот растерянно, не замечая подвоха:
– Я читала, ходила в гости, ко мне приходили в гости, я следила за розовым кустом в саду... Училась... Я общалась с людьми...
– Одним? – перебил он её.
– Что?
– Я спрашиваю, ты следила за одним розовым кустом?
– Да... Садовник мне больше не позволял...
– Ха-ха-ха-ха-ха! – он засмеялся вдруг, качнувшись на пятках, а Ацилия нахмурилась – для неё тогда это было важно, она сама поливала его, обрезала... – Проклятье! Кого я у себя пригрел? Один розовый куст! А у тебя там не было одной овечки или одного оливкового дерева?.. Сумасшествие! – Он усмехнулся, стёр выступившие от смеха слёзы. – Патриции... Богатеи, нахлебники, привыкшие загребать жар чужими руками... Вы проводите жизнь в безделье, в то время, как другие кладут головы, проливают кровь свою и чужую, завоёвывают вам новые земли, золото и рабов... Получая за это смешные гроши!..
– Но вы же военный!
– А по своей ли воле? Ты знаешь? – Он качнулся вперёд, в упор глядя ей в лицо, прямо в глаза.
– Нет, не знаю. Но, если вам не нравится – бросьте и уйдите... Займитесь другим, тем, чем нравится.
Он усмехнулся, поймал её за руку, ещё ближе притягивая к себе, спросил:
– А тебе нравится быть моей рабыней, быть моей наложницей? Возьми и уйди! Получится? Сможешь?
Она промолчала, и он отпустил её, отошёл в сторону, уперев руки в пояс, стоял, опустив голову. Ацилия спросила вдруг:
– Так, выходит, вы – такой же раб, как и я? – Он резко обернулся, сверкнув тёмными глазами, а она не дала ему и слова молвить. – Только, если я – ваша рабыня, то вы – раб обстоятельств... И я в лучших условиях – я могу уйти, удачно сбежать или дождаться помощи из Рима, и я никого не убиваю, ни над кем не творю насилия... А вы... – Она не договорила – он дал ей пощёчину, ударил вскользь по губам, и рабыня замолкла, стирая след удара, уронила голову на грудь, зашептала: – Значит, я права... Вы такой же раб, даже хуже, потому что ваши обстоятельства заставляют вас рисковать жизнью, – она вскинула голову, уперев в него взгляд, – убивать других и жить за смешные гроши... Жить в постоянном страхе за свою жизнь... Да вы жалок! Вы – добровольный раб... – Он снова ударил её по губам, пытаясь убить эти слова, не дать им родиться, но они уже прозвучали, проникая в сознание...
«Добровольный раб...» Да как она смеет? Патрицианка с одним розовым кустом!..
– Забываешься... – сухо произнёс он, а рабыня стирала каплю крови в уголке губ, рука у Марция тяжёлая всегда была, и как ещё в кости ему везло такому?..
– А вам всё равно больнее... – Вскинула подбородок. – Потому что раб на всю жизнь – до самой смерти...
Нет, на этот раз она вывела его, он рвал на ней одежду, как безумный, и даже кираса не мешала, набросился, аж в глазах потемнело от досады на неё, от элементарной злости.
Она сопротивлялась, как могла, но на этот раз он был в выгодном положении – он уже не стеснялся дать ей пощёчину или сделать больно. Он насиловал её, как это делают все мужчины в захваченных городах и посёлках, опьянённые кровью, силой и чувством безнаказанности.
