Отряд Каппеля наступал на Симбирск с юга от Сызрани, отряды белочехов — со стороны ранее занятого Мелекесса.
Муравьёв называл себя левым эсером, хотя формально в партию не вступал. Фортунатов знал его с декабря тысяча девятьсот семнадцатого года и надеялся договориться о выработке совместной тактики. Он дал поручение своим переговорщикам попытаться сдержать импульсивного и вспыльчивого командующего от несогласованных действий. Было бы хорошо ударить по Симбирску одновременно: с севера полками Муравьёва, а с юга — отрядами Каппеля и чехословаков.
Десятого июля Каппель снова взял отбитую красными Сызрань, а шестнадцатого июля — Мелекесс, отбросив части красных под Симбирск. Туда же ранее бежали члены Самарского революционного комитета под руководством Куйбышева. Каппель готовился к наступлению на Симбирск. Фортунатов ждал из Казани ответа командарма на предложенный план совместных действий.
Но Муравьёв решил сделать всё по-своему: он Главком армии, глава Поволжья, и в Симбирск войдет, как входил в Киев и Одессу. Приказав перебросить часть красных отрядов из Симбирска в Бугульму, в ночь на десятое июля Муравьёв с двумя полками погрузился на пароходы и направился в Симбирск. Во время плавания его сопровождали телохранители — вооруженные бойцы, больше похожие на бандитов: русские, латыши, татары, черкесы, китайцы. Певицы – шансонетки всё недолгое плавание развлекали весёлую пьяную компанию танцами и песенками фривольного содержания.
Перед отплытием командующий дал телеграмму в штаб Симбирской группы войск о своём прибытии на следующий день. Обстановка в городе обострялась с каждым часом: отряды белочехов и Каппеля продвигались вверх по Волге. Красные в Симбирске ожидали прибытия главкома с войсками как спасения. Надеялись на коренной перелом в ходе боевых действий, ждали начала решительного наступления и освобождения территорий, захваченных Народной армией.
Одиннадцатого июля отряд Муравьёва прибыл в Симбирск. Его встретили на пристани с оркестром, салютом и приветственными речами. После всеобщего ликования солдаты и матросы разбрелись по городу, размещаясь на постой, кто где смог. Ни городские власти, ни командарм Тухачевский ещё ничего не подозревали, а Муравьёв уже приступил к решительным действиям. По его приказу были заняты почта и телеграф, арестованы руководители местных коммунистических органов, члены городского совета, губисполкома, ЧК, командарм и политкомиссар красных.
Муравьёв собрал местных эсеров и зачитал свою программу, в которой объявил себя Главкомом армии, действующей против Германии, и призвал к созданию Поволжской Советской Республики во главе с левыми эсерами. Тут же разослал телеграммы «Совнаркому и всем начальникам отрядов» о разрыве позорного Брест – Литовского мирного договора и об объявлении войны Германии. Отдал приказы войскам Восточного фронта и чехословацкого корпуса двигаться дальше на запад для противодействия германским войскам.
Ленин и Троцкий объявили его изменником, которого «всякий честный гражданин обязан застрелить на месте».
Вечером Муравьёв с группой левых эсеров и охраной прибыл на чрезвычайное заседание губисполкома с требованием отдать ему власть. Там же он намеревался официально объявить о своих решениях, приказах и изложить свою «программу». К началу экстренного заседания его уже ждали освобождённые военные и руководители местной власти, готовые арестовать или ликвидировать мятежного главкома. Когда он появился, личную охрану незаметно оттеснили, а здание губисполкома окружили латышские стрелки и отряд бронедивизиона.
Во время совещания местные эсеры выступили за одобрение решений Муравьёва, но большевики отказались его поддержать, назвав авантюристом. После горячих споров разъярённый главком направился к выходу, но был остановлен солдатами, объявившими об его аресте. Муравьев понял, что попал в засаду, но было поздно. Его застрелили при попытке оказать сопротивление.
В городе начались облавы на прибывших мятежников. Большинство из них не стали сопротивляться и перешли на сторону красных. Особо рьяные приверженцы самозваного вождя, не согласившиеся сдаться, погибли в завязавшихся на улицах стычках. Раненых и арестованных на следующий день отправили в Казань на тех же пароходах, на которых они прибыли в Симбирск. Их судьбу должна была решить Казанская Губернская Чрезвычайная Комиссия.
1918 ГОД. ЗАСТЫВШИЕ СЛЁЗЫ БОГОВ
В эти дни в Оренбурге Леонард Ильин вдруг остался в одиночестве. Бакунин с эсерами и анархистами отправился в поход на Симбирск и пропал. Николай Сергеевич перевёл Кенжегали в Гурьев, экономку — к дочери в Самару, а сам постоянно пропадал на собраниях Самарского общества фабрикантов и заводчиков, где решался вопрос финансирования деятельности КОМУЧ. Пётр Дубинин с сестрой, очаровавшей Леона на именинах дяди, тоже не давали знать о себе.
Запала в душу Леонарду озорная смешливая девушка. Но как неожиданно она появилась в его жизни, так же быстро исчезла. Упорхнула, улетела, пока он разговаривал с Фортунатовым. Бакунин перед отъездом рассказал, что она и её брат пытались собрать двести тысяч рублей для освобождения отца, арестованного за невыплату «революционного налога».
Ольга Ильина, неожиданно приехавшая из Самары, подтвердила: Мария и Пётр искали возможность получить в банке хотя бы часть семейного капитала, изъятого по декрету большевиков. Но сестра обратилась к Леону по другому поводу. Фомин неожиданно назначил Николаю Сергеевичу и Марии встречу, на которой хотел им что-то сообщить. Ольга боялась этого опасного, как ей казалось, человека, зачастившего в последнее время в их дом, и решила на всякий случай пригласить троюродного брата. Она заметила, как на прошедших именинах он не сводил глаз с подруги, и решила, что его присутствие на этой встрече будет нелишним.
В доме Ильиных в Самаре, где Мария гостила у подруги, Леонард вновь встретился с девушкой, растревожившей его очерствевшее сердце и вскружившей его безрассудную голову. Ольга, организовавшая эту встречу, оставила их наедине и осторожно прикрыла дверь, увидев, как суровый бунтарь и заговорщик, робея и краснея от случайных прикосновений, тихо заговорил о чём-то с её ещё более взволнованной подругой.
А Леон рассказывал о беззаботных днях летних каникул, проведенных на берегу Каспийского моря с её братом и дружной компанией сверстников в далёком тысяча девятьсот втором году. Вспоминал, как морозными сибирскими ночами снились ему горячий ветер, обжигающий песок и ухоженная зелёная лужайка перед приветливым домом семьи Дубининых.
Мария счастливо улыбалась. Всё так и осталось: и море, и лужайка, и горячий ветер. Только родовое поместье уже не узнать. В тысяча девятьсот восьмом году всё было перестроено, но стало ещё красивее и уютнее. После рождения её младшего брата за домом был высажен сад, а к дому пристроены два флигеля — один для неё, другой для новорожденного. А на фронтоне мезонина над домом красным кирпичом выложена дата рождения малыша. Очень символично.
Вернувшись через полчаса, Ольга увидела, как Леон и Маша всё так же полушёпотом разговаривают, с нежностью глядя друг на друга.
На лестнице внизу послышались шум и голоса. Приехали хозяин дома с гостем.
Разговор Николая Сергеевича и Фомина проходил в гостиной в присутствии Марии и Ольги. Леонард к приехавшим не вышел, остался в соседней комнате и слышал всё через приоткрытую дверь.
Фомин торопился, волновался и заверил всех, что не задержит их надолго. Ему предложили новую должность в Казанской Губернской Чрезвычайной Комиссии. И он пришёл в этот дом с надеждой уговорить Марию на переезд с ним, а Николая Сергеевича, как её родственника, дать на это своё согласие.
Ильин с удивлением посмотрел на племянницу, пока ещё не понимая её отношения к этому предложению. Но она молчала, и он, немного помявшись, уклонился от прямого ответа:
— Как дальний родственник, я не могу что-то советовать по столь ответственному вопросу, — и добавил, недоуменно и растеряно глядя на Марию и Фомина. — Может быть, лучше не торопиться, подождать освобождения отца и решать этот вопрос уже с ним?
— Что ж, — понимающе кивнул Фомин, — я знаю, в каком положении сейчас находится Николай Петрович. Возможно, в Казани мне будет легче содействовать его освобождению. Но деньги собрать всё-таки нужно. Большевики принципиально относятся к вопросу выплаты контрибуции. Это не местная инициатива, а выполнение директивы Наркомата внутренних дел об «общем беспощадном обложении имущих классов». Здесь родственные связи или знакомства без оплаты «революционного налога» не помогут, а только навредят.
Озадаченный Ильин пообещал найти деньги и предложил встретиться всем вместе для разговора уже после освобождения Дубинина.
После отъезда Фомина Леонард вышел в гостиную. Николай Сергеевич не удивился появлению племянника, он сам предложил Ольге пригласить его на эту встречу. Во-первых, заметил взаимную симпатию Марии и Леонарда и надеялся, что племянник также примет участие в оказании помощи семье Дубининых. А во-вторых, Леонард был нужен ему для решения вопроса о возврате денег и ценностей Ильиных из банка Казани. Помочь в этом могли только эсеры, готовившие вооружённое выступление против Советов. Фортунатов поручил Ильину уговорить племянника отправиться в Казань для помощи заговорщикам, готовящимся сорвать эвакуацию золотого запаса.
— Слышал его! — возмущённо воскликнул Николай Сергеевич. — Экий нахал! Поганой метлой бы его отсюда, да не наше сейчас время.
Ильиных удивила спокойная реакция Марии на предложение Фомина. Неужели она согласна ехать с ним только из расчёта на помощь в освобождении отца? Но ведь чекист откровенно признался, что без выплаты контрибуции большевики Дубинина не выпустят. Николай Сергеевич пытался понять дочь родственника и выяснить, что она задумала.
— Сейчас нет смысла торопиться, нужно успокоиться и решить, как собрать необходимую сумму. Неужели у Петра Николаевича не осталось денег, золота, драгоценностей?
— Я никогда не вмешивалась и не вникала в дела папы, — объяснила Мария. Да он и не подпускал к ним. Петра только после ранения стал готовить для работы в компании. А драгоценностей наших и на десятую долю от необходимой суммы не наберётся.
Николай Сергеевич удивлённо покачал головой:
— Стало быть, он вам ничего не рассказывал?! … Да оно и понятно. Тебе и десяти годков тогда не было, а Пётр в столице науки постигал.
— О чём это вы? — насторожилась Мария.
— Это я по поводу драгоценностей, — успокоил Ильин. — Были они у вашего отца. Были. Во время гражданской войны в Персии в тысяча девятьсот восьмом – девятом годах он, помимо рыбной продукции, нелегально поставлял туда оружие. Я это знаю точно, потому что Николай Петрович сначала один занимался этим делом, а потом меня с братом Иваном взял в долю. И мы тоже на наших кораблях отправляли повстанцам оружие под видом официальных грузов.
Поставки оплачивались бриллиантами, потому что их легче, чем деньги и золото, можно было спрятать и вывезти. Ещё Марко Поло называл Персию мировой столицей торговли алмазами. А греки считали эти камни священными и называли — Застывшие слёзы Богов.
— Как красиво и поэтично! – прошептала замершая от удивления Ольга.
— Камни были. — Николай Сергеевич вернул девушек из мира грёз в мир суровой действительности. — Думаю, не меньше чем на миллион золотых рублей. Давайте лучше подумаем, где он мог их хранить. Есть только два варианта. Первый: там же, где и золото семьи, — в банке. Но тогда и говорить не о чем: пропали бриллианты вместе с золотишком. Но есть и второй вариант! Думаю, припрятал Пётр хотя бы часть камней, а может и все. Так оно завсегда надёжнее, особливо у нас на Руси. Как думаете? Но тогда надо искать укромное место.
— Тайник? — удивилась Мария. — В самарском доме? Вряд ли. Папа не очень его любил и редко бывал в нём. Если искать, то только в Закаспийске. Там семья и хозяйство. Но ехать сейчас туда для поисков нет смысла: долго и опасно. Да и где найти его в огромной усадьбе?
Проводив Марию, Леонард весь вечер думал об их встрече, разговорах, воспоминаниях. Одна мысль не давала покоя: он должен поддержать её. Но как? Чем может помочь человек, сам потерявший всё: дом, семью, деньги и даже веру в юношеские идеалы. «Дом, семья, деньги …!» — Леон вдруг вспомнил рассказ девушки о родном доме и понял, где Дубинин мог хранить запас на чёрный день.
В далёком тысяча девятьсот пятом году, перед отъездом сына из Оренбурга в Москву, Иван Леонидович Ильин повёл его наверх в мезонин и показал «на всякий случай» потайное место, где прятал деньги и ценности, когда надолго уезжал из города. Дом достраивался после рождения Леонарда, и на фронтоне мезонина строители по желанию отца выложили красным кирпичом дату рождения сына —1888. Тайник был устроен как раз за этими цифрами. Со временем их не стало видно: возможно, были закрашены при ремонте.
Дом в Закаспийске строился по тому же проекту, что и дом Ильиных в Оренбурге. Вполне возможно, что тайник Дубинина также может находиться в мезонине. Надо как-нибудь позднее съездить и проверить.
«Кстати, а что с хранилищем отца? Вдруг там остались какие-то ценности после его таинственного исчезновения?»
На следующий день Леонард выехал в Оренбург.
В доме Ильиных тихо и пусто. Все, кроме сторожей, разъехались. Подобрав необходимые инструменты и выбрав время, Леон поднялся наверх. Провисшая скрипучая дверь открылась без ключа. В мезонине всё изменилось: светлая и уютная комната превратилась в хранилище старых вещей, поломанной мебели и прочей рухляди. По кружевам паутины и толстому слою пыли было понятно, что если тайник и существовал, то в последние годы никто к нему не подходил. Стараясь не греметь, Леонард расчистил проход к окну и осмотрел стену под подоконником. Нашёл метку, оставленную отцом, и поддел несколько досок вокруг неё. Под ними открылась кирпичная стена. Расчистив слой раствора вокруг кирпича под меткой, ударил по нему молотком, как показывал отец. Кирпич провалился внутрь ниши, открывшейся в стене. Убрав ещё несколько кирпичей, Леонард посветил прихваченным фонарём и увидел на дне проёма знакомую с детства потёртую дорожную сумку отца, которую тот брал с собой, уезжая из города по делам.
Леон бережно вытащил сумку, не торопясь закрыл проём досками и постарался, насколько смог, убрать следы своего пребывания. Озираясь по сторонам, вернулся к себе в комнату по опустевшим коридорам когда-то шумного дома. Заперев дверь, протёр потрёпанный саквояж от многолетней пыли и мусора. Осторожно открыв его, увидел две металлические коробки: большую и маленькую.
Большую Леонард сразу же вспомнил. В ней отец хранил пистолет, который купил незадолго до их расставания и при расспросах называл оружием личной самообороны. От кого он собирался обороняться, никто так и не понял, но перед исчезновением в тысяча девятьсот одиннадцатом году Иван Леонидович, видимо, не чувствуя опасности, пистолет с собой не взял. В этом Леон убедился, открыв коробку. Тускло поблескивающий браунинг лежал вместе с шомполом, отверткой, двумя запасными магазинами и тремя десятками патронов.
Муравьёв называл себя левым эсером, хотя формально в партию не вступал. Фортунатов знал его с декабря тысяча девятьсот семнадцатого года и надеялся договориться о выработке совместной тактики. Он дал поручение своим переговорщикам попытаться сдержать импульсивного и вспыльчивого командующего от несогласованных действий. Было бы хорошо ударить по Симбирску одновременно: с севера полками Муравьёва, а с юга — отрядами Каппеля и чехословаков.
Десятого июля Каппель снова взял отбитую красными Сызрань, а шестнадцатого июля — Мелекесс, отбросив части красных под Симбирск. Туда же ранее бежали члены Самарского революционного комитета под руководством Куйбышева. Каппель готовился к наступлению на Симбирск. Фортунатов ждал из Казани ответа командарма на предложенный план совместных действий.
Но Муравьёв решил сделать всё по-своему: он Главком армии, глава Поволжья, и в Симбирск войдет, как входил в Киев и Одессу. Приказав перебросить часть красных отрядов из Симбирска в Бугульму, в ночь на десятое июля Муравьёв с двумя полками погрузился на пароходы и направился в Симбирск. Во время плавания его сопровождали телохранители — вооруженные бойцы, больше похожие на бандитов: русские, латыши, татары, черкесы, китайцы. Певицы – шансонетки всё недолгое плавание развлекали весёлую пьяную компанию танцами и песенками фривольного содержания.
Перед отплытием командующий дал телеграмму в штаб Симбирской группы войск о своём прибытии на следующий день. Обстановка в городе обострялась с каждым часом: отряды белочехов и Каппеля продвигались вверх по Волге. Красные в Симбирске ожидали прибытия главкома с войсками как спасения. Надеялись на коренной перелом в ходе боевых действий, ждали начала решительного наступления и освобождения территорий, захваченных Народной армией.
Одиннадцатого июля отряд Муравьёва прибыл в Симбирск. Его встретили на пристани с оркестром, салютом и приветственными речами. После всеобщего ликования солдаты и матросы разбрелись по городу, размещаясь на постой, кто где смог. Ни городские власти, ни командарм Тухачевский ещё ничего не подозревали, а Муравьёв уже приступил к решительным действиям. По его приказу были заняты почта и телеграф, арестованы руководители местных коммунистических органов, члены городского совета, губисполкома, ЧК, командарм и политкомиссар красных.
Муравьёв собрал местных эсеров и зачитал свою программу, в которой объявил себя Главкомом армии, действующей против Германии, и призвал к созданию Поволжской Советской Республики во главе с левыми эсерами. Тут же разослал телеграммы «Совнаркому и всем начальникам отрядов» о разрыве позорного Брест – Литовского мирного договора и об объявлении войны Германии. Отдал приказы войскам Восточного фронта и чехословацкого корпуса двигаться дальше на запад для противодействия германским войскам.
Ленин и Троцкий объявили его изменником, которого «всякий честный гражданин обязан застрелить на месте».
Вечером Муравьёв с группой левых эсеров и охраной прибыл на чрезвычайное заседание губисполкома с требованием отдать ему власть. Там же он намеревался официально объявить о своих решениях, приказах и изложить свою «программу». К началу экстренного заседания его уже ждали освобождённые военные и руководители местной власти, готовые арестовать или ликвидировать мятежного главкома. Когда он появился, личную охрану незаметно оттеснили, а здание губисполкома окружили латышские стрелки и отряд бронедивизиона.
Во время совещания местные эсеры выступили за одобрение решений Муравьёва, но большевики отказались его поддержать, назвав авантюристом. После горячих споров разъярённый главком направился к выходу, но был остановлен солдатами, объявившими об его аресте. Муравьев понял, что попал в засаду, но было поздно. Его застрелили при попытке оказать сопротивление.
В городе начались облавы на прибывших мятежников. Большинство из них не стали сопротивляться и перешли на сторону красных. Особо рьяные приверженцы самозваного вождя, не согласившиеся сдаться, погибли в завязавшихся на улицах стычках. Раненых и арестованных на следующий день отправили в Казань на тех же пароходах, на которых они прибыли в Симбирск. Их судьбу должна была решить Казанская Губернская Чрезвычайная Комиссия.
1918 ГОД. ЗАСТЫВШИЕ СЛЁЗЫ БОГОВ
В эти дни в Оренбурге Леонард Ильин вдруг остался в одиночестве. Бакунин с эсерами и анархистами отправился в поход на Симбирск и пропал. Николай Сергеевич перевёл Кенжегали в Гурьев, экономку — к дочери в Самару, а сам постоянно пропадал на собраниях Самарского общества фабрикантов и заводчиков, где решался вопрос финансирования деятельности КОМУЧ. Пётр Дубинин с сестрой, очаровавшей Леона на именинах дяди, тоже не давали знать о себе.
Запала в душу Леонарду озорная смешливая девушка. Но как неожиданно она появилась в его жизни, так же быстро исчезла. Упорхнула, улетела, пока он разговаривал с Фортунатовым. Бакунин перед отъездом рассказал, что она и её брат пытались собрать двести тысяч рублей для освобождения отца, арестованного за невыплату «революционного налога».
Ольга Ильина, неожиданно приехавшая из Самары, подтвердила: Мария и Пётр искали возможность получить в банке хотя бы часть семейного капитала, изъятого по декрету большевиков. Но сестра обратилась к Леону по другому поводу. Фомин неожиданно назначил Николаю Сергеевичу и Марии встречу, на которой хотел им что-то сообщить. Ольга боялась этого опасного, как ей казалось, человека, зачастившего в последнее время в их дом, и решила на всякий случай пригласить троюродного брата. Она заметила, как на прошедших именинах он не сводил глаз с подруги, и решила, что его присутствие на этой встрече будет нелишним.
В доме Ильиных в Самаре, где Мария гостила у подруги, Леонард вновь встретился с девушкой, растревожившей его очерствевшее сердце и вскружившей его безрассудную голову. Ольга, организовавшая эту встречу, оставила их наедине и осторожно прикрыла дверь, увидев, как суровый бунтарь и заговорщик, робея и краснея от случайных прикосновений, тихо заговорил о чём-то с её ещё более взволнованной подругой.
А Леон рассказывал о беззаботных днях летних каникул, проведенных на берегу Каспийского моря с её братом и дружной компанией сверстников в далёком тысяча девятьсот втором году. Вспоминал, как морозными сибирскими ночами снились ему горячий ветер, обжигающий песок и ухоженная зелёная лужайка перед приветливым домом семьи Дубининых.
Мария счастливо улыбалась. Всё так и осталось: и море, и лужайка, и горячий ветер. Только родовое поместье уже не узнать. В тысяча девятьсот восьмом году всё было перестроено, но стало ещё красивее и уютнее. После рождения её младшего брата за домом был высажен сад, а к дому пристроены два флигеля — один для неё, другой для новорожденного. А на фронтоне мезонина над домом красным кирпичом выложена дата рождения малыша. Очень символично.
Вернувшись через полчаса, Ольга увидела, как Леон и Маша всё так же полушёпотом разговаривают, с нежностью глядя друг на друга.
На лестнице внизу послышались шум и голоса. Приехали хозяин дома с гостем.
Разговор Николая Сергеевича и Фомина проходил в гостиной в присутствии Марии и Ольги. Леонард к приехавшим не вышел, остался в соседней комнате и слышал всё через приоткрытую дверь.
Фомин торопился, волновался и заверил всех, что не задержит их надолго. Ему предложили новую должность в Казанской Губернской Чрезвычайной Комиссии. И он пришёл в этот дом с надеждой уговорить Марию на переезд с ним, а Николая Сергеевича, как её родственника, дать на это своё согласие.
Ильин с удивлением посмотрел на племянницу, пока ещё не понимая её отношения к этому предложению. Но она молчала, и он, немного помявшись, уклонился от прямого ответа:
— Как дальний родственник, я не могу что-то советовать по столь ответственному вопросу, — и добавил, недоуменно и растеряно глядя на Марию и Фомина. — Может быть, лучше не торопиться, подождать освобождения отца и решать этот вопрос уже с ним?
— Что ж, — понимающе кивнул Фомин, — я знаю, в каком положении сейчас находится Николай Петрович. Возможно, в Казани мне будет легче содействовать его освобождению. Но деньги собрать всё-таки нужно. Большевики принципиально относятся к вопросу выплаты контрибуции. Это не местная инициатива, а выполнение директивы Наркомата внутренних дел об «общем беспощадном обложении имущих классов». Здесь родственные связи или знакомства без оплаты «революционного налога» не помогут, а только навредят.
Озадаченный Ильин пообещал найти деньги и предложил встретиться всем вместе для разговора уже после освобождения Дубинина.
После отъезда Фомина Леонард вышел в гостиную. Николай Сергеевич не удивился появлению племянника, он сам предложил Ольге пригласить его на эту встречу. Во-первых, заметил взаимную симпатию Марии и Леонарда и надеялся, что племянник также примет участие в оказании помощи семье Дубининых. А во-вторых, Леонард был нужен ему для решения вопроса о возврате денег и ценностей Ильиных из банка Казани. Помочь в этом могли только эсеры, готовившие вооружённое выступление против Советов. Фортунатов поручил Ильину уговорить племянника отправиться в Казань для помощи заговорщикам, готовящимся сорвать эвакуацию золотого запаса.
— Слышал его! — возмущённо воскликнул Николай Сергеевич. — Экий нахал! Поганой метлой бы его отсюда, да не наше сейчас время.
Ильиных удивила спокойная реакция Марии на предложение Фомина. Неужели она согласна ехать с ним только из расчёта на помощь в освобождении отца? Но ведь чекист откровенно признался, что без выплаты контрибуции большевики Дубинина не выпустят. Николай Сергеевич пытался понять дочь родственника и выяснить, что она задумала.
— Сейчас нет смысла торопиться, нужно успокоиться и решить, как собрать необходимую сумму. Неужели у Петра Николаевича не осталось денег, золота, драгоценностей?
— Я никогда не вмешивалась и не вникала в дела папы, — объяснила Мария. Да он и не подпускал к ним. Петра только после ранения стал готовить для работы в компании. А драгоценностей наших и на десятую долю от необходимой суммы не наберётся.
Николай Сергеевич удивлённо покачал головой:
— Стало быть, он вам ничего не рассказывал?! … Да оно и понятно. Тебе и десяти годков тогда не было, а Пётр в столице науки постигал.
— О чём это вы? — насторожилась Мария.
— Это я по поводу драгоценностей, — успокоил Ильин. — Были они у вашего отца. Были. Во время гражданской войны в Персии в тысяча девятьсот восьмом – девятом годах он, помимо рыбной продукции, нелегально поставлял туда оружие. Я это знаю точно, потому что Николай Петрович сначала один занимался этим делом, а потом меня с братом Иваном взял в долю. И мы тоже на наших кораблях отправляли повстанцам оружие под видом официальных грузов.
Поставки оплачивались бриллиантами, потому что их легче, чем деньги и золото, можно было спрятать и вывезти. Ещё Марко Поло называл Персию мировой столицей торговли алмазами. А греки считали эти камни священными и называли — Застывшие слёзы Богов.
— Как красиво и поэтично! – прошептала замершая от удивления Ольга.
— Камни были. — Николай Сергеевич вернул девушек из мира грёз в мир суровой действительности. — Думаю, не меньше чем на миллион золотых рублей. Давайте лучше подумаем, где он мог их хранить. Есть только два варианта. Первый: там же, где и золото семьи, — в банке. Но тогда и говорить не о чем: пропали бриллианты вместе с золотишком. Но есть и второй вариант! Думаю, припрятал Пётр хотя бы часть камней, а может и все. Так оно завсегда надёжнее, особливо у нас на Руси. Как думаете? Но тогда надо искать укромное место.
— Тайник? — удивилась Мария. — В самарском доме? Вряд ли. Папа не очень его любил и редко бывал в нём. Если искать, то только в Закаспийске. Там семья и хозяйство. Но ехать сейчас туда для поисков нет смысла: долго и опасно. Да и где найти его в огромной усадьбе?
Проводив Марию, Леонард весь вечер думал об их встрече, разговорах, воспоминаниях. Одна мысль не давала покоя: он должен поддержать её. Но как? Чем может помочь человек, сам потерявший всё: дом, семью, деньги и даже веру в юношеские идеалы. «Дом, семья, деньги …!» — Леон вдруг вспомнил рассказ девушки о родном доме и понял, где Дубинин мог хранить запас на чёрный день.
В далёком тысяча девятьсот пятом году, перед отъездом сына из Оренбурга в Москву, Иван Леонидович Ильин повёл его наверх в мезонин и показал «на всякий случай» потайное место, где прятал деньги и ценности, когда надолго уезжал из города. Дом достраивался после рождения Леонарда, и на фронтоне мезонина строители по желанию отца выложили красным кирпичом дату рождения сына —1888. Тайник был устроен как раз за этими цифрами. Со временем их не стало видно: возможно, были закрашены при ремонте.
Дом в Закаспийске строился по тому же проекту, что и дом Ильиных в Оренбурге. Вполне возможно, что тайник Дубинина также может находиться в мезонине. Надо как-нибудь позднее съездить и проверить.
«Кстати, а что с хранилищем отца? Вдруг там остались какие-то ценности после его таинственного исчезновения?»
На следующий день Леонард выехал в Оренбург.
В доме Ильиных тихо и пусто. Все, кроме сторожей, разъехались. Подобрав необходимые инструменты и выбрав время, Леон поднялся наверх. Провисшая скрипучая дверь открылась без ключа. В мезонине всё изменилось: светлая и уютная комната превратилась в хранилище старых вещей, поломанной мебели и прочей рухляди. По кружевам паутины и толстому слою пыли было понятно, что если тайник и существовал, то в последние годы никто к нему не подходил. Стараясь не греметь, Леонард расчистил проход к окну и осмотрел стену под подоконником. Нашёл метку, оставленную отцом, и поддел несколько досок вокруг неё. Под ними открылась кирпичная стена. Расчистив слой раствора вокруг кирпича под меткой, ударил по нему молотком, как показывал отец. Кирпич провалился внутрь ниши, открывшейся в стене. Убрав ещё несколько кирпичей, Леонард посветил прихваченным фонарём и увидел на дне проёма знакомую с детства потёртую дорожную сумку отца, которую тот брал с собой, уезжая из города по делам.
Леон бережно вытащил сумку, не торопясь закрыл проём досками и постарался, насколько смог, убрать следы своего пребывания. Озираясь по сторонам, вернулся к себе в комнату по опустевшим коридорам когда-то шумного дома. Заперев дверь, протёр потрёпанный саквояж от многолетней пыли и мусора. Осторожно открыв его, увидел две металлические коробки: большую и маленькую.
Большую Леонард сразу же вспомнил. В ней отец хранил пистолет, который купил незадолго до их расставания и при расспросах называл оружием личной самообороны. От кого он собирался обороняться, никто так и не понял, но перед исчезновением в тысяча девятьсот одиннадцатом году Иван Леонидович, видимо, не чувствуя опасности, пистолет с собой не взял. В этом Леон убедился, открыв коробку. Тускло поблескивающий браунинг лежал вместе с шомполом, отверткой, двумя запасными магазинами и тремя десятками патронов.
