Невысокий, жилистый, в потертых джинсах и выцветшей синей майке, он копался в земле около небольшого домика с розовой черепичной крышей. Участкок, который, по сути, был оазисом среди бескрайних песков, манил буйной зеленью и запахами цветов. Между клумб, на круглом выложенном брусчаткой участке дворика плескались в небольшом фонтанчике серебристые рыбки. Они выпрыгивали из воды и на мгновение застывали в воздухе, переливаясь чешуйчатыми боками.
Почти черная от загара кожа мужчины шелушилась, отходила клочьями, обнажая новый слой — розоватый и нежный. Белоснежные седые волосы переливались серебром. А когда он поднял на нас взгляд, глаза его улыбались.
– Ты всегда опаздываешь, – шутливо пожурил он Гуди. – Ни разу вовремя не пришел.
– У тебя часы спешат, – улыбнулся Гуди и посмотрел на меня. – Ее время настало.
– Последователей себе готовишь? Понимаю, – кивнул седоволосый и поднялся. – А ведь когда-то я учил тебя, помнишь?
– Помню. Давно это было.
– Слишком давно. А вот это я делал недавно, кажется. – Мужчина указал на амулет Эрика и прищурился. – Не так давно и для…
– Для него, – подтвердил Гуди.
– О! – воодушевился седовласый и пристально меня осмотрел. Усмехнулся. – О!..
– Ты всегда ее так встречаешь, – рассмеялся Гуди и повернулся ко мне. – Это Арендрейт, и с памятью у него не очень. Старый пень.
– От пня слышу, – обиделся Арендрейт. – Можно было сразу сказать, что она пришла писать в книге. Я бы вспомнил.
– Писать в книге? – переспросила я. А потом, наконец, поняла: – В той самой книге?!
– В той самой, – подтвердил Аредрейт, развернулся к дому и махнул рукой, приглашая. – Идем.
– Что мне там писать? – Я обернулась к Гуди. – Я не знаю будущего. До сегодня я была уверена, что у меня получится вернуть Эрика, а теперь… Да у меня видиний не было больше года!
– Ты знаешь прошлое. Свое прошлое. И прошлое Эрика.
– Не понимаю… – нахмурилась я.
– Еще несколько столетий назад было предсказано, что в кевейне родится сильный воин. Могучий. Потомок Херсира. И воля его будет сильна, как и он сам. А возможности велики настолько, что не останется в мире ни одного мужа, способоного ему противостоять. Его род обрастет легендами, а имя его прославится в веках.
– Эрик, – выдохнула я и сжала амулет.
– Но лишь пророки сольвейгов смогли углядеть, что воля его будет не так сильна. Трагедия юности нанесла Эрику рану, которую он не мог залечить самостоятельно. Это разрушало его, а с ним и тех, кто рядом. В итоге он превратился бы в жестокого тирана и узурпатора, которого не смог бы никто одолеть.
– Эрик не такой! – запротестовала я. – Он бы никогда…
– Потому что ты узнала его другим. А все потому, что у него была цель.
– Кан, – догадалась я.
Гуди кивнул.
– Поиски пророчицы стали его наваждением, отвлекая от саморазрушения. Ему пришлось жить среди людей, от которых он тщательно отгораживался предыдущие несколько лет. Медленно, но уверенно, эти люди возвращали ему человечность. В итоге Эрик стал тем, кого ты знала.
– Предсказание, написанное в книге, изменило его, я поняла. Но я-то тут при чем? Разве не ты пишешь в книге?
– Я — сольвейг и не принадлежу никакому племени. Я не могу писать о нем. В отличие от тебя.
– Хочешь, чтобы я написала для него пророчество?! Но зачем? Эрик мертв давно! Что даст запоздалая запись?
– Запоздалая? – удивился Гуди. – Разве написанное уже не сбылось? – И, пока я приходила в себя от услышанного, добавил: – Я же сказал, это место вне законов времени.
Среди склонившихся к фонтану ив было прохладно. Уютно. Увитая виноградной лозой беседка, кованая скамейка под раскидистой кроной, выложенные разноцветной мозаикой тропинки. И цветы — везде, куда падает взгляд. Ароматные бутоны роз, пышные пионы, остоперые астры, розовые петуньи. Запахи пьянили, от них кружилась голова. От них и от попыток выделить другой — знакомый, затертый памятью, но такой родной аромат. Он принадлежал тому, кто однажды был тут. Ходил по прохладной плитке босиком, умывался в прозрачной воде фонтанчика, прятал раскатистый смех в продолговатых листьях замерших ив.
Когда-то.
Но если время над этим местом не властно, разве это «когда-то» не может превратиться в «сейчас»? На секунду — но мне и того хватит. Теперь, когда я знаю, что все напрасно, что он не вернется...
– Поторопись! – выдернул меня из раздумий голос Арендрейта — он высунулся из-за приоткрытой дверь. – Время на исходе.
– Будто тут знают, что это такое, – пробормотала я.
В доме первого жреца ар было чисто. Плетенная мебель, пестрые занавески, резные ставни на окнах. На подоконниках — цветы. Буйно цветущие фиалки, оттопырившие плотные листья фикусы, величественные орхидеи. По стенам и потолку змеями ползли побеги ярко-зеленого плюща. Посреди квадратной комнаты стоял стол, а на нем — чернильница с торчащим из нее длинным пером и Та Самая Книга.
Арендрейта в комнате не было. Возможно, он прятался в другой, может, не хотел меня смущать. Или же вовсе исчез — это его мир, он живет по его правилам.
Книга была распахнута на середине и манила чистыми листами.
Книга судеб. Там и моя есть. Интересно, ее тоже придумали? Написали сценарий, по которому я жила? Дралась, любила… Венец всего — сегодняшний день. Я сама превратилась в писателя.
Отодвинула стул, присела. Погладила шершавую, плотную бумагу. Взяла перо, но, как ни старалась, аккуратно не вышло — оставила две кривых кляксы на столе. Сам текст получилось вывести красивым, каллиграфическим почерком, я так даже в школе никогда не писала.
И сразу полегчало. В голове прояснилось, дрожь ушла. Только грудь будто расширилась, а в ней – подвешенное на невидимой нити – трепыхалось крохотное, иссушенное сердце.
Наверное, так должно быть. Наверное, так всегда бывает, когда теряешь. И это начало смирения, а со смирением обычно приходит покой.
Обычно… Если со мной так не будет, Гуди обещал помочь.
Выйдя наружу, я ощутила легкость.
Холодно только было, и ни зной, ни раскаленный песок, в который я вошла, раззувшись, холод этот унять не могли.
– Я так долго боролась, – сказала я подошедшему тихо Гуди. Мальчик молчал, будто словами боялся ранить. – Так долго шла, и вот, наконец, пришла. Что теперь делать? Зачем? И почему даже ты не можешь его вернуть? Разве Первые — не сильнее всех нас вместе взятых?
– Ты мне скажи. Ведь это ты уговорила Херсира отступить, а Эрик обманул Хаука.
– Я думаю, сильнее тот, кто не сдается.
Гуди улыбнулся и ничего не сказал. То ли я была права, то ли правду мне знать было слишком рано.
– Барт говорил, это моя миссия. Именно я должна была погибнуть, не Эрик. Ты сам писал об этом, верно? Тогда почему…
– Судьбы нет, Полина. Есть только выбор. К тому же, все мы иногда ошибаемся.
– Барт ошибся?
– Я не вижу твоего будущего. Обо всех сольвейгах знаю, о тебе — нет. Это значит, ты можешь решать. Ты, а не твое прошлое. Не твои грехи, не твои заслуги. Ты — чистый лист теперь. – Он обнял меня, отгоняя холод. Ненадолго. Пусть. – Что напишешь?
Я пожала плечами.
– Не думаю, что из меня получится хороший писатель. Поэтому я просто буду жить. – Вздохнула и отвела взгляд от очередного миража, которыми пустыня щедро делилась. На этот раз это был не Эрик. Девушка. Одетая в мешковатый балахон, она кружилась на песке, и следом за ней из ладоней вились ленты света. Еще один сольвейг, наверное. И еще одна ученица Арендрейта.
Гуди смотрел на мираж беспристрастно. Наверное, это правильно. Прошлое должно оставаться в прошлом.
– Для начала сгодится, – одобрил он мой план и взял меня за руку.
А через мгновение выдернул меня в кевейн и исчез. По-английски, не прощаясь.
Сумерки спустились на Липецк и окрестности. По крышам домов медленно стекали тени. Шумели клены, качались облепленными плодами ветки абрикосов. Пахло летом — отчаянно, резко. И напитавшаяся теплом земля щедро им делилась, согревая. Слабый июльский ветерок лениво мазал по плечам.
Я была там, откуда пришла. Откуда все началось. И это тоже, наверное, было правильно.
Кованные ворота, домофон и моргающий глаз камеры. Я нажала на кнопку звонка и сказала устало:
– Я вернулась.
Ворота тут же распахнулись, и, не успела я пройти и половины пути к дому, как меня уже встречали.
– Тебя не было три дня! – сердито сказал Влад, но в голосе злости не было ни капли. Тревога разве что. И страх.
Странно... Влад ничего не боится.
– Я видела Альрика, – поделилась честно. – А еще Арендрейта.
Влад смотрел на меня испытывающе, ожидая продолжения. За его спиной маячила Рита с округлившимся уже, выпирающим животом. Альфред говорил, у нее будет двойня. Мальчик и девочка. И вообще, жизнь сложится. Пусть так и будет.
Они ждали и смотрели на меня. Жаль, мне нечего было им сказать.
Впрочем, кое-что было. Но эти слова уже не причиняли боли — так, скребли по затянувшей раной корке.
– Он не вернется, – сказала я отчего-то шепотом и потерла озябшие плечи.
– Ты сдаешься?! – взорвался Влад. – Серьезно? Есть не только Альрик! Есть еще Херсир, в конце концов…
– Нет, – перебила я. – Он не вернется. И я не стану возвращать. Все кончено. Я устала. Спать хочу.
Влад долго молчал, хмурился и о чем-то думал. Рита ерзала сзади, будто намекая, что пора бы уже в дом, но подходить, боялась. Влад, казалось, забыл о ней, да что там — обо мне забыл. Смотрел в землю, сжимал кулаки и почти не моргал. А потом поднял на меня глаза.
– И что будешь делать теперь?
На лице маска. Как знать, что сейчас она скрыват? Пусть. Раз ему так комфортно. Я тоже не люблю, когда лезут в душу.
– Жить, – ответила я и взяла его за руку. Она оказалась на удивление теплой и мягкой. И я поймала себя на мысли, что мне нравятся его прикосновения. Возможно, это и значит начать жизнь с чистого листа. Научиться вновь радоваться мелочам. – У тебя найдется место для усталой странницы?
Он кивнул, и мы пошли в дом. Рита плелась где-то позади. Фонари лили на нас холодный сиреневый свет, от него влажный асфальт сверкал бликами, переливаясь. Жаль, я прозевала дождь. Но ничего, у меня еще будут дожди и грозы, и тогда, быть может…
– Переночуешь у себя? – уточнил Влад, и мысль, дрогнув, порвалась.
Странно, но это его «у себя» прозвучало сегодня гармонично и больше не бесило.
– Пожалуй, – согласилась я, представляя себе комнату в светлых тонах и мягкую кровать.
Влад впустил в дом Риту и закрыл за нами дверь. Ночь осталась сторожить на пороге.
Я окинула последним взглядом пустое помещение. Странно, но раньше даже предположить не могла, насколько оно большое, а теперь, когда здесь не осталось ничего — ни запыленных картин, ни кистей, ни поломанной мебели, – это место смотрелось светлым и просторным.
Жилым.
И призраки, некогда прячущиеся здесь, вынуждены были уйти. Больше им нечем было поживиться.
– Роб повесил последнюю, – вздохнув, сказала Даша. – В коридоре.
После прихода Первых она сильно изменилась. Стала жесткой, решительной. И немногословной. Наверное, роль правительницы накладывает на человека некоторый отпечаток. Хищный вживается роль, а по утрам привыкает надевать маски.
Все мы их носили.
Но не здесь. Здесь Даша менялась. Смягчался тон голоса, руки прятались в карманы, и краснел нос. Казалось, еще секунда, и она заплачет.
Но она не заплакала ни разу. Как и я.
Иногда мы приходили сюда, не сговариваясь. Усаживались на пыльный, выцветший от времени ковер и молчали. Вокруг нас шептались картины – стоявшие стопкой, накрытые покрывалами отпечатки прошлого. От шепота их я сходила с ума. А потом однажды предложила Даше выпустить их в мир. Вынести, очистить от пыли и повесить на стены — все же их рисовала одна из скади, и дом примет их. Не может не принять.
Около недели мы приводили чердак в божеский вид. Выносили хлам, пылесосили, убирали паутину со стен и потолка, мыли подоконники, панели и пол. Вырывали прошлое с корнем и выбрасывали в мусор.
И вот, наконец, избавились от него окончательно.
– Хорошо, – кивнула я и присела на пол, скрестив ноги. Усталость настигла неожиданно, навалилась апатия, и расхотелось вообще куда-либо идти.
– Влад звал в гости. Поедешь?
Даша присела рядом, как ни в чем не бывало, хотя, предполагаю, она не очень любила сидеть на полу.
– Не хочется. Лучше дома останусь. С Аланом повожусь и помогу Эле в саду. Весна скоро…
– Этот дом однажды тебя сожрет! – яростно сказала Даша и пристально на меня посмотрела. Она действительно изменилась, и иногда мне казалось, она живет за нас обоих. Я ловила себя на том, что любуюсь ею: блестящими глазами, подвижностью, желанием что-то менять, познавать новое.
Ее отношения с Богданом, наверное, можно было отнести к новому. Непонятному, опасному и запретному новому.
Впрочем, что ей теперь чьи-то запреты?
– Дом тут ни при чем, – отвернулась я, и стены окутали приятным теплом, поддерживая. Они-то знали, что значит медленно сходить с ума. Когда безумие вползает в тебя, растекается сладким ядом по жилам, травит изнутри.
– А что при чем? Ты не ищешь его, так живи! Хотя бы попробуй, иначе…
Она замолчала. Испугалась, что ее слова обернутся пророчеством? Бред. Теперь-то я знала, что на самом деле значат предскзания.
Но ссориться не хотелось, и я кивнула.
– Хорошо, давай съездим.
Согласиться было проще. К тому же, можно было похвались себя за попытки жить. Впрочем, на жизнь это похоже мало. Скорее, на существование в перерывах между липкими, серыми снами, прогоняющими один и тот же сценарий.
Эрик. Комната с низким потолком. Защита, через которую не пробиться. Гроза. Звенящее стекло, осколки на полу. Мой крик. И пробуждение.
Каждую гребаную ночь.
Сны выматывали. Лишали сил, как когда-то Герда. Но, в отличие от нее, от них я отказаться не могла. В снах я видела Эрика. Это все, что у меня осталось.
Скади никогда не обсуждали его смерть. Даже имя перестали произносить, словно если вести себя так, будто его никогда не было, станет легче дышать. Глупые. Такие заклинания не действуют на память.
– Больно на тебя смотреть, – сказала Даша после небошой паузы. Она мяла собственные ладони, словно разговор зашел в опасное русло, а впереди водовороты и бездонные глубины, а еще ледяная вода, в которой немеют конечности. – Однажды я уже видела такое. Когда мама… – Она запнулась. И взгляд отвела, а в ясно-голубых глазах блестнули слезы.
И вспомнилось, как Эрик звал мать во сне. Наверное, они были очень близки, раз до сих пор ее не забыли.
– Все будет хорошо, – уверила я Дашу. – Однажды.
Верила ли я сама в то, что говорила? Во всяком случае, заставляла себя поверить. Я потерялась, но убеждала себя, что однажды найдусь.
На улице заметно потеплело. Солнце уже светило вовсю, и с крыш капало. Снег почти расстаял, и по асфальту текли ручейки, собираясь в широкие лужи, которые приходилось обходить. Дети, обутые в пестрые резиновый сапоги, с визгом бросались прямо в центр этих луж, заставляя родителей ворчать и отскакивать от брызг.
Пели птицы, из-под снега и прошлогодней листвы пробивалась нежно-зеленая трава, тянулась к солнцу.
На улицах разгуливали девушки в коротких юбках. Распущенные волосы, облака удушливых духов, глубокие декольте — весна обязывает соответствовать теплу и раскрепощенности.
После нашей поездки в Украину Влад съехал в Липецк и обосновался в той самой квартире, из которой открывался замечательный вид с балкона.
Почти черная от загара кожа мужчины шелушилась, отходила клочьями, обнажая новый слой — розоватый и нежный. Белоснежные седые волосы переливались серебром. А когда он поднял на нас взгляд, глаза его улыбались.
– Ты всегда опаздываешь, – шутливо пожурил он Гуди. – Ни разу вовремя не пришел.
– У тебя часы спешат, – улыбнулся Гуди и посмотрел на меня. – Ее время настало.
– Последователей себе готовишь? Понимаю, – кивнул седоволосый и поднялся. – А ведь когда-то я учил тебя, помнишь?
– Помню. Давно это было.
– Слишком давно. А вот это я делал недавно, кажется. – Мужчина указал на амулет Эрика и прищурился. – Не так давно и для…
– Для него, – подтвердил Гуди.
– О! – воодушевился седовласый и пристально меня осмотрел. Усмехнулся. – О!..
– Ты всегда ее так встречаешь, – рассмеялся Гуди и повернулся ко мне. – Это Арендрейт, и с памятью у него не очень. Старый пень.
– От пня слышу, – обиделся Арендрейт. – Можно было сразу сказать, что она пришла писать в книге. Я бы вспомнил.
– Писать в книге? – переспросила я. А потом, наконец, поняла: – В той самой книге?!
– В той самой, – подтвердил Аредрейт, развернулся к дому и махнул рукой, приглашая. – Идем.
– Что мне там писать? – Я обернулась к Гуди. – Я не знаю будущего. До сегодня я была уверена, что у меня получится вернуть Эрика, а теперь… Да у меня видиний не было больше года!
– Ты знаешь прошлое. Свое прошлое. И прошлое Эрика.
– Не понимаю… – нахмурилась я.
– Еще несколько столетий назад было предсказано, что в кевейне родится сильный воин. Могучий. Потомок Херсира. И воля его будет сильна, как и он сам. А возможности велики настолько, что не останется в мире ни одного мужа, способоного ему противостоять. Его род обрастет легендами, а имя его прославится в веках.
– Эрик, – выдохнула я и сжала амулет.
– Но лишь пророки сольвейгов смогли углядеть, что воля его будет не так сильна. Трагедия юности нанесла Эрику рану, которую он не мог залечить самостоятельно. Это разрушало его, а с ним и тех, кто рядом. В итоге он превратился бы в жестокого тирана и узурпатора, которого не смог бы никто одолеть.
– Эрик не такой! – запротестовала я. – Он бы никогда…
– Потому что ты узнала его другим. А все потому, что у него была цель.
– Кан, – догадалась я.
Гуди кивнул.
– Поиски пророчицы стали его наваждением, отвлекая от саморазрушения. Ему пришлось жить среди людей, от которых он тщательно отгораживался предыдущие несколько лет. Медленно, но уверенно, эти люди возвращали ему человечность. В итоге Эрик стал тем, кого ты знала.
– Предсказание, написанное в книге, изменило его, я поняла. Но я-то тут при чем? Разве не ты пишешь в книге?
– Я — сольвейг и не принадлежу никакому племени. Я не могу писать о нем. В отличие от тебя.
– Хочешь, чтобы я написала для него пророчество?! Но зачем? Эрик мертв давно! Что даст запоздалая запись?
– Запоздалая? – удивился Гуди. – Разве написанное уже не сбылось? – И, пока я приходила в себя от услышанного, добавил: – Я же сказал, это место вне законов времени.
Среди склонившихся к фонтану ив было прохладно. Уютно. Увитая виноградной лозой беседка, кованая скамейка под раскидистой кроной, выложенные разноцветной мозаикой тропинки. И цветы — везде, куда падает взгляд. Ароматные бутоны роз, пышные пионы, остоперые астры, розовые петуньи. Запахи пьянили, от них кружилась голова. От них и от попыток выделить другой — знакомый, затертый памятью, но такой родной аромат. Он принадлежал тому, кто однажды был тут. Ходил по прохладной плитке босиком, умывался в прозрачной воде фонтанчика, прятал раскатистый смех в продолговатых листьях замерших ив.
Когда-то.
Но если время над этим местом не властно, разве это «когда-то» не может превратиться в «сейчас»? На секунду — но мне и того хватит. Теперь, когда я знаю, что все напрасно, что он не вернется...
– Поторопись! – выдернул меня из раздумий голос Арендрейта — он высунулся из-за приоткрытой дверь. – Время на исходе.
– Будто тут знают, что это такое, – пробормотала я.
В доме первого жреца ар было чисто. Плетенная мебель, пестрые занавески, резные ставни на окнах. На подоконниках — цветы. Буйно цветущие фиалки, оттопырившие плотные листья фикусы, величественные орхидеи. По стенам и потолку змеями ползли побеги ярко-зеленого плюща. Посреди квадратной комнаты стоял стол, а на нем — чернильница с торчащим из нее длинным пером и Та Самая Книга.
Арендрейта в комнате не было. Возможно, он прятался в другой, может, не хотел меня смущать. Или же вовсе исчез — это его мир, он живет по его правилам.
Книга была распахнута на середине и манила чистыми листами.
Книга судеб. Там и моя есть. Интересно, ее тоже придумали? Написали сценарий, по которому я жила? Дралась, любила… Венец всего — сегодняшний день. Я сама превратилась в писателя.
Отодвинула стул, присела. Погладила шершавую, плотную бумагу. Взяла перо, но, как ни старалась, аккуратно не вышло — оставила две кривых кляксы на столе. Сам текст получилось вывести красивым, каллиграфическим почерком, я так даже в школе никогда не писала.
И сразу полегчало. В голове прояснилось, дрожь ушла. Только грудь будто расширилась, а в ней – подвешенное на невидимой нити – трепыхалось крохотное, иссушенное сердце.
Наверное, так должно быть. Наверное, так всегда бывает, когда теряешь. И это начало смирения, а со смирением обычно приходит покой.
Обычно… Если со мной так не будет, Гуди обещал помочь.
Выйдя наружу, я ощутила легкость.
Холодно только было, и ни зной, ни раскаленный песок, в который я вошла, раззувшись, холод этот унять не могли.
– Я так долго боролась, – сказала я подошедшему тихо Гуди. Мальчик молчал, будто словами боялся ранить. – Так долго шла, и вот, наконец, пришла. Что теперь делать? Зачем? И почему даже ты не можешь его вернуть? Разве Первые — не сильнее всех нас вместе взятых?
– Ты мне скажи. Ведь это ты уговорила Херсира отступить, а Эрик обманул Хаука.
– Я думаю, сильнее тот, кто не сдается.
Гуди улыбнулся и ничего не сказал. То ли я была права, то ли правду мне знать было слишком рано.
– Барт говорил, это моя миссия. Именно я должна была погибнуть, не Эрик. Ты сам писал об этом, верно? Тогда почему…
– Судьбы нет, Полина. Есть только выбор. К тому же, все мы иногда ошибаемся.
– Барт ошибся?
– Я не вижу твоего будущего. Обо всех сольвейгах знаю, о тебе — нет. Это значит, ты можешь решать. Ты, а не твое прошлое. Не твои грехи, не твои заслуги. Ты — чистый лист теперь. – Он обнял меня, отгоняя холод. Ненадолго. Пусть. – Что напишешь?
Я пожала плечами.
– Не думаю, что из меня получится хороший писатель. Поэтому я просто буду жить. – Вздохнула и отвела взгляд от очередного миража, которыми пустыня щедро делилась. На этот раз это был не Эрик. Девушка. Одетая в мешковатый балахон, она кружилась на песке, и следом за ней из ладоней вились ленты света. Еще один сольвейг, наверное. И еще одна ученица Арендрейта.
Гуди смотрел на мираж беспристрастно. Наверное, это правильно. Прошлое должно оставаться в прошлом.
– Для начала сгодится, – одобрил он мой план и взял меня за руку.
А через мгновение выдернул меня в кевейн и исчез. По-английски, не прощаясь.
Сумерки спустились на Липецк и окрестности. По крышам домов медленно стекали тени. Шумели клены, качались облепленными плодами ветки абрикосов. Пахло летом — отчаянно, резко. И напитавшаяся теплом земля щедро им делилась, согревая. Слабый июльский ветерок лениво мазал по плечам.
Я была там, откуда пришла. Откуда все началось. И это тоже, наверное, было правильно.
Кованные ворота, домофон и моргающий глаз камеры. Я нажала на кнопку звонка и сказала устало:
– Я вернулась.
Ворота тут же распахнулись, и, не успела я пройти и половины пути к дому, как меня уже встречали.
– Тебя не было три дня! – сердито сказал Влад, но в голосе злости не было ни капли. Тревога разве что. И страх.
Странно... Влад ничего не боится.
– Я видела Альрика, – поделилась честно. – А еще Арендрейта.
Влад смотрел на меня испытывающе, ожидая продолжения. За его спиной маячила Рита с округлившимся уже, выпирающим животом. Альфред говорил, у нее будет двойня. Мальчик и девочка. И вообще, жизнь сложится. Пусть так и будет.
Они ждали и смотрели на меня. Жаль, мне нечего было им сказать.
Впрочем, кое-что было. Но эти слова уже не причиняли боли — так, скребли по затянувшей раной корке.
– Он не вернется, – сказала я отчего-то шепотом и потерла озябшие плечи.
– Ты сдаешься?! – взорвался Влад. – Серьезно? Есть не только Альрик! Есть еще Херсир, в конце концов…
– Нет, – перебила я. – Он не вернется. И я не стану возвращать. Все кончено. Я устала. Спать хочу.
Влад долго молчал, хмурился и о чем-то думал. Рита ерзала сзади, будто намекая, что пора бы уже в дом, но подходить, боялась. Влад, казалось, забыл о ней, да что там — обо мне забыл. Смотрел в землю, сжимал кулаки и почти не моргал. А потом поднял на меня глаза.
– И что будешь делать теперь?
На лице маска. Как знать, что сейчас она скрыват? Пусть. Раз ему так комфортно. Я тоже не люблю, когда лезут в душу.
– Жить, – ответила я и взяла его за руку. Она оказалась на удивление теплой и мягкой. И я поймала себя на мысли, что мне нравятся его прикосновения. Возможно, это и значит начать жизнь с чистого листа. Научиться вновь радоваться мелочам. – У тебя найдется место для усталой странницы?
Он кивнул, и мы пошли в дом. Рита плелась где-то позади. Фонари лили на нас холодный сиреневый свет, от него влажный асфальт сверкал бликами, переливаясь. Жаль, я прозевала дождь. Но ничего, у меня еще будут дожди и грозы, и тогда, быть может…
– Переночуешь у себя? – уточнил Влад, и мысль, дрогнув, порвалась.
Странно, но это его «у себя» прозвучало сегодня гармонично и больше не бесило.
– Пожалуй, – согласилась я, представляя себе комнату в светлых тонах и мягкую кровать.
Влад впустил в дом Риту и закрыл за нами дверь. Ночь осталась сторожить на пороге.
Глава 22. Выбор
Я окинула последним взглядом пустое помещение. Странно, но раньше даже предположить не могла, насколько оно большое, а теперь, когда здесь не осталось ничего — ни запыленных картин, ни кистей, ни поломанной мебели, – это место смотрелось светлым и просторным.
Жилым.
И призраки, некогда прячущиеся здесь, вынуждены были уйти. Больше им нечем было поживиться.
– Роб повесил последнюю, – вздохнув, сказала Даша. – В коридоре.
После прихода Первых она сильно изменилась. Стала жесткой, решительной. И немногословной. Наверное, роль правительницы накладывает на человека некоторый отпечаток. Хищный вживается роль, а по утрам привыкает надевать маски.
Все мы их носили.
Но не здесь. Здесь Даша менялась. Смягчался тон голоса, руки прятались в карманы, и краснел нос. Казалось, еще секунда, и она заплачет.
Но она не заплакала ни разу. Как и я.
Иногда мы приходили сюда, не сговариваясь. Усаживались на пыльный, выцветший от времени ковер и молчали. Вокруг нас шептались картины – стоявшие стопкой, накрытые покрывалами отпечатки прошлого. От шепота их я сходила с ума. А потом однажды предложила Даше выпустить их в мир. Вынести, очистить от пыли и повесить на стены — все же их рисовала одна из скади, и дом примет их. Не может не принять.
Около недели мы приводили чердак в божеский вид. Выносили хлам, пылесосили, убирали паутину со стен и потолка, мыли подоконники, панели и пол. Вырывали прошлое с корнем и выбрасывали в мусор.
И вот, наконец, избавились от него окончательно.
– Хорошо, – кивнула я и присела на пол, скрестив ноги. Усталость настигла неожиданно, навалилась апатия, и расхотелось вообще куда-либо идти.
– Влад звал в гости. Поедешь?
Даша присела рядом, как ни в чем не бывало, хотя, предполагаю, она не очень любила сидеть на полу.
– Не хочется. Лучше дома останусь. С Аланом повожусь и помогу Эле в саду. Весна скоро…
– Этот дом однажды тебя сожрет! – яростно сказала Даша и пристально на меня посмотрела. Она действительно изменилась, и иногда мне казалось, она живет за нас обоих. Я ловила себя на том, что любуюсь ею: блестящими глазами, подвижностью, желанием что-то менять, познавать новое.
Ее отношения с Богданом, наверное, можно было отнести к новому. Непонятному, опасному и запретному новому.
Впрочем, что ей теперь чьи-то запреты?
– Дом тут ни при чем, – отвернулась я, и стены окутали приятным теплом, поддерживая. Они-то знали, что значит медленно сходить с ума. Когда безумие вползает в тебя, растекается сладким ядом по жилам, травит изнутри.
– А что при чем? Ты не ищешь его, так живи! Хотя бы попробуй, иначе…
Она замолчала. Испугалась, что ее слова обернутся пророчеством? Бред. Теперь-то я знала, что на самом деле значат предскзания.
Но ссориться не хотелось, и я кивнула.
– Хорошо, давай съездим.
Согласиться было проще. К тому же, можно было похвались себя за попытки жить. Впрочем, на жизнь это похоже мало. Скорее, на существование в перерывах между липкими, серыми снами, прогоняющими один и тот же сценарий.
Эрик. Комната с низким потолком. Защита, через которую не пробиться. Гроза. Звенящее стекло, осколки на полу. Мой крик. И пробуждение.
Каждую гребаную ночь.
Сны выматывали. Лишали сил, как когда-то Герда. Но, в отличие от нее, от них я отказаться не могла. В снах я видела Эрика. Это все, что у меня осталось.
Скади никогда не обсуждали его смерть. Даже имя перестали произносить, словно если вести себя так, будто его никогда не было, станет легче дышать. Глупые. Такие заклинания не действуют на память.
– Больно на тебя смотреть, – сказала Даша после небошой паузы. Она мяла собственные ладони, словно разговор зашел в опасное русло, а впереди водовороты и бездонные глубины, а еще ледяная вода, в которой немеют конечности. – Однажды я уже видела такое. Когда мама… – Она запнулась. И взгляд отвела, а в ясно-голубых глазах блестнули слезы.
И вспомнилось, как Эрик звал мать во сне. Наверное, они были очень близки, раз до сих пор ее не забыли.
– Все будет хорошо, – уверила я Дашу. – Однажды.
Верила ли я сама в то, что говорила? Во всяком случае, заставляла себя поверить. Я потерялась, но убеждала себя, что однажды найдусь.
На улице заметно потеплело. Солнце уже светило вовсю, и с крыш капало. Снег почти расстаял, и по асфальту текли ручейки, собираясь в широкие лужи, которые приходилось обходить. Дети, обутые в пестрые резиновый сапоги, с визгом бросались прямо в центр этих луж, заставляя родителей ворчать и отскакивать от брызг.
Пели птицы, из-под снега и прошлогодней листвы пробивалась нежно-зеленая трава, тянулась к солнцу.
На улицах разгуливали девушки в коротких юбках. Распущенные волосы, облака удушливых духов, глубокие декольте — весна обязывает соответствовать теплу и раскрепощенности.
После нашей поездки в Украину Влад съехал в Липецк и обосновался в той самой квартире, из которой открывался замечательный вид с балкона.
