— Папочка, как хорошо, что ты здесь, — лепетала Берта слабым голосом, прижимаясь ко мне, и я понимал, что она на грани обморока.
— Ничего, ничего, всё в порядке, я с тобой, — я неумело гладил Берту по спутанным волосам. Ранее между нами подобных нежностей не водилось.
— Пойдём, подруг твоих заберём, — сказал я дочери, — вот тут они недалеко рыдают. Что же так испугало вас, что это было?
— Я не знаю, — перепугано прошептала Берта, — это кто-то очень большой и тёмный.
Внезапно я услышал позади себя удивлённый голос лесничего.
— И вы здесь, господин следователь? А эти девочки с вами?
Я оглянулся и увидел лесничего с факелом в одной руке и остатками чучела в другой. Эльза и Жужа трусливо жались друг к дружке позади него.
Лесничий продолжал:
— Бегают, кричат, всех зверей напугали, олень их чуть не затоптал… Я буду писать инспектору учебного округа. Не дело школьницам ночью находиться в лесу, да ещё и в такое время, когда здесь прячется опасная преступница.
— Олень?.. Это был всего лишь олень? — поражённо переспросила Берта, вытирая грязной ладошкой слёзы.
— Да, олень! — с некоторой даже гордостью ответил лесничий, — здоровый, крепкий трёхлеток, — и доложу я вам, что если бы вы попали к нему под копыта, от вас мало что бы осталось.
Девчонки немного ободрились. Видимо, обычный, хотя и опасный в своём испуге олень, пугал их гораздо меньше, чем непонятное мистическое существо, тёмной громадой несущиеся им навстречу.
Тяжело вздохнув, я крепко взял Берту за локоть и повёл её к дороге. Лесничий шёл рядом, вёл Эльзу и Жужу, строго выговаривая им за поведение «недостойное молодых барышень». Мне оставалось только надеяться, что лесничий не проговорится, что одна из девчонок моя дочь.
Выйдя из леса, мы долго ждали на обочине дороги, пока кто-то проедет мимо. Я уже начал опасаться, что придётся либо ждать до утра, либо воспользоваться опять гостеприимством лесничего. Этого мне очень не хотелось в силу двух причин. Во-первых, Марта уже наверняка сходила с ума из-за отсутствия дома дочери, как и родители Жужи и Эльзы, а во-вторых, я хотел поговорить без свидетелей с Густавом и его отцом. С рассветом я должен был пройти по всему пути девочек и собрать с деревьев всё, что они там развесили. Если не дай бог, эти предметы попадутся на глаза взрослым, служебного расследования по поводу моих действий мне не миновать.
Наконец показалась плетущаяся шагом лошадка, впряжённая в крестьянскую телегу. Подгулявший крестьянин возвращался в соседнее село со свадьбы. Показав ему свой жетон, я вынудил беднягу изменить маршрут, посадил девчонок на телегу, туда же закинул растрепавшиеся чучело и швабру, на которую оно ранее было надето.
— Платье несчастной девочки положи на место в мой кабинет, и сразу спать, — напутствовал я Берту, — утром я с тобой ещё поговорю!
Проводив телегу взглядом, мы с лесничим отправились в его дом ждать утра. «Если я скажу о её настоящих злоключениях Берты в лесу, то мне точно влетит: сперва от жены, потом — от начальства. Чёрт подери! Придётся её выгораживать!
По дороге я свернул к тому самому дереву, где и получил удар по голове. Посветив для верности спичками, я отшатнулся: на земле остались довольно отчётливые следы уличных ботинок с прямым срезом каблука. Уже знакомого сорокового размера.
Проводив глазами телегу, на которой уезжали девчонки, я медленно направился в сторону усадьбы лесника. У меня было ощущение, что продолжается какой-то неправдоподобный розыгрыш. Но винить в происходящем я должен был только самого себя. Если бы не моя рискованная идея заставить преступницу нервничать и совершать ошибки с помощью вещей жертв, мы бы все уже давно спали в своих постелях.
В окнах лесничего был виден свет, а ворота были открыты настежь.видимо, меня ждали. На мой стук дверь открыл сам хозяин. Его сын, уже вполне одетый, робко жался позади отца.
Я попытался снять кепку и тут же сдавленно крикнул: оказалось, Анна ударила меня так, что на затылке выступила кровь, и теперь я ненароком содрал засохшую корочку. Надо будет обработать позже. Лесничий усталым жестом пригласил меня в комнату, где уже пылал камин. Некоторое время мы с хозяином молча курили, глядя на огонь. Густав стаял у двери нервно переминаясь с ноги на ногу.
— Знаешь, Густав, — я встал и описал круг по комнате. — Ты ведь на волосок от смерти тогда был! Ей терять уже нечего.
Я бросил перед ним газету с поимённым списком погибших. Я решил, что непременно должен напомнить о каждом, кто погиб в тот чёрный день, и несмотря на опасность нового припадка, я не собирался жалеть парня:
— Они были в крови, молили о пощаде! — я нарочито преувеличил сцены смерти первых жертв. — Но она снова и снова била их ножом! Резала, точно туши! А остальные?
Я перешёл на несколько строчек вниз. Список из сорока трёх фамилия растянулся на полстраницы.
— Как думаешь, что чувствовали эти девочки, когда оказались в ловушке? Они не могли выбраться, огненный капкан поглотил их. Можешь себе представить их отчание? Они хотели жить, но убийца решила иначе. А что чувствуют их родители теперь? Знаешь, как это больно терять своих детей? В следующий раз, когда ты понесёшь ей еду, она тебя просто зарежет, решив, что у тебя на хвосте полиция сидит.
Парень угрюмо молчал, уставившись в пол под своими ногами. Я продолжал:
— Твой отец говорил мне, что ты очень любишь зверей. Это правда?
Густав поднял голову и недоумённо посмотрел на меня. Затем ответил:
— Да, я люблю зверей, и они меня любят.
— Ты любишь охотиться? — спросил я.
Густав затряс головой и горячо возразил:
— Я считаю, что охота богопротивное дело. Я никогда не охочусь!
— Когда у нас проходит охота, — вмешался отец, — он запирается в комнате и не выходит.
— Так вот, продолжал я, — а теперь представь, что девушка, которую ты подкармливал, жестоко охотилась на своих одноклассниц. Она заманила их в ловушку, закрыла и попросту сожгла! Да любая охота по сравнению с этим покажется милосердным актом. А бедные маленькие девочки, которых она зарезала первыми, как ягнят…
Густав прервал меня:
— Я понимаю, что это ужасно, — парня передёрнуло, — да только сделала это не Анна.
— Нет, друг мой, — мягко возразил я, — это сделала Анна, сомнений тут быть не может. Поэтому она и прячется сейчас по лесам, а не живёт дома с родителями.
— Она прячется по лесам совсем не поэтому! — взвизгнул Густав.
— А почему же? — удивился я.
— Потому что вы все затравили её, как несчастную раненую косулю! Только потому, что она осталась жива! А устроил всё это какой-нибудь сумасшедший бродяга.
— Показания свидетелей, которым случайно удалось выжить, прямо говорят о том, что это была именно она.
— Но они могут ошибаться! Они не разглядели! Анна не могла, она добрая, красивая, весёлая и смелая.
— Смелая — да, — вздохнул я, — этого у неё не отнимешь. А ещё расчётливая и абсолютно бессовестная.
— Почему вы решили, что правду говорят ваши свидетели, а не Анна? — продолжал упорствовать Густав.
— Потому что её видели. Есть показания женщины, учительницы, которая видела Анну буквально в момент совершения преступления. И эта учительница сейчас лежит в больнице, до сих пор не оправившись от травм. А она, между прочим, беременна. И из-за этой истории может потерять ребёнка.
Густав окончательно замолчал. Он очень сильно побледнел. Я чрезвычайно опасался повторного припадка, но лесничий сделал мне успокаивающий жест.
Наконец Густав поднял глаза и сказал голосом лишённым всякого выражения:
— Я выведу вас на неё. Но можете ли вы обещать, что отнесётесь к ней справедливо?
— Я обещаю тебе это, — ответил я как можно более весомым тоном, — мы отнесёмся к ней со всей возможной мерой справедливости.
«Да, я уж постараюсь, чтобы эта тварь получила всё, чего она заслуживает», — думал я во время последующего разговора.
Дальше дело пошло быстрее. Лесничий сварил кофе, достал вчерашние булочки с корицей и мы втроём переместились в столовую. Осталось только продумать детали.
Решено было первые пару дней Густаву в лесу не появляться, сославшись на нездоровье. Было бы подозрительно, если бы он пошёл искать свою зазнобу сразу после нашего с Бертой неудачного демарша.
Спустя некоторое время я пообещал прислать для подстраховки Густава кого-нибудь из своих людей. Густаву и его отцу я сказал, что это необходимо для безопасности парня. На самом деле я, несмотря на его, с таким трудом полученное, признание вины Анны, до конца всё-таки не доверял Густаву. Парня нельзя до конца считать нормальным, мало ли что стукнет ему в голову завтра. Может быть, подумав ещё немного, он опять найдёт какие-то причины выгораживать понравившуюся ему девушку. А на самом деле причина тут была одна — первая любовь. Предмет любви мы всегда склонны наделять только самыми привлекательными качествами, поэтому бедный Густав так долго и не мог поверить, что страшное злодеяние в гимназии — это дело рук Анны.
Забегая вперёд, скажу, что из нашей затеи привлечь к поимке волчицы Густава ничего не получилось. Возможно, парень сумел оставить для своей подружки какие-то незаметные знаки, но скорей всего, преступница в очередной раз продемонстрировала звериное чутьё и не поддалась на наши уловки. Густав ежедневно обходил все места, где когда-то встречался с Анной Зигель. На расстоянии его сопровождали наши сотрудники. Но всё было безрезультатно. Волчица покинула наши места или ухитрилась не проявлять себя.
Постепенно начало светать. Холодный осенний рассвет принёс с собой промозглую сырость и понижение температуры воздуха. «Где-то сейчас наша волчица», — думал я, пробираясь между кустами в поисках оставленных Бертой и её подругами вещественных доказательств. Мне казалось невозможным чтобы обычная школьница из обеспеченной семьи, которая всю свою жизнь провела в тепле и уюте, имея сытный обед и мягкую постель, сейчас бродит где-то по лесу, без еды, достаточного количества тёплой одежды, раненая… Периодически меня стала посещать странная мысль: «Да человек ли она вообще?» В этой мысли не было ничего от церковного кликушества некоторых наших горожан, которые сразу объявили Анну Зигель порождением дьявола. А неё было только здоровое любопытство исследователя. Мне казались невозможными некоторые проявления её натуры, но они были! И это было удивительным.
Мы с лесничим собрали почти всё, что девчонки развесили на ветках. Не было только одного ботинка Анели Герц. Мы обошли всю округу — ботинок, как сквозь землю провалился. Больше его искать было бесполезно. Уже давно рассвело, холодное солнце ярко осветило прозрачный осенний лес. Если ботинок и здесь, мы его не найдём. Хочется думать, что никто не заметит его пропажи.
С тревожным сердцем и головной болью я поплёлся к дороге, надеясь, что встречу там попутчиков в город. Как раз в это время крестьяне ехали на базар. Я с большим облегчением взгромоздился на телегу поверх мешков с луком и картошкой.
Направлялся я не домой, а прямо в участок. Мне хотелось как можно скорее вернуть вещи в комнату для вещественных доказательств. Правда у меня дома оставалось платье Евы, но его можно было вернуть и позже.
Едва я переступил порог участка, как почувствовал что-то неладное. В коридоре не было никаких посетителей. Из глубины помещения доносился чей-то громкий голос, как будто читающий сводку новостей. У входа стоял высокий крепкий патрульный из тех, кого приняли на службу недавно. Их было трое похожих простых парней, и я постоянно путал их имена и фамилии. Этого, кажется, звали Людвиг.
— В чём дело Людвиг, — спросил я, — что у нас случилось?
— Я Курт, господин инспектор, — поправил меня парень, — к нам комиссия из округа.
Не зря я беспокоился! Почти бегом я прошёл по коридору мимо допросной, где начальственный голос читал какие-то указания, и толкнул дверь комнаты для вещественных доказательств. Комната была заперта. Ключ наверняка был у дежурного, а дежурный наверняка был сейчас в допросной вместе со всеми и слушал указания приезжего начальства. Я открыл свой кабинет и сунул мешок с вещественными доказательствами в нижнюю тумбу шкафа, вытащив оттуда папки с делами.
Едва я успел закрыть дверцы, как дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился невысокий худой человек с морщинистой шеей и скошенным подбородком.
— Инспектор округа, — отрывисто представился он, — Генрих Бор.
Не знаю, как кому, но мне этот Бор сразу не понравился. Внешне он напоминал хорька, да и повадки у него были какие-то крысиные.
Я с тревогой наблюдал, как новоприбывший окидывает взглядом папки, громоздящиеся на моём столе, мысленно готовясь к неприятному разговору.
— Подчищаете хвосты, господин Дитрих, — с иезуитской ласковостью спросил Бор.
Тон его показался мне возмутительным. Как будто я был молоденьким стажёром, прослужившим в полиции менее года! Как он смеет так обращаться ко мне! Да, конечно, в последние сутки я повёл себя довольно глупым образом, но это не перечёркивает моей прошлой, смею надеяться, успешной службы. К тому же Бор ничего не знает о том, что случилось в лесу прошлой ночью. Или знает? внезапно по моей спине потёк холодный пот. А что если кто-то уже сообщил руководству о наших с Бертой «художествах»? Да нет, не может быть. Инспектор не прибыл бы по этому поводу так быстро, ведь он должен был получить известие накануне, когда вещественные доказательства ещё благополучно находились в отведённом для них помещении.
— Не понимаю, о чём вы, инспектор Бор, — сухо ответил я, так же как и вновь прибывший, игнорируя приветствие.
— Да уж понимаете, я думаю, — усмехнулся Бор и без приглашения уселся напротив меня на стул.
Я более внимательно присмотрелся к этому человеку. Первоначальное впечатление подтвердилось — Бор мне активно не нравился. Он был типичным чиновником, судя по его внешности, огромное внимание уделявшим внешнему впечатлению, которое он производит. Аккуратно подстриженные усики «а ля Вильгельм», галстук, завязанный с тщательно продуманной небрежностью, идеальные стрелки на брюках и старательно отполированные ногти, которым могла позавидовать любая женщина.
Я не мог себе представить, что этот человек когда-нибудь самостоятельно выезжал на происшествия, собирал в грязи и пыли улики, общался с отбросами общества, ради того, чтобы собрать крупицы истины.
Рядом с этим франтом я, проведший ночь в лесу, наверное, казался опустившимся бродягой.
Я решил сразу поставить проверяющего на место. Мой опят говорил о том, что такое начальство, в сущности, теряется, когда ему оказывают профессиональный и грамотный отпор.
— Что вы имели в виду, инспектор Бор, — спросил я, — о каких именно «хвостах» вы изволили спрашивать?
Бор улыбнулся неожиданно доброжелательно и махнул рукой:
— Да вот, заметил, что у вас на столе лежат папки, которые явно не относятся к делу, которое вы сейчас расследуете. Вот и подумал, что вы к приезду комиссии решили привести все документы в порядок. Дело похвальное, но не в данный момент. Ведь вы не можете не понимать, что с поимкой Анны Зигель вы безбожно затянули.
— О приезде комиссии, инспектор, — парировал я, — мне заранее известно не было. А что касается Анны Зигель, то я как раз вернулся из леса, где скрывается предполагаемая преступница. Там я с помощью местного лесничего и его сына готовил операцию по её скорой поимке.
— Ничего, ничего, всё в порядке, я с тобой, — я неумело гладил Берту по спутанным волосам. Ранее между нами подобных нежностей не водилось.
— Пойдём, подруг твоих заберём, — сказал я дочери, — вот тут они недалеко рыдают. Что же так испугало вас, что это было?
— Я не знаю, — перепугано прошептала Берта, — это кто-то очень большой и тёмный.
Внезапно я услышал позади себя удивлённый голос лесничего.
— И вы здесь, господин следователь? А эти девочки с вами?
Я оглянулся и увидел лесничего с факелом в одной руке и остатками чучела в другой. Эльза и Жужа трусливо жались друг к дружке позади него.
Лесничий продолжал:
— Бегают, кричат, всех зверей напугали, олень их чуть не затоптал… Я буду писать инспектору учебного округа. Не дело школьницам ночью находиться в лесу, да ещё и в такое время, когда здесь прячется опасная преступница.
— Олень?.. Это был всего лишь олень? — поражённо переспросила Берта, вытирая грязной ладошкой слёзы.
— Да, олень! — с некоторой даже гордостью ответил лесничий, — здоровый, крепкий трёхлеток, — и доложу я вам, что если бы вы попали к нему под копыта, от вас мало что бы осталось.
Девчонки немного ободрились. Видимо, обычный, хотя и опасный в своём испуге олень, пугал их гораздо меньше, чем непонятное мистическое существо, тёмной громадой несущиеся им навстречу.
Тяжело вздохнув, я крепко взял Берту за локоть и повёл её к дороге. Лесничий шёл рядом, вёл Эльзу и Жужу, строго выговаривая им за поведение «недостойное молодых барышень». Мне оставалось только надеяться, что лесничий не проговорится, что одна из девчонок моя дочь.
Выйдя из леса, мы долго ждали на обочине дороги, пока кто-то проедет мимо. Я уже начал опасаться, что придётся либо ждать до утра, либо воспользоваться опять гостеприимством лесничего. Этого мне очень не хотелось в силу двух причин. Во-первых, Марта уже наверняка сходила с ума из-за отсутствия дома дочери, как и родители Жужи и Эльзы, а во-вторых, я хотел поговорить без свидетелей с Густавом и его отцом. С рассветом я должен был пройти по всему пути девочек и собрать с деревьев всё, что они там развесили. Если не дай бог, эти предметы попадутся на глаза взрослым, служебного расследования по поводу моих действий мне не миновать.
Наконец показалась плетущаяся шагом лошадка, впряжённая в крестьянскую телегу. Подгулявший крестьянин возвращался в соседнее село со свадьбы. Показав ему свой жетон, я вынудил беднягу изменить маршрут, посадил девчонок на телегу, туда же закинул растрепавшиеся чучело и швабру, на которую оно ранее было надето.
— Платье несчастной девочки положи на место в мой кабинет, и сразу спать, — напутствовал я Берту, — утром я с тобой ещё поговорю!
Проводив телегу взглядом, мы с лесничим отправились в его дом ждать утра. «Если я скажу о её настоящих злоключениях Берты в лесу, то мне точно влетит: сперва от жены, потом — от начальства. Чёрт подери! Придётся её выгораживать!
По дороге я свернул к тому самому дереву, где и получил удар по голове. Посветив для верности спичками, я отшатнулся: на земле остались довольно отчётливые следы уличных ботинок с прямым срезом каблука. Уже знакомого сорокового размера.
Глава 13. Неприятности продолжаются
Проводив глазами телегу, на которой уезжали девчонки, я медленно направился в сторону усадьбы лесника. У меня было ощущение, что продолжается какой-то неправдоподобный розыгрыш. Но винить в происходящем я должен был только самого себя. Если бы не моя рискованная идея заставить преступницу нервничать и совершать ошибки с помощью вещей жертв, мы бы все уже давно спали в своих постелях.
В окнах лесничего был виден свет, а ворота были открыты настежь.видимо, меня ждали. На мой стук дверь открыл сам хозяин. Его сын, уже вполне одетый, робко жался позади отца.
Я попытался снять кепку и тут же сдавленно крикнул: оказалось, Анна ударила меня так, что на затылке выступила кровь, и теперь я ненароком содрал засохшую корочку. Надо будет обработать позже. Лесничий усталым жестом пригласил меня в комнату, где уже пылал камин. Некоторое время мы с хозяином молча курили, глядя на огонь. Густав стаял у двери нервно переминаясь с ноги на ногу.
— Знаешь, Густав, — я встал и описал круг по комнате. — Ты ведь на волосок от смерти тогда был! Ей терять уже нечего.
Я бросил перед ним газету с поимённым списком погибших. Я решил, что непременно должен напомнить о каждом, кто погиб в тот чёрный день, и несмотря на опасность нового припадка, я не собирался жалеть парня:
— Они были в крови, молили о пощаде! — я нарочито преувеличил сцены смерти первых жертв. — Но она снова и снова била их ножом! Резала, точно туши! А остальные?
Я перешёл на несколько строчек вниз. Список из сорока трёх фамилия растянулся на полстраницы.
— Как думаешь, что чувствовали эти девочки, когда оказались в ловушке? Они не могли выбраться, огненный капкан поглотил их. Можешь себе представить их отчание? Они хотели жить, но убийца решила иначе. А что чувствуют их родители теперь? Знаешь, как это больно терять своих детей? В следующий раз, когда ты понесёшь ей еду, она тебя просто зарежет, решив, что у тебя на хвосте полиция сидит.
Парень угрюмо молчал, уставившись в пол под своими ногами. Я продолжал:
— Твой отец говорил мне, что ты очень любишь зверей. Это правда?
Густав поднял голову и недоумённо посмотрел на меня. Затем ответил:
— Да, я люблю зверей, и они меня любят.
— Ты любишь охотиться? — спросил я.
Густав затряс головой и горячо возразил:
— Я считаю, что охота богопротивное дело. Я никогда не охочусь!
— Когда у нас проходит охота, — вмешался отец, — он запирается в комнате и не выходит.
— Так вот, продолжал я, — а теперь представь, что девушка, которую ты подкармливал, жестоко охотилась на своих одноклассниц. Она заманила их в ловушку, закрыла и попросту сожгла! Да любая охота по сравнению с этим покажется милосердным актом. А бедные маленькие девочки, которых она зарезала первыми, как ягнят…
Густав прервал меня:
— Я понимаю, что это ужасно, — парня передёрнуло, — да только сделала это не Анна.
— Нет, друг мой, — мягко возразил я, — это сделала Анна, сомнений тут быть не может. Поэтому она и прячется сейчас по лесам, а не живёт дома с родителями.
— Она прячется по лесам совсем не поэтому! — взвизгнул Густав.
— А почему же? — удивился я.
— Потому что вы все затравили её, как несчастную раненую косулю! Только потому, что она осталась жива! А устроил всё это какой-нибудь сумасшедший бродяга.
— Показания свидетелей, которым случайно удалось выжить, прямо говорят о том, что это была именно она.
— Но они могут ошибаться! Они не разглядели! Анна не могла, она добрая, красивая, весёлая и смелая.
— Смелая — да, — вздохнул я, — этого у неё не отнимешь. А ещё расчётливая и абсолютно бессовестная.
— Почему вы решили, что правду говорят ваши свидетели, а не Анна? — продолжал упорствовать Густав.
— Потому что её видели. Есть показания женщины, учительницы, которая видела Анну буквально в момент совершения преступления. И эта учительница сейчас лежит в больнице, до сих пор не оправившись от травм. А она, между прочим, беременна. И из-за этой истории может потерять ребёнка.
Густав окончательно замолчал. Он очень сильно побледнел. Я чрезвычайно опасался повторного припадка, но лесничий сделал мне успокаивающий жест.
Наконец Густав поднял глаза и сказал голосом лишённым всякого выражения:
— Я выведу вас на неё. Но можете ли вы обещать, что отнесётесь к ней справедливо?
— Я обещаю тебе это, — ответил я как можно более весомым тоном, — мы отнесёмся к ней со всей возможной мерой справедливости.
«Да, я уж постараюсь, чтобы эта тварь получила всё, чего она заслуживает», — думал я во время последующего разговора.
Дальше дело пошло быстрее. Лесничий сварил кофе, достал вчерашние булочки с корицей и мы втроём переместились в столовую. Осталось только продумать детали.
Решено было первые пару дней Густаву в лесу не появляться, сославшись на нездоровье. Было бы подозрительно, если бы он пошёл искать свою зазнобу сразу после нашего с Бертой неудачного демарша.
Спустя некоторое время я пообещал прислать для подстраховки Густава кого-нибудь из своих людей. Густаву и его отцу я сказал, что это необходимо для безопасности парня. На самом деле я, несмотря на его, с таким трудом полученное, признание вины Анны, до конца всё-таки не доверял Густаву. Парня нельзя до конца считать нормальным, мало ли что стукнет ему в голову завтра. Может быть, подумав ещё немного, он опять найдёт какие-то причины выгораживать понравившуюся ему девушку. А на самом деле причина тут была одна — первая любовь. Предмет любви мы всегда склонны наделять только самыми привлекательными качествами, поэтому бедный Густав так долго и не мог поверить, что страшное злодеяние в гимназии — это дело рук Анны.
Забегая вперёд, скажу, что из нашей затеи привлечь к поимке волчицы Густава ничего не получилось. Возможно, парень сумел оставить для своей подружки какие-то незаметные знаки, но скорей всего, преступница в очередной раз продемонстрировала звериное чутьё и не поддалась на наши уловки. Густав ежедневно обходил все места, где когда-то встречался с Анной Зигель. На расстоянии его сопровождали наши сотрудники. Но всё было безрезультатно. Волчица покинула наши места или ухитрилась не проявлять себя.
Постепенно начало светать. Холодный осенний рассвет принёс с собой промозглую сырость и понижение температуры воздуха. «Где-то сейчас наша волчица», — думал я, пробираясь между кустами в поисках оставленных Бертой и её подругами вещественных доказательств. Мне казалось невозможным чтобы обычная школьница из обеспеченной семьи, которая всю свою жизнь провела в тепле и уюте, имея сытный обед и мягкую постель, сейчас бродит где-то по лесу, без еды, достаточного количества тёплой одежды, раненая… Периодически меня стала посещать странная мысль: «Да человек ли она вообще?» В этой мысли не было ничего от церковного кликушества некоторых наших горожан, которые сразу объявили Анну Зигель порождением дьявола. А неё было только здоровое любопытство исследователя. Мне казались невозможными некоторые проявления её натуры, но они были! И это было удивительным.
Мы с лесничим собрали почти всё, что девчонки развесили на ветках. Не было только одного ботинка Анели Герц. Мы обошли всю округу — ботинок, как сквозь землю провалился. Больше его искать было бесполезно. Уже давно рассвело, холодное солнце ярко осветило прозрачный осенний лес. Если ботинок и здесь, мы его не найдём. Хочется думать, что никто не заметит его пропажи.
С тревожным сердцем и головной болью я поплёлся к дороге, надеясь, что встречу там попутчиков в город. Как раз в это время крестьяне ехали на базар. Я с большим облегчением взгромоздился на телегу поверх мешков с луком и картошкой.
Направлялся я не домой, а прямо в участок. Мне хотелось как можно скорее вернуть вещи в комнату для вещественных доказательств. Правда у меня дома оставалось платье Евы, но его можно было вернуть и позже.
Едва я переступил порог участка, как почувствовал что-то неладное. В коридоре не было никаких посетителей. Из глубины помещения доносился чей-то громкий голос, как будто читающий сводку новостей. У входа стоял высокий крепкий патрульный из тех, кого приняли на службу недавно. Их было трое похожих простых парней, и я постоянно путал их имена и фамилии. Этого, кажется, звали Людвиг.
— В чём дело Людвиг, — спросил я, — что у нас случилось?
— Я Курт, господин инспектор, — поправил меня парень, — к нам комиссия из округа.
Не зря я беспокоился! Почти бегом я прошёл по коридору мимо допросной, где начальственный голос читал какие-то указания, и толкнул дверь комнаты для вещественных доказательств. Комната была заперта. Ключ наверняка был у дежурного, а дежурный наверняка был сейчас в допросной вместе со всеми и слушал указания приезжего начальства. Я открыл свой кабинет и сунул мешок с вещественными доказательствами в нижнюю тумбу шкафа, вытащив оттуда папки с делами.
Едва я успел закрыть дверцы, как дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился невысокий худой человек с морщинистой шеей и скошенным подбородком.
— Инспектор округа, — отрывисто представился он, — Генрих Бор.
Не знаю, как кому, но мне этот Бор сразу не понравился. Внешне он напоминал хорька, да и повадки у него были какие-то крысиные.
Я с тревогой наблюдал, как новоприбывший окидывает взглядом папки, громоздящиеся на моём столе, мысленно готовясь к неприятному разговору.
Глава 14. Странное послание
— Подчищаете хвосты, господин Дитрих, — с иезуитской ласковостью спросил Бор.
Тон его показался мне возмутительным. Как будто я был молоденьким стажёром, прослужившим в полиции менее года! Как он смеет так обращаться ко мне! Да, конечно, в последние сутки я повёл себя довольно глупым образом, но это не перечёркивает моей прошлой, смею надеяться, успешной службы. К тому же Бор ничего не знает о том, что случилось в лесу прошлой ночью. Или знает? внезапно по моей спине потёк холодный пот. А что если кто-то уже сообщил руководству о наших с Бертой «художествах»? Да нет, не может быть. Инспектор не прибыл бы по этому поводу так быстро, ведь он должен был получить известие накануне, когда вещественные доказательства ещё благополучно находились в отведённом для них помещении.
— Не понимаю, о чём вы, инспектор Бор, — сухо ответил я, так же как и вновь прибывший, игнорируя приветствие.
— Да уж понимаете, я думаю, — усмехнулся Бор и без приглашения уселся напротив меня на стул.
Я более внимательно присмотрелся к этому человеку. Первоначальное впечатление подтвердилось — Бор мне активно не нравился. Он был типичным чиновником, судя по его внешности, огромное внимание уделявшим внешнему впечатлению, которое он производит. Аккуратно подстриженные усики «а ля Вильгельм», галстук, завязанный с тщательно продуманной небрежностью, идеальные стрелки на брюках и старательно отполированные ногти, которым могла позавидовать любая женщина.
Я не мог себе представить, что этот человек когда-нибудь самостоятельно выезжал на происшествия, собирал в грязи и пыли улики, общался с отбросами общества, ради того, чтобы собрать крупицы истины.
Рядом с этим франтом я, проведший ночь в лесу, наверное, казался опустившимся бродягой.
Я решил сразу поставить проверяющего на место. Мой опят говорил о том, что такое начальство, в сущности, теряется, когда ему оказывают профессиональный и грамотный отпор.
— Что вы имели в виду, инспектор Бор, — спросил я, — о каких именно «хвостах» вы изволили спрашивать?
Бор улыбнулся неожиданно доброжелательно и махнул рукой:
— Да вот, заметил, что у вас на столе лежат папки, которые явно не относятся к делу, которое вы сейчас расследуете. Вот и подумал, что вы к приезду комиссии решили привести все документы в порядок. Дело похвальное, но не в данный момент. Ведь вы не можете не понимать, что с поимкой Анны Зигель вы безбожно затянули.
— О приезде комиссии, инспектор, — парировал я, — мне заранее известно не было. А что касается Анны Зигель, то я как раз вернулся из леса, где скрывается предполагаемая преступница. Там я с помощью местного лесничего и его сына готовил операцию по её скорой поимке.
