Провизором был. Он нам рассказывал, что многие лекарства, которые можно относительно свободно купить в аптеке, можно использовать и для моментального отравления, такого, после которого не остаётся следов, и для взрыва.
Взрывчатые вещества вообще делятся на две части — первая — это активное вещество, а вторая — это основное. Основные и готовить проще, знай себе стой да помешивай жижу, пока она не станет однородной, и достать компоненты для них проще. Но они сами по себе не взрываются, или, если их поджечь, начинают дымиться и вонять без всякого толку. Для того, чтобы они взорвались, нужен ещё один маленький взрыв внутри. Для этого нужны активные вещества…
А я всё слушала его, и пыталась хоть что-нибудь запомнить. Хотя теоретическая часть меня интересовала не особо. Мне главное было — запомнить названия тех веществ, которые он упоминал, да количество, в котором их нужно разводить или варить.
Тем не менее, надо сказать, идея про отравление на секунду отозвалась в моём воспалённом мозгу. И всё же, я отмела её практически сразу.
Это не то, что мне нужно.
Это слишком лёгкая смерть для моих обидчиков.
После того случая мы ещё не раз встречались с Ненадом в лесу. Мы также нашли более удобное место, в глубине леса, где редко кто-нибудь ходил. Путь в эту глухую чащу, наверное, знали только мы.
Опыты становились всё интереснее. Я чувствовала, что Ненад сам становится более опытным и умелым химиком, прямо у меня на глазах. Он тратил на опыты всё больше времени, сил и средств, словно бы пытался мне что-то доказать. Мне это было только на руку, я узнавала всё больше и больше о том, что мне было интересно.
И всё же… Теперь я и сама не знала, только ли в опытах заключается та сила, которая влекла меня к нему.
Я вспоминаю последнюю ночь перед началом учебного года.
Этой ночью я отчётливо слышу тиканье часов в гостиной. Осталось меньше суток до начала нового учебного года, и чем ближе этот момент, тем тяжелее мне осознавать эту мысль. Быть может, я бы воспринимала всё это спокойно, как данность, если бы рядом был Ненад… Он уехал буквально позавчера и с тех пор, как отрезало у меня все живые чувства.
Ещё полторы недели назад горькое предчувствие скорой разлуки с Ненадом заползло в мою душу скользкой холодной змеёй, напоминая, что счастье не длится больше мгновения, и что лето скоро кончится, а Ненад уедет на учёбу.
Я, как могла, гнала все эти непрошеные мысли, но с каждым разом становилось всё труднее. На наших свиданиях я становилась всё мрачнее и у меня уже не получалось так весело шутить, разговаривая с хорватом. А тот, казалось, не замечал ничего — весел и доволен. Ну да, я, видимо, и не интересую его — он просто нашёл удобные уши, чтобы целыми днями рассказывать про свою химию, про дымовые шашки и про отложенные взрывы. Зачем ему какая-то ссутуленная, вечно хмурая дылда вроде меня? Полно ведь вокруг других, тех, кто привлекательнее меня, и кто не смотрит на мир исподлобья. Однако, как оказалось, Ненад всё прекрасно видел, и однажды, не выдержав, спросил:
— Анна, в чём дело? Тебя что-то беспокоит?
— Я в порядке, — ответила я и как-то вымученно улыбнулась. — Ты за меня не беспокойся.
Я старалась говорить ровно, даже с раздражением, но голос предательски дрогнул. Чувствуя подступающий к горлу ком, я резко сорвалась с места и уже чуть ли не бежала. Но хорват не отставал.
— Анна, — Ненад схватил меня за руку, и я остановилась. — Я же прекрасно всё вижу. Долго ещё будешь играть в молчанку?
На несколько секунд наши взгляды пересеклись, и я забыла, что хотела сказать.
— Я не знаю, что сказать, — пробормотала я.
Во взгляде Ненада я видела неподдельный, всепоглощающий восторг в сочетании с укором за моё недоверие, за недосказанности, которых в последнее время стало особенно много.
— Ты ведь скоро уедешь… — произнесла я на выдохе, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, — не до меня уже станет…
Не успела я додумать свою мысль, как губы Ненада буквально прильнули к моим. Я чувствовала, будто земля уходит у меня из-под ног, а тело отказывается меня слушаться.
— Не говори ничего, — пылко произнёс Ненад, плотнее прижав меня к себе. — Я люблю тебя. Слышишь? Люблю!
Это мгновение, пожалуй, лучшее в моей жизни. Мгновение настоящего блаженства, которое не передать словами, словно порыв свежего ветра развеял те тучи, сгустившиеся надо мной.
Сейчас, вспоминая об этом, я чувствую, как на глаза сами собой набегают слёзы. Они текут по моим щекам самопроизвольно, я не могу остановить их.
Господи, завтра опять идти в этот гадюшник, опять слышать насмешки в свой адрес, опять каждый день переживать одно и то же! Я была бессильна что-либо изменить, и от этого мне становилось ещё больнее.
Пока ещё оставались дни до начала учёбы, я пыталась обмануть себя, допуская, что обучение в гимназии вовсе не является в нашей стране обязательным. Несколько учениц из нашего класса бросили обучение и на данный момент, насколько мне было известно, собирались выходить замуж. Но я и представить себе не могла, как бы я объяснила своё намерение бросить учёбу родителям. Я представляла холодный недоумённый взгляд матери, её спокойный строгий вопрос «Что это ещё за новости?», раздражённый тон отца, произносящего «А ты осознаёшь, сколько денег было потрачено ранее на твоё образование? Ты что, хочешь, чтобы они были потрачены впустую?».
Перед моими глазами вставали их осуждающие лица, я как будто видела их наяву. Нравоучения матери «Каждый христианин должен выполнять свой долг», рассуждения отца о том, что любая трата должна принести свои плоды… Нет, конечно, не стоит и заикаться о том, чтобы бросить гимназию.
Я прижимала к груди фотографическую карточку, которую мы заказали за неделю до отъезда Ненада в фотоателье Шумана. На ней я получилась не слишком хорошо и не слишком похоже, фотограф явно переусердствовал, нанося на моё лицо ретушь. Ресницы были чрезмерно густыми и чёрными, а губы имели явно нехарактерный для меня жеманный изгиб. Но зато Ненад был диво как хорош. Отложной воротник белой парадной рубашки подчёркивал глубину его тёмных глаз и блеск чёрных кудрей. Хрупкая красота казалась аристократизмом, а улыбка как бы загадочно намекала на продолжение наших отношений. К сожалению, проводить своего любимого на вокзале, как следует, я не смогла, так как на вокзал провожать Ненада и его друзей пришла вся семья. Моего появления там никто не ждал, и оно показалось бы родственникам Ненада неуместным. Поэтому я держалась за спинами других людей, стараясь, чтоб меня не заметили. Я от всей души завидовала Саре, которая могла сколько угодно обнимать и целовать брата перед отъездом. А у меня теперь только и осталось, что эта фотографическая карточка да ученическая тетрадка, в которой я записывала некоторые рецепты наших с Ненадом химических опытов.
В первый день учёбы гимназия показалась мне ещё более суматошной и неуютной, чем раньше. Мои одноклассницы как будто поглупели за это лето. Многие из них изменили причёски, стали носить высокие корсажи, а их форменные платья стали несколько короче. Со мной никто не общался. На уроках я, как автомат, делала какие-то записи, сама не понимая их смысла. Иногда у меня в мозгу всплывала мысль, что если вот так пойдёт и дальше, то я смогу продержаться весь этот год. Но к концу дня случилось следующее происшествие.
Заканчивая урок немецкого, фройляйн Ингрид попросила нас разобрать книги, которые она принесла на урок для того, чтобы мы написали по ним сочинение. Для каждой ученицы была предназначена своя собственная книга. Мне достался сборник стихов Шиллера. Подойдя к учительскому столу, я бросила свою сумку с учебными принадлежностями на первую парту, рядом с сумкой сидящей там Симоны, и потянулась за предназначенной для меня книжкой. Симона же, болтая с остальными девочками, схватила мою сумку вместо своей, не глядя, и побежала к выходу из класса.
Не знаю, что на меня нашло в тот момент. Ничего подобного раньше не было. Всегда, для того, чтобы вывести меня из себя, требовался сколько-нибудь значительный повод.
Возможно, сыграло свою роль то, что среди книг у меня в сумке лежала заветная карточка, на которой были сфотографированы мы с Ненадом Манджукичем. Я ещё помнила то ощущение невероятной злобы и отчаяния, когда одноклассницы нашли мой дневник.
— А ну, положи на место! — закричала я.
Симона оглянулась на меня с выражением испуганного недоумения.
Я подскочила к ней и ударила её кулаком в лицо. Сказать, что присутствующие в классе этого не ожидали — это ничего не сказать. Я и сама не ожидала от себя такой реакции, как будто наблюдала за происходящим со стороны. А между тем из моего рта вылетали громкие крики:
— Я тебе покажу, как брать чужое! Кто тебе разрешал прикасаться к моей сумке?
Ошарашенная в первый момент Ингрид вскочила с места и, что-то беспомощно лепеча, бросилась нас разнимать. Другие девочки повисли у меня на локтях, пытаясь оттащить меня от Симоны.
Из носа моей обидчицы как-то очень быстро потекла кровь. Увидев капли, которые стекали на белые манжеты, Симона побледнела и, закатив глаза, тихо осела на пол.
— Ты будешь ещё притворяться тут? — кричала я, пытаясь вырваться из сдерживавших меня рук.
Внезапно дверь класса распахнулась, и на пороге появилась сухопарая фигура математика Бекермайера.
— Что здесь происходит? — тихо и строго спросил он.
Я внезапно остановилась, осознав, что поведение моё, по меньшей мере, странно. Все остальные тоже молчали, глядя в мою сторону с ужасом и недоумением.
— Так в чём же дело, Ингрид? — повторил Бекермайер, обращаясь к нашей учительнице.
Ингрид Лауэр, беспомощно косясь в мою сторону, пробормотала:
— Кажется, девочки поспорили из-за перепутанных вещей?..
Интонация у неё была полувопросительной. Она и сама, бедняжка, не поняла, что произошло.
— Я случайно перепутала сумки, — хмуро ответила Симона, поднимаясь с пола и размазывая кровь рукавом по лицу, — эту Зигель давно надо отправить в сумасшедший дом! Она на людей по пустякам кидается!
— Да, да, — зашумели все остальные ученицы, — Симона ничего не сделала! Она просто случайно взяла её сумку, не нарочно!
— Пойдите и умойтесь, фройляйн, — с лёгким презрением обратился Бекермайер к Симоне, — а Вам, Ингрид, нужно более строго держать в руках класс. Разве можно допускать такие инциденты в Вашем присутствии?
— Но я никак не могла предположить?.. — лепетала Инга.
— Приведите тут всё в порядок, — математик кивнул на рассыпавшиеся книги, и уже уходя, бросил мне на ходу не глядя, — Вы плохо кончите, фройляйн Зигель. Повторяю Вам это ещё раз. Ещё одна такая выходка, и мы вынуждены будем обратиться в полицию. Ваше поведение граничит с членовредительством.
Я молча взяла свою сумку, валяющуюся на полу, и вышла из класса. У меня очень сильно болела голова.
На следующий день я заметила, что при моём появлении одноклассницы стараются отойти в сторону. За спиной я слышала перешёптывания, то и дело ловила на себе любопытные косые взгляды, но мне было всё равно. Конфликт и мои родители, и супруги Кауффельдт предпочли замять, да и Симона делала вид, что ничего не произошло.
Перед последним уроком я отправилась в женский туалет, где пробыла до самого звонка на урок. Выходить в коридор, полный шума, беготни, смеха и перешёптываний в свой адрес, мне не хотелось. Последний раз плеснув холодной водой в лицо, я закрутила кран и подошла к двери. Дверь оказалась закрытой. Ещё не веря в произошедшее, я толкнула дверь плечом. Да, я не ошиблась. Меня заперли в туалете. Ну что ж, подождём. Явно кому-нибудь из младших классов на уроке приспичит в туалет, и меня откроют. Однако минуты урока шли, а никто не приходил. Минут через двадцать пять я услышала лёгкие быстрые шаги под дверью, видимо, к двери подошла девочка лет десяти.
Я уже ждала, что сейчас дверь откроется, но тут шаги стали удаляться.
— Эй! — крикнула я вслед, но мне никто не ответил.
Прозвенел звонок с урока. Коридор наполнился шумом. Я изо всех сил заколотила кулаками по двери. За дверью раздались вопросы «Что это там? Там кто-то стучит?» и ответы: «Да, наверное, работают рабочие. Видишь, написано — туалет не работает! Ремонт, наверное…»
— Эй, откройте, — закричала я, — меня здесь заперли!
— А, так это эта полоумная, помнишь, вчера рассказывали девочки из старшего класса! Она там всех вчера чуть не поубивала! Такую устроила драку! Кровищи было по колено! Бежим скорее отсюда, а то сейчас вырвется и на нас набросится!
Шум в коридоре быстро затих. Ученицы разошлись по домам. Я до крови сбила кулаки, колотя по двери, и всё без толку. Окна в туалете были очень маленькими и узкими, и расположены они были намного выше человеческого роста. Единственная моя надежда была на сторожа, который дежурил на первом этаже. С другой стороны здания находились несколько служебных квартир, в том числе и квартира директора гимназии. Но достучаться до них было абсолютно невозможно, уж слишком далеко они были расположены. Я кричала и звала на помощь до темноты. Стучала в дверь руками и каблуками, но никто не отзывался. Видимо, сторож, заперев дверь гимназии, ушёл в свою квартиру, находящуюся в другом крыле здания. Глядя, как темнеют маленькие узкие окна под потолком, я вдруг со всей ясностью представила своих одноклассниц и поняла, что я их всех убью. Это не было яростное ослепление, как день назад. Это было чёткое спокойное осознание предрешённости, против которой ничего уже нельзя было сделать. Я сидела на холодном мраморном полу, прислонившись спиной к стене, смотрела в окна, в которых появились звёзды. Через много часов, как мне показалось, часов десять или пятнадцать, а на самом деле — в одиннадцатом часу вечера, в коридоре раздались голоса.
Я встала и снова заколотила в двери. Голоса приближались. С удивлением я услышала возмущённый голос своего отца, а также торопливые извинения школьного сторожа и вклинивающиеся холодные тирады нашей директрисы. В замочной скважине мелькнул свет, а затем дверь распахнулась.
— Ну, ведь вы видите, кто-то повесил табличку «Туалет не работает», — бормотал сторож, — я не виноват! Я не знаю, кто это сделал!
Директриса, шокированная создавшимся положением, обратилась к моему отцу:
— Приношу Вам свои извинения, господин Зигель. Мои служащие действительно допустили большую оплошность, но дело в том, что Ваша дочь…
Отец возмущённо повернулся к ней:
— Это Вы называете оплошностью? Моя дочь чуть не оказалась запертой на всю ночь в школьном туалете! Я вынужден буду обратиться к попечителю округа!
— Но Анна сама провоцирует подобные действия со стороны учениц…
— Значит, Вы плохо воспитываете своих учениц, если они могут допустить подобное! Пойдём, Анна.
По выражению лица отца и по тому, что он на меня ни разу не взглянул прямо, я поняла, что он крайне возмущён тем, что ему приходится участвовать во всей этой ситуации. Всю жизнь они с матерью старались избегать всего выходящего за рамки приличий. А тут — на тебе! — заперта на ночь в туалете. Фи! Какая гадость!
Дома родители устроили мне то, что они называли «серьёзным разговором». Начиналось это всегда одинаково:
— Сядь, Анна, нам с тобой нужно серьёзно поговорить.
Взрывчатые вещества вообще делятся на две части — первая — это активное вещество, а вторая — это основное. Основные и готовить проще, знай себе стой да помешивай жижу, пока она не станет однородной, и достать компоненты для них проще. Но они сами по себе не взрываются, или, если их поджечь, начинают дымиться и вонять без всякого толку. Для того, чтобы они взорвались, нужен ещё один маленький взрыв внутри. Для этого нужны активные вещества…
А я всё слушала его, и пыталась хоть что-нибудь запомнить. Хотя теоретическая часть меня интересовала не особо. Мне главное было — запомнить названия тех веществ, которые он упоминал, да количество, в котором их нужно разводить или варить.
Тем не менее, надо сказать, идея про отравление на секунду отозвалась в моём воспалённом мозгу. И всё же, я отмела её практически сразу.
Это не то, что мне нужно.
Это слишком лёгкая смерть для моих обидчиков.
После того случая мы ещё не раз встречались с Ненадом в лесу. Мы также нашли более удобное место, в глубине леса, где редко кто-нибудь ходил. Путь в эту глухую чащу, наверное, знали только мы.
Опыты становились всё интереснее. Я чувствовала, что Ненад сам становится более опытным и умелым химиком, прямо у меня на глазах. Он тратил на опыты всё больше времени, сил и средств, словно бы пытался мне что-то доказать. Мне это было только на руку, я узнавала всё больше и больше о том, что мне было интересно.
И всё же… Теперь я и сама не знала, только ли в опытах заключается та сила, которая влекла меня к нему.
Глава 22. Последний учебный год
Я вспоминаю последнюю ночь перед началом учебного года.
Этой ночью я отчётливо слышу тиканье часов в гостиной. Осталось меньше суток до начала нового учебного года, и чем ближе этот момент, тем тяжелее мне осознавать эту мысль. Быть может, я бы воспринимала всё это спокойно, как данность, если бы рядом был Ненад… Он уехал буквально позавчера и с тех пор, как отрезало у меня все живые чувства.
Ещё полторы недели назад горькое предчувствие скорой разлуки с Ненадом заползло в мою душу скользкой холодной змеёй, напоминая, что счастье не длится больше мгновения, и что лето скоро кончится, а Ненад уедет на учёбу.
Я, как могла, гнала все эти непрошеные мысли, но с каждым разом становилось всё труднее. На наших свиданиях я становилась всё мрачнее и у меня уже не получалось так весело шутить, разговаривая с хорватом. А тот, казалось, не замечал ничего — весел и доволен. Ну да, я, видимо, и не интересую его — он просто нашёл удобные уши, чтобы целыми днями рассказывать про свою химию, про дымовые шашки и про отложенные взрывы. Зачем ему какая-то ссутуленная, вечно хмурая дылда вроде меня? Полно ведь вокруг других, тех, кто привлекательнее меня, и кто не смотрит на мир исподлобья. Однако, как оказалось, Ненад всё прекрасно видел, и однажды, не выдержав, спросил:
— Анна, в чём дело? Тебя что-то беспокоит?
— Я в порядке, — ответила я и как-то вымученно улыбнулась. — Ты за меня не беспокойся.
Я старалась говорить ровно, даже с раздражением, но голос предательски дрогнул. Чувствуя подступающий к горлу ком, я резко сорвалась с места и уже чуть ли не бежала. Но хорват не отставал.
— Анна, — Ненад схватил меня за руку, и я остановилась. — Я же прекрасно всё вижу. Долго ещё будешь играть в молчанку?
На несколько секунд наши взгляды пересеклись, и я забыла, что хотела сказать.
— Я не знаю, что сказать, — пробормотала я.
Во взгляде Ненада я видела неподдельный, всепоглощающий восторг в сочетании с укором за моё недоверие, за недосказанности, которых в последнее время стало особенно много.
— Ты ведь скоро уедешь… — произнесла я на выдохе, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, — не до меня уже станет…
Не успела я додумать свою мысль, как губы Ненада буквально прильнули к моим. Я чувствовала, будто земля уходит у меня из-под ног, а тело отказывается меня слушаться.
— Не говори ничего, — пылко произнёс Ненад, плотнее прижав меня к себе. — Я люблю тебя. Слышишь? Люблю!
Это мгновение, пожалуй, лучшее в моей жизни. Мгновение настоящего блаженства, которое не передать словами, словно порыв свежего ветра развеял те тучи, сгустившиеся надо мной.
Сейчас, вспоминая об этом, я чувствую, как на глаза сами собой набегают слёзы. Они текут по моим щекам самопроизвольно, я не могу остановить их.
Господи, завтра опять идти в этот гадюшник, опять слышать насмешки в свой адрес, опять каждый день переживать одно и то же! Я была бессильна что-либо изменить, и от этого мне становилось ещё больнее.
Пока ещё оставались дни до начала учёбы, я пыталась обмануть себя, допуская, что обучение в гимназии вовсе не является в нашей стране обязательным. Несколько учениц из нашего класса бросили обучение и на данный момент, насколько мне было известно, собирались выходить замуж. Но я и представить себе не могла, как бы я объяснила своё намерение бросить учёбу родителям. Я представляла холодный недоумённый взгляд матери, её спокойный строгий вопрос «Что это ещё за новости?», раздражённый тон отца, произносящего «А ты осознаёшь, сколько денег было потрачено ранее на твоё образование? Ты что, хочешь, чтобы они были потрачены впустую?».
Перед моими глазами вставали их осуждающие лица, я как будто видела их наяву. Нравоучения матери «Каждый христианин должен выполнять свой долг», рассуждения отца о том, что любая трата должна принести свои плоды… Нет, конечно, не стоит и заикаться о том, чтобы бросить гимназию.
Я прижимала к груди фотографическую карточку, которую мы заказали за неделю до отъезда Ненада в фотоателье Шумана. На ней я получилась не слишком хорошо и не слишком похоже, фотограф явно переусердствовал, нанося на моё лицо ретушь. Ресницы были чрезмерно густыми и чёрными, а губы имели явно нехарактерный для меня жеманный изгиб. Но зато Ненад был диво как хорош. Отложной воротник белой парадной рубашки подчёркивал глубину его тёмных глаз и блеск чёрных кудрей. Хрупкая красота казалась аристократизмом, а улыбка как бы загадочно намекала на продолжение наших отношений. К сожалению, проводить своего любимого на вокзале, как следует, я не смогла, так как на вокзал провожать Ненада и его друзей пришла вся семья. Моего появления там никто не ждал, и оно показалось бы родственникам Ненада неуместным. Поэтому я держалась за спинами других людей, стараясь, чтоб меня не заметили. Я от всей души завидовала Саре, которая могла сколько угодно обнимать и целовать брата перед отъездом. А у меня теперь только и осталось, что эта фотографическая карточка да ученическая тетрадка, в которой я записывала некоторые рецепты наших с Ненадом химических опытов.
***
В первый день учёбы гимназия показалась мне ещё более суматошной и неуютной, чем раньше. Мои одноклассницы как будто поглупели за это лето. Многие из них изменили причёски, стали носить высокие корсажи, а их форменные платья стали несколько короче. Со мной никто не общался. На уроках я, как автомат, делала какие-то записи, сама не понимая их смысла. Иногда у меня в мозгу всплывала мысль, что если вот так пойдёт и дальше, то я смогу продержаться весь этот год. Но к концу дня случилось следующее происшествие.
Заканчивая урок немецкого, фройляйн Ингрид попросила нас разобрать книги, которые она принесла на урок для того, чтобы мы написали по ним сочинение. Для каждой ученицы была предназначена своя собственная книга. Мне достался сборник стихов Шиллера. Подойдя к учительскому столу, я бросила свою сумку с учебными принадлежностями на первую парту, рядом с сумкой сидящей там Симоны, и потянулась за предназначенной для меня книжкой. Симона же, болтая с остальными девочками, схватила мою сумку вместо своей, не глядя, и побежала к выходу из класса.
Не знаю, что на меня нашло в тот момент. Ничего подобного раньше не было. Всегда, для того, чтобы вывести меня из себя, требовался сколько-нибудь значительный повод.
Возможно, сыграло свою роль то, что среди книг у меня в сумке лежала заветная карточка, на которой были сфотографированы мы с Ненадом Манджукичем. Я ещё помнила то ощущение невероятной злобы и отчаяния, когда одноклассницы нашли мой дневник.
— А ну, положи на место! — закричала я.
Симона оглянулась на меня с выражением испуганного недоумения.
Я подскочила к ней и ударила её кулаком в лицо. Сказать, что присутствующие в классе этого не ожидали — это ничего не сказать. Я и сама не ожидала от себя такой реакции, как будто наблюдала за происходящим со стороны. А между тем из моего рта вылетали громкие крики:
— Я тебе покажу, как брать чужое! Кто тебе разрешал прикасаться к моей сумке?
Ошарашенная в первый момент Ингрид вскочила с места и, что-то беспомощно лепеча, бросилась нас разнимать. Другие девочки повисли у меня на локтях, пытаясь оттащить меня от Симоны.
Из носа моей обидчицы как-то очень быстро потекла кровь. Увидев капли, которые стекали на белые манжеты, Симона побледнела и, закатив глаза, тихо осела на пол.
— Ты будешь ещё притворяться тут? — кричала я, пытаясь вырваться из сдерживавших меня рук.
Внезапно дверь класса распахнулась, и на пороге появилась сухопарая фигура математика Бекермайера.
— Что здесь происходит? — тихо и строго спросил он.
Я внезапно остановилась, осознав, что поведение моё, по меньшей мере, странно. Все остальные тоже молчали, глядя в мою сторону с ужасом и недоумением.
— Так в чём же дело, Ингрид? — повторил Бекермайер, обращаясь к нашей учительнице.
Ингрид Лауэр, беспомощно косясь в мою сторону, пробормотала:
— Кажется, девочки поспорили из-за перепутанных вещей?..
Интонация у неё была полувопросительной. Она и сама, бедняжка, не поняла, что произошло.
— Я случайно перепутала сумки, — хмуро ответила Симона, поднимаясь с пола и размазывая кровь рукавом по лицу, — эту Зигель давно надо отправить в сумасшедший дом! Она на людей по пустякам кидается!
— Да, да, — зашумели все остальные ученицы, — Симона ничего не сделала! Она просто случайно взяла её сумку, не нарочно!
— Пойдите и умойтесь, фройляйн, — с лёгким презрением обратился Бекермайер к Симоне, — а Вам, Ингрид, нужно более строго держать в руках класс. Разве можно допускать такие инциденты в Вашем присутствии?
— Но я никак не могла предположить?.. — лепетала Инга.
— Приведите тут всё в порядок, — математик кивнул на рассыпавшиеся книги, и уже уходя, бросил мне на ходу не глядя, — Вы плохо кончите, фройляйн Зигель. Повторяю Вам это ещё раз. Ещё одна такая выходка, и мы вынуждены будем обратиться в полицию. Ваше поведение граничит с членовредительством.
Я молча взяла свою сумку, валяющуюся на полу, и вышла из класса. У меня очень сильно болела голова.
На следующий день я заметила, что при моём появлении одноклассницы стараются отойти в сторону. За спиной я слышала перешёптывания, то и дело ловила на себе любопытные косые взгляды, но мне было всё равно. Конфликт и мои родители, и супруги Кауффельдт предпочли замять, да и Симона делала вид, что ничего не произошло.
Перед последним уроком я отправилась в женский туалет, где пробыла до самого звонка на урок. Выходить в коридор, полный шума, беготни, смеха и перешёптываний в свой адрес, мне не хотелось. Последний раз плеснув холодной водой в лицо, я закрутила кран и подошла к двери. Дверь оказалась закрытой. Ещё не веря в произошедшее, я толкнула дверь плечом. Да, я не ошиблась. Меня заперли в туалете. Ну что ж, подождём. Явно кому-нибудь из младших классов на уроке приспичит в туалет, и меня откроют. Однако минуты урока шли, а никто не приходил. Минут через двадцать пять я услышала лёгкие быстрые шаги под дверью, видимо, к двери подошла девочка лет десяти.
Я уже ждала, что сейчас дверь откроется, но тут шаги стали удаляться.
— Эй! — крикнула я вслед, но мне никто не ответил.
Прозвенел звонок с урока. Коридор наполнился шумом. Я изо всех сил заколотила кулаками по двери. За дверью раздались вопросы «Что это там? Там кто-то стучит?» и ответы: «Да, наверное, работают рабочие. Видишь, написано — туалет не работает! Ремонт, наверное…»
— Эй, откройте, — закричала я, — меня здесь заперли!
— А, так это эта полоумная, помнишь, вчера рассказывали девочки из старшего класса! Она там всех вчера чуть не поубивала! Такую устроила драку! Кровищи было по колено! Бежим скорее отсюда, а то сейчас вырвется и на нас набросится!
Шум в коридоре быстро затих. Ученицы разошлись по домам. Я до крови сбила кулаки, колотя по двери, и всё без толку. Окна в туалете были очень маленькими и узкими, и расположены они были намного выше человеческого роста. Единственная моя надежда была на сторожа, который дежурил на первом этаже. С другой стороны здания находились несколько служебных квартир, в том числе и квартира директора гимназии. Но достучаться до них было абсолютно невозможно, уж слишком далеко они были расположены. Я кричала и звала на помощь до темноты. Стучала в дверь руками и каблуками, но никто не отзывался. Видимо, сторож, заперев дверь гимназии, ушёл в свою квартиру, находящуюся в другом крыле здания. Глядя, как темнеют маленькие узкие окна под потолком, я вдруг со всей ясностью представила своих одноклассниц и поняла, что я их всех убью. Это не было яростное ослепление, как день назад. Это было чёткое спокойное осознание предрешённости, против которой ничего уже нельзя было сделать. Я сидела на холодном мраморном полу, прислонившись спиной к стене, смотрела в окна, в которых появились звёзды. Через много часов, как мне показалось, часов десять или пятнадцать, а на самом деле — в одиннадцатом часу вечера, в коридоре раздались голоса.
Я встала и снова заколотила в двери. Голоса приближались. С удивлением я услышала возмущённый голос своего отца, а также торопливые извинения школьного сторожа и вклинивающиеся холодные тирады нашей директрисы. В замочной скважине мелькнул свет, а затем дверь распахнулась.
— Ну, ведь вы видите, кто-то повесил табличку «Туалет не работает», — бормотал сторож, — я не виноват! Я не знаю, кто это сделал!
Директриса, шокированная создавшимся положением, обратилась к моему отцу:
— Приношу Вам свои извинения, господин Зигель. Мои служащие действительно допустили большую оплошность, но дело в том, что Ваша дочь…
Отец возмущённо повернулся к ней:
— Это Вы называете оплошностью? Моя дочь чуть не оказалась запертой на всю ночь в школьном туалете! Я вынужден буду обратиться к попечителю округа!
— Но Анна сама провоцирует подобные действия со стороны учениц…
— Значит, Вы плохо воспитываете своих учениц, если они могут допустить подобное! Пойдём, Анна.
По выражению лица отца и по тому, что он на меня ни разу не взглянул прямо, я поняла, что он крайне возмущён тем, что ему приходится участвовать во всей этой ситуации. Всю жизнь они с матерью старались избегать всего выходящего за рамки приличий. А тут — на тебе! — заперта на ночь в туалете. Фи! Какая гадость!
Дома родители устроили мне то, что они называли «серьёзным разговором». Начиналось это всегда одинаково:
— Сядь, Анна, нам с тобой нужно серьёзно поговорить.
