Теперь настала очередь Гренадерши. Хельга была на инвалидной коляске, потому её пришлось откатить в сторону от кафедры, чтобы она могла видеть прокурора и судью. Хельга всегда была немногословна, а теперь точно язык проглотила. Отвечала односложно, каждое слово приходилось тянуть клещами. Я не запомнила из её бубнежа практически ничего, только что я пыталась её задушить, и что врачи дают благоприятный прогноз — она сможет встать на ноги. «Ну и живи себе», — равнодушно думала я. Хельга всегда была «сама по себе». С ней ссориться опасались все, даже задиристая Манджукич.
Я практически не вслушивалась в показания одноклассниц, лишь подмечала, как они себя ведут. Шнайдер, которой выпал счастливый билет, до сих пор рассказывала о случившемся с трясущимися руками, а вот когда настала очередь Сары, притихли все. Я ждала, что Манджукич начнёт всё спихивать на меня, но как ни странно, она ни слова о кражах не сказала. А вот меня всякий раз передёргивало от этих воспоминаний — почему-то воровкой всегда считали именно меня! Конечно, проделки Сары оставались незаметны до тех пор, пока она копилку не стащила. Кажется, именно тогда Бекермайер сказал свои пророческие слова о том, что мне «прямая дорога в тюрьму»? Да, вроде тогда. Сейчас я поражаюсь его проницательности, а тогда просто считала параноиком и очень вредным человеком.
— Мне-то сказать и нечего… Я не думала, что она зайдёт так далеко, — качала головой Сара, комментируя данные ею показания.
Ха, о главном-то она умолчала — о том, кто рассказал мне о бомбе, и как на дне рождения Ненада его друзья-пироманы демонстрировали нам, как «взрывали министров и даже королей»… Ну да, того и гляди, саму Манджукич линчевать захотят. А её брата — и подавно.
Так закончился первый день судебных слушаний. Уже вечерело, и судья объявил перерыв. Щёлкнули наручники, и меня вывели из клетки.
Следующие несколько дней прошли достаточно однообразно. Каждое утро меня возили по знакомому маршруту в здание Высшего Земельного суда, и мне казалось, я теперь с закрытыми глазами найду дорогу. Каждый потерпевший перебирал в мой адрес все мыслимые и немыслимые проклятия, а уж мамаша Келлери подавно отличилась. Оказывается, это я подсадила невинную овечку Эстер на кокаин, а не она у матери втихаря таскала очередную порцию! Вот ведь лгунья проклятая! Но я молчала, за всё время процесса я не проронила ни слова.
— Приятного аппетита, фройляйн, — с ненавистью проговорила я, — чтоб ты задохнулась от своего чудо-порошка!
Ну, Эстер, трепло лживое, жаль, что ты жива осталась! Я бы с удовольствием разменяла твою жизнь на жизнь Герды!
И снова я оглядываю целую цепочку портретов в траурных рамках. Я уже запомнила эти лица, могла бы дать точный словесный потрет каждого из убитых, даже если бы меня растолкали среди ночи.
Где-то на пятый день суда я стала ощущать некоторую скованность движений. Мне стало труднее двигаться, появилась одышка. Мало того, живот вырос… Господи, сколько это будет продолжаться… Мало того, что внутри меня живёт это чудовище, так ещё и все как будто уверены, что я нагуляла его! Конечно, господа хорошие, конечно, и платье, наверное, так, сама порвала. А не составить ли вам ходатайство об увольнении инспектора Ф.Э. Дитриха ввиду явного служебного несоответствия? Это ведь он подробно в материалах отразил весь ход событий! А вы, если не согласны с его выводами, составьте обращение на имя его начальства. Мысль показалась мне забавной — не мне же одной все шишки получать. От этой мысли я горестно усмехнулась и уставилась в пол. Ощупав руками свой живот, я тихо произнесла:
— Ты… Ты не доберёшься до меня. Никогда! Я не дам тебе пожирать моё тело!
Я уже давно обдумывала, где достать шило или длинный гвоздь, хотела радикально избавиться от этой ноши. Я готова была прибегнуть даже к такой варварской процедуре, лишь бы не переносить все эти муки! А умру, так пускай — мне уже нет места среди живых. Только вот если я так и останусь в тюрьме, моя душа никогда не обретёт покой — она и после смерти будет метаться в четырёх стенах и не будет видеть ничего, кроме решёток и серых стен.
— Ты умрёшь, ты всё равно умрёшь, — бормотала я, точно заклинание, эти слова, обращаясь к ещё не рождённому ребёнку.
— Свидетель, пройдите за кафедру, — голос судьи вгонял меня в сон ещё больше. — Назовите ваши имя и фамилию.
— Ингрид Лауэр, — услышала я знакомый голос.
Встрепенулась… Я одновременно и ждала, и боялась встречи с Ингой. Она выглядела осунувшейся, стала бледнее. Голос её от волнения дрожал, она периодически отводила глаза.
— Расскажите, что вам известно о подсудимой?
— Ну… Анна поначалу была тихой девочкой. Я по неопытности не заметила, что она сторонится одноклассниц. Одно время она водилась с Милой Гранчар, а она — неряха. К тому же, не очень умна… Была… — Инга смахнула платком слёзы и продолжила, — я думала, что Анна просто немногословна от природы, а она как будто ещё больше замыкалась, стала нелюдимой. Потом ещё повелась с Келлер, так ещё хуже стало: я не помню, чтобы она лгала, она и не умела, а вот потом научилась, очень хорошо научилась! Для неё было обычным делом накричать на кого-то, могла швырнуть чем-нибудь. Я нередко видела её в синяках. Но с кем были драки, она не говорила.
Дальше Инга подробно излагала всё, чему была свидетельницей. Удивительно, но я практически не слышала от неё искажённых показаний! Пока она самый честный из всех свидетелей. А я ведь хотела её убить… Смутное чувство обиды преследовало меня с того самого дня, как я стала свидетельницей сцены в учительской, где Инга с поистине материнской заботой утешала маленькую Герду. Если бы я получила хотя бы часть того, что получила она…
— В том, что произошло, — дрожащим голосом сказала Инга, — наверное, и моя вина есть. Если бы я вовремя обратила на неё внимание!..
Тут наша учительница не выдержала и расплакалась. Ей поднесли стакан воды и она, сделав три судорожных глотка, ушла на скамью для свидетелей. Состояние у неё было такое, что дальше внятно отвечать на вопросы она была не способна. В следующую минуту из коридора послышался плач ребёнка. Инга встрепенулась и попросилась выйти. Судья не возражал, тем более, спрашивать её больше было не о чем.
Я упёрлась ладонями в борт клетки и, опустив голову, продолжила посапывать. Однако в следующий момент случилось то, что заставило меня ещё больше встрепенуться: за кафедру вызвали другого свидетеля — Бекермайера. Я задрожала всем телом и, попятившись назад, буквально вжалась в скамью. Даже здесь я продолжала его бояться, его влияние чувствовалось и теперь. Скажи он мне «встань и иди», я бы послушалась. Господи, до чего же грамотно он дёргает за ниточки и манипулирует людьми! Осмелившись взглянуть на математика, я плотно сжала губы. Тот тоже посмотрел на меня с некоторым интересом, словно бы меня не за убийство десятков человек судили, а за кражу мешка картошки.
— А я ведь говорил, — тихо произнёс он как будто в пустоту.
— Скажите, свидетель, вам знакома подсудимая? — спросил судья.
— Даже слишком хорошо, — ответил Бекермайер, скептически усмехнувшись, — я ещё несколько лет назад сказал, что её похождения рано или поздно приведут её сюда. Увы, слишком часто мои худшие прогнозы сбывались… Слишком часто. Не подумайте, что я хвастаю — просто я не первый год работаю учителем и всяких повидал. В том числе и таких, как Зигель.
— Что вы можете сказать о подсудимой?
— В первый и второй годы — ничего особенного. Я только обратил внимание на её замкнутость. Я стараюсь подмечать, в каком классе и кого травят, потому, что добром это никогда не кончится. С Зигель была та же история. Возможно, из-за Милицы Гранчар и… Вшей, которыми она заразила Зигель. А потом судьба свела Зигель с фройляйн Келлер. И, надо сказать, — Бекермайер смерил пристальным взглядом Эстер и её мать, — это не самым лучшим образом сказалось на ней. Подозреваю, что они вместе пробовали какое-то чудо-средство. Видел пару раз фройляйн Келлер в довольно странном состоянии — расширенные зрачки, трясущиеся руки, а ещё — плавающая речь. А потом и Зигель пришла на уроки в довольно странном состоянии — глаза красные, шатается вся, точно пьяна была. Я думаю, фройляйн Келлер втянула её в свои увлечения.
В следующий момент я съёжилась. Мамаша Келлер кричала так, что аж стёкла задрожали. Наверное, так даже Божена Манджукич не кричала, когда галка Ненада стащила её ожерелье. Господи, чем только она не грозила математику якобы за «клевету»… А тот молча стоял и слушал её проклятия, как музыку. На его лице вырисовывалось тихое злорадство.
— Откровенно говоря, фрау Келлер, актриса вы так себе, — поправил очки Бекермайер. — Я говорю то, что видел, и что знаю.
— К порядку, — в очередной раз вставил судья. — Я призываю всех к порядку!
— Извините, — примирительно вскинул руки математик, — так вот, года с четвёртого в классе наступил полный разлад: фройляйн Манджукич стремилась быть главной. И часто ссорилась с одноклассницами. Особенно с фройляйн Майер. И… Зигель была на её стороне. К сожалению, таких, как Зигель, легко втянуть в дурные компании. И так же легко влиять на них, — сказал математик, скосив глаза в сторону Сары.
Манджукич промолчала, хотя было видно, что она нервничает. Математик довольно быстро её раскусил, особенно после памятного случая в ресторане Кауффельдта. Вот была бы потеха, если бы боевитая Сара превратилась в послушную собачку! Тогда бы на той карикатуре рисовали именно её.
На секунду мне показалось, что математика не волнует, о чём слушается дело. Он совершенно не ощущал гнетущую атмосферу самого громкого в истории Тироля процесса. Возникла неловкая пауза. Математик протёр очки, а адвокат, собравшись с мыслями, задал ему вопрос:
— По версии моей подзащитной, она перенесла надругательство над собой, что и подтолкнуло её к совершению преступления…
— Я слышал об этом от следователя, — Бекермайер пристально посмотрел на меня из-под своих очков.
— Вы разделяете версию моей подзащитной?
— Хм… Свечку не держал, но, почитав материалы дела, я пришёл к выводу, что изнасилование, скорей всего, было.
Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. В зале поднялся галдёж. Одни поддерживали математика, другие — наоборот. А я впервые посмотрела на него со смутным чувством благодарности. Он, поймав на себе мой взгляд, сочувственно развёл руками — теперь уже ничего не сделаешь, а я была готова простить ему его вредность и благодарить за то, что он сказал всё, что только знал. Он действительно был порядочным человеком, способным признать свою неправоту, пусть и слишком упрямым.
— Что вы ещё можете добавить по существу? — спросил судья, стремясь разрядить обстановку.
— К сожалению, — продолжил математик свой монолог, — фрау Вельзер слишком дорожила репутацией гимназии и стремилась замести все проблемы под ковёр. Потому у нас с ней были не всегда хорошие отношения. К сожалению, мой худший прогноз снова оправдался, — последнее он добавил уже с нотками скорби.
Судья разрешил свидетелю сесть. Так прошёл ещё один день заседания. Я уже готовилась слушать прения сторон и приговор. И в этот момент случилось то, что никак не входило в мои планы: новый свидетель. Причём это был не кто-нибудь, а Ненад. Я и ждала, и боялась одновременно встречи с ним, и когда хорват прошёл за кафедру, я осторожно взглянула на него. Тот, однако, и не посмотрел в мою сторону, но я чувствовала, что он явно напряжён. Я-то его не выдала, но вот потерпевшие явно успели сложить два и два. «Кого-то точно захотят линчевать», — горестно усмехнулась я, готовясь слушать его показания.
Господи, зачем они его вызвали? От его показаний у меня больно защемило сердце: Ненад усиленно переводил стрелки на меня, забывая, правда, о том, что он охотно и с удовольствием показывал нам сомнительный мастер-класс.
— Я вообще разве что дымовые шашки мог показать, — сказал хорват. — А она вертелась около меня, да всё о каком-то фейерверке несла чушь. Вот, для чего ей бомба-то нужна была! Знал бы, сразу в полицию сдал.
— Подождите, свидетель, — вступил в спор адвокат с не свойственной ему ранее решимостью. — Свидетели указали, что вы и ваши друзья Иво Дреновац и Марко Ловрич постоянно запускали фейерверки и рассказывали о том, как собрать взрывчатку. Было такое?
— Это всё грязная клевета! — Ненад уже потерял самообладание. — Я ничего такого не рассказывал!
«Говорит, а у самого зубы во рту постукивают», — зло думала я, — «футы-нуты! Какая невинность выискалась!»
В зале поднялся настоящий гул — потерпевшие что-то бессвязное кричали в адрес Ненада, а Сара яростно отбивалась от обвинений, а уж вместе с Боженой они могли запросто всю толпу перекричать. Напрасно судья призывал к порядку — разгорячённую толпу, готовую линчевать и Ненада вместе со мной, уже вряд ли можно было усмирить словами. В зал ворвались конвойные.
А у меня от шума закружилась голова. Я почувствовала, как меня начинает мутить, а сердце стучало всё громче и быстрее. Кончики пальцев холодели, в голове как будто засвистел настоящий вихрь. «Ой, мамочки… — думала я. — Только бы не грохнуться»… Уцепившись за прутья решётки, я попробовала встать и выровнять дыхание. Но всё было тщетно. Я чувствовала, как мой разум заполняет туман, и в следующий момент я без чувств рухнула на пол.
Я очнулась в маленькой комнатке, которая предваряла вход в зал суда. Лежала я на четырёх сдвинутых вместе стульях. Первое, на что упал мой взгляд – был мой собственный белый живот, неправдоподобно выпятившийся небольшой горкой. В попытках привести меня в чувство расстегнули платье. Вид этого белого большого живота был для меня отвратителен. Я наклонила голову, и меня вырвало.
– Ты что ж, свинья, делаешь? – с глубоким возмущением закричала какая-то женщина в строгом сером платье, наверное, служащая полиции, – была б моя воля, я бы тебя придушила ещё до суда! А с тобой тут возятся, панькаются, только нервы несчастным родителям мотают по второму разу! А ну, вставай сейчас же!
Я приподнялась на стульях и постаралась непослушными пальцами застегнуть своё платье. Женщина высунула голову в коридор и что-то прокричала. Вскоре из коридора принесли ведро с водой и поломойную тряпку. Женщина сунула мне всё это под нос и приказала:
– А ну, убирай быстро за собой!
Как смогла, я убрала рвоту, после чего опустилась на пол и положила голову на стулья. Меня опять мутило, кружилась голова. Не потерять сознание помогала всего лишь ненависть к Ненаду.
Вот уж правду говорят, что от любви до ненависти один шаг. Как я плохо разбиралась в людях… Тот, ради кого я была готова отдать жизнь, оказался обычным подлецом. А тот, кого я ненавидела (математик Бекермайер), оказался единственным, кто отнёсся ко мне, по крайней мере, объективно, не считая дурочки Инги, которая не поленилась притащиться в суд со своим грудным ребёнком.
В дверь вошли двое конвойных, взяли меня под локти и поставили на ноги. Заседание суда возобновилось. Я думала, что не переживу этот день. После обеда начались прения сторон. Прыщавый адвокат что-то блеял, упирая на то, что и в детстве я проявляла странности, была нелюдимой, агрессивной, что было абсолютной неправдой. Юнец хотел свести всё к тому, что мои родители проглядели во мне психическое заболевание.
Я практически не вслушивалась в показания одноклассниц, лишь подмечала, как они себя ведут. Шнайдер, которой выпал счастливый билет, до сих пор рассказывала о случившемся с трясущимися руками, а вот когда настала очередь Сары, притихли все. Я ждала, что Манджукич начнёт всё спихивать на меня, но как ни странно, она ни слова о кражах не сказала. А вот меня всякий раз передёргивало от этих воспоминаний — почему-то воровкой всегда считали именно меня! Конечно, проделки Сары оставались незаметны до тех пор, пока она копилку не стащила. Кажется, именно тогда Бекермайер сказал свои пророческие слова о том, что мне «прямая дорога в тюрьму»? Да, вроде тогда. Сейчас я поражаюсь его проницательности, а тогда просто считала параноиком и очень вредным человеком.
— Мне-то сказать и нечего… Я не думала, что она зайдёт так далеко, — качала головой Сара, комментируя данные ею показания.
Ха, о главном-то она умолчала — о том, кто рассказал мне о бомбе, и как на дне рождения Ненада его друзья-пироманы демонстрировали нам, как «взрывали министров и даже королей»… Ну да, того и гляди, саму Манджукич линчевать захотят. А её брата — и подавно.
Так закончился первый день судебных слушаний. Уже вечерело, и судья объявил перерыв. Щёлкнули наручники, и меня вывели из клетки.
***
Следующие несколько дней прошли достаточно однообразно. Каждое утро меня возили по знакомому маршруту в здание Высшего Земельного суда, и мне казалось, я теперь с закрытыми глазами найду дорогу. Каждый потерпевший перебирал в мой адрес все мыслимые и немыслимые проклятия, а уж мамаша Келлери подавно отличилась. Оказывается, это я подсадила невинную овечку Эстер на кокаин, а не она у матери втихаря таскала очередную порцию! Вот ведь лгунья проклятая! Но я молчала, за всё время процесса я не проронила ни слова.
— Приятного аппетита, фройляйн, — с ненавистью проговорила я, — чтоб ты задохнулась от своего чудо-порошка!
Ну, Эстер, трепло лживое, жаль, что ты жива осталась! Я бы с удовольствием разменяла твою жизнь на жизнь Герды!
И снова я оглядываю целую цепочку портретов в траурных рамках. Я уже запомнила эти лица, могла бы дать точный словесный потрет каждого из убитых, даже если бы меня растолкали среди ночи.
Где-то на пятый день суда я стала ощущать некоторую скованность движений. Мне стало труднее двигаться, появилась одышка. Мало того, живот вырос… Господи, сколько это будет продолжаться… Мало того, что внутри меня живёт это чудовище, так ещё и все как будто уверены, что я нагуляла его! Конечно, господа хорошие, конечно, и платье, наверное, так, сама порвала. А не составить ли вам ходатайство об увольнении инспектора Ф.Э. Дитриха ввиду явного служебного несоответствия? Это ведь он подробно в материалах отразил весь ход событий! А вы, если не согласны с его выводами, составьте обращение на имя его начальства. Мысль показалась мне забавной — не мне же одной все шишки получать. От этой мысли я горестно усмехнулась и уставилась в пол. Ощупав руками свой живот, я тихо произнесла:
— Ты… Ты не доберёшься до меня. Никогда! Я не дам тебе пожирать моё тело!
Я уже давно обдумывала, где достать шило или длинный гвоздь, хотела радикально избавиться от этой ноши. Я готова была прибегнуть даже к такой варварской процедуре, лишь бы не переносить все эти муки! А умру, так пускай — мне уже нет места среди живых. Только вот если я так и останусь в тюрьме, моя душа никогда не обретёт покой — она и после смерти будет метаться в четырёх стенах и не будет видеть ничего, кроме решёток и серых стен.
— Ты умрёшь, ты всё равно умрёшь, — бормотала я, точно заклинание, эти слова, обращаясь к ещё не рождённому ребёнку.
— Свидетель, пройдите за кафедру, — голос судьи вгонял меня в сон ещё больше. — Назовите ваши имя и фамилию.
— Ингрид Лауэр, — услышала я знакомый голос.
Встрепенулась… Я одновременно и ждала, и боялась встречи с Ингой. Она выглядела осунувшейся, стала бледнее. Голос её от волнения дрожал, она периодически отводила глаза.
— Расскажите, что вам известно о подсудимой?
— Ну… Анна поначалу была тихой девочкой. Я по неопытности не заметила, что она сторонится одноклассниц. Одно время она водилась с Милой Гранчар, а она — неряха. К тому же, не очень умна… Была… — Инга смахнула платком слёзы и продолжила, — я думала, что Анна просто немногословна от природы, а она как будто ещё больше замыкалась, стала нелюдимой. Потом ещё повелась с Келлер, так ещё хуже стало: я не помню, чтобы она лгала, она и не умела, а вот потом научилась, очень хорошо научилась! Для неё было обычным делом накричать на кого-то, могла швырнуть чем-нибудь. Я нередко видела её в синяках. Но с кем были драки, она не говорила.
Дальше Инга подробно излагала всё, чему была свидетельницей. Удивительно, но я практически не слышала от неё искажённых показаний! Пока она самый честный из всех свидетелей. А я ведь хотела её убить… Смутное чувство обиды преследовало меня с того самого дня, как я стала свидетельницей сцены в учительской, где Инга с поистине материнской заботой утешала маленькую Герду. Если бы я получила хотя бы часть того, что получила она…
— В том, что произошло, — дрожащим голосом сказала Инга, — наверное, и моя вина есть. Если бы я вовремя обратила на неё внимание!..
Тут наша учительница не выдержала и расплакалась. Ей поднесли стакан воды и она, сделав три судорожных глотка, ушла на скамью для свидетелей. Состояние у неё было такое, что дальше внятно отвечать на вопросы она была не способна. В следующую минуту из коридора послышался плач ребёнка. Инга встрепенулась и попросилась выйти. Судья не возражал, тем более, спрашивать её больше было не о чем.
Я упёрлась ладонями в борт клетки и, опустив голову, продолжила посапывать. Однако в следующий момент случилось то, что заставило меня ещё больше встрепенуться: за кафедру вызвали другого свидетеля — Бекермайера. Я задрожала всем телом и, попятившись назад, буквально вжалась в скамью. Даже здесь я продолжала его бояться, его влияние чувствовалось и теперь. Скажи он мне «встань и иди», я бы послушалась. Господи, до чего же грамотно он дёргает за ниточки и манипулирует людьми! Осмелившись взглянуть на математика, я плотно сжала губы. Тот тоже посмотрел на меня с некоторым интересом, словно бы меня не за убийство десятков человек судили, а за кражу мешка картошки.
— А я ведь говорил, — тихо произнёс он как будто в пустоту.
— Скажите, свидетель, вам знакома подсудимая? — спросил судья.
— Даже слишком хорошо, — ответил Бекермайер, скептически усмехнувшись, — я ещё несколько лет назад сказал, что её похождения рано или поздно приведут её сюда. Увы, слишком часто мои худшие прогнозы сбывались… Слишком часто. Не подумайте, что я хвастаю — просто я не первый год работаю учителем и всяких повидал. В том числе и таких, как Зигель.
— Что вы можете сказать о подсудимой?
— В первый и второй годы — ничего особенного. Я только обратил внимание на её замкнутость. Я стараюсь подмечать, в каком классе и кого травят, потому, что добром это никогда не кончится. С Зигель была та же история. Возможно, из-за Милицы Гранчар и… Вшей, которыми она заразила Зигель. А потом судьба свела Зигель с фройляйн Келлер. И, надо сказать, — Бекермайер смерил пристальным взглядом Эстер и её мать, — это не самым лучшим образом сказалось на ней. Подозреваю, что они вместе пробовали какое-то чудо-средство. Видел пару раз фройляйн Келлер в довольно странном состоянии — расширенные зрачки, трясущиеся руки, а ещё — плавающая речь. А потом и Зигель пришла на уроки в довольно странном состоянии — глаза красные, шатается вся, точно пьяна была. Я думаю, фройляйн Келлер втянула её в свои увлечения.
В следующий момент я съёжилась. Мамаша Келлер кричала так, что аж стёкла задрожали. Наверное, так даже Божена Манджукич не кричала, когда галка Ненада стащила её ожерелье. Господи, чем только она не грозила математику якобы за «клевету»… А тот молча стоял и слушал её проклятия, как музыку. На его лице вырисовывалось тихое злорадство.
— Откровенно говоря, фрау Келлер, актриса вы так себе, — поправил очки Бекермайер. — Я говорю то, что видел, и что знаю.
— К порядку, — в очередной раз вставил судья. — Я призываю всех к порядку!
— Извините, — примирительно вскинул руки математик, — так вот, года с четвёртого в классе наступил полный разлад: фройляйн Манджукич стремилась быть главной. И часто ссорилась с одноклассницами. Особенно с фройляйн Майер. И… Зигель была на её стороне. К сожалению, таких, как Зигель, легко втянуть в дурные компании. И так же легко влиять на них, — сказал математик, скосив глаза в сторону Сары.
Манджукич промолчала, хотя было видно, что она нервничает. Математик довольно быстро её раскусил, особенно после памятного случая в ресторане Кауффельдта. Вот была бы потеха, если бы боевитая Сара превратилась в послушную собачку! Тогда бы на той карикатуре рисовали именно её.
На секунду мне показалось, что математика не волнует, о чём слушается дело. Он совершенно не ощущал гнетущую атмосферу самого громкого в истории Тироля процесса. Возникла неловкая пауза. Математик протёр очки, а адвокат, собравшись с мыслями, задал ему вопрос:
— По версии моей подзащитной, она перенесла надругательство над собой, что и подтолкнуло её к совершению преступления…
— Я слышал об этом от следователя, — Бекермайер пристально посмотрел на меня из-под своих очков.
— Вы разделяете версию моей подзащитной?
— Хм… Свечку не держал, но, почитав материалы дела, я пришёл к выводу, что изнасилование, скорей всего, было.
Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. В зале поднялся галдёж. Одни поддерживали математика, другие — наоборот. А я впервые посмотрела на него со смутным чувством благодарности. Он, поймав на себе мой взгляд, сочувственно развёл руками — теперь уже ничего не сделаешь, а я была готова простить ему его вредность и благодарить за то, что он сказал всё, что только знал. Он действительно был порядочным человеком, способным признать свою неправоту, пусть и слишком упрямым.
— Что вы ещё можете добавить по существу? — спросил судья, стремясь разрядить обстановку.
— К сожалению, — продолжил математик свой монолог, — фрау Вельзер слишком дорожила репутацией гимназии и стремилась замести все проблемы под ковёр. Потому у нас с ней были не всегда хорошие отношения. К сожалению, мой худший прогноз снова оправдался, — последнее он добавил уже с нотками скорби.
Судья разрешил свидетелю сесть. Так прошёл ещё один день заседания. Я уже готовилась слушать прения сторон и приговор. И в этот момент случилось то, что никак не входило в мои планы: новый свидетель. Причём это был не кто-нибудь, а Ненад. Я и ждала, и боялась одновременно встречи с ним, и когда хорват прошёл за кафедру, я осторожно взглянула на него. Тот, однако, и не посмотрел в мою сторону, но я чувствовала, что он явно напряжён. Я-то его не выдала, но вот потерпевшие явно успели сложить два и два. «Кого-то точно захотят линчевать», — горестно усмехнулась я, готовясь слушать его показания.
Господи, зачем они его вызвали? От его показаний у меня больно защемило сердце: Ненад усиленно переводил стрелки на меня, забывая, правда, о том, что он охотно и с удовольствием показывал нам сомнительный мастер-класс.
— Я вообще разве что дымовые шашки мог показать, — сказал хорват. — А она вертелась около меня, да всё о каком-то фейерверке несла чушь. Вот, для чего ей бомба-то нужна была! Знал бы, сразу в полицию сдал.
— Подождите, свидетель, — вступил в спор адвокат с не свойственной ему ранее решимостью. — Свидетели указали, что вы и ваши друзья Иво Дреновац и Марко Ловрич постоянно запускали фейерверки и рассказывали о том, как собрать взрывчатку. Было такое?
— Это всё грязная клевета! — Ненад уже потерял самообладание. — Я ничего такого не рассказывал!
«Говорит, а у самого зубы во рту постукивают», — зло думала я, — «футы-нуты! Какая невинность выискалась!»
В зале поднялся настоящий гул — потерпевшие что-то бессвязное кричали в адрес Ненада, а Сара яростно отбивалась от обвинений, а уж вместе с Боженой они могли запросто всю толпу перекричать. Напрасно судья призывал к порядку — разгорячённую толпу, готовую линчевать и Ненада вместе со мной, уже вряд ли можно было усмирить словами. В зал ворвались конвойные.
А у меня от шума закружилась голова. Я почувствовала, как меня начинает мутить, а сердце стучало всё громче и быстрее. Кончики пальцев холодели, в голове как будто засвистел настоящий вихрь. «Ой, мамочки… — думала я. — Только бы не грохнуться»… Уцепившись за прутья решётки, я попробовала встать и выровнять дыхание. Но всё было тщетно. Я чувствовала, как мой разум заполняет туман, и в следующий момент я без чувств рухнула на пол.
Я очнулась в маленькой комнатке, которая предваряла вход в зал суда. Лежала я на четырёх сдвинутых вместе стульях. Первое, на что упал мой взгляд – был мой собственный белый живот, неправдоподобно выпятившийся небольшой горкой. В попытках привести меня в чувство расстегнули платье. Вид этого белого большого живота был для меня отвратителен. Я наклонила голову, и меня вырвало.
– Ты что ж, свинья, делаешь? – с глубоким возмущением закричала какая-то женщина в строгом сером платье, наверное, служащая полиции, – была б моя воля, я бы тебя придушила ещё до суда! А с тобой тут возятся, панькаются, только нервы несчастным родителям мотают по второму разу! А ну, вставай сейчас же!
Я приподнялась на стульях и постаралась непослушными пальцами застегнуть своё платье. Женщина высунула голову в коридор и что-то прокричала. Вскоре из коридора принесли ведро с водой и поломойную тряпку. Женщина сунула мне всё это под нос и приказала:
– А ну, убирай быстро за собой!
Как смогла, я убрала рвоту, после чего опустилась на пол и положила голову на стулья. Меня опять мутило, кружилась голова. Не потерять сознание помогала всего лишь ненависть к Ненаду.
Вот уж правду говорят, что от любви до ненависти один шаг. Как я плохо разбиралась в людях… Тот, ради кого я была готова отдать жизнь, оказался обычным подлецом. А тот, кого я ненавидела (математик Бекермайер), оказался единственным, кто отнёсся ко мне, по крайней мере, объективно, не считая дурочки Инги, которая не поленилась притащиться в суд со своим грудным ребёнком.
В дверь вошли двое конвойных, взяли меня под локти и поставили на ноги. Заседание суда возобновилось. Я думала, что не переживу этот день. После обеда начались прения сторон. Прыщавый адвокат что-то блеял, упирая на то, что и в детстве я проявляла странности, была нелюдимой, агрессивной, что было абсолютной неправдой. Юнец хотел свести всё к тому, что мои родители проглядели во мне психическое заболевание.
