– Ты, – он повернулся к Мирославу, и вождь альва вздрогнул, будто бы не ждал внимания со стороны Первого, – потеряешь людей на этой войне. Многих. Но сам будешь жить. Однако, тебе не привыкать, верно?
Предсказания резали воздух, и напряжение пластами спадало на пол. Казалось, стены дрожат от слов Первого, от их правдивости и неизбежности.
Гарди повернулся к Глебу, и на миг мне показалось, мое сердце замерло, перестало биться. Если он сейчас скажет про смерть, клянусь, я его ударю!
– Стирающий грани за них не выйдет. Я вижу тихую бухту и клетчатые занавески на окнах, белую скатерть, цветы. Детскую колыбель в спальне. Ребенок будет сильным, и он будет видеть, как Гуди.
Сольвейг. А значит, Ника...
Додумать мне не дали. Гарди сыпал пророчествами, как горохом, швыряясь ими во все стороны.
– Ты сделаешь выбор и, наконец, простишь, – сказал он, повернувшись к Робу. – Прощение очистит тебя, но с той, на кого ты обижен, вас разведет время.
– Потерянная девочка станет смелой, – подмигнул Гарди Даше. – Хорошо, что у нее сильная кровь, иначе смелость привела бы ее к смерти. И осторожный мальчик это знает.
Даша побледнела, покосилась на Богдана и отвела взгляд. Впрочем, Гарди она уже не интересовала. Он посмотрел в нашу сторону и четко сказал:
– А ты умрешь.
Фраза – безразличная, сухая – запуталась в молчании. Застыли все, замерли в тех позах, которые приняли за секунду до. И вцепились взглядами в Гарди, будто надеясь, что он рассмеется, передумает, изменит предсказание намеком на надежду.
Однако я знала, что надежды нет. А Гарди – сильнейший ясновидец в мире, особенно сейчас, когда снова здоров – не врет. Его видения сбудутся, и, если он прав на счет Хаука, сбудутся скорее, чем мы этого ждем.
– Возможно, есть способ... – Влад осекся и замолчал. Впрочем, что он мог сказать? Что сделать?
– Нет. Эту смерть я вижу четко.
Боковым зрением я отметила, как побледнел Мирослав. Боковым, потому что не могла отвести взгляда от Алекса. Алекс выглядел спокойным, слишком спокойным для человека, которому только что напророчили смерть. Моргал только часто, будто движением век мог прогнать проклятие, невзначай брошенное Гарди.
– Нет, – четко произнес Мирослав. – Ты не умрешь. Я не допущу.
Губы Алекса тронула легкая улыбка. Благодарность. Уважение. Близость. Ведь все в этой комнате стали по-своему близки друг другу. Словно ритуал излечения Первого ясновидца скрепил, связал нас невидимыми, но крепкими путами.
– Труднее всего придется вам, – тем временем продолжил Гарди, переводя взгляд с Влада на Эрика. – Но вы и так это знаете, верно?
Нет-нет, труднее всего мне! Мне всегда было трудно, а вот сейчас... Хотя, если умру, то наверное...
Эрик сорвется. Влад начнет искать способы меня вернуть. Он из тех, кто никогда не останавливается. Небось, найдет колдуна, посулит заманчивую награду. Глупо все это. И ни к чему.
– У нас получится? – сдавленно спросил Эрик.
– Я не вижу, – признался Гарди. – Ты – потомок Херсира, можешь влиять. А еще она... – Взмах руки в мою сторону, беглый взгляд. – Ваше будущее туманно и переменчиво. Зыбко. Любой неверный шаг, и все изменится, встанет не на ту колею... Я не вижу. Так, картинки, точнее, обрывки картинок...
– Что?! – Теперь уже Влад не выдержал, отлип от подоконника.
– Ты слишком стараешься, – отмахнулся Гарди. – И как старательный мальчик, сделаешь все правильно. Но некоторые не играют по правилам. Некоторые идут сквозь стены, они, как призраки, вездесущи...
– Ты уверена, что вылечила его? – саркастично спросил меня Влад, потирая правый висок. – По-моему, ты старалась плохо.
– Все же мы бы хотели попробовать договориться с Хауком, – не обращая внимания на колкость Влада, серьезно сказал Эрик. – Ты выйдешь с нами? Будешь говорить в нашу поддержку?
– Мне вернули разум. Разве могу я отказать?
– Хорошо. Тогда собирайтесь. Поедем к скади.
Тучи спустились совсем низко, опасно нависли над притихшим городом. По ним блестящими змеями скользили молнии. Вспарывая мягкую серую плоть, они проникали внутрь облаков, чтобы потом вынырнуть с другой стороны.
Грохотало.
Ветер рвал ветви цветущих уже абрикосов, и белые лепестки осыпались на асфальт подобно снегу. Невыносимо, до комка в груди пахло дождем, и жила откликалась на этот запах, вздувая вены от ванили, которую теперь не вытравить, наверное, никогда.
Неважно.
Что теперь может иметь значение? Я потеряла почти все, отказалась от надежды, смирилась с неизбежным. Готова смириться и с ванилью в жиле.
Вдалеке грянул гром, будто соглашаясь. А потом еще один отзвук – уже ближе. Сама не знаю, почему, но меня потянуло в небольшой дворик за домом. Деревья росли густо, укрывая раскидистыми кронами старую скамейку. На столике со щербатой столешницей в зазубринах скопилась грязь и остатки прошлогодних листьев. Под жмущимися к клумбам тополями припарковалось несколько авто. На их крыши упали первые крупные капли, а через несколько мгновений затарабанило, зазвенело, зашумело, и я, почувствовав, как одежда моментально становится мокрой, закрыла глаза.
Было спокойно. Хорошо. Я будто застыла пчелой в меду, медленно проваливаясь в сладкую, пьянящую жижу. Струи первого в этом году ливня стекали по лицу, струились по шее под воротник, ласкали разгоряченную от недавнего ритуала кожу. В жиле, спокойно плескаясь, медленно пополнялся кен. И подумалось, что я могу стоять так вечность – спрятавшись в дожде, впитывая неожиданную, но приятную прохладу, откликаясь. Казалось, еще секунда – и я пойму, осознаю тайный смысл бытия, цели, которые вынуждают нас рождаться раз за разом, приходить в этот мир, проходить его испытания, смеяться, плакать... жить?
Еще один шаг за грань, но разве он может меня испугать? Я шагала за грань столько раз, что не перечесть. Я знаю все там, я...
– Что ты делаешь?!
В голосе – неприкрытая злость, ярость даже, однако острые углы ее сглаживаются мягкими, упругими каплями. Он тоже мокрый. Волосы облепили скулы, прилипли к шее, к не застегнутой куртке, из-под которой виден треугольный вырез светлого джемпера.
– Стою, – не найдя лучшего ответа, сказала я.
– Апрель, Полина, – выдал он очевидную истину. – Простудишься!
Я покачала головой, прикрыла глаза от удовольствия, понимая...
Он снова говорит со мной. И я чувствую эту связь, которая оборвалась несколько месяцев назад, когда я, влекомая непонятными теперь инстинктами, сознательно отказалась от него.
Мой защитник. Стихия, в которой я снова своя.
– Идем в машину.
Эрик настаивал, и мне захотелось рассмеяться ему в лицо, а затем скинуть мешающие почему-то кроссовки, одежду и кружиться, кружиться. Танцевать. Хохотать, как ненормальная. Соединиться с дождем, стать его частью – одной из серых, плотных туч, которые спустились почти к самой земле и вот-вот коснутся моей макушки. Огладят, приласкают. Успокоят. И я снова стану Полиной – девочкой дождя. Как раньше...
– Идем!
Эрик непреклонен, его пальцы схватили мой локоть, и он ждет, а мне впервые хочется ему отказать.
– Еще немного... – робко прошу, стараясь обойти шторм, разгорающийся в светлых глазах.
– Еще немного, и будет поздно, – сквозь зубы отвечает он, пальцы впиваются в мою руку – грубо, болезненно. – Думаешь, мне легко смотреть на тебя... такую?!
– Какую? – вырывается у меня за мгновение до того, как ответ приходит сам.
Магия схлынула, эйфория прошла, и я поняла, что промокла насквозь, одежду пронизывает ледяной ветер, а я дрожу, стуча зубами, как ребенок. И лишь от взгляда Эрика в груди горячо, обжигающе больно, а он все смотрит, и подумалось, если бы он моргнул, то стало бы легче. Но он не моргает. Только за руку держит, а на моей жиле пульсирует его печать.
– Прости...
Запоздалое раскаяние распирает изнутри, давит на плечи. Его боль – моя боль, не стоит это забывать. Мы – единое, неделимое, наполненный сосуд, жидкости в котором разделились, будто масло и вода. Но это не меняет того, что сосуд один, а я... Он смотрит, выжигает на душе болезненную татуировку.
Это нечестно. Кто придумал все эти переходы, отречения, изгнания, посвящения? Ведь если ты родился атли, ты атли и останешься, зачем пытаться перехитрить свою природу? Лара тоже не смогла, а я всего лишь я. Я совсем не скала, не каменная глыба, которую не расколешь. Я – скорее пластилин, из которого можно лепить. И кто-то лепит ведь, иначе почему все так?
– Идем, – резко бросил Эрик, выпустил мой локоть и пошел к машине.
Я шагала за ним и думала. Наверное, хорошо, что скоро все закончится. Наконец, все мы освободимся, перестанем друг друга мучить. Изводить.
Ничего ведь не происходит просто так. Верно?
– Это самоубийство, – безапелляционно заявила Лив и отвернулась. В маленькой комнате, которую выделили им с Гарди, в атмосфере готичной роскоши Первая выглядела несуразно. Миниатюрная, одетая в рваные джинсы и растянутый свитер, она никак не ассоциировалась у меня с той девушкой из видений, вызвавшей Хаука.
Лив стояла у окна и обнимала себя за плечи. По стеклу медленно ползли капли, стекали на отлив, а за ними поспевали новые – и так до бесконечности. Гроза немного успокоилась, но дождь зарядил надолго. Небо хмурилось и заглядывало в дом, будто не одобряло, что тот приютил преступников.
– У тебя есть нож, – тихо сказала я и почувствовала беспомощность.
Если она сейчас откажется, что нам останется? Умереть?
– Нож – всего лишь кусок металла! – яростно возразила она. – В нем есть магия Арендрейта, но ее недостаточно, пока Хаук способен убивать.
– Говорю же, я поставлю печать. Только хищный с древней кровью...
– Это я уже слышала! – перебила она. – Ты не сумеешь. Ты не представляешь, насколько он силен. Он рвал жилы лучшим воинам Херсира, и ни один из них не смог ничего сделать. Почему ты думаешь, у тебя получится?
– У меня было видение...
– Пророчества врут!
– Не мои.
Я не умею убеждать. Возможно, если бы с ней говорили Влад или Эрик, у них вышло бы лучше. Дипломатия – одно из искусств, которым они учатся с детства. Только вот Владу и Эрику нельзя знать, это первое, о чем я предупредила Лив перед разговором.
– Ты умрешь, – сказала она спокойно, будто это была обыденность. Безусловность. Неизбежная правда, которую я могла не понимать.
Я понимала.
– Зато ты выживешь. Ты и Херсир.
У меня были аргументы на любое ее возражение. Я готовилась к этому разговору слишком долго, чтобы позволить себе оступиться. Потому про себя считала секунды, когда Лив сама дойдет до нужной мысли.
Аргументы были расписаны по времени. Сейчас пришло время очередного.
– Тебе необязательно выходить, пока я не поставлю печать.
Отчаяние в ее глазах постепенно сменялось надеждой, а это уже что-то. Иногда надежда – половина победы.
– Ты не сможешь в одиночку! Твой вождь...
Она замолчала и снова отвернулась. За плечи себя обняла, будто имитировала другие, давно забытые объятия. Я еще помнила: мягкий, влажный мох, низкое небо, глубокая зелень скандинавского леса. Горячие руки на бедрах. Клубника и древесная смола.
Чужие воспоминания разбавлялись собственными, изнутри давили сожалением. Упущенными минутами, где «если бы» превращается в «определенно». В параллельной реальности, в которой я не допускала ошибок.
– Не узнает, – глухо закончила я фразу. Лив взяла с подоконника нож и крепко сжала рукоять, будто примеряясь...
...В коридоре я встретила Алису. Не знаю, может, судьба так потешалась надо мной. Я была слаба. Расстроена и на грани слез. Скорее всего, от усталости – мышцы ломило, в висках стучали отголоски сегодняшних событий, а жила ныла от напряжения. Хотелось лечь, свернуться калачиком, обнять подушку и ни о чем не думать. И уж точно не испытывать себя на прочность злыми, ядовитыми взглядами.
Странно, мы с ней никогда толком не разговаривали, но я почему-то точно знала, о чем она думает. Эмоции читались на ее лице мгновенно. Злость. Зависть. Недоумение. Отчего именно я, что во мне такого, что позволяет мне входить в ту самую комнату, куда ее так и не пустили.
Сейчас мы были в коридоре одни. Она замерла перед комнатой, которую делила с Дарлой и еще двумя защитницами, и ждала. Смотрела на меня, не отрываясь, а когда я поравнялась с ней, выплюнула:
– Надеюсь, он тебя убьет!
Имя Хаука редко произносилось в доме, будто бы все хищные, охотники и ясновидцы вдруг стали жутко суеверными и боялись, что, назвав Первого по имени, они призовут его. Глупые. Ему не нужно приглашение. Он придет сам – в назначенное время – и принесет с собой ад.
И мне вдруг стало до боли обидно, что мечта Алисы исполнится. Когда меня не станет, Эрику нужно будет утешиться, и, возможно...
Я тряхнула головой, будто стараясь избавиться от сомнений, которыми меня заразила защитница.
Потом будет потом. Без меня. Так какой толк переживать?
Я прошла мимо, не удостоив Алису ответом. Сегодня столько всего случилось, навалилось столько, что, казалось, любая незначительная мелочь может меня сломать. Нельзя поддаваться! Осталось продержаться совсем чуть-чуть. Все фигуры расставлены, план партии готов, осталось ждать, пока белые начнут нападать.
Алан мирно спал в детской, где уже нельзя было развернуться от обилия кроваток. Когда я вошла, в углу, на брошенном прямо на пол матрасе, шевельнулась девочка-альва. Я не помнила ее имени, но невольно залюбовалась: округлой пухлостью щек, аккуратным носиком, русой прядью, которая прилипла к высокому лбу. Рядом сопел мальчик лет семи – застывший между детством и отрочеством, не перешагнув эту хрупкую грань. Малыши скади, хегни, альва. Дима и Майя, прикорнувшие в одежде на разложенном диванчике. Алан... Пухлые пальчики, светлый пушок на голове, ямочка на подбородке. Такой родной, близкий запах – я его ни с чем не спутаю! И в груди щемит, когда пальцы касаются бархатистой кожи его щеки.
Эти дети не заслужили смерти. А значит, я все делаю правильно.
Движение за спиной заставило вздрогнуть. Я знала, что дом защищен – Эрик с Гектором постарались, и даже Гарди похвалил защиту – однако, все равно боялась. Дергалась. Оборачивалась на звук. А потом долго ругала себя за трусливость. Ведь если сейчас я трушу от каждого резкого движения и звука, то что будет, когда мне придется...
– Я не позволю ему погибнуть.
Голос низкий, хриплый. Обещание, которое не воспринимается всерьез. Мы все друг другу что-то обещаем, но не потому, что действительно думаем то, что говорим, а чтобы не сойти с ума окончательно. Продержаться очередной день.
Потому я отвечаю кивком:
– Не позволишь.
И улыбка – ненастоящая, а лишь тень ее, призрак настоящей улыбки.
Объятия тоже не кажутся реальными. Чувствую себя актером на сцене. Свет софитов в глаза, я не вижу зрителя, но знаю, что он там, в зале, смотрит... Судорожно вспоминаю текст доверенной мне роли, четко отрепетированным движением поправляю волосы и... обнимаю в ответ.
– Извини, я был... козлом.
Признание сбивает с толку. И следующая реплика из написанного невесть кем сценария вылетает из головы. Потому я просто стою и слушаю. Сбитое свое дыхание. Отголоски пульса в ушах. Тихое сопение Алана. И шорох одежды Эрика, которая сминается, когда он поднимает руку, чтобы погладить меня по лицу.
– Где мы? – спрашиваю скорее у себя, чем у него.
Предсказания резали воздух, и напряжение пластами спадало на пол. Казалось, стены дрожат от слов Первого, от их правдивости и неизбежности.
Гарди повернулся к Глебу, и на миг мне показалось, мое сердце замерло, перестало биться. Если он сейчас скажет про смерть, клянусь, я его ударю!
– Стирающий грани за них не выйдет. Я вижу тихую бухту и клетчатые занавески на окнах, белую скатерть, цветы. Детскую колыбель в спальне. Ребенок будет сильным, и он будет видеть, как Гуди.
Сольвейг. А значит, Ника...
Додумать мне не дали. Гарди сыпал пророчествами, как горохом, швыряясь ими во все стороны.
– Ты сделаешь выбор и, наконец, простишь, – сказал он, повернувшись к Робу. – Прощение очистит тебя, но с той, на кого ты обижен, вас разведет время.
– Потерянная девочка станет смелой, – подмигнул Гарди Даше. – Хорошо, что у нее сильная кровь, иначе смелость привела бы ее к смерти. И осторожный мальчик это знает.
Даша побледнела, покосилась на Богдана и отвела взгляд. Впрочем, Гарди она уже не интересовала. Он посмотрел в нашу сторону и четко сказал:
– А ты умрешь.
Фраза – безразличная, сухая – запуталась в молчании. Застыли все, замерли в тех позах, которые приняли за секунду до. И вцепились взглядами в Гарди, будто надеясь, что он рассмеется, передумает, изменит предсказание намеком на надежду.
Однако я знала, что надежды нет. А Гарди – сильнейший ясновидец в мире, особенно сейчас, когда снова здоров – не врет. Его видения сбудутся, и, если он прав на счет Хаука, сбудутся скорее, чем мы этого ждем.
– Возможно, есть способ... – Влад осекся и замолчал. Впрочем, что он мог сказать? Что сделать?
– Нет. Эту смерть я вижу четко.
Боковым зрением я отметила, как побледнел Мирослав. Боковым, потому что не могла отвести взгляда от Алекса. Алекс выглядел спокойным, слишком спокойным для человека, которому только что напророчили смерть. Моргал только часто, будто движением век мог прогнать проклятие, невзначай брошенное Гарди.
– Нет, – четко произнес Мирослав. – Ты не умрешь. Я не допущу.
Губы Алекса тронула легкая улыбка. Благодарность. Уважение. Близость. Ведь все в этой комнате стали по-своему близки друг другу. Словно ритуал излечения Первого ясновидца скрепил, связал нас невидимыми, но крепкими путами.
– Труднее всего придется вам, – тем временем продолжил Гарди, переводя взгляд с Влада на Эрика. – Но вы и так это знаете, верно?
Нет-нет, труднее всего мне! Мне всегда было трудно, а вот сейчас... Хотя, если умру, то наверное...
Эрик сорвется. Влад начнет искать способы меня вернуть. Он из тех, кто никогда не останавливается. Небось, найдет колдуна, посулит заманчивую награду. Глупо все это. И ни к чему.
– У нас получится? – сдавленно спросил Эрик.
– Я не вижу, – признался Гарди. – Ты – потомок Херсира, можешь влиять. А еще она... – Взмах руки в мою сторону, беглый взгляд. – Ваше будущее туманно и переменчиво. Зыбко. Любой неверный шаг, и все изменится, встанет не на ту колею... Я не вижу. Так, картинки, точнее, обрывки картинок...
– Что?! – Теперь уже Влад не выдержал, отлип от подоконника.
– Ты слишком стараешься, – отмахнулся Гарди. – И как старательный мальчик, сделаешь все правильно. Но некоторые не играют по правилам. Некоторые идут сквозь стены, они, как призраки, вездесущи...
– Ты уверена, что вылечила его? – саркастично спросил меня Влад, потирая правый висок. – По-моему, ты старалась плохо.
– Все же мы бы хотели попробовать договориться с Хауком, – не обращая внимания на колкость Влада, серьезно сказал Эрик. – Ты выйдешь с нами? Будешь говорить в нашу поддержку?
– Мне вернули разум. Разве могу я отказать?
– Хорошо. Тогда собирайтесь. Поедем к скади.
Тучи спустились совсем низко, опасно нависли над притихшим городом. По ним блестящими змеями скользили молнии. Вспарывая мягкую серую плоть, они проникали внутрь облаков, чтобы потом вынырнуть с другой стороны.
Грохотало.
Ветер рвал ветви цветущих уже абрикосов, и белые лепестки осыпались на асфальт подобно снегу. Невыносимо, до комка в груди пахло дождем, и жила откликалась на этот запах, вздувая вены от ванили, которую теперь не вытравить, наверное, никогда.
Неважно.
Что теперь может иметь значение? Я потеряла почти все, отказалась от надежды, смирилась с неизбежным. Готова смириться и с ванилью в жиле.
Вдалеке грянул гром, будто соглашаясь. А потом еще один отзвук – уже ближе. Сама не знаю, почему, но меня потянуло в небольшой дворик за домом. Деревья росли густо, укрывая раскидистыми кронами старую скамейку. На столике со щербатой столешницей в зазубринах скопилась грязь и остатки прошлогодних листьев. Под жмущимися к клумбам тополями припарковалось несколько авто. На их крыши упали первые крупные капли, а через несколько мгновений затарабанило, зазвенело, зашумело, и я, почувствовав, как одежда моментально становится мокрой, закрыла глаза.
Было спокойно. Хорошо. Я будто застыла пчелой в меду, медленно проваливаясь в сладкую, пьянящую жижу. Струи первого в этом году ливня стекали по лицу, струились по шее под воротник, ласкали разгоряченную от недавнего ритуала кожу. В жиле, спокойно плескаясь, медленно пополнялся кен. И подумалось, что я могу стоять так вечность – спрятавшись в дожде, впитывая неожиданную, но приятную прохладу, откликаясь. Казалось, еще секунда – и я пойму, осознаю тайный смысл бытия, цели, которые вынуждают нас рождаться раз за разом, приходить в этот мир, проходить его испытания, смеяться, плакать... жить?
Еще один шаг за грань, но разве он может меня испугать? Я шагала за грань столько раз, что не перечесть. Я знаю все там, я...
– Что ты делаешь?!
В голосе – неприкрытая злость, ярость даже, однако острые углы ее сглаживаются мягкими, упругими каплями. Он тоже мокрый. Волосы облепили скулы, прилипли к шее, к не застегнутой куртке, из-под которой виден треугольный вырез светлого джемпера.
– Стою, – не найдя лучшего ответа, сказала я.
– Апрель, Полина, – выдал он очевидную истину. – Простудишься!
Я покачала головой, прикрыла глаза от удовольствия, понимая...
Он снова говорит со мной. И я чувствую эту связь, которая оборвалась несколько месяцев назад, когда я, влекомая непонятными теперь инстинктами, сознательно отказалась от него.
Мой защитник. Стихия, в которой я снова своя.
– Идем в машину.
Эрик настаивал, и мне захотелось рассмеяться ему в лицо, а затем скинуть мешающие почему-то кроссовки, одежду и кружиться, кружиться. Танцевать. Хохотать, как ненормальная. Соединиться с дождем, стать его частью – одной из серых, плотных туч, которые спустились почти к самой земле и вот-вот коснутся моей макушки. Огладят, приласкают. Успокоят. И я снова стану Полиной – девочкой дождя. Как раньше...
– Идем!
Эрик непреклонен, его пальцы схватили мой локоть, и он ждет, а мне впервые хочется ему отказать.
– Еще немного... – робко прошу, стараясь обойти шторм, разгорающийся в светлых глазах.
– Еще немного, и будет поздно, – сквозь зубы отвечает он, пальцы впиваются в мою руку – грубо, болезненно. – Думаешь, мне легко смотреть на тебя... такую?!
– Какую? – вырывается у меня за мгновение до того, как ответ приходит сам.
Магия схлынула, эйфория прошла, и я поняла, что промокла насквозь, одежду пронизывает ледяной ветер, а я дрожу, стуча зубами, как ребенок. И лишь от взгляда Эрика в груди горячо, обжигающе больно, а он все смотрит, и подумалось, если бы он моргнул, то стало бы легче. Но он не моргает. Только за руку держит, а на моей жиле пульсирует его печать.
– Прости...
Запоздалое раскаяние распирает изнутри, давит на плечи. Его боль – моя боль, не стоит это забывать. Мы – единое, неделимое, наполненный сосуд, жидкости в котором разделились, будто масло и вода. Но это не меняет того, что сосуд один, а я... Он смотрит, выжигает на душе болезненную татуировку.
Это нечестно. Кто придумал все эти переходы, отречения, изгнания, посвящения? Ведь если ты родился атли, ты атли и останешься, зачем пытаться перехитрить свою природу? Лара тоже не смогла, а я всего лишь я. Я совсем не скала, не каменная глыба, которую не расколешь. Я – скорее пластилин, из которого можно лепить. И кто-то лепит ведь, иначе почему все так?
– Идем, – резко бросил Эрик, выпустил мой локоть и пошел к машине.
Я шагала за ним и думала. Наверное, хорошо, что скоро все закончится. Наконец, все мы освободимся, перестанем друг друга мучить. Изводить.
Ничего ведь не происходит просто так. Верно?
Глава 15. Близко
– Это самоубийство, – безапелляционно заявила Лив и отвернулась. В маленькой комнате, которую выделили им с Гарди, в атмосфере готичной роскоши Первая выглядела несуразно. Миниатюрная, одетая в рваные джинсы и растянутый свитер, она никак не ассоциировалась у меня с той девушкой из видений, вызвавшей Хаука.
Лив стояла у окна и обнимала себя за плечи. По стеклу медленно ползли капли, стекали на отлив, а за ними поспевали новые – и так до бесконечности. Гроза немного успокоилась, но дождь зарядил надолго. Небо хмурилось и заглядывало в дом, будто не одобряло, что тот приютил преступников.
– У тебя есть нож, – тихо сказала я и почувствовала беспомощность.
Если она сейчас откажется, что нам останется? Умереть?
– Нож – всего лишь кусок металла! – яростно возразила она. – В нем есть магия Арендрейта, но ее недостаточно, пока Хаук способен убивать.
– Говорю же, я поставлю печать. Только хищный с древней кровью...
– Это я уже слышала! – перебила она. – Ты не сумеешь. Ты не представляешь, насколько он силен. Он рвал жилы лучшим воинам Херсира, и ни один из них не смог ничего сделать. Почему ты думаешь, у тебя получится?
– У меня было видение...
– Пророчества врут!
– Не мои.
Я не умею убеждать. Возможно, если бы с ней говорили Влад или Эрик, у них вышло бы лучше. Дипломатия – одно из искусств, которым они учатся с детства. Только вот Владу и Эрику нельзя знать, это первое, о чем я предупредила Лив перед разговором.
– Ты умрешь, – сказала она спокойно, будто это была обыденность. Безусловность. Неизбежная правда, которую я могла не понимать.
Я понимала.
– Зато ты выживешь. Ты и Херсир.
У меня были аргументы на любое ее возражение. Я готовилась к этому разговору слишком долго, чтобы позволить себе оступиться. Потому про себя считала секунды, когда Лив сама дойдет до нужной мысли.
Аргументы были расписаны по времени. Сейчас пришло время очередного.
– Тебе необязательно выходить, пока я не поставлю печать.
Отчаяние в ее глазах постепенно сменялось надеждой, а это уже что-то. Иногда надежда – половина победы.
– Ты не сможешь в одиночку! Твой вождь...
Она замолчала и снова отвернулась. За плечи себя обняла, будто имитировала другие, давно забытые объятия. Я еще помнила: мягкий, влажный мох, низкое небо, глубокая зелень скандинавского леса. Горячие руки на бедрах. Клубника и древесная смола.
Чужие воспоминания разбавлялись собственными, изнутри давили сожалением. Упущенными минутами, где «если бы» превращается в «определенно». В параллельной реальности, в которой я не допускала ошибок.
– Не узнает, – глухо закончила я фразу. Лив взяла с подоконника нож и крепко сжала рукоять, будто примеряясь...
...В коридоре я встретила Алису. Не знаю, может, судьба так потешалась надо мной. Я была слаба. Расстроена и на грани слез. Скорее всего, от усталости – мышцы ломило, в висках стучали отголоски сегодняшних событий, а жила ныла от напряжения. Хотелось лечь, свернуться калачиком, обнять подушку и ни о чем не думать. И уж точно не испытывать себя на прочность злыми, ядовитыми взглядами.
Странно, мы с ней никогда толком не разговаривали, но я почему-то точно знала, о чем она думает. Эмоции читались на ее лице мгновенно. Злость. Зависть. Недоумение. Отчего именно я, что во мне такого, что позволяет мне входить в ту самую комнату, куда ее так и не пустили.
Сейчас мы были в коридоре одни. Она замерла перед комнатой, которую делила с Дарлой и еще двумя защитницами, и ждала. Смотрела на меня, не отрываясь, а когда я поравнялась с ней, выплюнула:
– Надеюсь, он тебя убьет!
Имя Хаука редко произносилось в доме, будто бы все хищные, охотники и ясновидцы вдруг стали жутко суеверными и боялись, что, назвав Первого по имени, они призовут его. Глупые. Ему не нужно приглашение. Он придет сам – в назначенное время – и принесет с собой ад.
И мне вдруг стало до боли обидно, что мечта Алисы исполнится. Когда меня не станет, Эрику нужно будет утешиться, и, возможно...
Я тряхнула головой, будто стараясь избавиться от сомнений, которыми меня заразила защитница.
Потом будет потом. Без меня. Так какой толк переживать?
Я прошла мимо, не удостоив Алису ответом. Сегодня столько всего случилось, навалилось столько, что, казалось, любая незначительная мелочь может меня сломать. Нельзя поддаваться! Осталось продержаться совсем чуть-чуть. Все фигуры расставлены, план партии готов, осталось ждать, пока белые начнут нападать.
Алан мирно спал в детской, где уже нельзя было развернуться от обилия кроваток. Когда я вошла, в углу, на брошенном прямо на пол матрасе, шевельнулась девочка-альва. Я не помнила ее имени, но невольно залюбовалась: округлой пухлостью щек, аккуратным носиком, русой прядью, которая прилипла к высокому лбу. Рядом сопел мальчик лет семи – застывший между детством и отрочеством, не перешагнув эту хрупкую грань. Малыши скади, хегни, альва. Дима и Майя, прикорнувшие в одежде на разложенном диванчике. Алан... Пухлые пальчики, светлый пушок на голове, ямочка на подбородке. Такой родной, близкий запах – я его ни с чем не спутаю! И в груди щемит, когда пальцы касаются бархатистой кожи его щеки.
Эти дети не заслужили смерти. А значит, я все делаю правильно.
Движение за спиной заставило вздрогнуть. Я знала, что дом защищен – Эрик с Гектором постарались, и даже Гарди похвалил защиту – однако, все равно боялась. Дергалась. Оборачивалась на звук. А потом долго ругала себя за трусливость. Ведь если сейчас я трушу от каждого резкого движения и звука, то что будет, когда мне придется...
– Я не позволю ему погибнуть.
Голос низкий, хриплый. Обещание, которое не воспринимается всерьез. Мы все друг другу что-то обещаем, но не потому, что действительно думаем то, что говорим, а чтобы не сойти с ума окончательно. Продержаться очередной день.
Потому я отвечаю кивком:
– Не позволишь.
И улыбка – ненастоящая, а лишь тень ее, призрак настоящей улыбки.
Объятия тоже не кажутся реальными. Чувствую себя актером на сцене. Свет софитов в глаза, я не вижу зрителя, но знаю, что он там, в зале, смотрит... Судорожно вспоминаю текст доверенной мне роли, четко отрепетированным движением поправляю волосы и... обнимаю в ответ.
– Извини, я был... козлом.
Признание сбивает с толку. И следующая реплика из написанного невесть кем сценария вылетает из головы. Потому я просто стою и слушаю. Сбитое свое дыхание. Отголоски пульса в ушах. Тихое сопение Алана. И шорох одежды Эрика, которая сминается, когда он поднимает руку, чтобы погладить меня по лицу.
– Где мы? – спрашиваю скорее у себя, чем у него.
