— Хмм… Любоптыно. Странно, что сама Симона не присутствует на этом своеобразном допросе, — с некоторой издёвкой заметил математик. — Она бы многое прояснила. Зачем ей нужны были эти кроны?
— Я попросила одолжить, — вмешалась Сара, чем привлекла внимание не только Бекермайера, но и своего отца. — И я говорила об этом уже сто раз, — в интонациях Сары прослеживалось глухое, но назойливое раздражение. Сама она сидела, сцепив пальцы и не шевелилась. «Нервничает», — думала я.
— Но как же вышло, что фройляйн Кауффельдт одолжила вам вместо пяти крон пятнадцать? Неслыханная щедрость, право ж слово!
— На что вы намекаете? Вы думаете, я украла эти несчастные кроны? — Сара немного успокоилась, старалась говорить беспечно.
— В самом деле, — вмешалась фрау Вельзер, — вы прокурор что ли?
— Да разве ж это допрос? — спросил Бекермайер с лёгкой усмешкой, поймав на себе пристальный взгляд Вальтера Манджукича. — Тут и не пахнет таковым. Я со своей стороны, конечно, допускаю, что всё это просто совпадения, однако обстоятельства дела вынуждают меня думать во вполне определённом направлении… Я думаю, это не первый подобный случай. Все воры начинали с того, что брали что-то где-то по мелочи, и если не были пойманы за руку, продолжали воровать. Со временем аппетиты растут. Хочется чего-то большего…
Он метнулся к своему столу, где в вазочке лежали простые карамельки, взял три штуки и положил в карман пиджака.
— Вот я взял, незаметно, сколько взял. Посторонний и не заметит, что стало меньше. А вот так, — он пересыпал уже все в карман, — Уже заметно, что кто-то свои ручки шаловливые тянул. Так что, девочки, сами сознаемся или будем дальше отпираться?
— Если вы думаете на меня… — начала было я, но математик меня прервал:
— С вашей стороны красть после того случая с копилкой — самоубийство. Вы же будете первой подозреваемой! Ладно, я отвлёкся. Вот как по-вашему, есть ли связь между неожиданным падением фройляйн Кауффельдт, отвлечением ресторатора на неё и пропажей денег из кассы? И вы, Манджукич, как-то очень удобно оказались рядом…
— Да, выходит, мы не гимназистки, а какая-то пиратская шайка, — Сара пыталась говорить с иронией, но нотки раздражения всё равно проскальзывали.
Раздражение и внутренняя паника в ней накипали, она уже не могла подавлять их. «Как бы со зла и не проговорилась», — думала я, глядя на Сару.
— Да, найдите в этой схеме хоть один изъян, Ватсон, — развёл руками Бекермайер. — Одно дело красть незаметно, осторожно, в меру. Ну как детвора лазает в сад за яблоками, собирает подгнившую падалицу с земли, и вряд ли кто заметит пропажу. А тут вдруг целую ветку ободрать…
— Вы на что это намекаете?! — вдруг вскочил Вальтер Манджукич. — Моя дочь — не воровка! Вы её за руку ловили?
— Я что, напрямую заявил, что украла Сара Манджукич?
— Я, по-вашему глухой?
Обстановка в кабинете накалилась. Я сама была, как на иголках и уже готова была рассказать, как Сара спрятала сперва деньги в рукав, потом — в портсигар. Теперь-то я поняла, зачем Сара подсунула Эстер в сумку портсигар с деньгами, а после огорошила её известием о том, что якобы отдала на передержку. Ведь знай Эстер заранее всю схему, вряд ли у неё получилось бы натурально изобразить удивление, если вдруг скажут, что она взяла деньги из кассы, к которой даже не подходила.
В этот момент мне уже не кажется, что с дверью творится что-то неладное. Она в самом деле открывается, на секунду и в скором времени является запыхавшаяся и вспотевшая Симона.
— Фрау Вельзер, они ничего не крали! — кричит она с порога, и вскоре в кабинет врывается и сам Рудольф Кауффельдт.
Он одет по-городскому, в пальто, на голове — шляпа-котелок.
— Рудольф! — кричит ему тётка. — А кто остался в ресторане?
Но Рудольф Кауффельдт, не обращая внимания на замечания сестры, зло выхватывает кошелёк и, отсчитав пятнадцать крон, швыряет на стол подле фрау Рихтер.
— Подавись, скряга! Что ты за человек такой? Давишься за каждый геллер! Не разобралась в ситуации, а на девчонок наговариваешь! У тебя голова на плечах есть, а? Хорошо хоть Симона прибежала и кричит мне прям с порога: «Быстрей, пап! Пошли со мной», я спрашиваю, с какой это радости, а она и говорит, что ты, Эмма, заливаешь тут, что якобы они нас обокрали! И не стыдно тебе?! Сама, небось, посеяла эти несчастные кроны!
Внезапный демарш Рудольфа удался, и фрау Рихтер уже не находит возражений и, чтобы скрыть конфуз, вскакивает, словно она вдруг что-то вспомнила:
— Рудольф! Зачем ты бросил ресторан? Воруйте, кто сколько хочет…
Поспешно раскланявшись, тётка уходит. В этот момент у меня как гора с плеч свалилась. Пронесло. Зато Вальтер Манджукич, разозлённый ситуацией, покраснел так, что румянец стал заметен на его смуглых щеках. Его сейчас что угодно могло распалить, прямо как Филиппа Гранчара в острый период болезни.
— Я полагаю, инцидент исчерпан, — нарушила тишину фрау Вельзер.
— Все свободны, — кивнул математик, однако при этом посмотрел на нас так пристально, что я невольно опустила взгляд.
В коридоре уже мы облегчённо вздохнули. Мама и вовсе выглядела, как выжатый лимон, зато Филипп Гранчар приободрился, стал каким-то весёлым и беззаботным. И так же воссияла Инга, встретившись с ним у лестницы. Она не ошибалась в Миле.
Вальтер Манджукич же весь трясся от гнева.
— Разнесу этот ресторан к чёртовой бабушке! — шипел он, и только присутствие учителей и начальницы гимназии мешало ему распалиться, прямо как Божене после происшествия с галкой.
А вот мне мама лишь сухо сказала, что рада, если я сделала выводы после кражи копилки. Я задыхалась от гнева, но сдержала себя. Когда Сара поравнялась со мной, Бекермайер подошёл к нам и, пристально посмотрев нам в глаза, произнёс:
— Я слежу за вами, Манджукич. Помните об этом.
Хорватка не нашлась что ответить. Весь день Сара ходила, как в воду опущенная. Столь внезапного разоблачения она никак не ждала. Её спас только демарш Рудольфа Кауффельдта и нежелание фрау Вельзер выносить скандал на всеобщее обозрение. Она не знала, где именно она оступилась и почему математик практически мгновенно её раскусил, и ещё долго ходила хмурая и озадаченная.
Уже близко декабрь 1908. Скоро и суд. И опять я, сидя в четырёх стенах, вспоминаю эту картину: учительская и мы, четверо «подсудимых». Почему это так врезалось мне в память? Что тогда перевернулось во мне?
«Оправдана. Полностью оправдана!» — думала я, покидая гимназию после уроков. Я чуть ли не летела домой, я рассчитывала, что родители наконец поверят, что я — не воровка. Но какое убитое выражение лица было у Сары! Она была морально раздавлена и опустошена.
— Пронесло… — повторяла она, как в бреду.
«Говорит, а у самой ещё зубы-то во рту стучат», — с иронией думала я. В этот раз я прилежно сделала все уроки, даже помогла кухарке, за что получила похвалу. День просто отличный, ничто его не может испортить. Я надеюсь, родители больше не считают меня чудовищем.
Но того, что случилось вечером, я не ожидала никак. Мама сразу обратила внимание на то, какая я весёлая стала.
— Мам, — позвала я. — Ты ведь веришь, что я не воровка?
— Ну, — кивнула мама.
— Я и копилку не крала!
— Молодец, что я могу сказать, — отвечала мама, а я почувствовала нарастающее раздражение. Ей что, всё равно?
— Мам, тебе что, всё равно? Ты ведь знаешь, что меня в школе травят? Я потому и прогуливала.
— Ну конечно, — ответила мама. — Надо на кого-то спихнуть ответственность. А ты не думала, почему тебя обижали?
— Да я откуда знаю? — я уже едва сдерживалась.
— Да потому, что ты сама это допускаешь. А может и ведёшь себя так, что коллектив не принимает.
Я вскочила с места и в спешке опрокинула кружку с чаем.
— Да я тебе вообще нужна?! Ты хоть раз мной интересовалась?!
— Конечно, конечно. Я — плохая мать. Хуже меня нет на всём белом свете.
Я схватилась за голову и бросилась в свою комнату. Закрывшись я ударилась головой о шкаф.
— Это мерзость! — шипела я, бросившись на кровать. — Мерзость!
Долго ещё я билась в истерике. Зачем я только начала этот разговор? Призрачная нить доверия между нами безнадёжно оборвалась.
— Анна, — мама постучалась в дверь. — Ты скоро концерт свой закончишь, а?
— Что ты, мамочка, я спокойна! — прибавляла я, разбавляя свою речь истерическим смехом. — Абсолютно!
Я метнулась к двери и заперлась. Почему-то мне казалось, что с родителями доверия уже нет никакого. Чтобы хоть как-то успокоиться, я достала из тумбочки одолженный у Эстер кокаин. Стоило мне вдохнуть белый порошок, моя голова закружилась и опять я почувствовала необычайную лёгкость. Эйфория пришла ко мне на удивление быстро. Мама не хочет меня слышать? Можно подумать, у нас когда-то были хорошие отношения. Что мне до того, что родители совершенно мной не интересуются? Если бы они стояли надо мной Цербером, я бы скорее с ума сошла. Я прослыла воровкой? Ха, всё равно сегодня с меня, фактически, сняли все обвинения. За это огромное спасибо нашему математику. Да и как бы они доказали на этот раз? Кстати, а есть ли мне смысл дальше изображать из себя невинность, если на меня перво-наперво подумают?
Последняя мысль прочно засела в моей голове. Даже когда дурман прошёл, я не могла никак отделаться от неё.
Как обычно, утром я проверяла содержимое своей сумки. Учебники и тетради были на месте, письменные принадлежности — тоже, и вдруг… Где моя тетрадь со стихами? Я в панике стала метаться по комнате, силясь вспомнить, где я её оставила. Вчера же ещё был при мне, а тут… Кто-то его украл. Но кто? Или я сама её обронила в школе? Может, я просто сама засунула тетрадь куда-то и теперь вспомнить не могу. Ладно, разберусь. Я поспешила на занятия. И тут меня словно обожгло — одноклассницы стояли рядом с Маррен Кюрст и обсуждали содержимое тетради.
— Эй, осторожно, обожжёшься ещё об эти строчки!
— Стишки какие-то кривые. Что за грамотей их писал?
— О-о-о, сопли через бумагу.
Мой дневник! Вот твари! Ну ничего, я им покажу ещё! Сара тотчас поймала на себе мой взгляд и метнулась ко мне.
— Тихо, после уроков разберёмся.
После уроков… Как же! Хотя мне понятен её замысел — не дай бог заметят, что мы тут разборки устраиваем, причём угрожая шилом одноклассницам, даже не спросят, кто начал. Насилу дождавшись, мы подошли к Тильде фон Штауффенберг, к которой перекочевал дневник. Сара подкралась незаметно и в следующий миг схватила её за волосы так, что Тильда лишь сдавленно крикнула. Она пыталась вырваться, но Манджукич держала её мёртвой хваткой.
— А ну отдай! — прошипела хорватка. — Она твоя, эта книжка?
Тильда продолжала что-то жалобно пищать, а я незаметно достала шило и кольнула её в плечо. Она завизжала на весь класс, что привлекло внимание Хельги, нашей гренадерши. Она хотела было прийти на помощь, но внезапно ей наперерез бросилась я. Сбив Хельгу с ног, я вцепилась ей в горло.
— Я тебе покажу, как всяких тварей защищать! — шипела я, крепче сжимая пальцы на шее гренадерши и упираясь ей коленом в грудь.
Ей не хватало воздуха, она начала хрипеть. В этот момент она всё же изловчилась и смогла попасть мне пальцами в глаза. Я на секунду ослабила хватку, что позволило Хельге вырваться. Схватив свою сумку, она метнулась в коридор, жадно хватая ртом воздух. Я вновь испытала сладкое чувство триумфа. Этот ужас в глазах гренадерши я не забуду никогда. Эти безмолвные мольбы о пощаде, осознание, что я не шучу… Это стоит повторить! Примерно с той поры я взяла на вооружение принцип: реветь должны другие.
Осознание, что я чуть не убила Хельгу, пришло ко мне лишь глубокой ночью. Мне снилось очередное разбирательство и опять же с участием начальницы гимназии и моих родителей. Я проснулась среди ночи в холодном поту и какое-то время металась по комнате без сна. Всё, что сейчас нарушало тишину, это посапывание кошки. Мне казалось, что я оглохла во сне. Долго и мучительно я вспоминала, как это вышло. Если Хильду я ранила в запале, практически случайно, то на гренадершу я набросилась целенаправленно. Да и эту пигалицу фон Штауффенберг я тоже вполне осознанно колола шилом. Теперь не отверчусь. Если бы уже тогда ко мне пришёл следователь и начал спрашивать об обстоятельствах дела, я бы рассказала всё без утайки. Тогда я психологически была готова к аресту и долгому сроку за покушение.
За завтраком я вела себя заторможено и опять на все вопросы отвечала невпопад. Мне казалось, гренадерша уже всем всё рассказала. «Спокойно, Зигель, спокойно. Надо собраться и идти на занятия».
Лишь только я, придя в гимназию, сдала пальто в гардероб, я увидела краем глаза Ингу, как-то подозрительно косящуюся на гренадершу. У неё остался над бровью заметный синяк, а лишь только она сняла шарф, стали видны и синяки на шее. У Инги даже глаза на лоб полезли от такого зрелища и она тотчас метнулась к гренадерше и принялась расспрашивать, откуда ссадины. Я спряталась за колонной и прислушалась.
- …такое ощущение, Хельга, будто тебя пытались задушить. Не расскажешь, кто это был?
— Вам кажется, фройляйн, — с заметной дрожью в голосе отвечала гренадерша. — Никто меня не душил.
— Тогда почему ты дрожишь вся, будто тебя лихорадит? — спрашивала Инга.
Хельга в тот миг покосилась куда-то в сторону и вскоре уклончиво ответила:
— Извините, мне на урок пора!
И пустилась на всех парусах к лестнице. Всё-таки промолчала… В этот момент у меня будто гора с плеч свалилась. Кажется, опять виновной будет назначена Сара… С другой стороны, пора бы ей мою шкуру примерить! Почему я должна отдуваться за всех? Нечего, нечего.
Время шло. Я всё больше времени проводила в лесу, мне там нравилось. Я чувствовала себя настоящим волчонком. Мои родители смотрели на меня со всё большим опасением. Мать в разговорах стала часто вспоминать первую зиму моего обучения в гимназии, когда я уезжала на рождественские каникулы в Грац к тёте и дяде. Похоже, что она надеялась, что добродушная тётя Амалия, которая действительно в прошлом имела на меня некоторое влияние, поможет привести моё поведение в норму.
Однажды за обедом отец сухо объявил, что меня отправляют в Грац на каникулы, и что он надеется, что я там пересмотрю все недавние события и сделаю соответствующие выводы.
Как же отличалась эта поездка от прошлой! Я представляла себе предстоящую встречу с тёткой даже с некоторым злорадством, думая, что я отвечу на её обычное сюсюканье: «Ах, моё дорогое дитя! Как ты выросла, как похудела!»
Однако на станции меня встречала не тётя, а наёмный кучер, что, признаюсь, меня огорчило и даже немного обидело. Готовясь грубо ответить тётушке на её радость по поводу моего приезда, я подсознательно очень ждала этой встречи и очень хотела того самого «сюсюканья», которого была напрочь лишена у себя дома уже очень много лет.
Ну и ладно, думала я по дороге домой, прижимая к себе свой небольшой саквояж. По сравнению с прошлым разом при мне было совсем мало вещей. Мать почти не передала со мной подарки родственникам. Создавалось впечатление, что меня как будто выдворяли в спешке, я была похожа на беженку из родного дома.
Когда мы приехали в дом, слуга сразу провел меня в «детскую». Так называлась комната, где жили мои двоюродные сёстры, когда были маленькими. Сейчас они уже взрослые барышни, и у каждой есть своя комната, а бывшую детскую предоставили в моё полное распоряжение.
— Я попросила одолжить, — вмешалась Сара, чем привлекла внимание не только Бекермайера, но и своего отца. — И я говорила об этом уже сто раз, — в интонациях Сары прослеживалось глухое, но назойливое раздражение. Сама она сидела, сцепив пальцы и не шевелилась. «Нервничает», — думала я.
— Но как же вышло, что фройляйн Кауффельдт одолжила вам вместо пяти крон пятнадцать? Неслыханная щедрость, право ж слово!
— На что вы намекаете? Вы думаете, я украла эти несчастные кроны? — Сара немного успокоилась, старалась говорить беспечно.
— В самом деле, — вмешалась фрау Вельзер, — вы прокурор что ли?
— Да разве ж это допрос? — спросил Бекермайер с лёгкой усмешкой, поймав на себе пристальный взгляд Вальтера Манджукича. — Тут и не пахнет таковым. Я со своей стороны, конечно, допускаю, что всё это просто совпадения, однако обстоятельства дела вынуждают меня думать во вполне определённом направлении… Я думаю, это не первый подобный случай. Все воры начинали с того, что брали что-то где-то по мелочи, и если не были пойманы за руку, продолжали воровать. Со временем аппетиты растут. Хочется чего-то большего…
Он метнулся к своему столу, где в вазочке лежали простые карамельки, взял три штуки и положил в карман пиджака.
— Вот я взял, незаметно, сколько взял. Посторонний и не заметит, что стало меньше. А вот так, — он пересыпал уже все в карман, — Уже заметно, что кто-то свои ручки шаловливые тянул. Так что, девочки, сами сознаемся или будем дальше отпираться?
— Если вы думаете на меня… — начала было я, но математик меня прервал:
— С вашей стороны красть после того случая с копилкой — самоубийство. Вы же будете первой подозреваемой! Ладно, я отвлёкся. Вот как по-вашему, есть ли связь между неожиданным падением фройляйн Кауффельдт, отвлечением ресторатора на неё и пропажей денег из кассы? И вы, Манджукич, как-то очень удобно оказались рядом…
— Да, выходит, мы не гимназистки, а какая-то пиратская шайка, — Сара пыталась говорить с иронией, но нотки раздражения всё равно проскальзывали.
Раздражение и внутренняя паника в ней накипали, она уже не могла подавлять их. «Как бы со зла и не проговорилась», — думала я, глядя на Сару.
— Да, найдите в этой схеме хоть один изъян, Ватсон, — развёл руками Бекермайер. — Одно дело красть незаметно, осторожно, в меру. Ну как детвора лазает в сад за яблоками, собирает подгнившую падалицу с земли, и вряд ли кто заметит пропажу. А тут вдруг целую ветку ободрать…
— Вы на что это намекаете?! — вдруг вскочил Вальтер Манджукич. — Моя дочь — не воровка! Вы её за руку ловили?
— Я что, напрямую заявил, что украла Сара Манджукич?
— Я, по-вашему глухой?
Обстановка в кабинете накалилась. Я сама была, как на иголках и уже готова была рассказать, как Сара спрятала сперва деньги в рукав, потом — в портсигар. Теперь-то я поняла, зачем Сара подсунула Эстер в сумку портсигар с деньгами, а после огорошила её известием о том, что якобы отдала на передержку. Ведь знай Эстер заранее всю схему, вряд ли у неё получилось бы натурально изобразить удивление, если вдруг скажут, что она взяла деньги из кассы, к которой даже не подходила.
В этот момент мне уже не кажется, что с дверью творится что-то неладное. Она в самом деле открывается, на секунду и в скором времени является запыхавшаяся и вспотевшая Симона.
— Фрау Вельзер, они ничего не крали! — кричит она с порога, и вскоре в кабинет врывается и сам Рудольф Кауффельдт.
Он одет по-городскому, в пальто, на голове — шляпа-котелок.
— Рудольф! — кричит ему тётка. — А кто остался в ресторане?
Но Рудольф Кауффельдт, не обращая внимания на замечания сестры, зло выхватывает кошелёк и, отсчитав пятнадцать крон, швыряет на стол подле фрау Рихтер.
— Подавись, скряга! Что ты за человек такой? Давишься за каждый геллер! Не разобралась в ситуации, а на девчонок наговариваешь! У тебя голова на плечах есть, а? Хорошо хоть Симона прибежала и кричит мне прям с порога: «Быстрей, пап! Пошли со мной», я спрашиваю, с какой это радости, а она и говорит, что ты, Эмма, заливаешь тут, что якобы они нас обокрали! И не стыдно тебе?! Сама, небось, посеяла эти несчастные кроны!
Внезапный демарш Рудольфа удался, и фрау Рихтер уже не находит возражений и, чтобы скрыть конфуз, вскакивает, словно она вдруг что-то вспомнила:
— Рудольф! Зачем ты бросил ресторан? Воруйте, кто сколько хочет…
Поспешно раскланявшись, тётка уходит. В этот момент у меня как гора с плеч свалилась. Пронесло. Зато Вальтер Манджукич, разозлённый ситуацией, покраснел так, что румянец стал заметен на его смуглых щеках. Его сейчас что угодно могло распалить, прямо как Филиппа Гранчара в острый период болезни.
— Я полагаю, инцидент исчерпан, — нарушила тишину фрау Вельзер.
— Все свободны, — кивнул математик, однако при этом посмотрел на нас так пристально, что я невольно опустила взгляд.
В коридоре уже мы облегчённо вздохнули. Мама и вовсе выглядела, как выжатый лимон, зато Филипп Гранчар приободрился, стал каким-то весёлым и беззаботным. И так же воссияла Инга, встретившись с ним у лестницы. Она не ошибалась в Миле.
Вальтер Манджукич же весь трясся от гнева.
— Разнесу этот ресторан к чёртовой бабушке! — шипел он, и только присутствие учителей и начальницы гимназии мешало ему распалиться, прямо как Божене после происшествия с галкой.
А вот мне мама лишь сухо сказала, что рада, если я сделала выводы после кражи копилки. Я задыхалась от гнева, но сдержала себя. Когда Сара поравнялась со мной, Бекермайер подошёл к нам и, пристально посмотрев нам в глаза, произнёс:
— Я слежу за вами, Манджукич. Помните об этом.
Хорватка не нашлась что ответить. Весь день Сара ходила, как в воду опущенная. Столь внезапного разоблачения она никак не ждала. Её спас только демарш Рудольфа Кауффельдта и нежелание фрау Вельзер выносить скандал на всеобщее обозрение. Она не знала, где именно она оступилась и почему математик практически мгновенно её раскусил, и ещё долго ходила хмурая и озадаченная.
Глава 17. Снова в Грац
Уже близко декабрь 1908. Скоро и суд. И опять я, сидя в четырёх стенах, вспоминаю эту картину: учительская и мы, четверо «подсудимых». Почему это так врезалось мне в память? Что тогда перевернулось во мне?
«Оправдана. Полностью оправдана!» — думала я, покидая гимназию после уроков. Я чуть ли не летела домой, я рассчитывала, что родители наконец поверят, что я — не воровка. Но какое убитое выражение лица было у Сары! Она была морально раздавлена и опустошена.
— Пронесло… — повторяла она, как в бреду.
«Говорит, а у самой ещё зубы-то во рту стучат», — с иронией думала я. В этот раз я прилежно сделала все уроки, даже помогла кухарке, за что получила похвалу. День просто отличный, ничто его не может испортить. Я надеюсь, родители больше не считают меня чудовищем.
Но того, что случилось вечером, я не ожидала никак. Мама сразу обратила внимание на то, какая я весёлая стала.
— Мам, — позвала я. — Ты ведь веришь, что я не воровка?
— Ну, — кивнула мама.
— Я и копилку не крала!
— Молодец, что я могу сказать, — отвечала мама, а я почувствовала нарастающее раздражение. Ей что, всё равно?
— Мам, тебе что, всё равно? Ты ведь знаешь, что меня в школе травят? Я потому и прогуливала.
— Ну конечно, — ответила мама. — Надо на кого-то спихнуть ответственность. А ты не думала, почему тебя обижали?
— Да я откуда знаю? — я уже едва сдерживалась.
— Да потому, что ты сама это допускаешь. А может и ведёшь себя так, что коллектив не принимает.
Я вскочила с места и в спешке опрокинула кружку с чаем.
— Да я тебе вообще нужна?! Ты хоть раз мной интересовалась?!
— Конечно, конечно. Я — плохая мать. Хуже меня нет на всём белом свете.
Я схватилась за голову и бросилась в свою комнату. Закрывшись я ударилась головой о шкаф.
— Это мерзость! — шипела я, бросившись на кровать. — Мерзость!
Долго ещё я билась в истерике. Зачем я только начала этот разговор? Призрачная нить доверия между нами безнадёжно оборвалась.
— Анна, — мама постучалась в дверь. — Ты скоро концерт свой закончишь, а?
— Что ты, мамочка, я спокойна! — прибавляла я, разбавляя свою речь истерическим смехом. — Абсолютно!
Я метнулась к двери и заперлась. Почему-то мне казалось, что с родителями доверия уже нет никакого. Чтобы хоть как-то успокоиться, я достала из тумбочки одолженный у Эстер кокаин. Стоило мне вдохнуть белый порошок, моя голова закружилась и опять я почувствовала необычайную лёгкость. Эйфория пришла ко мне на удивление быстро. Мама не хочет меня слышать? Можно подумать, у нас когда-то были хорошие отношения. Что мне до того, что родители совершенно мной не интересуются? Если бы они стояли надо мной Цербером, я бы скорее с ума сошла. Я прослыла воровкой? Ха, всё равно сегодня с меня, фактически, сняли все обвинения. За это огромное спасибо нашему математику. Да и как бы они доказали на этот раз? Кстати, а есть ли мне смысл дальше изображать из себя невинность, если на меня перво-наперво подумают?
Последняя мысль прочно засела в моей голове. Даже когда дурман прошёл, я не могла никак отделаться от неё.
Как обычно, утром я проверяла содержимое своей сумки. Учебники и тетради были на месте, письменные принадлежности — тоже, и вдруг… Где моя тетрадь со стихами? Я в панике стала метаться по комнате, силясь вспомнить, где я её оставила. Вчера же ещё был при мне, а тут… Кто-то его украл. Но кто? Или я сама её обронила в школе? Может, я просто сама засунула тетрадь куда-то и теперь вспомнить не могу. Ладно, разберусь. Я поспешила на занятия. И тут меня словно обожгло — одноклассницы стояли рядом с Маррен Кюрст и обсуждали содержимое тетради.
— Эй, осторожно, обожжёшься ещё об эти строчки!
— Стишки какие-то кривые. Что за грамотей их писал?
— О-о-о, сопли через бумагу.
Мой дневник! Вот твари! Ну ничего, я им покажу ещё! Сара тотчас поймала на себе мой взгляд и метнулась ко мне.
— Тихо, после уроков разберёмся.
После уроков… Как же! Хотя мне понятен её замысел — не дай бог заметят, что мы тут разборки устраиваем, причём угрожая шилом одноклассницам, даже не спросят, кто начал. Насилу дождавшись, мы подошли к Тильде фон Штауффенберг, к которой перекочевал дневник. Сара подкралась незаметно и в следующий миг схватила её за волосы так, что Тильда лишь сдавленно крикнула. Она пыталась вырваться, но Манджукич держала её мёртвой хваткой.
— А ну отдай! — прошипела хорватка. — Она твоя, эта книжка?
Тильда продолжала что-то жалобно пищать, а я незаметно достала шило и кольнула её в плечо. Она завизжала на весь класс, что привлекло внимание Хельги, нашей гренадерши. Она хотела было прийти на помощь, но внезапно ей наперерез бросилась я. Сбив Хельгу с ног, я вцепилась ей в горло.
— Я тебе покажу, как всяких тварей защищать! — шипела я, крепче сжимая пальцы на шее гренадерши и упираясь ей коленом в грудь.
Ей не хватало воздуха, она начала хрипеть. В этот момент она всё же изловчилась и смогла попасть мне пальцами в глаза. Я на секунду ослабила хватку, что позволило Хельге вырваться. Схватив свою сумку, она метнулась в коридор, жадно хватая ртом воздух. Я вновь испытала сладкое чувство триумфа. Этот ужас в глазах гренадерши я не забуду никогда. Эти безмолвные мольбы о пощаде, осознание, что я не шучу… Это стоит повторить! Примерно с той поры я взяла на вооружение принцип: реветь должны другие.
Осознание, что я чуть не убила Хельгу, пришло ко мне лишь глубокой ночью. Мне снилось очередное разбирательство и опять же с участием начальницы гимназии и моих родителей. Я проснулась среди ночи в холодном поту и какое-то время металась по комнате без сна. Всё, что сейчас нарушало тишину, это посапывание кошки. Мне казалось, что я оглохла во сне. Долго и мучительно я вспоминала, как это вышло. Если Хильду я ранила в запале, практически случайно, то на гренадершу я набросилась целенаправленно. Да и эту пигалицу фон Штауффенберг я тоже вполне осознанно колола шилом. Теперь не отверчусь. Если бы уже тогда ко мне пришёл следователь и начал спрашивать об обстоятельствах дела, я бы рассказала всё без утайки. Тогда я психологически была готова к аресту и долгому сроку за покушение.
За завтраком я вела себя заторможено и опять на все вопросы отвечала невпопад. Мне казалось, гренадерша уже всем всё рассказала. «Спокойно, Зигель, спокойно. Надо собраться и идти на занятия».
Лишь только я, придя в гимназию, сдала пальто в гардероб, я увидела краем глаза Ингу, как-то подозрительно косящуюся на гренадершу. У неё остался над бровью заметный синяк, а лишь только она сняла шарф, стали видны и синяки на шее. У Инги даже глаза на лоб полезли от такого зрелища и она тотчас метнулась к гренадерше и принялась расспрашивать, откуда ссадины. Я спряталась за колонной и прислушалась.
- …такое ощущение, Хельга, будто тебя пытались задушить. Не расскажешь, кто это был?
— Вам кажется, фройляйн, — с заметной дрожью в голосе отвечала гренадерша. — Никто меня не душил.
— Тогда почему ты дрожишь вся, будто тебя лихорадит? — спрашивала Инга.
Хельга в тот миг покосилась куда-то в сторону и вскоре уклончиво ответила:
— Извините, мне на урок пора!
И пустилась на всех парусах к лестнице. Всё-таки промолчала… В этот момент у меня будто гора с плеч свалилась. Кажется, опять виновной будет назначена Сара… С другой стороны, пора бы ей мою шкуру примерить! Почему я должна отдуваться за всех? Нечего, нечего.
Время шло. Я всё больше времени проводила в лесу, мне там нравилось. Я чувствовала себя настоящим волчонком. Мои родители смотрели на меня со всё большим опасением. Мать в разговорах стала часто вспоминать первую зиму моего обучения в гимназии, когда я уезжала на рождественские каникулы в Грац к тёте и дяде. Похоже, что она надеялась, что добродушная тётя Амалия, которая действительно в прошлом имела на меня некоторое влияние, поможет привести моё поведение в норму.
Однажды за обедом отец сухо объявил, что меня отправляют в Грац на каникулы, и что он надеется, что я там пересмотрю все недавние события и сделаю соответствующие выводы.
Как же отличалась эта поездка от прошлой! Я представляла себе предстоящую встречу с тёткой даже с некоторым злорадством, думая, что я отвечу на её обычное сюсюканье: «Ах, моё дорогое дитя! Как ты выросла, как похудела!»
Однако на станции меня встречала не тётя, а наёмный кучер, что, признаюсь, меня огорчило и даже немного обидело. Готовясь грубо ответить тётушке на её радость по поводу моего приезда, я подсознательно очень ждала этой встречи и очень хотела того самого «сюсюканья», которого была напрочь лишена у себя дома уже очень много лет.
Ну и ладно, думала я по дороге домой, прижимая к себе свой небольшой саквояж. По сравнению с прошлым разом при мне было совсем мало вещей. Мать почти не передала со мной подарки родственникам. Создавалось впечатление, что меня как будто выдворяли в спешке, я была похожа на беженку из родного дома.
Когда мы приехали в дом, слуга сразу провел меня в «детскую». Так называлась комната, где жили мои двоюродные сёстры, когда были маленькими. Сейчас они уже взрослые барышни, и у каждой есть своя комната, а бывшую детскую предоставили в моё полное распоряжение.
