Всё просто, как дважды два! Надо проштудировать списки учащихся и узнать, какой класс занимался в месте, где и произошло возгорание. Впрочем, я уже мог кое-что сказать наверняка: убийца — гимназистка. Старшеклассница. Ростом выше среднего, с виду кажется мужиковатой, шатенка. Замкнутая, необщительная. Скорее всего, имела взыскания за своё агрессивное поведение, возможно даже приводы в полицию. Но увы, начальство смотрело на всё это сквозь пальцы. За это и поплатились жизнью ни в чём не повинные люди. Но самое страшное даже не то, что это случилось, а то, что в тысячах школ учатся и ждут своего часа подобные оборотни. И кто знает, когда они захотят воплотить свои садистские фантазии в реальность? Мне предстояло ещё отработать огромный список учащихся в этой гимназии и, исключая априори непричастных, вычислить убийцу. Что-то мне подсказывало, что не раньше завтрашнего дня я наконец раскрою имя этого оборотня, зверски убившего десятки человек.
У меня есть одна вредная, но достаточно типичная для сыщиков привычка: когда я берусь за дело, всё остальное отходит на второй план. Некоторые видят в этом несомненный плюс, хвалят за ответственное отношение к работе. Другие же считают, что я помешался и преступники давно заменили мне родных братьев, что я по макушку увяз в протоколах и делах. Нетрудно догадаться, что моя жена принадлежит ко второй категории. Ещё до нашей свадьбы я честно предупредил её, что для меня работа прежде всего. Однако часто Марта забывала об этом и выговаривала мне, что я не занимаюсь детьми, что меня могут убить в любой момент, что она боится остаться вдовой. Это меня раздражало больше всего, и даже не столько причитания Марты, сколько осознание того, что все претензии справедливы. Я помню, как в детстве мы с братом Марком чувствовали себя в родном доме чужими.
Кто из нас не мечтал оказаться в сказке? Однако мечтать надо осторожно — мечты ведь имеют свойство сбываться, но совсем не так, как того хотелось бы нам. В сказках ведь как? Приёмные родители не привечают детей, и это ещё мягко сказано. Мало того, мать в скором времени стала похожа на отчима в плане своего к нам отношения.
Не раз я, слушая жалобы учителей на поведение Каспера, вспоминал себя. Я был слабым, но от того не менее задиристым. Часто я лез в драки и оттого ходил с «фонарём» под глазом. Увы, как ни старался я быть непохожим на отчима, всё чаще убеждался в том, что полностью провалил свою задачу.
Вчера я здорово вымотался, опрашивая свидетелей и изучая списки учащихся в гимназии. Мне предстояло проверить огромный массив документов, свидетели-то вчера ничего внятного пояснить не смогли, лишь что-то мямлили, нередки были истерики и обмороки. «Куда же она испарилась? — думал я. — Неужели никто её не видел?!» Я чувствовал невероятную досаду, казалось бы, вот она, убийца, а не дотянуться! Меня не отпускало ощущение, что откуда-то из-за угла за мной наблюдают два красных огонька, оборотень где-то рядом и наверняка ждёт момента, чтобы и на меня напасть. Эта мысль здорово подогрела во мне охотничий азарт, ведь нет ничего лучше, чем охота на человека. Она тем увлекательна, что в любой момент охотник и дичь могут поменяться местами, и здесь далеко не всё зависит от них.
В любом случае, сегодня мне предстоит вычислить эту рано повзрослевшую гимназистку. Может кто из свидетелей отошёл от шока и теперь сможет дать подробные показания. Я помню, какая давка царила в первые часы после трагедии. Ученицы в панике выпрыгивали из окон, поднялась такая давка, что никто и не замечал, как топтали раненых, как взывали о помощи обгоревшие чуть ли не до костей люди. Но больше всего мне запомнилась молодая учительница. Её в полуобмороке вели к карете, а сама она повторяла в бреду:
— Она… Это она… Я знала!..
Это была Ингрид Лауэр, та самая, что дала показания по делу «ночных тварей». Она же когда-то готовила Берту к школе. С поистине ангельским терпением Ингрид справлялась с этой несносной капризной девчонкой, сразу было видно, что она знает и любит своё дело. Она по сей день остаётся любимицей учениц. Я заметил, что у неё неестественно выпирает живот и как ни крути, придётся действовать осторожно, а то мало ли, какие последствия могут быть от допроса в стрессогенной форме. Она или видела убийцу, или догадывается, кто мог такое совершить. Меня же не покидало ощущение, что убийца пряталась на заднем дворе и лишь с нашим приходом скрылась. Вот там-то я и обнаружил на вязком, как глина грунте, чёткие следы всё тех же ботинок сорокового размера. Тут даже слепков не требовалось — следы были абсолютно идентичны. А значит, наша Золушка спокойно наблюдала за пожаром, а когда начальница попыталась спастись, хладнокровно расстреляла женщину. Не весь барабан разрядила, а только дважды в сердце. Стреляла шагов с пяти. Тут, конечно, даже дилетант попадёт, но что-то мне подсказывало, что эта волчица не впервые держала в руках оружие. Не исключено, бывала на охоте, или кто-то показывал ей столь сомнительный мастер-класс. Кто-то из её родственников служил в армии или полиции. Такие люди чаще остальных склонны травить байки о своих похождениях и даже показать мастер-класс по стрельбе из нагана, или даже из обреза винтовки. Круг поиска сужался, но чтобы поднять досье каждой из них, нужно время. Нет, тут нужно, в первую очередь, отследить тех, кто не пострадал и отсутствовал на уроках во время пожара. У нас уже был примерный портрет убийцы: старшеклассница, лет пятнадцати-восемнадцати, высокого по женским меркам роста, сложена достаточно плотно, кажется мужиковатой. Неплохо развита физически. Шатенка. Паззл был практически готов, лишь пара деталей затерялась.
Этим утром я чувствовал себя так, будто очнулся от зимней спячки. Руки дрожали, в голове гулял ветер. Берта и Каспер о чём-то громко беседовали в гостиной. Дочь будто забыла, как вчера, потрясённая известием, весь вечер ревела. Среди пострадавших были её хорошие подруги. Занятия сегодня отменили, но я был категорически не согласен с этим — происшествия, даже столь масштабные, не должны тормозить учебный процесс, тем более, Берта училась в другой гимназии, поближе к дому. Она-то целёхонька, никто там поджоги не устраивал. А Каспер просто был рад внеплановому выходному, его не очень-то волновал пожар. Он был довольно скуп на эмоции, внятно выражать соболезнования или поздравения так и не научился. Он вообще не любил церемоний, всегда стремился пораньше уйти с шумных мероприятий. Его раздражало жеманство и фальшь разного рода торжеств.
— Эй, дурень, — позвал я сына. «Дурнем» я его называл, когда у меня было хорошее настроение. — Не забыл ещё? Ты сегодня на кухне дежурный.
— Помню, — равнодушно ответил Каспер и ушёл в свою комнату.
Прислуги у нас не было, поэтому мы составили график, когда и чья очередь мыть посуду. Но это не спасало от ссор. Берта и Каспер никак не могли поделить обязанности, каждый из них норовил спихнуть ответственность на другого. Ну да, это только в книгах брат и сестра «не разлей вода», мои же отпрыски друг друга не жалуют: Каспер считает Берту истеричной дурой, а Берта парирует тем, что она, в отличие от Каспера, никогда не оставалась на второй год. Каспер действительно однажды остался на второй год в пятом классе и только сейчас с грехом пополам оканчивал выпускной класс. Он способен учиться лучше, но не демонстрировал никакого желания. Как скатился до троек, так с тех пор и не вылезал.
— Флоре, а правда, что это гимназистка сделала? — спросила жена с некоторой дрожью, когда мы сели за стол завтракать.
— Ты же знаешь, что я предпочитаю молчать, пока не знаю наверняка, — ответил я. — Может и вовсе кто-то из учителей… Ладно, потом всё объясню, мне на службу пора, — уклонился от ответа я и, в скором времени прикончив лёгкий завтрак, отправился в гостиную. Ничего не подозревающая Берта набила карманы орехами и приготовилась их заточить. Тут-то я и решил провести «следственный эксперимент». Выскочив из-за угла, я схватил Берту за горло и, прошипев «Молчи, если хочешь жить», буквально затащил её в прихожую. Марта и слова не могла сказать от шока. Она привыкла, что меня иногда «несёт», но не до такой же степени.
— Флоре, ты с ума сошёл? — закричала Марта, когда, наконец, обрела дар речи.
— Эксперимент удался! — торжественно продекламировал я, отпуская Берту. — От шока даже ты, взрослый человек, не подумала ничего предпринять. Теперь я знаю, как она расправилась с Гюнст и Вильхельм!
В следующий момент я, провожаемый проклятиями Берты и причитаниями жены, накинул пальто, кепку и, взяв портфель, отправился на службу. Сегодня вновь хмурая погода. Тяжёлые свинцово-серые тучи, нависшие над Инсбруком, точно передавали всю гнетущую атмосферу города. После вчерашнего происшествия Инсбрук оцепенел. Прежде полные спешащих людей улицы нынче были пусты, лишь изредка зеваки проходили мимо витрин, глазели на товары, да и шли по своим делам. Инсбрук казался мне мини-копией Вены — те же старинные постройки, те же улицы. Когда я уехал на учёбу в Вену, я впервые заметил столь резкий контраст. В центре было полно солидных господ, сытых и довольных жизнью. Там постоянно щеголяли люди, одетые «с иголочки», дамы в элегантных нарядах, на фоне которых простецки одетые студенты смотрелись просто белыми воронами. Я же снимал жильё в отдалённом квартале, рядом с рабочими общежитиями. Здесь не было ни садов, ни фонтанов, ни зелёных лесопарков, ни уютных кофеен. Зато чего здесь было в достатке, это грязи, вони и прочих «прелестей» городских окраин. Часто здесь мелькали турки. Улыбчивые торгаши, устроившие ярмарку неподалёку от дома, где я снимал угол, каждое утро провожали спешащих на работу людей сахарными улыбками и активно зазывали что-то у них купить. Расшитые блеском фраки, фески и тюрбаны смотрелись просто кричаще в руках продавцов, одетых в рваные пиджаки и поношенные тюбетейки. Зато у них можно было разжиться дешёвыми восточными сладостями и табаком, чем я беззастенчиво пользовался.
Была здесь и парикмахерская, принадлежащая коренастому турку по имени Энвер. В его заведении всегда было накурено, он, как и подобает туркам, был заядлый курильщик, оттого голос его хрипел. Но порядок Энвер уважал — собственноручно убирал парикмахерскую и задний двор. Мы с ним сдружились, надо сказать, некоторые принимали нас за братьев, и меня самого нередко принимали за турка, поскольку у меня были чёрные волосы и тёмные глаза, нехарактерные для немцев. Сам же Энвер имел молодцеватый вид: образцово острижен, одет с иголочки. Чёрный сюртук как нельзя лучше гармонировал с его причёской и эспаньолкой.
Он был весьма словоохотлив, не забывал мне напоминать, что они, турки, знают толк в женской красоте.
— Эти ваши немки страшные такие, не умеют следить за собой. А у нас женский красота — часть культури, — говорил иной раз Энвер, угощая меня папиросой. — Ты приведи свой невеста, такой красавица из неё сдэлаю, что прямо ахнешь! Энвер плохого не посоветует!
Дальше он начинал рассказывать небылицы, как к нему тайком наведывались зажиточные жительницы Вены, которым надо быть неотразимыми на балу, а австриякам они дескать не доверяли — изуродуют только ещё больше. Знакомство с Энвером, как мне сейчас кажется, отразилось на моём характере: я сам стал, как турки, несколько высокомерным. С той самой поры я стал одеваться в чёрное, и окружающим казалось, что у меня кто-то в семье умер. Чёрный цвет будто подчёркивал основные мои черты характера.
Наверное, это и к лучшему, что я пожил какое-то время на обочине жизни и стал куда лучше понимать психологию преступников. Эти четыре года меня окружали нестерпимая вонь из грязных трактиров и постоялых дворов, которых здесь, в трущобах, особенно много, полупьяные девицы лёгкого поведения, мелькающие на перекрёстках и у оживлённых улиц, оборванные рабочие, ремесленники, едва сводящие концы с концами, жуликоватого вида картёжники и напёрсточники служили красочной иллюстрацией жизни на самой её обочине. То, какой видели Вену иногородние, наслушавшиеся всяких небылей про роскошные кварталы, где разве что золото рекой не течёт, где в уютных ресторанах подают изысканные блюда, блеск театров и прочих культурных заведений, резко отличалась от Вены настоящей — города в городе, где сосредоточие благополучия и роскоши — центр, окружали обшарпанные ветхие дома городской бедноты. Людей, едва сводящих концы с концами.
В таких условиях я жил несколько лет, и я настолько привык ко всему этому, что одна мысль, что можно жить иначе, удивляла меня. Теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, мне с трудом верится, что я когда-то жил в грязном унылом переулке. Всё смыли волны времени. В том числе и дурные воспоминания, не считая тех, что надолго отпечатались в моём сознании.
Воздух был тих и недвижим. Я быстрым шагом шёл в сторону полицейского участка, и только когда подошёл достаточно близко, у меня развеялось ощущение, что город вымер. Полицейские шумно переговаривались между собой. Из их разговоров я понял, что наше дело теперь взято на контроль непосредственно городскими властями. Этого только не хватало! Эти жирные, лоснящиеся кабинетные крысы умеют только требовать и советовать, что делать. Лучше бы делали то, что им по статусу положено, тогда бы им цены не было.
Кляйн уже был на рабочем месте. Выглядел не лучшим образом. У него на лице всегда отражалось его текущее состояние, и сразу было видно, что Мартин не выспался, устал, чем-то сильно обеспокоен. С него бы только карикатуры писать.
— Здравствуйте, инспектор, — томно произнёс толстяк, сдвигая на край стола кипу бумаг. — Тут как раз из восьмого больше всего пострадавших. Из тридцати девятнадцать погибло. Две трети. Одиннадцать — в больницах с серьёзными травмами. Так что цель убийцы были именно они. Вот списки тех, кто не пострадал или отсутствовал на уроках во время пожара.
В злосчастном списке было четыре фамилии. Здесь было напечатано короткое досье на каждую из потенциальных подозреваемых, рост и характеристика с места учёбы.
— Так… Эльза Шнайдер… Ушла, сославшись на плохое самочувствие… Сразу отметаем, — таков был мой вердикт. — Она макушкой еле-еле до края стола достаёт. А убийце, чтобы схватить Гюнст и Вильхельм так, чтобы они впали в шок, надо быть как минимум выше ростом, чем сами убитые. К тому же, Шнайдер - блондинка. Ага… Милица Гранчар. Судя по всему, душевно больна.
Идеальная подозреваемая! Мало того, что высокого роста, причём — шатенка, так ещё и имеет отрицательную характеристику. И душевная болезнь — чем не мотив? Кроме того, в последние годы у неё часто случались нервные припадки, а это только раздувало едва тлеющий огонёк подозрений. Однако увы, у неё железное алиби — Гранчар вот уже три месяца как уехала в Далмацию отдохнуть и подлечиться. Как это ни прискорбно, но такая, казалось бы, идеальная подозреваемая, отпадала. Осталось две: Герда Мейерсдорф и Анна Зигель. Обе достатоно высокого роста, плотно сложены и теоретически могли напасть на Гюнст и Вильхельм так, чтобы они от шока пикнуть не успели и столь же внезапно напасть на того бедолагу в подсобке. Кляйн словно прочёл мои мысли и, открыв папку, нашёл протоколы осмотра тел. Не дожидаясь, когда я сам что-то вычитаю, Кляйн начал комментировать:
Глава 4. Первая подозреваемая
У меня есть одна вредная, но достаточно типичная для сыщиков привычка: когда я берусь за дело, всё остальное отходит на второй план. Некоторые видят в этом несомненный плюс, хвалят за ответственное отношение к работе. Другие же считают, что я помешался и преступники давно заменили мне родных братьев, что я по макушку увяз в протоколах и делах. Нетрудно догадаться, что моя жена принадлежит ко второй категории. Ещё до нашей свадьбы я честно предупредил её, что для меня работа прежде всего. Однако часто Марта забывала об этом и выговаривала мне, что я не занимаюсь детьми, что меня могут убить в любой момент, что она боится остаться вдовой. Это меня раздражало больше всего, и даже не столько причитания Марты, сколько осознание того, что все претензии справедливы. Я помню, как в детстве мы с братом Марком чувствовали себя в родном доме чужими.
Кто из нас не мечтал оказаться в сказке? Однако мечтать надо осторожно — мечты ведь имеют свойство сбываться, но совсем не так, как того хотелось бы нам. В сказках ведь как? Приёмные родители не привечают детей, и это ещё мягко сказано. Мало того, мать в скором времени стала похожа на отчима в плане своего к нам отношения.
Не раз я, слушая жалобы учителей на поведение Каспера, вспоминал себя. Я был слабым, но от того не менее задиристым. Часто я лез в драки и оттого ходил с «фонарём» под глазом. Увы, как ни старался я быть непохожим на отчима, всё чаще убеждался в том, что полностью провалил свою задачу.
Вчера я здорово вымотался, опрашивая свидетелей и изучая списки учащихся в гимназии. Мне предстояло проверить огромный массив документов, свидетели-то вчера ничего внятного пояснить не смогли, лишь что-то мямлили, нередки были истерики и обмороки. «Куда же она испарилась? — думал я. — Неужели никто её не видел?!» Я чувствовал невероятную досаду, казалось бы, вот она, убийца, а не дотянуться! Меня не отпускало ощущение, что откуда-то из-за угла за мной наблюдают два красных огонька, оборотень где-то рядом и наверняка ждёт момента, чтобы и на меня напасть. Эта мысль здорово подогрела во мне охотничий азарт, ведь нет ничего лучше, чем охота на человека. Она тем увлекательна, что в любой момент охотник и дичь могут поменяться местами, и здесь далеко не всё зависит от них.
В любом случае, сегодня мне предстоит вычислить эту рано повзрослевшую гимназистку. Может кто из свидетелей отошёл от шока и теперь сможет дать подробные показания. Я помню, какая давка царила в первые часы после трагедии. Ученицы в панике выпрыгивали из окон, поднялась такая давка, что никто и не замечал, как топтали раненых, как взывали о помощи обгоревшие чуть ли не до костей люди. Но больше всего мне запомнилась молодая учительница. Её в полуобмороке вели к карете, а сама она повторяла в бреду:
— Она… Это она… Я знала!..
Это была Ингрид Лауэр, та самая, что дала показания по делу «ночных тварей». Она же когда-то готовила Берту к школе. С поистине ангельским терпением Ингрид справлялась с этой несносной капризной девчонкой, сразу было видно, что она знает и любит своё дело. Она по сей день остаётся любимицей учениц. Я заметил, что у неё неестественно выпирает живот и как ни крути, придётся действовать осторожно, а то мало ли, какие последствия могут быть от допроса в стрессогенной форме. Она или видела убийцу, или догадывается, кто мог такое совершить. Меня же не покидало ощущение, что убийца пряталась на заднем дворе и лишь с нашим приходом скрылась. Вот там-то я и обнаружил на вязком, как глина грунте, чёткие следы всё тех же ботинок сорокового размера. Тут даже слепков не требовалось — следы были абсолютно идентичны. А значит, наша Золушка спокойно наблюдала за пожаром, а когда начальница попыталась спастись, хладнокровно расстреляла женщину. Не весь барабан разрядила, а только дважды в сердце. Стреляла шагов с пяти. Тут, конечно, даже дилетант попадёт, но что-то мне подсказывало, что эта волчица не впервые держала в руках оружие. Не исключено, бывала на охоте, или кто-то показывал ей столь сомнительный мастер-класс. Кто-то из её родственников служил в армии или полиции. Такие люди чаще остальных склонны травить байки о своих похождениях и даже показать мастер-класс по стрельбе из нагана, или даже из обреза винтовки. Круг поиска сужался, но чтобы поднять досье каждой из них, нужно время. Нет, тут нужно, в первую очередь, отследить тех, кто не пострадал и отсутствовал на уроках во время пожара. У нас уже был примерный портрет убийцы: старшеклассница, лет пятнадцати-восемнадцати, высокого по женским меркам роста, сложена достаточно плотно, кажется мужиковатой. Неплохо развита физически. Шатенка. Паззл был практически готов, лишь пара деталей затерялась.
Этим утром я чувствовал себя так, будто очнулся от зимней спячки. Руки дрожали, в голове гулял ветер. Берта и Каспер о чём-то громко беседовали в гостиной. Дочь будто забыла, как вчера, потрясённая известием, весь вечер ревела. Среди пострадавших были её хорошие подруги. Занятия сегодня отменили, но я был категорически не согласен с этим — происшествия, даже столь масштабные, не должны тормозить учебный процесс, тем более, Берта училась в другой гимназии, поближе к дому. Она-то целёхонька, никто там поджоги не устраивал. А Каспер просто был рад внеплановому выходному, его не очень-то волновал пожар. Он был довольно скуп на эмоции, внятно выражать соболезнования или поздравения так и не научился. Он вообще не любил церемоний, всегда стремился пораньше уйти с шумных мероприятий. Его раздражало жеманство и фальшь разного рода торжеств.
— Эй, дурень, — позвал я сына. «Дурнем» я его называл, когда у меня было хорошее настроение. — Не забыл ещё? Ты сегодня на кухне дежурный.
— Помню, — равнодушно ответил Каспер и ушёл в свою комнату.
Прислуги у нас не было, поэтому мы составили график, когда и чья очередь мыть посуду. Но это не спасало от ссор. Берта и Каспер никак не могли поделить обязанности, каждый из них норовил спихнуть ответственность на другого. Ну да, это только в книгах брат и сестра «не разлей вода», мои же отпрыски друг друга не жалуют: Каспер считает Берту истеричной дурой, а Берта парирует тем, что она, в отличие от Каспера, никогда не оставалась на второй год. Каспер действительно однажды остался на второй год в пятом классе и только сейчас с грехом пополам оканчивал выпускной класс. Он способен учиться лучше, но не демонстрировал никакого желания. Как скатился до троек, так с тех пор и не вылезал.
— Флоре, а правда, что это гимназистка сделала? — спросила жена с некоторой дрожью, когда мы сели за стол завтракать.
— Ты же знаешь, что я предпочитаю молчать, пока не знаю наверняка, — ответил я. — Может и вовсе кто-то из учителей… Ладно, потом всё объясню, мне на службу пора, — уклонился от ответа я и, в скором времени прикончив лёгкий завтрак, отправился в гостиную. Ничего не подозревающая Берта набила карманы орехами и приготовилась их заточить. Тут-то я и решил провести «следственный эксперимент». Выскочив из-за угла, я схватил Берту за горло и, прошипев «Молчи, если хочешь жить», буквально затащил её в прихожую. Марта и слова не могла сказать от шока. Она привыкла, что меня иногда «несёт», но не до такой же степени.
— Флоре, ты с ума сошёл? — закричала Марта, когда, наконец, обрела дар речи.
— Эксперимент удался! — торжественно продекламировал я, отпуская Берту. — От шока даже ты, взрослый человек, не подумала ничего предпринять. Теперь я знаю, как она расправилась с Гюнст и Вильхельм!
В следующий момент я, провожаемый проклятиями Берты и причитаниями жены, накинул пальто, кепку и, взяв портфель, отправился на службу. Сегодня вновь хмурая погода. Тяжёлые свинцово-серые тучи, нависшие над Инсбруком, точно передавали всю гнетущую атмосферу города. После вчерашнего происшествия Инсбрук оцепенел. Прежде полные спешащих людей улицы нынче были пусты, лишь изредка зеваки проходили мимо витрин, глазели на товары, да и шли по своим делам. Инсбрук казался мне мини-копией Вены — те же старинные постройки, те же улицы. Когда я уехал на учёбу в Вену, я впервые заметил столь резкий контраст. В центре было полно солидных господ, сытых и довольных жизнью. Там постоянно щеголяли люди, одетые «с иголочки», дамы в элегантных нарядах, на фоне которых простецки одетые студенты смотрелись просто белыми воронами. Я же снимал жильё в отдалённом квартале, рядом с рабочими общежитиями. Здесь не было ни садов, ни фонтанов, ни зелёных лесопарков, ни уютных кофеен. Зато чего здесь было в достатке, это грязи, вони и прочих «прелестей» городских окраин. Часто здесь мелькали турки. Улыбчивые торгаши, устроившие ярмарку неподалёку от дома, где я снимал угол, каждое утро провожали спешащих на работу людей сахарными улыбками и активно зазывали что-то у них купить. Расшитые блеском фраки, фески и тюрбаны смотрелись просто кричаще в руках продавцов, одетых в рваные пиджаки и поношенные тюбетейки. Зато у них можно было разжиться дешёвыми восточными сладостями и табаком, чем я беззастенчиво пользовался.
Была здесь и парикмахерская, принадлежащая коренастому турку по имени Энвер. В его заведении всегда было накурено, он, как и подобает туркам, был заядлый курильщик, оттого голос его хрипел. Но порядок Энвер уважал — собственноручно убирал парикмахерскую и задний двор. Мы с ним сдружились, надо сказать, некоторые принимали нас за братьев, и меня самого нередко принимали за турка, поскольку у меня были чёрные волосы и тёмные глаза, нехарактерные для немцев. Сам же Энвер имел молодцеватый вид: образцово острижен, одет с иголочки. Чёрный сюртук как нельзя лучше гармонировал с его причёской и эспаньолкой.
Он был весьма словоохотлив, не забывал мне напоминать, что они, турки, знают толк в женской красоте.
— Эти ваши немки страшные такие, не умеют следить за собой. А у нас женский красота — часть культури, — говорил иной раз Энвер, угощая меня папиросой. — Ты приведи свой невеста, такой красавица из неё сдэлаю, что прямо ахнешь! Энвер плохого не посоветует!
Дальше он начинал рассказывать небылицы, как к нему тайком наведывались зажиточные жительницы Вены, которым надо быть неотразимыми на балу, а австриякам они дескать не доверяли — изуродуют только ещё больше. Знакомство с Энвером, как мне сейчас кажется, отразилось на моём характере: я сам стал, как турки, несколько высокомерным. С той самой поры я стал одеваться в чёрное, и окружающим казалось, что у меня кто-то в семье умер. Чёрный цвет будто подчёркивал основные мои черты характера.
Наверное, это и к лучшему, что я пожил какое-то время на обочине жизни и стал куда лучше понимать психологию преступников. Эти четыре года меня окружали нестерпимая вонь из грязных трактиров и постоялых дворов, которых здесь, в трущобах, особенно много, полупьяные девицы лёгкого поведения, мелькающие на перекрёстках и у оживлённых улиц, оборванные рабочие, ремесленники, едва сводящие концы с концами, жуликоватого вида картёжники и напёрсточники служили красочной иллюстрацией жизни на самой её обочине. То, какой видели Вену иногородние, наслушавшиеся всяких небылей про роскошные кварталы, где разве что золото рекой не течёт, где в уютных ресторанах подают изысканные блюда, блеск театров и прочих культурных заведений, резко отличалась от Вены настоящей — города в городе, где сосредоточие благополучия и роскоши — центр, окружали обшарпанные ветхие дома городской бедноты. Людей, едва сводящих концы с концами.
В таких условиях я жил несколько лет, и я настолько привык ко всему этому, что одна мысль, что можно жить иначе, удивляла меня. Теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, мне с трудом верится, что я когда-то жил в грязном унылом переулке. Всё смыли волны времени. В том числе и дурные воспоминания, не считая тех, что надолго отпечатались в моём сознании.
Воздух был тих и недвижим. Я быстрым шагом шёл в сторону полицейского участка, и только когда подошёл достаточно близко, у меня развеялось ощущение, что город вымер. Полицейские шумно переговаривались между собой. Из их разговоров я понял, что наше дело теперь взято на контроль непосредственно городскими властями. Этого только не хватало! Эти жирные, лоснящиеся кабинетные крысы умеют только требовать и советовать, что делать. Лучше бы делали то, что им по статусу положено, тогда бы им цены не было.
Кляйн уже был на рабочем месте. Выглядел не лучшим образом. У него на лице всегда отражалось его текущее состояние, и сразу было видно, что Мартин не выспался, устал, чем-то сильно обеспокоен. С него бы только карикатуры писать.
— Здравствуйте, инспектор, — томно произнёс толстяк, сдвигая на край стола кипу бумаг. — Тут как раз из восьмого больше всего пострадавших. Из тридцати девятнадцать погибло. Две трети. Одиннадцать — в больницах с серьёзными травмами. Так что цель убийцы были именно они. Вот списки тех, кто не пострадал или отсутствовал на уроках во время пожара.
В злосчастном списке было четыре фамилии. Здесь было напечатано короткое досье на каждую из потенциальных подозреваемых, рост и характеристика с места учёбы.
— Так… Эльза Шнайдер… Ушла, сославшись на плохое самочувствие… Сразу отметаем, — таков был мой вердикт. — Она макушкой еле-еле до края стола достаёт. А убийце, чтобы схватить Гюнст и Вильхельм так, чтобы они впали в шок, надо быть как минимум выше ростом, чем сами убитые. К тому же, Шнайдер - блондинка. Ага… Милица Гранчар. Судя по всему, душевно больна.
Идеальная подозреваемая! Мало того, что высокого роста, причём — шатенка, так ещё и имеет отрицательную характеристику. И душевная болезнь — чем не мотив? Кроме того, в последние годы у неё часто случались нервные припадки, а это только раздувало едва тлеющий огонёк подозрений. Однако увы, у неё железное алиби — Гранчар вот уже три месяца как уехала в Далмацию отдохнуть и подлечиться. Как это ни прискорбно, но такая, казалось бы, идеальная подозреваемая, отпадала. Осталось две: Герда Мейерсдорф и Анна Зигель. Обе достатоно высокого роста, плотно сложены и теоретически могли напасть на Гюнст и Вильхельм так, чтобы они от шока пикнуть не успели и столь же внезапно напасть на того бедолагу в подсобке. Кляйн словно прочёл мои мысли и, открыв папку, нашёл протоколы осмотра тел. Не дожидаясь, когда я сам что-то вычитаю, Кляйн начал комментировать:
