Он удивился её словам. Так и стоял с вскинутыми бровями. Ацилия хмыкнула и ушла к себе. Она уже разделась, собираясь ложиться, когда Марций вдруг зашёл к ней, когда раньше никогда этого не делал. Ацилия быстро успела прижать к груди свою розовую столу, попятилась обнажённой спиной к стене палатки, нахмурилась недовольно, зашептала:
– Вы бы хоть предупредили... Что вам надо?
Он, не говоря ни слова, прошёл прямо к ней, она лишь вскинула тёмные глаза удивлённо, разомкнула губы, собираясь спросить, но он не дал:
– В самом деле, между нами ни разу не было ничего нормального... Одно насилие... Одна боль...
– Нормального? Что вы имеете в виду? – Она попыталась ещё больше отступить назад, но он поймал её за плечи, удерживая, потянул к себе, сламывая её немое сопротивление, обнял за обнажённую спину. Быстрые пальцы стали распускать её волосы, пряди заскользили по лопаткам, защекотали позвоночник, упали вниз на ягодицы.
Ацилия дёрнулась, выгибаясь, избегая его рук, выдохнула:
– Пустите! Не надо...
Но он держал крепко, прижимая к себе, зашептал на ухо, касаясь губами рассыпавшихся волос:
– По твоим словам, как любовнику мне грош цена... Другим ты меня и не знаешь... А я могу... Могу быть другим... Я хочу, чтобы ты это знала...
– Прошу вас! Пожалуйста, господин... – Она мотнула головой в сторону, отворачивая её, чтобы не слушать его. – Отпустите! Ничего я не хочу! Не надо, прошу вас!.. Пожалуйста... Не надо, не вынуждайте меня... – она зашептала, пытаясь освободиться от ненавистных мужских рук.
Марций перехватил её за локти, отстраняя от себя на вытянутых руках, – туника упала к ногам Ацилии мягким комом! – встряхнул и снова притиснул к себе уже обнажённое девичье тело.
– Успокойся... Я не сделаю тебе ничего плохого... Всё будет хорошо... Слышишь меня? – Он шептал ей на ухо, лаская спину прямо по волосам. – Тебе не будет больно... Всё будет по-другому... Совсем не так... Только позволь мне, прекрати сопротивляться... Не заставляй опять делать больно... Я не хочу сегодня так... Слышишь меня?..
Но Ацилия лишь хрипло дышала, пытаясь вырваться из тесных объятий, пока в этой немой борьбе Марций не повалил её на расправленную постель, подмял под себя, прижал руки ладонями справа и слева от лица.
– Отпустите... – выдохнула она ему в лицо.
Он снова заговорил:
– Ты же сама знаешь, что я смогу справиться с тобой, это бессмысленное сопротивление... Но, если это будет так, это опять будет так, как всегда... С болью... Ты этого хочешь? Этого? – Он стиснул её запястья пальцами. Ацилия, закусив губу, смотрела в сторону, замотала головой. – Ну вот, видишь?.. Я тоже так не хочу... Но чтобы было по-другому, ты должна помочь мне... – Она рывком перевела не него глаза:
– Никогда...
– Ты просто не мешай мне... Можешь даже не смотреть на меня, можешь закрыть глаза... – Она усмехнулась, но он продолжал как ни в чём ни бывало: – Так даже лучше... Просто слушай себя, своё тело. Всё, что будешь чувствовать...
– Я не хочу... – Упрямо поджала губы, глядя ему в глаза.
– Не хочешь, потому что не знаешь, что это такое...
– Прекрасно знаю, вы уже показывали это не раз... Хватит!
– Глупая! – Он улыбнулся. – Это совсем по-другому...
– Нет! – Она отвернулась, поднимая голову вверх, открывая подбородок, незащищённую шею.
В неё-то он и стал её целовать, нежно, аккуратно, ласково, ловя биение пульса под губами. Первое время девчонка ещё сопротивлялась, пыталась отворачиваться от него, кривила губы, негодующе вспыхивала глазами. Но Марций сумел протолкнуть одно колено между её бёдер и, когда сопротивление её было слишком отчаянным, он надавливал им, и она смирялась, зная, что находится в его полной власти.
Он целовал её лицо, неподатливые упрямые губы, шею, верх обнажённой груди, белые ключицы. Постепенно разомкнул пальцы, освобождая её запястья, и она не воспользовалась свободой рук, не вцепилась в лицо или в волосы, упруго упёрлась тонкими пальцами в плечи чуть выше локтей, в ямочки у бицепсов. Запрокинула голову, вздохнув, закрыла глаза, и это для него была уже первая победа.
Теперь ему помогали и руки, не только губы, он ласкал её всю, перекатившись на бок, лежал с ней рядом, уже не придавливая её, не удерживая. Грудь, живот, бёдра, тонкие руки, запястья. Сумел освободиться от своей одежды, ощущая теперь девичье тело целиком.
Она завела его, сначала своим сопротивлением, своей неопытностью, а потом такими искренними открытыми эмоциями. Она вздрагивала на каждое лёгкое прикосновение, хрипло дышала, дрожа ресницами, когда ласки его были особенно нестерпимыми. Он открывал для неё новый мир чувственных плотских удовольствий, неизведанный, скрытый для неё им же самим, его недавней грубостью, жёстким напором. А ведь она так открыта, так искренна. До головокружения.
На этот раз он был нежен и аккуратен, как никогда, она, наверное, даже не поняла, как всё получилось, только глянула из-под ресниц, да уголки губ задрожали. Но Марк снял это напряжение с губ мягким поцелуем.
Всё время он ждал от неё хоть одного звука, но она молчала, закусывая нижнюю губу. Лишь в последний момент, когда задрожала всем телом, он сумел поймать её стон-выдох в поцелуй, и замер сам уже, ловя последние секунды, чуть не теряя сознание от пережитых чувств.
Потом долго лежал на спине, глядя в потолок, нашёл руку рабыни, стискивая пальцы, и она не отстранилась впервые за всё время. Он пытался рассмотреть её лицо, но она отвернулась, да ещё и правую кисть поднесла к губам.
– Твоему будущему мужу можно позавидовать... – первым заговорил он, и Ацилия рывком вдруг вырвала руку из его пальцев, с изумлением отметив про себя, что коснулась при этом его обнажённого бедра. Отстранилась на возможное расстояние, словно только сейчас понимая, что произошло, что она пережила...
О, Юпитер! Боги святые! Что это было!
Он заметил её смятение, но ничего не сказал.
Ацилия поднялась и села, собирая волосы на затылке в косу.
– Зачем? – с улыбкой спросил он, видя, как свободные длинные пряди ускользают со спины в тугой жгут косы под руками рабыни.
– Жарко от них... – отмахнулась, но подтянула к себе свою розовую столу, прикрылась, снова легла на постель, но легла боком, чтобы занимать как можно меньше места, и не касаться его тела.
Они долго молчали, первым заговорил сам Марций, заговорил негромко, словно думал вслух:
– Своего отца я помню плохо. Он был центурионом... Его убили, когда мне было шесть лет, он редко появлялся у нас дома, учил меня ездить на лошади, ловить рыбу... Лица его совсем не помню... Ругался на меня... Я рос с детства слабым, часто болел... Мать даже думала – помру... Она потом вышла замуж за квестора легиона – хитрый поганый тип, что она в нём нашла? Хотя одной оставаться в гарнизоне, да со мной на руках – ещё тяжелее... Я это только сейчас понимаю, а тогда... – Он вздохнул, потёр ладонью лоб, запустил пальцы в волосы. – Сволочь! Я ненавидел его до трясучки, до немоготы... Жадный, всё время злился на что-то и орал... Мать бил даже при мне, на моих глазах... За какие-то пустяки... Я только ревел от страха... Потом я стал за мать выступать – он за меня взялся... Воспитывал... Делал из меня мужчину, как сам говорил, кулаками... Тут уже мать за меня заступалась, и тоже получала... Когда на него что-то находило, он вообще меня закрывал в подвале, держал на хлебе и воде, силу духа воспитывал... Сволочь! – Содрогнулся от переживаемых воспоминаний детства, Ацилия устало сморгнула. – Мне пятнадцать было, когда я послал его подальше и заступился за мать конкретно, сказал ему, чтоб уматывал... Что тогда было! Он орал, как сумасшедший... Взялся за нож, попытался убить меня, порезал руки, мать меня собой закрыла... Он её на моих глазах... – Он замолчал, долго глядел в потолок, и Ацилия подумала, ничего не скажет больше. Но Марций заговорил опять: – Я потом полгода нищенствовал, всякое было, и били, и в притон однажды попал, еле вырвался, воровать научился, пока к одному легиону не прибился, солдаты взяли на воспитание, а в семнадцать поставили на довольствие... Я стал легионером... новобранцем... – Повернул голову и посмотрел на Ацилию. – Овидий на него похож... И женщин бьёт...
Ацилия молчала. Потом спросила вдруг:
– А Лелий?..
– С ним у нас профессиональные проблемы, мне его всё время в пример ставят, он – центурион, и я... Был им... У нас разные взгляды на всё... Он злорадствовал, когда у меня забрали центурию, а меня понизили, и если подобное случится с ним, я тоже буду злорадствовать... – Он снова повернул голову и посмотрел Ацилии в лицо.
Она промолчала, задумавшись над его словами, над его прошлым. Конечно, ему есть за что её ненавидеть: у неё была семья, любящий отец, и пусть изгнанный, но сенатор, ей не приходилось нищенствовать или быть волчицей в притоне, как ему, ей не приходилось воровать, чтобы прокормить себя. И на её глазах никто никогда не бил её мать... Тогда, когда он отпустил её в Нуманции, она что-то говорила о матери, о том, что у каждого есть мать... Наверное, именно эти её слова и тронули его. Он ведь как-то говорил об этом, что именно слова, а не одежда убедили его тогда.
Он может, он способен понимать, сострадать, ведь он сам столько пережил...
Она разомкнула губы, спросила:
– Вы отпустите меня?
Он дёрнулся, как от пощёчины, ответил:
– Нет!
– Позвольте мне написать письмо в Рим.
– Нет! – Его голос стал твёрже, словно он цедил это единственное слово сквозь стиснутые зубы.
– Почему? – Ацилия уже сидела на постели, прижимая столу к груди обеими руками.
– Нет и всё!
– Вам нравится мучить меня? Делать мне больно?
– Я никого не мучаю, и не делаю тебе больно, ни одна наложница, ни одна рабыня не живёт лучше, чем ты... Я не требую от тебя невозможного, я не заставляю тебя работать или заниматься проституцией!.. Я даже ударил тебя всего пару раз, да и то, только тогда, когда ты выпросила! И...
Она перебила его:
– Убирайтесь! Это моя постель...
Он резко сел, поймал её за левое запястье и рывком дёрнул к себе, притягивая лицо к лицу, заговорил прямо в глаза:
– Здесь всё моё и ты – тоже...
Ацилия попыталась освободить руку, зашептала ему в ответ:
– Странно, что вы сами пережили столько боли, страданий... унижений и продолжаете делать подобное другим... Разве можно так? Разве можно делать то же другим людям?
Он усмехнулся, оттолкнув её:
– Когда ты переживёшь всё это, я послушаю, что ты после всего этого скажешь? Будут ли твои речи хоть отдалённо напоминать то, что ты говоришь сейчас... унижения... страдания... Что ты об этом знаешь?
Он, поднимаясь на ноги, подхватил свою тунику и ушёл, Ацилия отвернулась, стараясь не смотреть на обнажённое мужское тело, кусая губы, и не верила всем существом, что между ней и этим человеком что-то было, что-то нежное и тёплое. Доверительное.
Она упала на спину, закрыла рукой глаза, с хрипом втянула воздух сквозь зубы. «Что ты об этом знаешь...» – стучало в голове с ударами сердца.
Да пошёл он...
Иногда ему снились кошмары. Нечасто, но он просыпался от них и долго не мог снова заснуть и часто уходил побродить по лагерю. Это были кошмары из прошлой жизни, из того, что он уже пережил когда-то. Часто это были бои с какими-то врагами, национальность которых он не мог определить, и всё время было много крови, и всё время его убивали. Жизнь покидала тело, прижатое к земле, пронзённое копьём или дрожащей стрелой, и он не мог шевельнуться, потому что тело уже не подчинялось ему. Лишь глаза ещё сохраняли остатки жизни ускользающей, и в последний момент он видел ноги подступающих к нему людей, видел, как не глядя они наступали на пальцы слабеющей руки, но уже не чувствовал боли, видел над собой блеск занесённого меча...
После этого он просыпался. Иногда это были кошмары из детства, когда отчим убивал не мать, а своего ненавистного пасынка. Всё заливали потоки крови. В реальной жизни он один раз попал в притон на пьяную оргию. Толстый купец положил глаз на смазливого мальчишку, а хозяин притона принял деньги. Тогда Марцию удалось отбиться и сбежать из города. Во сне же всё было иначе...
И тогда он просыпался в холодном поту, проклиная своё прошлое на чём свет стоит.
Так произошло и на этот раз. Склонившийся человек с оскалом белых зубов собирался перерезать ему горло. Марций дёрнулся, сел, хрипло дыша, чуть не закричал от пережитого во сне, дрожащей ладонью стёр со лба холодный лоб, запустил пальцы в волосы и до затылка.
– Проклятье...
Последний раз кошмар был два месяца назад, ещё на марше в Ближнюю Испанию, ещё до того, как она оказалась у него.
Он поднялся на ноги, прошёлся по атриуму палатки, попил воды из деревянного ведра, постоял, снова запустил пальцы в волосы. Утром рано вставать, а сна ни в одном глазу, хотя усталость – страшная, тело совсем не отдохнуло, опять до утра проторчишь у сторожевых костров или проиграешь в кости. Вот же незадача!
И больше всего не хотелось быть одному, один на один с самим собой. Э-эх!
Он отдёрнул полог. Рабыня спала, отвернувшись лицом к стене, было жарко, и Марций ясно видел белую открытую спину, еле уловимые девичьи лопатки. Когда он оказался рядом, девчонка повернулась на спину, сонно глянув из-под ресниц. Шепнула:
– Что... Что случилось?
Марций прижался к ней, обнимая за живот, укладывая тяжёлую голову на плечо:
– Обними меня... Пожалуйста...
Ацилия дёрнулась, прогоняя остатки сна:
– Вы?.. Что вам? – Попыталась отодвинуться, отстраняясь от его тела, но через мгновение уловила ровное дыхание.
Он спал, прижавшись щекой к её плечу, спал спокойно и по-настоящему. Ацилия, повернув голову, при скудном свете из атриума рассматривала лицо своего хозяина. Симпатичный. Женщины обращают внимание на подобные лица. Да она бы и сама, встретив на улице, проводила бы долгим взглядом. Тёмные глаза, сейчас закрытые, но она хорошо их знала; тёмные брови, ровный загар, короткие по-военному стриженые волосы, несколько более длинных прядок надо лбом топорщились влажно, одна даже прилипла над бровью.
Прямой нос. Скулы. Шея с тонкой линией шрама, уходящая вниз, на грудь, под лёгкую тунику, прижатую рукой. От него веяло силой, и не только физической, как от всякого мужчины. Он из тех, кто всё, что имеет и, чего достиг, добился сам, своими силами. Из тех, кто сам себя создал, сам себя сделал. Тонкая сухая линия упрямства и твёрдости внутреннего мира проходила через губы, особенно чётко улавливалась в уголках их. Такой не отступит от своих принципов. Будь они у него прокляты!
Ацилия устало прикрыла глаза, отводя взгляд от мягкой беззащитной ямочки на подбородке.
Почему он такой упрямый? Почему его никак нельзя переубедить?
Что за человек?
Заснула.
Проснулась резко, как от толчка, когда звуки букцины – военной трубы – проиграли последнюю стражу, и Марций дёрнулся, отрывая голову от подушки, сонно поглядел ей в лицо. Прошептал:
– Уже пора... Проклятая служба...
Ацилия промолчала, только хмыкнула, непонятно, то ли соглашаясь, то ли нет. Марций тряхнул головой, окончательно прогоняя сон, потёр лицо ладонью.
– Вы бы хоть предупредили... Что вам надо?
Он, не говоря ни слова, прошёл прямо к ней, она лишь вскинула тёмные глаза удивлённо, разомкнула губы, собираясь спросить, но он не дал:
– В самом деле, между нами ни разу не было ничего нормального... Одно насилие... Одна боль...
– Нормального? Что вы имеете в виду? – Она попыталась ещё больше отступить назад, но он поймал её за плечи, удерживая, потянул к себе, сламывая её немое сопротивление, обнял за обнажённую спину. Быстрые пальцы стали распускать её волосы, пряди заскользили по лопаткам, защекотали позвоночник, упали вниз на ягодицы.
Ацилия дёрнулась, выгибаясь, избегая его рук, выдохнула:
– Пустите! Не надо...
Но он держал крепко, прижимая к себе, зашептал на ухо, касаясь губами рассыпавшихся волос:
– По твоим словам, как любовнику мне грош цена... Другим ты меня и не знаешь... А я могу... Могу быть другим... Я хочу, чтобы ты это знала...
– Прошу вас! Пожалуйста, господин... – Она мотнула головой в сторону, отворачивая её, чтобы не слушать его. – Отпустите! Ничего я не хочу! Не надо, прошу вас!.. Пожалуйста... Не надо, не вынуждайте меня... – она зашептала, пытаясь освободиться от ненавистных мужских рук.
Марций перехватил её за локти, отстраняя от себя на вытянутых руках, – туника упала к ногам Ацилии мягким комом! – встряхнул и снова притиснул к себе уже обнажённое девичье тело.
– Успокойся... Я не сделаю тебе ничего плохого... Всё будет хорошо... Слышишь меня? – Он шептал ей на ухо, лаская спину прямо по волосам. – Тебе не будет больно... Всё будет по-другому... Совсем не так... Только позволь мне, прекрати сопротивляться... Не заставляй опять делать больно... Я не хочу сегодня так... Слышишь меня?..
Но Ацилия лишь хрипло дышала, пытаясь вырваться из тесных объятий, пока в этой немой борьбе Марций не повалил её на расправленную постель, подмял под себя, прижал руки ладонями справа и слева от лица.
– Отпустите... – выдохнула она ему в лицо.
Он снова заговорил:
– Ты же сама знаешь, что я смогу справиться с тобой, это бессмысленное сопротивление... Но, если это будет так, это опять будет так, как всегда... С болью... Ты этого хочешь? Этого? – Он стиснул её запястья пальцами. Ацилия, закусив губу, смотрела в сторону, замотала головой. – Ну вот, видишь?.. Я тоже так не хочу... Но чтобы было по-другому, ты должна помочь мне... – Она рывком перевела не него глаза:
– Никогда...
– Ты просто не мешай мне... Можешь даже не смотреть на меня, можешь закрыть глаза... – Она усмехнулась, но он продолжал как ни в чём ни бывало: – Так даже лучше... Просто слушай себя, своё тело. Всё, что будешь чувствовать...
– Я не хочу... – Упрямо поджала губы, глядя ему в глаза.
– Не хочешь, потому что не знаешь, что это такое...
– Прекрасно знаю, вы уже показывали это не раз... Хватит!
– Глупая! – Он улыбнулся. – Это совсем по-другому...
– Нет! – Она отвернулась, поднимая голову вверх, открывая подбородок, незащищённую шею.
В неё-то он и стал её целовать, нежно, аккуратно, ласково, ловя биение пульса под губами. Первое время девчонка ещё сопротивлялась, пыталась отворачиваться от него, кривила губы, негодующе вспыхивала глазами. Но Марций сумел протолкнуть одно колено между её бёдер и, когда сопротивление её было слишком отчаянным, он надавливал им, и она смирялась, зная, что находится в его полной власти.
Он целовал её лицо, неподатливые упрямые губы, шею, верх обнажённой груди, белые ключицы. Постепенно разомкнул пальцы, освобождая её запястья, и она не воспользовалась свободой рук, не вцепилась в лицо или в волосы, упруго упёрлась тонкими пальцами в плечи чуть выше локтей, в ямочки у бицепсов. Запрокинула голову, вздохнув, закрыла глаза, и это для него была уже первая победа.
Теперь ему помогали и руки, не только губы, он ласкал её всю, перекатившись на бок, лежал с ней рядом, уже не придавливая её, не удерживая. Грудь, живот, бёдра, тонкие руки, запястья. Сумел освободиться от своей одежды, ощущая теперь девичье тело целиком.
Она завела его, сначала своим сопротивлением, своей неопытностью, а потом такими искренними открытыми эмоциями. Она вздрагивала на каждое лёгкое прикосновение, хрипло дышала, дрожа ресницами, когда ласки его были особенно нестерпимыми. Он открывал для неё новый мир чувственных плотских удовольствий, неизведанный, скрытый для неё им же самим, его недавней грубостью, жёстким напором. А ведь она так открыта, так искренна. До головокружения.
На этот раз он был нежен и аккуратен, как никогда, она, наверное, даже не поняла, как всё получилось, только глянула из-под ресниц, да уголки губ задрожали. Но Марк снял это напряжение с губ мягким поцелуем.
Всё время он ждал от неё хоть одного звука, но она молчала, закусывая нижнюю губу. Лишь в последний момент, когда задрожала всем телом, он сумел поймать её стон-выдох в поцелуй, и замер сам уже, ловя последние секунды, чуть не теряя сознание от пережитых чувств.
Потом долго лежал на спине, глядя в потолок, нашёл руку рабыни, стискивая пальцы, и она не отстранилась впервые за всё время. Он пытался рассмотреть её лицо, но она отвернулась, да ещё и правую кисть поднесла к губам.
– Твоему будущему мужу можно позавидовать... – первым заговорил он, и Ацилия рывком вдруг вырвала руку из его пальцев, с изумлением отметив про себя, что коснулась при этом его обнажённого бедра. Отстранилась на возможное расстояние, словно только сейчас понимая, что произошло, что она пережила...
О, Юпитер! Боги святые! Что это было!
Он заметил её смятение, но ничего не сказал.
Ацилия поднялась и села, собирая волосы на затылке в косу.
– Зачем? – с улыбкой спросил он, видя, как свободные длинные пряди ускользают со спины в тугой жгут косы под руками рабыни.
– Жарко от них... – отмахнулась, но подтянула к себе свою розовую столу, прикрылась, снова легла на постель, но легла боком, чтобы занимать как можно меньше места, и не касаться его тела.
Они долго молчали, первым заговорил сам Марций, заговорил негромко, словно думал вслух:
– Своего отца я помню плохо. Он был центурионом... Его убили, когда мне было шесть лет, он редко появлялся у нас дома, учил меня ездить на лошади, ловить рыбу... Лица его совсем не помню... Ругался на меня... Я рос с детства слабым, часто болел... Мать даже думала – помру... Она потом вышла замуж за квестора легиона – хитрый поганый тип, что она в нём нашла? Хотя одной оставаться в гарнизоне, да со мной на руках – ещё тяжелее... Я это только сейчас понимаю, а тогда... – Он вздохнул, потёр ладонью лоб, запустил пальцы в волосы. – Сволочь! Я ненавидел его до трясучки, до немоготы... Жадный, всё время злился на что-то и орал... Мать бил даже при мне, на моих глазах... За какие-то пустяки... Я только ревел от страха... Потом я стал за мать выступать – он за меня взялся... Воспитывал... Делал из меня мужчину, как сам говорил, кулаками... Тут уже мать за меня заступалась, и тоже получала... Когда на него что-то находило, он вообще меня закрывал в подвале, держал на хлебе и воде, силу духа воспитывал... Сволочь! – Содрогнулся от переживаемых воспоминаний детства, Ацилия устало сморгнула. – Мне пятнадцать было, когда я послал его подальше и заступился за мать конкретно, сказал ему, чтоб уматывал... Что тогда было! Он орал, как сумасшедший... Взялся за нож, попытался убить меня, порезал руки, мать меня собой закрыла... Он её на моих глазах... – Он замолчал, долго глядел в потолок, и Ацилия подумала, ничего не скажет больше. Но Марций заговорил опять: – Я потом полгода нищенствовал, всякое было, и били, и в притон однажды попал, еле вырвался, воровать научился, пока к одному легиону не прибился, солдаты взяли на воспитание, а в семнадцать поставили на довольствие... Я стал легионером... новобранцем... – Повернул голову и посмотрел на Ацилию. – Овидий на него похож... И женщин бьёт...
Ацилия молчала. Потом спросила вдруг:
– А Лелий?..
– С ним у нас профессиональные проблемы, мне его всё время в пример ставят, он – центурион, и я... Был им... У нас разные взгляды на всё... Он злорадствовал, когда у меня забрали центурию, а меня понизили, и если подобное случится с ним, я тоже буду злорадствовать... – Он снова повернул голову и посмотрел Ацилии в лицо.
Она промолчала, задумавшись над его словами, над его прошлым. Конечно, ему есть за что её ненавидеть: у неё была семья, любящий отец, и пусть изгнанный, но сенатор, ей не приходилось нищенствовать или быть волчицей в притоне, как ему, ей не приходилось воровать, чтобы прокормить себя. И на её глазах никто никогда не бил её мать... Тогда, когда он отпустил её в Нуманции, она что-то говорила о матери, о том, что у каждого есть мать... Наверное, именно эти её слова и тронули его. Он ведь как-то говорил об этом, что именно слова, а не одежда убедили его тогда.
Он может, он способен понимать, сострадать, ведь он сам столько пережил...
Она разомкнула губы, спросила:
– Вы отпустите меня?
Он дёрнулся, как от пощёчины, ответил:
– Нет!
– Позвольте мне написать письмо в Рим.
– Нет! – Его голос стал твёрже, словно он цедил это единственное слово сквозь стиснутые зубы.
– Почему? – Ацилия уже сидела на постели, прижимая столу к груди обеими руками.
– Нет и всё!
– Вам нравится мучить меня? Делать мне больно?
– Я никого не мучаю, и не делаю тебе больно, ни одна наложница, ни одна рабыня не живёт лучше, чем ты... Я не требую от тебя невозможного, я не заставляю тебя работать или заниматься проституцией!.. Я даже ударил тебя всего пару раз, да и то, только тогда, когда ты выпросила! И...
Она перебила его:
– Убирайтесь! Это моя постель...
Он резко сел, поймал её за левое запястье и рывком дёрнул к себе, притягивая лицо к лицу, заговорил прямо в глаза:
– Здесь всё моё и ты – тоже...
Ацилия попыталась освободить руку, зашептала ему в ответ:
– Странно, что вы сами пережили столько боли, страданий... унижений и продолжаете делать подобное другим... Разве можно так? Разве можно делать то же другим людям?
Он усмехнулся, оттолкнув её:
– Когда ты переживёшь всё это, я послушаю, что ты после всего этого скажешь? Будут ли твои речи хоть отдалённо напоминать то, что ты говоришь сейчас... унижения... страдания... Что ты об этом знаешь?
Он, поднимаясь на ноги, подхватил свою тунику и ушёл, Ацилия отвернулась, стараясь не смотреть на обнажённое мужское тело, кусая губы, и не верила всем существом, что между ней и этим человеком что-то было, что-то нежное и тёплое. Доверительное.
Она упала на спину, закрыла рукой глаза, с хрипом втянула воздух сквозь зубы. «Что ты об этом знаешь...» – стучало в голове с ударами сердца.
Да пошёл он...
Прода от 09.01.2020, 16:52
Глава 11
Иногда ему снились кошмары. Нечасто, но он просыпался от них и долго не мог снова заснуть и часто уходил побродить по лагерю. Это были кошмары из прошлой жизни, из того, что он уже пережил когда-то. Часто это были бои с какими-то врагами, национальность которых он не мог определить, и всё время было много крови, и всё время его убивали. Жизнь покидала тело, прижатое к земле, пронзённое копьём или дрожащей стрелой, и он не мог шевельнуться, потому что тело уже не подчинялось ему. Лишь глаза ещё сохраняли остатки жизни ускользающей, и в последний момент он видел ноги подступающих к нему людей, видел, как не глядя они наступали на пальцы слабеющей руки, но уже не чувствовал боли, видел над собой блеск занесённого меча...
После этого он просыпался. Иногда это были кошмары из детства, когда отчим убивал не мать, а своего ненавистного пасынка. Всё заливали потоки крови. В реальной жизни он один раз попал в притон на пьяную оргию. Толстый купец положил глаз на смазливого мальчишку, а хозяин притона принял деньги. Тогда Марцию удалось отбиться и сбежать из города. Во сне же всё было иначе...
И тогда он просыпался в холодном поту, проклиная своё прошлое на чём свет стоит.
Так произошло и на этот раз. Склонившийся человек с оскалом белых зубов собирался перерезать ему горло. Марций дёрнулся, сел, хрипло дыша, чуть не закричал от пережитого во сне, дрожащей ладонью стёр со лба холодный лоб, запустил пальцы в волосы и до затылка.
– Проклятье...
Последний раз кошмар был два месяца назад, ещё на марше в Ближнюю Испанию, ещё до того, как она оказалась у него.
Он поднялся на ноги, прошёлся по атриуму палатки, попил воды из деревянного ведра, постоял, снова запустил пальцы в волосы. Утром рано вставать, а сна ни в одном глазу, хотя усталость – страшная, тело совсем не отдохнуло, опять до утра проторчишь у сторожевых костров или проиграешь в кости. Вот же незадача!
И больше всего не хотелось быть одному, один на один с самим собой. Э-эх!
Он отдёрнул полог. Рабыня спала, отвернувшись лицом к стене, было жарко, и Марций ясно видел белую открытую спину, еле уловимые девичьи лопатки. Когда он оказался рядом, девчонка повернулась на спину, сонно глянув из-под ресниц. Шепнула:
– Что... Что случилось?
Марций прижался к ней, обнимая за живот, укладывая тяжёлую голову на плечо:
– Обними меня... Пожалуйста...
Ацилия дёрнулась, прогоняя остатки сна:
– Вы?.. Что вам? – Попыталась отодвинуться, отстраняясь от его тела, но через мгновение уловила ровное дыхание.
Он спал, прижавшись щекой к её плечу, спал спокойно и по-настоящему. Ацилия, повернув голову, при скудном свете из атриума рассматривала лицо своего хозяина. Симпатичный. Женщины обращают внимание на подобные лица. Да она бы и сама, встретив на улице, проводила бы долгим взглядом. Тёмные глаза, сейчас закрытые, но она хорошо их знала; тёмные брови, ровный загар, короткие по-военному стриженые волосы, несколько более длинных прядок надо лбом топорщились влажно, одна даже прилипла над бровью.
Прямой нос. Скулы. Шея с тонкой линией шрама, уходящая вниз, на грудь, под лёгкую тунику, прижатую рукой. От него веяло силой, и не только физической, как от всякого мужчины. Он из тех, кто всё, что имеет и, чего достиг, добился сам, своими силами. Из тех, кто сам себя создал, сам себя сделал. Тонкая сухая линия упрямства и твёрдости внутреннего мира проходила через губы, особенно чётко улавливалась в уголках их. Такой не отступит от своих принципов. Будь они у него прокляты!
Ацилия устало прикрыла глаза, отводя взгляд от мягкой беззащитной ямочки на подбородке.
Почему он такой упрямый? Почему его никак нельзя переубедить?
Что за человек?
Заснула.
Проснулась резко, как от толчка, когда звуки букцины – военной трубы – проиграли последнюю стражу, и Марций дёрнулся, отрывая голову от подушки, сонно поглядел ей в лицо. Прошептал:
– Уже пора... Проклятая служба...
Ацилия промолчала, только хмыкнула, непонятно, то ли соглашаясь, то ли нет. Марций тряхнул головой, окончательно прогоняя сон, потёр лицо ладонью.
