«Светило солнышко и ночью, и днем.
Не бывает атеистов в окопах под огнем»
Е. Летов
Вождям хищных не снятся вещие сны.
Для этого у них есть пророчицы – не в каждом племени, но атли повезло. У атли пророчицы всегда были сильными, и только после недавних событий я понял, почему.
Ночью мне приснился Барт.
Он был в белом, как чертовы ангелы, и силуэт его светился в холодных лучах бело-голубых солнц. Солнца было два – одно лежало округлым боком на горизонте, а второе, размером с монету, застыло у нас над головами – пятно на сиреневом небе. Белесая трава опутала ноги и щекотала колени.
– Теперь ты знаешь, – сказал сольвейг, не глядя на меня. Его кутал мир, недоступный мне, непонятный и дикий. Меня же этот мир отторгал.
– Она умрет, – спокойно ответил я и сам удивился этому спокойствию. – Ты готовил ее к смерти.
– Гуди готовил, – поправил меня Барт. – Тебя я просил о другом.
В этом мире нет воздуха, а мне безумно хочется вдохнуть – холодный, земной, пахнущий морозом и городом. Но вдохнуть не получается. Ничего не получается – только стоять и слушать, что скажет сольвейг. Меня тут нет – бесплотный дух, призванный сильным.
– Разве я что-то могу?
Мысли совсем не о том. Какая разница, кто отправил ее на смерть? Наградив оружием, одев в доспехи, осенив святым знамением. Противник сильнее в сто, нет, в тысячу раз, и ей не выйти из битвы живой. Барт знал все еще в тот день, когда впервые пришел ко мне. Как и то, что я пойду на все, лишь бы этого избежать. Потому и не сказал главного.
Тогда.
Большое солнце скатилось вниз, вросло в линию горизонта почти наполовину. И свет его – холодный, резкий – серебрил высокую траву. Степь, казалось, была бескрайней.
Ответа сольвейга я не хотел. Знал, что он скажет – чувствовал кожей. От знания этого хотелось откреститься. Впервые в жизни пустить все на самотек, сделать вид, что мне не под силу воплотить ужасный план Барта. Но он не глуп, потому и выбрал меня.
– Можешь, – кивнул он. – И сделаешь.
Сделаю, куда я денусь. Тем более, план чертовски прост – сольвейг поделился им без сожалений. И тогда я понял: он не знает ее. Даже после смерти, даже обретя мудрость, или что там обретают в мирах, подобных этому.
Наверное, стоило отступить, послать Барта лесом, но я слушал и кивал, пока большое солнце полностью не скатилось за горизонт и нас не окутали сумерки.
А когда проснулся, впервые в жизни почувствовал, что кожа покрылась противным липким потом. Женские объятия душили, и я выбрался на воздух – на небольшой, заплетенный виноградной лозой балкончик. Летом здесь прохладно, уютно и можно спрятаться от жары, а зимой голые лозы смахивают на паутину. Или это оттого, что сам я после сумбурного сна чувствую себя в ловушке?
Закрыть глаза подставить лицо холодному еще, мартовскому ветру было приятно. И ладони холодила каменная гладкость перил. Весь дом этот – один большой камень.
– Его строили давно, – безмятежно ответил на мои мысли спокойный голос, и я вздрогнул. Повернул голову и еле сдержался, чтобы не выругаться вслух. Хотя мысленно даже лучше. Эффектнее.
Они что, издеваются? Ночь вторжений? Останется у меня что-то личное сегодня?
Впрочем, злиться на Эрика нынче опасно. Он и сам опасен – и спокойствие это наигранное, фальшивое. Маска, пленкой затянувшая бурлящую внутри ярость. И никто из нас не знает, когда эта пленка порвется…
– На удивление удобные у тебя способности, – стараясь сдержать раздражение, ответил я и отвернулся. Говорить с ним не хотелось – ребро все еще саднило, гордость кололась ежом, а мириться я не умел.
– Какие есть, – пожал плечами Эрик. И добавил меланхолично: – Весной пахнет.
Я невольно хмыкнул. Поэт нашелся! Шекспир недоделанный. А ко мне небось пришел спросить, молился ли я на ночь. Давно пора, я уже заждался.
– Нет времени на дрязги, – резко опроверг он мои мысли. Вообще-то не очень вежливо вот так людям в голову лезть. Это я и хотел высказать ему в лицо, но он перебил: – Гектор пророчил мне.
Я застыл. В области лопаток похолодело, обреченность вернулась, как в том дивном, идеально пустом месте, куда вызвал меня Барт. Захотелось расхохотаться – истерически, громко. Выплеснуть копившееся внутри напряжение, сделать какую-нибудь глупость.
Жаль, что на глупости времени нет – не помню, когда в последний раз их совершал. И выхода не найти, теперь уже точно. Ведь Эрик знает, а значит, козыри у него, и Барт просчитался.
– У меня есть план, – тихо сказал он и отвернулся.
По сосредоточенному, серьезному лицу мало что читалось, но я и не пытался – приготовился слушать. План – это отлично, особенно если учесть, что я не могу похвастать собственным.
А потом Эрик заговорил. Фразы были короткими. Емкими. По делу. И с каждой фразой я все больше усилий прилагал, чтобы действительно не рассмеяться. Было ли иронией то, что план, предложенный Эриком, слово в слово повторял тот, что настоятельно рекомендовал сольвейг? Что это вообще? Судьба? Провидение?
Эрик почти не задавал вопросов. Всего три, и на каждый я ответил утвердительно. Когда он ушел, небо на горизонте окрасилось серым, предвещая скорый рассвет. Тогда я по-настоящему почувствовал, что устал.
Вернулся в постель, в теплые объятия жены. И уснул сразу, без лишних мыслей и сожалений. В конце концов, у каждого из нас в этой истории своя роль. Некоторым играть спасителей, а некоторым – вечных мерзавцев. Поздно сворачивать с проторенной дорожки.
Приснилась мне, как ни странно, мама – впервые за много лет. Она гладила меня по волосам и укоризненно качала головой.
Знаю, родная, все знаю. Этим поступком я не буду гордиться. Но так нужно. Что? Кому? Мне, конечно. О других я никогда не думаю.
Бывают моменты, когда не знаешь, что сказать. Мыслей в голове – тьма, а слов нет. Совсем. И каждая минута молчания подтверждает признание вины.
Я была виновата.
Не в том, что ушла и пыталась действовать самостоятельно. И даже не в том, в чем обвинил меня Влад – ведь Барт знал, к каким последствиям приведет его самопожертвование. Мало того, он готовился к этому.
Нет. Я была виновата перед Эриком за ложь. Вина смешалась с тьмой и осела на плечи. А взгляд Эрика – растерянный и пропитанный отчаянием – пылал инквизиторским огнем, угрожая сжечь. Меня, голые ветви уснувших деревьев, слипшуюся на тропинке листву, небо – темно-синее, низкое, с повисшими в ожидании облаками.
Выдох вырвался резко, и я тут же поморщилась – с каждой секундой грудная клетка болела сильнее – наверное, я все же сломала ребро. Висок отдавал глухой болью... Чувствовалось, как на нем толстой коркой запеклась кровь.
Эрик приблизился быстро. Пальцы – горячие, дрожащие – бабочками запорхали по коже моего лица. Словно он боялся прикоснуться – то ли оттого, что опасался причинить боль, то ли оттого, что от прикосновения я могла исчезнуть, раствориться миражом.
Я не исчезла. Всхлипнула только и закрыла глаза, наслаждаясь тишиной перед бурей.
– Где болит? – хрипло спросил он, хотя в вопросе не было необходимости. Болело все – от кончиков пальцев ног до макушки. Но я указала на голову, а потом на грудь. Лучше, если он будет ругать меня, когда вылечит. Иначе рискую не выдержать и упасть прямо тут.
Упасть мне не дали – подхватили на руки и понесли в дом. Я зажмурилась, вдыхая запах – сладкий, родной. И руками за шею обняла, несмотря на боль. Не верилось, что все закончилось. Крег мертв, я жива, а завтрашние трудности еще далеко, и дожить до них дадут. Дадут ведь?
Эрик молчал.
И хищные в гостиной провожали нас пристальными взглядами. Они ядом сочились под кожу, усиливая чувство вины и сожаления. Неправильные эмоции – проявление слабости. Я всегда знала, что мои поступки вызывают неодобрение, и была готова к последствиям. Но не сегодня – сегодня хотелось каяться и плакать.
Наверху, в спальне я не выдержала. Беззвучно ревела на руках у Эрика, пока он лечил меня. Боль постепенно уходила, сменяясь усталостью, и тяжесть знания, которым наградил Барт, давила на плечи с каждой секундой все больше. Знанием хотелось поделиться. Переложить часть на Эрика и на минуту забыть. Расслабиться. Обнимать.
Но Эрик обнимать был не настроен. Как только закончил, ссадил меня на кровать и подошел к окну. Руки сложил на груди и смотрел в ночь, за занавеску.
– Прости, – тихо выдохнула я, и он вздрогнул. – Я не могла иначе. Ты…
– Что случилось у источника атли?
Он перебил резко, так и не взглянув в мою сторону. Холодным, осуждающим тоном вождя, готового казнить в любую минуту.
Я вздохнула. Эрик и был вождем – сначала позаботился и излечил, а потом привел на суд. Впрочем, лучше уж так, когда я могу пошевелить головой без новой вспышки боли.
Слова полились потоком – непрерывным и безэмоциональным. Картинки-воспоминания в мозгу всплывали обрывками и тут же сгорали, заменяясь новыми. Крег у стены, потом он же в углу – раненный и злой. Я на полу, справа – ритуальный камень. Черная, горбатая глыба, сколько же крови на тебе? Запах смерти – сладкий, дурманящий. Боль. Барт в кусочке пространства, которое я еще вижу. Белый, ослепляющий мир, запах лотоса в воздухе.
А потом кровь и ярость – такая же белая, холодная, как и кен Барта.
Влажная, мертвая трава, свист ветра в ушах и уходящий в небо столп света из старого домика, скрывающего очаг атли.
– Портал для Первых, – сказала я, еще до конца не веря в то, что видела. И выдохнула, радуясь, что не приходится держать это в себе.
Эрик молчал. Обдумывал услышанное или злился – сложно было понять. Захотелось встать, подойти и обнять, но я сдержалась. Чувствовала кожей – не время, внезапная нежность обратится непониманием и обидой, и мы по-настоящему поссоримся.
Поэтому я просто спросила:
– Ты ничего не скажешь?
– Зачем? – резко повернулся он. – Разве слова что-то изменят?
– У каждого из нас своя точка зрения…
– Нет никакой точки зрения, – перебил он. – Ты ослушалась меня. Ты – моя жена и пророчица скади. Хищный не может не понимать, что значит – жить в племени.
– Возможно, ты прав, – вздохнула я, стараясь стереть запекшуюся кровь с виска. Безумно хотелось в ванную. Смыть с себя воспоминания о минувшем дне, расслабиться и просто полежать. – Меня не воспитывали хищные, и я не умею слепо подчиняться. Я сделала то, что считала правильным, чтобы люди, которых я люблю, жили. Барт говорил: у каждого сольвейга свое предназначение. Он верил в это и потому погиб. И память о нем я предать не могу.
Эрик закрыл глаза и, показалось, мысленно сосчитал до десяти. Впрочем, чтобы не прибить меня после такого, и сотни будет мало…
– Ты – единственный, кто в этом доме действительно верит в Первых, – сказала я. – Давай так: когда захочешь увидеть в моем поступке нечто большее, чем желание ослушаться, мы обсудим все еще раз. Сейчас я не могу... Барт погиб. Каждый сольвейг чувствует потерю.
– Не уверен, что увижу в твоем поступке что-то еще, – глухо ответил он и шагнул прочь от окна. Просторная комната сузилась до опасных размеров, грозясь раздавить меня, и я поморщилась. Злость Эрика – мощное оружие, нельзя об этом забывать.
Но моя собственная теперь еще опаснее. Особенно если учесть, что я не знаю, какую силу вложил в меня Барт.
– Я отмечаю странную тенденцию, – вырвалось у меня с сарказмом. – Мужчины, которых я выбираю, хотят владеть мной больше, чем любить. Когда ты просил меня стать скади, ты знал, какая я. Понимал, на что идешь, а теперь... теперь я вижу лишь несвободу и тиранию. Возможно, ты хочешь защитить, но не думаешь ли, что убьешь во мне все то, что полюбил?
Эрик вздохнул. Уже не зло, но устало. Отвернулся, будто видеть меня сейчас было мукой.
– Прими душ и отдохни, пророчица, – сказал после секундной паузы, никак не реагируя на мой последний монолог. – Мне нужно подумать.
Когда он ушел, дышать стало легче. Только в груди, слева, поселилась странная тоска, смутно напоминающая чувство потери. Но тоска – это мелочи. Я жива, здорова и под завязку полна кеном. Завтра будет новая война? Что ж, я к ней готова.
А сегодня душ и сон. Желательно без мыслей – иногда мысли причиняют более существенный дискомфорт, чем синяки. Синяки проходят, а мысли...
Куда он пошел? Придет ли снова? Поймет ли? Сможем ли мы, как раньше...
Впрочем, как раньше больше не будет. А теплый душ, и правда, помогает. Обреченность пробудила вредные привычки – мучительно хотелось курить. Я сказала себе, что сегодня можно. Хуже все равно не будет – куда уж хуже-то?
Гостиная была на удивление пуста. Молчалива. Дрова лениво потрескивали в камине, и тени от огня, удлиняясь и приседая, выгибались на стене. Полумрак, уют и тепло. Кажется, я уже забыла, что такое – ощущать себя дома. Понимала, что от Первых не укроет даже самая сильная защита хищных, но Первые где-то далеко, не здесь, и можно сделать вид, что опасности нет.
Глеба я нашла на крыльце. Даже не знаю, почему, но чувствовала, что он там. Он сидел на корточках, облокотившись о стену, курил и смотрел вдаль. На меня не отреагировал даже взглядом, но присутствие отметил. Не удивился и ругать не спешил.
– Сигарету дашь? – как можно дружелюбнее попросила я и присела рядом. Он протянул пачку.
Дым горчил и царапал горло. Я закашлялась, и помахала рукой перед лицом. Глеб усмехнулся.
– Сильно досталось от Эрика?
Я пожала плечами.
– Думаю, еще достанется.
Странно, но раздражение рассеялось, а усталость как рукой сняло. Не знаю, что это было: то ли адреналин, то ли волшебный кен Эрика – но чувствовала я себя превосходно. Голова слегка кружилась от нескольких глубоких тяг, ветер шевелил влажные после душа волосы. Так и простудиться недолго. Впрочем, это не самая большая беда.
– Как Ника? – спросила я потому, что нужно было что-то спросить. Молчание угнетало, а голос Глеба – наоборот, успокаивал и восстанавливал ощущение стабильности. Говорить – неважно, о чем. Снова почувствовать себя частью команды, а не сольвейгом, под завязку наполненным чужим кеном невесть ради какой миссии.
Странно, но кен Барта словно спал. Жила спала тоже, ладони не горели и не чесались от переизбытка силы, а ведь я помню: и белую ярость, и мощь, и поток этой мощи, способный сбить с ног даже такого, как Крег.
Убить? Наверное. Только вот что эта мощь против Первых? Всего лишь кен. У Эрика, бьюсь об заклад, намного больше – и сил, и умений. А я всего лишь девочка, которая вечно идет против системы, призванной ее защищать.
– Теперь, когда Альрика нет, гораздо лучше, – ответил Глеб и затушил окурок прямо о пол крыльца. – Чем ты думала вообще? Хотя кого я спрашиваю...
– Я думала о вас. О том, что ты остался наверху с Аланом, а мог бы погибнуть вместо Томы. О самой Томе. О Наташе. О том воине альва, с которым я толком и знакома-то не была. Мы ведь вместе прошли войну, а я даже не запомнила его имя. Я думала о том, кто умрет этой ночью.
– Из-за тебя?
Я повернулась к нему и наткнулась на улыбку – ироничную и совсем не злую. Только в глубине синих глаз притаилась грусть.
– Нет, – помотала головой. – Но если бы я ничего не сделала, то они погибли бы из-за меня.
Глеб кивнул и отвернулся. Чиркнул зажигалкой, и я только заметила, что моя сигарета истлела и осыпалась пеплом до самого фильтра. Наверное, оно и к лучшему – старые привычки нужно оставлять в прошлом.
Не бывает атеистов в окопах под огнем»
Е. Летов
Пролог
Вождям хищных не снятся вещие сны.
Для этого у них есть пророчицы – не в каждом племени, но атли повезло. У атли пророчицы всегда были сильными, и только после недавних событий я понял, почему.
Ночью мне приснился Барт.
Он был в белом, как чертовы ангелы, и силуэт его светился в холодных лучах бело-голубых солнц. Солнца было два – одно лежало округлым боком на горизонте, а второе, размером с монету, застыло у нас над головами – пятно на сиреневом небе. Белесая трава опутала ноги и щекотала колени.
– Теперь ты знаешь, – сказал сольвейг, не глядя на меня. Его кутал мир, недоступный мне, непонятный и дикий. Меня же этот мир отторгал.
– Она умрет, – спокойно ответил я и сам удивился этому спокойствию. – Ты готовил ее к смерти.
– Гуди готовил, – поправил меня Барт. – Тебя я просил о другом.
В этом мире нет воздуха, а мне безумно хочется вдохнуть – холодный, земной, пахнущий морозом и городом. Но вдохнуть не получается. Ничего не получается – только стоять и слушать, что скажет сольвейг. Меня тут нет – бесплотный дух, призванный сильным.
– Разве я что-то могу?
Мысли совсем не о том. Какая разница, кто отправил ее на смерть? Наградив оружием, одев в доспехи, осенив святым знамением. Противник сильнее в сто, нет, в тысячу раз, и ей не выйти из битвы живой. Барт знал все еще в тот день, когда впервые пришел ко мне. Как и то, что я пойду на все, лишь бы этого избежать. Потому и не сказал главного.
Тогда.
Большое солнце скатилось вниз, вросло в линию горизонта почти наполовину. И свет его – холодный, резкий – серебрил высокую траву. Степь, казалось, была бескрайней.
Ответа сольвейга я не хотел. Знал, что он скажет – чувствовал кожей. От знания этого хотелось откреститься. Впервые в жизни пустить все на самотек, сделать вид, что мне не под силу воплотить ужасный план Барта. Но он не глуп, потому и выбрал меня.
– Можешь, – кивнул он. – И сделаешь.
Сделаю, куда я денусь. Тем более, план чертовски прост – сольвейг поделился им без сожалений. И тогда я понял: он не знает ее. Даже после смерти, даже обретя мудрость, или что там обретают в мирах, подобных этому.
Наверное, стоило отступить, послать Барта лесом, но я слушал и кивал, пока большое солнце полностью не скатилось за горизонт и нас не окутали сумерки.
А когда проснулся, впервые в жизни почувствовал, что кожа покрылась противным липким потом. Женские объятия душили, и я выбрался на воздух – на небольшой, заплетенный виноградной лозой балкончик. Летом здесь прохладно, уютно и можно спрятаться от жары, а зимой голые лозы смахивают на паутину. Или это оттого, что сам я после сумбурного сна чувствую себя в ловушке?
Закрыть глаза подставить лицо холодному еще, мартовскому ветру было приятно. И ладони холодила каменная гладкость перил. Весь дом этот – один большой камень.
– Его строили давно, – безмятежно ответил на мои мысли спокойный голос, и я вздрогнул. Повернул голову и еле сдержался, чтобы не выругаться вслух. Хотя мысленно даже лучше. Эффектнее.
Они что, издеваются? Ночь вторжений? Останется у меня что-то личное сегодня?
Впрочем, злиться на Эрика нынче опасно. Он и сам опасен – и спокойствие это наигранное, фальшивое. Маска, пленкой затянувшая бурлящую внутри ярость. И никто из нас не знает, когда эта пленка порвется…
– На удивление удобные у тебя способности, – стараясь сдержать раздражение, ответил я и отвернулся. Говорить с ним не хотелось – ребро все еще саднило, гордость кололась ежом, а мириться я не умел.
– Какие есть, – пожал плечами Эрик. И добавил меланхолично: – Весной пахнет.
Я невольно хмыкнул. Поэт нашелся! Шекспир недоделанный. А ко мне небось пришел спросить, молился ли я на ночь. Давно пора, я уже заждался.
– Нет времени на дрязги, – резко опроверг он мои мысли. Вообще-то не очень вежливо вот так людям в голову лезть. Это я и хотел высказать ему в лицо, но он перебил: – Гектор пророчил мне.
Я застыл. В области лопаток похолодело, обреченность вернулась, как в том дивном, идеально пустом месте, куда вызвал меня Барт. Захотелось расхохотаться – истерически, громко. Выплеснуть копившееся внутри напряжение, сделать какую-нибудь глупость.
Жаль, что на глупости времени нет – не помню, когда в последний раз их совершал. И выхода не найти, теперь уже точно. Ведь Эрик знает, а значит, козыри у него, и Барт просчитался.
– У меня есть план, – тихо сказал он и отвернулся.
По сосредоточенному, серьезному лицу мало что читалось, но я и не пытался – приготовился слушать. План – это отлично, особенно если учесть, что я не могу похвастать собственным.
А потом Эрик заговорил. Фразы были короткими. Емкими. По делу. И с каждой фразой я все больше усилий прилагал, чтобы действительно не рассмеяться. Было ли иронией то, что план, предложенный Эриком, слово в слово повторял тот, что настоятельно рекомендовал сольвейг? Что это вообще? Судьба? Провидение?
Эрик почти не задавал вопросов. Всего три, и на каждый я ответил утвердительно. Когда он ушел, небо на горизонте окрасилось серым, предвещая скорый рассвет. Тогда я по-настоящему почувствовал, что устал.
Вернулся в постель, в теплые объятия жены. И уснул сразу, без лишних мыслей и сожалений. В конце концов, у каждого из нас в этой истории своя роль. Некоторым играть спасителей, а некоторым – вечных мерзавцев. Поздно сворачивать с проторенной дорожки.
Приснилась мне, как ни странно, мама – впервые за много лет. Она гладила меня по волосам и укоризненно качала головой.
Знаю, родная, все знаю. Этим поступком я не буду гордиться. Но так нужно. Что? Кому? Мне, конечно. О других я никогда не думаю.
Глава 1. Хочешь мира, готовься к войне!
Бывают моменты, когда не знаешь, что сказать. Мыслей в голове – тьма, а слов нет. Совсем. И каждая минута молчания подтверждает признание вины.
Я была виновата.
Не в том, что ушла и пыталась действовать самостоятельно. И даже не в том, в чем обвинил меня Влад – ведь Барт знал, к каким последствиям приведет его самопожертвование. Мало того, он готовился к этому.
Нет. Я была виновата перед Эриком за ложь. Вина смешалась с тьмой и осела на плечи. А взгляд Эрика – растерянный и пропитанный отчаянием – пылал инквизиторским огнем, угрожая сжечь. Меня, голые ветви уснувших деревьев, слипшуюся на тропинке листву, небо – темно-синее, низкое, с повисшими в ожидании облаками.
Выдох вырвался резко, и я тут же поморщилась – с каждой секундой грудная клетка болела сильнее – наверное, я все же сломала ребро. Висок отдавал глухой болью... Чувствовалось, как на нем толстой коркой запеклась кровь.
Эрик приблизился быстро. Пальцы – горячие, дрожащие – бабочками запорхали по коже моего лица. Словно он боялся прикоснуться – то ли оттого, что опасался причинить боль, то ли оттого, что от прикосновения я могла исчезнуть, раствориться миражом.
Я не исчезла. Всхлипнула только и закрыла глаза, наслаждаясь тишиной перед бурей.
– Где болит? – хрипло спросил он, хотя в вопросе не было необходимости. Болело все – от кончиков пальцев ног до макушки. Но я указала на голову, а потом на грудь. Лучше, если он будет ругать меня, когда вылечит. Иначе рискую не выдержать и упасть прямо тут.
Упасть мне не дали – подхватили на руки и понесли в дом. Я зажмурилась, вдыхая запах – сладкий, родной. И руками за шею обняла, несмотря на боль. Не верилось, что все закончилось. Крег мертв, я жива, а завтрашние трудности еще далеко, и дожить до них дадут. Дадут ведь?
Эрик молчал.
И хищные в гостиной провожали нас пристальными взглядами. Они ядом сочились под кожу, усиливая чувство вины и сожаления. Неправильные эмоции – проявление слабости. Я всегда знала, что мои поступки вызывают неодобрение, и была готова к последствиям. Но не сегодня – сегодня хотелось каяться и плакать.
Наверху, в спальне я не выдержала. Беззвучно ревела на руках у Эрика, пока он лечил меня. Боль постепенно уходила, сменяясь усталостью, и тяжесть знания, которым наградил Барт, давила на плечи с каждой секундой все больше. Знанием хотелось поделиться. Переложить часть на Эрика и на минуту забыть. Расслабиться. Обнимать.
Но Эрик обнимать был не настроен. Как только закончил, ссадил меня на кровать и подошел к окну. Руки сложил на груди и смотрел в ночь, за занавеску.
– Прости, – тихо выдохнула я, и он вздрогнул. – Я не могла иначе. Ты…
– Что случилось у источника атли?
Он перебил резко, так и не взглянув в мою сторону. Холодным, осуждающим тоном вождя, готового казнить в любую минуту.
Я вздохнула. Эрик и был вождем – сначала позаботился и излечил, а потом привел на суд. Впрочем, лучше уж так, когда я могу пошевелить головой без новой вспышки боли.
Слова полились потоком – непрерывным и безэмоциональным. Картинки-воспоминания в мозгу всплывали обрывками и тут же сгорали, заменяясь новыми. Крег у стены, потом он же в углу – раненный и злой. Я на полу, справа – ритуальный камень. Черная, горбатая глыба, сколько же крови на тебе? Запах смерти – сладкий, дурманящий. Боль. Барт в кусочке пространства, которое я еще вижу. Белый, ослепляющий мир, запах лотоса в воздухе.
А потом кровь и ярость – такая же белая, холодная, как и кен Барта.
Влажная, мертвая трава, свист ветра в ушах и уходящий в небо столп света из старого домика, скрывающего очаг атли.
– Портал для Первых, – сказала я, еще до конца не веря в то, что видела. И выдохнула, радуясь, что не приходится держать это в себе.
Эрик молчал. Обдумывал услышанное или злился – сложно было понять. Захотелось встать, подойти и обнять, но я сдержалась. Чувствовала кожей – не время, внезапная нежность обратится непониманием и обидой, и мы по-настоящему поссоримся.
Поэтому я просто спросила:
– Ты ничего не скажешь?
– Зачем? – резко повернулся он. – Разве слова что-то изменят?
– У каждого из нас своя точка зрения…
– Нет никакой точки зрения, – перебил он. – Ты ослушалась меня. Ты – моя жена и пророчица скади. Хищный не может не понимать, что значит – жить в племени.
– Возможно, ты прав, – вздохнула я, стараясь стереть запекшуюся кровь с виска. Безумно хотелось в ванную. Смыть с себя воспоминания о минувшем дне, расслабиться и просто полежать. – Меня не воспитывали хищные, и я не умею слепо подчиняться. Я сделала то, что считала правильным, чтобы люди, которых я люблю, жили. Барт говорил: у каждого сольвейга свое предназначение. Он верил в это и потому погиб. И память о нем я предать не могу.
Эрик закрыл глаза и, показалось, мысленно сосчитал до десяти. Впрочем, чтобы не прибить меня после такого, и сотни будет мало…
– Ты – единственный, кто в этом доме действительно верит в Первых, – сказала я. – Давай так: когда захочешь увидеть в моем поступке нечто большее, чем желание ослушаться, мы обсудим все еще раз. Сейчас я не могу... Барт погиб. Каждый сольвейг чувствует потерю.
– Не уверен, что увижу в твоем поступке что-то еще, – глухо ответил он и шагнул прочь от окна. Просторная комната сузилась до опасных размеров, грозясь раздавить меня, и я поморщилась. Злость Эрика – мощное оружие, нельзя об этом забывать.
Но моя собственная теперь еще опаснее. Особенно если учесть, что я не знаю, какую силу вложил в меня Барт.
– Я отмечаю странную тенденцию, – вырвалось у меня с сарказмом. – Мужчины, которых я выбираю, хотят владеть мной больше, чем любить. Когда ты просил меня стать скади, ты знал, какая я. Понимал, на что идешь, а теперь... теперь я вижу лишь несвободу и тиранию. Возможно, ты хочешь защитить, но не думаешь ли, что убьешь во мне все то, что полюбил?
Эрик вздохнул. Уже не зло, но устало. Отвернулся, будто видеть меня сейчас было мукой.
– Прими душ и отдохни, пророчица, – сказал после секундной паузы, никак не реагируя на мой последний монолог. – Мне нужно подумать.
Когда он ушел, дышать стало легче. Только в груди, слева, поселилась странная тоска, смутно напоминающая чувство потери. Но тоска – это мелочи. Я жива, здорова и под завязку полна кеном. Завтра будет новая война? Что ж, я к ней готова.
А сегодня душ и сон. Желательно без мыслей – иногда мысли причиняют более существенный дискомфорт, чем синяки. Синяки проходят, а мысли...
Куда он пошел? Придет ли снова? Поймет ли? Сможем ли мы, как раньше...
Впрочем, как раньше больше не будет. А теплый душ, и правда, помогает. Обреченность пробудила вредные привычки – мучительно хотелось курить. Я сказала себе, что сегодня можно. Хуже все равно не будет – куда уж хуже-то?
Гостиная была на удивление пуста. Молчалива. Дрова лениво потрескивали в камине, и тени от огня, удлиняясь и приседая, выгибались на стене. Полумрак, уют и тепло. Кажется, я уже забыла, что такое – ощущать себя дома. Понимала, что от Первых не укроет даже самая сильная защита хищных, но Первые где-то далеко, не здесь, и можно сделать вид, что опасности нет.
Глеба я нашла на крыльце. Даже не знаю, почему, но чувствовала, что он там. Он сидел на корточках, облокотившись о стену, курил и смотрел вдаль. На меня не отреагировал даже взглядом, но присутствие отметил. Не удивился и ругать не спешил.
– Сигарету дашь? – как можно дружелюбнее попросила я и присела рядом. Он протянул пачку.
Дым горчил и царапал горло. Я закашлялась, и помахала рукой перед лицом. Глеб усмехнулся.
– Сильно досталось от Эрика?
Я пожала плечами.
– Думаю, еще достанется.
Странно, но раздражение рассеялось, а усталость как рукой сняло. Не знаю, что это было: то ли адреналин, то ли волшебный кен Эрика – но чувствовала я себя превосходно. Голова слегка кружилась от нескольких глубоких тяг, ветер шевелил влажные после душа волосы. Так и простудиться недолго. Впрочем, это не самая большая беда.
– Как Ника? – спросила я потому, что нужно было что-то спросить. Молчание угнетало, а голос Глеба – наоборот, успокаивал и восстанавливал ощущение стабильности. Говорить – неважно, о чем. Снова почувствовать себя частью команды, а не сольвейгом, под завязку наполненным чужим кеном невесть ради какой миссии.
Странно, но кен Барта словно спал. Жила спала тоже, ладони не горели и не чесались от переизбытка силы, а ведь я помню: и белую ярость, и мощь, и поток этой мощи, способный сбить с ног даже такого, как Крег.
Убить? Наверное. Только вот что эта мощь против Первых? Всего лишь кен. У Эрика, бьюсь об заклад, намного больше – и сил, и умений. А я всего лишь девочка, которая вечно идет против системы, призванной ее защищать.
– Теперь, когда Альрика нет, гораздо лучше, – ответил Глеб и затушил окурок прямо о пол крыльца. – Чем ты думала вообще? Хотя кого я спрашиваю...
– Я думала о вас. О том, что ты остался наверху с Аланом, а мог бы погибнуть вместо Томы. О самой Томе. О Наташе. О том воине альва, с которым я толком и знакома-то не была. Мы ведь вместе прошли войну, а я даже не запомнила его имя. Я думала о том, кто умрет этой ночью.
– Из-за тебя?
Я повернулась к нему и наткнулась на улыбку – ироничную и совсем не злую. Только в глубине синих глаз притаилась грусть.
– Нет, – помотала головой. – Но если бы я ничего не сделала, то они погибли бы из-за меня.
Глеб кивнул и отвернулся. Чиркнул зажигалкой, и я только заметила, что моя сигарета истлела и осыпалась пеплом до самого фильтра. Наверное, оно и к лучшему – старые привычки нужно оставлять в прошлом.
