И я отпустила ремень, что крепко сжимала в руке.
Собака стрелой метнулась к одному из мужчин, забросила ему на плечи свои огромные лапы и принялась вылизывать лицо. Другие псы плясали вокруг и повизгивали.
Что ж, своего хозяина моя четвероногая гостья мне указала. Судя по всему, она его любит. А он, судя по всему, любит её.
Радостные интонации в его словах, объятия огромного, покрытого мехом тела и внезапная тишина, встревоженный взгляд на меня, когда его руки наткнулись на повязку на лапе зверя.
Он шикнул, животное опустилось на лапы, но продолжило тыкаться носом в его ладонь, вертеть хвостом, повизгивать и приседать вместе с остальными псами.
Мужчина требовательно сказал, не отрывая от меня взгляда. Он явно что-то требовал. Только я не понимала ни слова.
- Что это? Что с ней случилось? - беззвучной переводила Всёля.
- Всёля, миленькая, как он поймёт меня, если я с ним заговорю? Я ведь не знаю его языка! - вдруг испугалась я.
- Просто говори, не думай, я зафиксировала их речь, сделал анализ и буду подсказывать.
Хорошо...
- Доброго дня, господин, - я вежливо кивнула и только сейчас с досадой заметила, что плащ во время бега распахнулся, да так и остался, демонстрируя мои ноги лишь в узких серых штанах. К ещё большей досаде это заметили и все мужчины из группы собачника. - Меня зовут Ольга Ланво, я... лечила вашу собаку. А то, о чём вы спрашиваете, - следы лечения. С кем имею честь?
Мужчина выпрямился, хотя, казалось, это уже невозможно.
- Фор Косинэ! - а потом совсем другим, пытливым и даже подозрительным тоном: - Что случилось с собакой? Кто вы? Как здесь оказались?
Я с сожалением поджала губы.
- Всёля, как мы здесь оказались?
После короткой паузы я услышала в своей голове:
- Мы всегда там, где нужна помощь! - А потом менее официальное: - Он сильно взывал о помощи.
- Я та, кто приходит на помощь, когда это нужно, та, что спасла ваше животное. Вы ведь именно об этом кричали в душе?
Кровь отлила от его лица, и мужчина выше задрал подбородок. Кажется, о том, что творилось в его душе, не стоило говорить при свидетелях. И я предупреждая его гнев и негодование, сделал выпад первой:
- Хотела бы и я задать вам то же вопрос: что случилось с вашей собакой?
Это ведь не я ему собаку искалечила, нечего на меня нападать.
- Покушение. На меня.
В этот момент ему было очень уместно сложить на груди руки, тогда выражение лица пришло бы в соответствие с позой - надменной и самодовольной. Но руки были заняты почёсывание и поглаживанием псины с выбритым боком, рассечённым шрамом и с чёрной дырчатой повязкой на лапе.
Покушение? Надо же.
Значит, я шибалась - он не бросал её умирать, вон как быстро примчался с отрядом вояк и собаками, едва псина гавкнула. Она для него важна, как для некоторых не важны любящие их люди. Похоже, этот господин любит свою собаку не напоказ, любит на самом деле. И собака его любит - тут сомнений не было.
Слёзы подступили к глазам, и в носу стало неуютно и мокро – он за свою собаку готов заступаться, а некоторые... Поплакать бы, да время для слёз неудачное.
- Были сломаны два ребра. Я починила их, рану зашила. Это чёрное на лапе - повязка. Там было два перелома. Пришлось делать…
- Операцию, - тихонько пробормотала Всёля.
- ...операцию, - я с благодарностью воспользовалась подсказкой. - Там тоже повязка. Только… Другая. Они все сами осыплются, когда перестанут быть нужны. Поберегите собаку первое время, пусть всё восстановится.
Пока я говорила, на его лице менялись оттенки чувств: удивление, потрясение, возмущение, гнев. А потом осталась только…
- Я хочу вознаградить тебя, о женщина!
Благодарность?
Тон у фора был слишком пафосный, а на лице - подозрительная решительность.
- Всёля! Я что-то боюсь...
- Станция справа. Если станет опасно, одевай тунику и беги внутрь. Твоей собственной магии хватит, чтобы создать небольшую иллюзию. Если не выйдет, я помогу.
Она всегда со мной, моя Вселенная!
- Спасибо, Всёленька!
- Я хочу предложить тебе награду... - он явно собирался с духом, потому что не только у меня всё внутри замерло, но даже мужчины, что сопровождали фора, будто закаменели, - место в моём дворце среди моих женщин.
О! Похоже, предложение более, чем щедрое. Вот только ни во дворце, ни среди его женщин мне быть не хотелось. Всё внутри сжалось – я слишком хорошо помнила недавнюю боль.
- Фор Косинэ, - я применила все знания политеса и искусства тонких бесед, - это слишком высокая награда, совсем не соразмерная той мизерной помощи, которую я оказала. Не стоит беспокойства, - убедительно врала я с самой вежливой и доброжелательной улыбкой.
Помощь - и это мне подсказывали второй день ноющие руки, плечи и шея, а ещё голова, распухшая от новых знаний, - была вовсе не такой уж мизерной, но оставаться здесь мне совсем не хотелось. Только представив, что могу оказаться запертой в гареме неизвестного, хоть и благородного человека, я поняла, что не хочу, что станция Всёли стала мне уютной норкой, местом, где мне хорошо и спокойно, стала моим домом, моей защитой и крепостью.
И лучше я буду пухнуть от новых знаний и зашивать кровавые раны, чем то, что предлагал мне он. Я не готова снова войти в эту реку.
Да и... Я хмыкнула. Этот фор, что, в самом деле считает, что быть среди его женщин - это великая честь?
От этих мыслей, боюсь, улыбка стала скептической.
Фор опять пошевелил плечами и глянул на меня сверху вниз.
- Собака очень важна для меня, - проговорил он тихо. - Я не чаял найти её живой, а вы делаете меня счастливым, преподнося такой подарок. Неужели покровительство фора этих земель для вас настолько неважно?
Я осторожно, едва заметно покачала головой - нет, неважно.
- Буду благодарна принять от вас на память что-то, что смогу взять с собой. И этого будет достаточно.
Фор Косинэ с тоской глянул на вьющуюся вокруг него псину, и я поспешила уточнить, пока он не вручил мне огромную и злую питомицу обратно:
- Что-то небольшое, что уместилось бы в одной руке, - и показала ему ладонь. - На память.
- Ты необычная женщина, чужестранка, - сказал фор и в его внимательных глазах сверкнула непонятная искра.
Взгляд я выдержала, у Игоря пострашнее взгляды бывали.
- Прими этот кинжал, - и он отстегнул пряжку от пояса и протянул мне ножны.
- Всёля! Нет ли тут какой неприятности?! - я внимательно рассматривала богато украшенные ножны и рукоять, не спеша протягивать руки к подарку.
- Бери, не бойся.
- Это оружие моего отца, славного воина. Надеюсь, оно защитит и тебя.
Я взяла ножны, и рука некстати сверкнула белыми латами туники. Фор заметил и вскинул на меня вопросительный взгляд.
- Я буду хранить этот кинжал как память о человеке, который любил своего друга, собаку. Прощайте, фор.
Последние слова я произнесла уже над головами ставших на одно колено вслед за своим фором воинов. И пользуясь тем, что все головы были склонены в уважительном поклоне, а значит, на меня не смотрели, я поспешила исчезнуть - как можно тише, но со всей возможной скоростью рванула вправо, туда, где меня должна была ждать открытая дверь станции.
Кинжал до сих пор был у меня. Иногда я доставала его, рассматривала, любуясь блеском камней, украшающих ножны. Но Машэ показывать не стала, как не стала рассказывать про эту встречу с фором, любившим собак. И про воспоминания об Игоре, которые будила в памяти эта история. И про долгие размышления, от которых с трудом меня отрывала Всёля для очередной порции «роликов», рассказов и пачки толстых бумажных книг, каждая из которых раскрывала мне огромный пласт новых знаний о костях, лёгких, мозге, коже и так далее.
Долгие размышления касались человека, для которого так важна была собака. Не воин (они там, судя по всему, высоко ценили воинскую доблесть), не друг, не сын, не... любимая. Просто собака, животное, у него такие были ещё. И как он радовался ей, обнимал и терпел облизывание в лицо, как разозлился, когда заметил повязку и подумал, что я навредила собаке...
Собаке!
А Игорь, мой любимый Роом-Шанд, как он поступил со мной? Некоторые даже к собакам относятся лучше... Зачем Машэ это знать? Не стоит. Хватит ей и рассказа о злой собаке, которой я зашивала бок и лапу.
Собака фора была моим первым пациентом. Я так считала. Хотя Всёля всегда утверждала, что начала я с себя.
Не знаю, я плохо помнила это. О том времени в памяти остались только обрывки.
Помню, что сначала свернулась в комок от боли, и такой же силы, как и боль, было желание исчезнуть, спрятаться, укрыться там, где никого нет, где тихо и безопасно.
Боль помню очень хорошо. Ноги судорожно поджимались, губы искусаны в кровь, а из глаз уже не текли слёзы - кончились. Помню, когда судорога, от которой всё скручивалось, стихала, глаза видели то, на чём я лежала. Не с первого раза поняла, что на полу. А потом, когда поняла, удивилась. Вот это удивление помню до сих пор - поверхность под моей головой была блестящей, как старый дедов меч, который отец чистил несколько раз в год, время от времени поднося к прищуренному глазу, будто проверяя его кривизну. Чистил, натирал до такого вот блеска, хотя никогда не пользовался.
А потом на бесконечно длинную жизнь накатывала боль и сознание растворялось. И отступала. В эти промежутки в уши врезался тонкий зудящий голос, от которого хотелось избавиться, как от противной мошки:
- Perfectum assistentes inventus est. Assistentes! Surge, sequere me.
Но я отмахивалась, стараясь не обращать внимания, и перебирала осколки видений: Игорь мне улыбается, Игорь протягивает мне чашу с горячим отваром, Игорь целует, а потом отрывается, улыбается криво и шепчет: «Лёля!».
И снова боль! Она заглушала тонкий зудящий голос на целую мучительную судорогу, скручивающую всё внутри. Длинную, бесконечную, изнуряющую.
А когда отпускала, я снова плакала без слёз, перебирала воспоминания и твердила:
- Игорь, Игорь, что же ты наделал!
- Лёля, вам необходима медицинская помощь. Встаньте, следуйте за мной.
- Иди к Проклятым Богам! - шепнула я, впитывая короткую передышку между приступами, бездарно тратя её на жалость к себе.
И тут же боль новой волной накатывала из глубины, и пальцы, ноги и руки снова скручивались в судороге, заставляя прикусить уже прокушенную губу, скулить и выть сорванным горлом. Всё плыло перед глазами, я чувствовала только прохладу поверхности, на которой лежала. Благодатную приятную прохладу...
А тонкий голосок всё твердил:
- Лёля, вам необходима медицинская помощь. Следуйте за мной!
Не нужна мне помощь. Дайте умереть. И следовать никуда и ни за кем, даже если бы захотела, не смогла – ноги, сведенные судорогой, причиняли другую, не менее изматывающую боль.
- Не называй меня Лёлей… Я запрещаю, слышишь, ты?! Я запрещаю!..
Прикрыла глаза, перевела дыхание. Не хочу больше слышать этого имени.
- Ольга. Меня зовут Ольга...
Опять боль отступила. И вот тогда я заметила на металлическом, блестящем, как меч деда, полу, мелкие дырочки. Усмехнулась - удобно. Вся кровь стекает вниз, просачиваясь через них. Мокрое и горячее расползалось и расползалось по ногам, по штанам амазонки. Что это, если не кровь? Вот для неё и дырочки на полу.
Помню, как толстым одеялом меня окутывало нежелание что-то делать, как равнодушие сковывало тело и мысли затихали, даря покой. А голос в голове зудел, звал, мешал отдохнуть...
Мешал умереть...
Этот противный голос всё твердил и твердил:
- Ольга, вам нужна медицинская помощь. Пройдите в recuperatio centrum.
- Не могу... - губы едва шевелились.
- Пожелайте переместиться в recuperatio centrum.
Помню, как заболело горло - это хохот вырвался из схваченного судорогой рта хриплым карканьем.
- Хочу в рекуперасент, - выдохнула издевательски сквозь смех и тут же подавилась новым спазмом боли.
И когда через вечность, вымотав меня, боль отступила, и я смогла перевести дыхание, оказалось, что лежу в сверкающем белыми стенами помещении, в котором было очень-очень светло, будто даже стены светились.
Мысль «Проклятые Боги, где я?» прояснила голову. Может, я уже умерла? Просто не заметила?
- Recuperatio centrum работает. Вы можете лечь ровно.
А меня опять скрутила боль.
- Как лечь? - прошептала искусанными губами, когда немного отпустило. - Мне так больно!
- Nervus centra отключены, боли нет. Вы можете лечь ровно, - настойчиво зудел голос.
Странный голос, не человеческий. Люди так не говорят.
Этот момент я тоже запомнила чётко - я наконец могла связно думать, и мне не мешала боль. Я мысленно ощупала себя с ног до головы. Боли не было. Её и в самом деле не было! Мышцы ещё подёргивались, помня напряжение. Но самой боли... Нет, не было. И мне, действительно, ничего не мешает, и я могу лечь ровно. Я выпрямилась в этом ослепляющем белом сиянии.
- Assistentes, представь, что тебе помогают.
Не знаю, кто такой этот Assistentes, и мне уже было не до него. Я, наконец, отчётливо, без всяких помех, смогла подумать о том, что произошло. О том, что не будет мальчика со светлым пушком на голове, того цвета, какой бывает только у сыновей рода Роом-Шанд, не будет этого малыша, которого такие знакомые и родные руки с чуткими музыкальными пальцами будут подбрасывать вверх, и его смех не будет смешиваться со знакомым мужским смехом, который я так любила.
И боль в сердце наполнила всё существо, и сухое рыдание снова затрясло меня. Белый свет резал глаза даже через закрытые веки, и обессиленное тело не могло сделать ни движения, но мысленно я гладила свой нечастный живот, целовала его, плакала над ним, понимая, что внутри уже нет новой жизни. И там, внутри, что-то нежное, избитое и запуганное, что-то, что просит моего понимания, любви и жалости.
И я жалела и утешала. Плакала и успокаивала. Обнимала любовью. Обещала, что жизнь изменится и станет лучше, что я всё исправлю, что всё ещё повернётся хорошей стороной, и Милосердные боги улыбнутся мне. И я буду жить под этой чудесной улыбкой, под Их берегущей рукой.
Я так хочу! Я так сильно этого хочу!
Говорила и верила, что это возможно. Я никогда так не хотела и так не верила. И следом за верой в душу просачивались мир и покой. И рыдания утихали.
- Непрофессионально. Незнание элементарных основ, - нудно гудел где-то рядом тихий нечеловеческий голос. - Но эффективно. Assistant est perfectum.
Свет перестал резать глаза, уменьшился, и я, кажется, уснула.
Воспоминания о следующих днях были странными: мыслей не было, только нечёткие образы.
Не думала, где нахожусь - как в тумане шла туда, куда подсказывал тонкий нудный голосок, ела какую-то еду, засыпала где придётся. Мысли спутанной сырой пряжей шевелились в голове, не выстраиваясь в ясную картину, а тело отходило от боли.
А потом однажды я задала себе вопрос: где я?
Будто впервые посмотрела на то, что меня окружает, рассмотрела место, в котором провела так много времени. Всё белое, сверкающее, спокойное.
Где я? Как? Почему?
Безликая мебель, только необходимое, формы - самые простые и даже примитивные. Помещения большие и высокие, но их мало: комната, где я спала или просто лежала, уткнув взгляд в пространство, одна большая, в которую вели все коридоры, ещё одна - где из стен появлялась еда, если я ощущала голод.
Собака стрелой метнулась к одному из мужчин, забросила ему на плечи свои огромные лапы и принялась вылизывать лицо. Другие псы плясали вокруг и повизгивали.
Что ж, своего хозяина моя четвероногая гостья мне указала. Судя по всему, она его любит. А он, судя по всему, любит её.
Радостные интонации в его словах, объятия огромного, покрытого мехом тела и внезапная тишина, встревоженный взгляд на меня, когда его руки наткнулись на повязку на лапе зверя.
Он шикнул, животное опустилось на лапы, но продолжило тыкаться носом в его ладонь, вертеть хвостом, повизгивать и приседать вместе с остальными псами.
Мужчина требовательно сказал, не отрывая от меня взгляда. Он явно что-то требовал. Только я не понимала ни слова.
- Что это? Что с ней случилось? - беззвучной переводила Всёля.
- Всёля, миленькая, как он поймёт меня, если я с ним заговорю? Я ведь не знаю его языка! - вдруг испугалась я.
- Просто говори, не думай, я зафиксировала их речь, сделал анализ и буду подсказывать.
Хорошо...
- Доброго дня, господин, - я вежливо кивнула и только сейчас с досадой заметила, что плащ во время бега распахнулся, да так и остался, демонстрируя мои ноги лишь в узких серых штанах. К ещё большей досаде это заметили и все мужчины из группы собачника. - Меня зовут Ольга Ланво, я... лечила вашу собаку. А то, о чём вы спрашиваете, - следы лечения. С кем имею честь?
Мужчина выпрямился, хотя, казалось, это уже невозможно.
- Фор Косинэ! - а потом совсем другим, пытливым и даже подозрительным тоном: - Что случилось с собакой? Кто вы? Как здесь оказались?
Я с сожалением поджала губы.
- Всёля, как мы здесь оказались?
После короткой паузы я услышала в своей голове:
- Мы всегда там, где нужна помощь! - А потом менее официальное: - Он сильно взывал о помощи.
- Я та, кто приходит на помощь, когда это нужно, та, что спасла ваше животное. Вы ведь именно об этом кричали в душе?
Кровь отлила от его лица, и мужчина выше задрал подбородок. Кажется, о том, что творилось в его душе, не стоило говорить при свидетелях. И я предупреждая его гнев и негодование, сделал выпад первой:
- Хотела бы и я задать вам то же вопрос: что случилось с вашей собакой?
Прода от 21.11.2021 05:25
Это ведь не я ему собаку искалечила, нечего на меня нападать.
- Покушение. На меня.
В этот момент ему было очень уместно сложить на груди руки, тогда выражение лица пришло бы в соответствие с позой - надменной и самодовольной. Но руки были заняты почёсывание и поглаживанием псины с выбритым боком, рассечённым шрамом и с чёрной дырчатой повязкой на лапе.
Покушение? Надо же.
Значит, я шибалась - он не бросал её умирать, вон как быстро примчался с отрядом вояк и собаками, едва псина гавкнула. Она для него важна, как для некоторых не важны любящие их люди. Похоже, этот господин любит свою собаку не напоказ, любит на самом деле. И собака его любит - тут сомнений не было.
Слёзы подступили к глазам, и в носу стало неуютно и мокро – он за свою собаку готов заступаться, а некоторые... Поплакать бы, да время для слёз неудачное.
- Были сломаны два ребра. Я починила их, рану зашила. Это чёрное на лапе - повязка. Там было два перелома. Пришлось делать…
- Операцию, - тихонько пробормотала Всёля.
- ...операцию, - я с благодарностью воспользовалась подсказкой. - Там тоже повязка. Только… Другая. Они все сами осыплются, когда перестанут быть нужны. Поберегите собаку первое время, пусть всё восстановится.
Пока я говорила, на его лице менялись оттенки чувств: удивление, потрясение, возмущение, гнев. А потом осталась только…
- Я хочу вознаградить тебя, о женщина!
Благодарность?
Тон у фора был слишком пафосный, а на лице - подозрительная решительность.
- Всёля! Я что-то боюсь...
- Станция справа. Если станет опасно, одевай тунику и беги внутрь. Твоей собственной магии хватит, чтобы создать небольшую иллюзию. Если не выйдет, я помогу.
Она всегда со мной, моя Вселенная!
- Спасибо, Всёленька!
- Я хочу предложить тебе награду... - он явно собирался с духом, потому что не только у меня всё внутри замерло, но даже мужчины, что сопровождали фора, будто закаменели, - место в моём дворце среди моих женщин.
О! Похоже, предложение более, чем щедрое. Вот только ни во дворце, ни среди его женщин мне быть не хотелось. Всё внутри сжалось – я слишком хорошо помнила недавнюю боль.
- Фор Косинэ, - я применила все знания политеса и искусства тонких бесед, - это слишком высокая награда, совсем не соразмерная той мизерной помощи, которую я оказала. Не стоит беспокойства, - убедительно врала я с самой вежливой и доброжелательной улыбкой.
Помощь - и это мне подсказывали второй день ноющие руки, плечи и шея, а ещё голова, распухшая от новых знаний, - была вовсе не такой уж мизерной, но оставаться здесь мне совсем не хотелось. Только представив, что могу оказаться запертой в гареме неизвестного, хоть и благородного человека, я поняла, что не хочу, что станция Всёли стала мне уютной норкой, местом, где мне хорошо и спокойно, стала моим домом, моей защитой и крепостью.
И лучше я буду пухнуть от новых знаний и зашивать кровавые раны, чем то, что предлагал мне он. Я не готова снова войти в эту реку.
Да и... Я хмыкнула. Этот фор, что, в самом деле считает, что быть среди его женщин - это великая честь?
От этих мыслей, боюсь, улыбка стала скептической.
Фор опять пошевелил плечами и глянул на меня сверху вниз.
- Собака очень важна для меня, - проговорил он тихо. - Я не чаял найти её живой, а вы делаете меня счастливым, преподнося такой подарок. Неужели покровительство фора этих земель для вас настолько неважно?
Я осторожно, едва заметно покачала головой - нет, неважно.
- Буду благодарна принять от вас на память что-то, что смогу взять с собой. И этого будет достаточно.
Фор Косинэ с тоской глянул на вьющуюся вокруг него псину, и я поспешила уточнить, пока он не вручил мне огромную и злую питомицу обратно:
- Что-то небольшое, что уместилось бы в одной руке, - и показала ему ладонь. - На память.
- Ты необычная женщина, чужестранка, - сказал фор и в его внимательных глазах сверкнула непонятная искра.
Взгляд я выдержала, у Игоря пострашнее взгляды бывали.
- Прими этот кинжал, - и он отстегнул пряжку от пояса и протянул мне ножны.
- Всёля! Нет ли тут какой неприятности?! - я внимательно рассматривала богато украшенные ножны и рукоять, не спеша протягивать руки к подарку.
- Бери, не бойся.
- Это оружие моего отца, славного воина. Надеюсь, оно защитит и тебя.
Я взяла ножны, и рука некстати сверкнула белыми латами туники. Фор заметил и вскинул на меня вопросительный взгляд.
- Я буду хранить этот кинжал как память о человеке, который любил своего друга, собаку. Прощайте, фор.
Последние слова я произнесла уже над головами ставших на одно колено вслед за своим фором воинов. И пользуясь тем, что все головы были склонены в уважительном поклоне, а значит, на меня не смотрели, я поспешила исчезнуть - как можно тише, но со всей возможной скоростью рванула вправо, туда, где меня должна была ждать открытая дверь станции.
Кинжал до сих пор был у меня. Иногда я доставала его, рассматривала, любуясь блеском камней, украшающих ножны. Но Машэ показывать не стала, как не стала рассказывать про эту встречу с фором, любившим собак. И про воспоминания об Игоре, которые будила в памяти эта история. И про долгие размышления, от которых с трудом меня отрывала Всёля для очередной порции «роликов», рассказов и пачки толстых бумажных книг, каждая из которых раскрывала мне огромный пласт новых знаний о костях, лёгких, мозге, коже и так далее.
Долгие размышления касались человека, для которого так важна была собака. Не воин (они там, судя по всему, высоко ценили воинскую доблесть), не друг, не сын, не... любимая. Просто собака, животное, у него такие были ещё. И как он радовался ей, обнимал и терпел облизывание в лицо, как разозлился, когда заметил повязку и подумал, что я навредила собаке...
Собаке!
А Игорь, мой любимый Роом-Шанд, как он поступил со мной? Некоторые даже к собакам относятся лучше... Зачем Машэ это знать? Не стоит. Хватит ей и рассказа о злой собаке, которой я зашивала бок и лапу.
Глава 7. Нулевой пациент
Собака фора была моим первым пациентом. Я так считала. Хотя Всёля всегда утверждала, что начала я с себя.
Не знаю, я плохо помнила это. О том времени в памяти остались только обрывки.
Помню, что сначала свернулась в комок от боли, и такой же силы, как и боль, было желание исчезнуть, спрятаться, укрыться там, где никого нет, где тихо и безопасно.
Боль помню очень хорошо. Ноги судорожно поджимались, губы искусаны в кровь, а из глаз уже не текли слёзы - кончились. Помню, когда судорога, от которой всё скручивалось, стихала, глаза видели то, на чём я лежала. Не с первого раза поняла, что на полу. А потом, когда поняла, удивилась. Вот это удивление помню до сих пор - поверхность под моей головой была блестящей, как старый дедов меч, который отец чистил несколько раз в год, время от времени поднося к прищуренному глазу, будто проверяя его кривизну. Чистил, натирал до такого вот блеска, хотя никогда не пользовался.
А потом на бесконечно длинную жизнь накатывала боль и сознание растворялось. И отступала. В эти промежутки в уши врезался тонкий зудящий голос, от которого хотелось избавиться, как от противной мошки:
- Perfectum assistentes inventus est. Assistentes! Surge, sequere me.
Но я отмахивалась, стараясь не обращать внимания, и перебирала осколки видений: Игорь мне улыбается, Игорь протягивает мне чашу с горячим отваром, Игорь целует, а потом отрывается, улыбается криво и шепчет: «Лёля!».
И снова боль! Она заглушала тонкий зудящий голос на целую мучительную судорогу, скручивающую всё внутри. Длинную, бесконечную, изнуряющую.
А когда отпускала, я снова плакала без слёз, перебирала воспоминания и твердила:
- Игорь, Игорь, что же ты наделал!
- Лёля, вам необходима медицинская помощь. Встаньте, следуйте за мной.
- Иди к Проклятым Богам! - шепнула я, впитывая короткую передышку между приступами, бездарно тратя её на жалость к себе.
И тут же боль новой волной накатывала из глубины, и пальцы, ноги и руки снова скручивались в судороге, заставляя прикусить уже прокушенную губу, скулить и выть сорванным горлом. Всё плыло перед глазами, я чувствовала только прохладу поверхности, на которой лежала. Благодатную приятную прохладу...
А тонкий голосок всё твердил:
- Лёля, вам необходима медицинская помощь. Следуйте за мной!
Не нужна мне помощь. Дайте умереть. И следовать никуда и ни за кем, даже если бы захотела, не смогла – ноги, сведенные судорогой, причиняли другую, не менее изматывающую боль.
- Не называй меня Лёлей… Я запрещаю, слышишь, ты?! Я запрещаю!..
Прикрыла глаза, перевела дыхание. Не хочу больше слышать этого имени.
- Ольга. Меня зовут Ольга...
Опять боль отступила. И вот тогда я заметила на металлическом, блестящем, как меч деда, полу, мелкие дырочки. Усмехнулась - удобно. Вся кровь стекает вниз, просачиваясь через них. Мокрое и горячее расползалось и расползалось по ногам, по штанам амазонки. Что это, если не кровь? Вот для неё и дырочки на полу.
Помню, как толстым одеялом меня окутывало нежелание что-то делать, как равнодушие сковывало тело и мысли затихали, даря покой. А голос в голове зудел, звал, мешал отдохнуть...
Мешал умереть...
Этот противный голос всё твердил и твердил:
- Ольга, вам нужна медицинская помощь. Пройдите в recuperatio centrum.
- Не могу... - губы едва шевелились.
- Пожелайте переместиться в recuperatio centrum.
Помню, как заболело горло - это хохот вырвался из схваченного судорогой рта хриплым карканьем.
- Хочу в рекуперасент, - выдохнула издевательски сквозь смех и тут же подавилась новым спазмом боли.
И когда через вечность, вымотав меня, боль отступила, и я смогла перевести дыхание, оказалось, что лежу в сверкающем белыми стенами помещении, в котором было очень-очень светло, будто даже стены светились.
Мысль «Проклятые Боги, где я?» прояснила голову. Может, я уже умерла? Просто не заметила?
- Recuperatio centrum работает. Вы можете лечь ровно.
А меня опять скрутила боль.
- Как лечь? - прошептала искусанными губами, когда немного отпустило. - Мне так больно!
- Nervus centra отключены, боли нет. Вы можете лечь ровно, - настойчиво зудел голос.
Странный голос, не человеческий. Люди так не говорят.
Этот момент я тоже запомнила чётко - я наконец могла связно думать, и мне не мешала боль. Я мысленно ощупала себя с ног до головы. Боли не было. Её и в самом деле не было! Мышцы ещё подёргивались, помня напряжение. Но самой боли... Нет, не было. И мне, действительно, ничего не мешает, и я могу лечь ровно. Я выпрямилась в этом ослепляющем белом сиянии.
- Assistentes, представь, что тебе помогают.
Не знаю, кто такой этот Assistentes, и мне уже было не до него. Я, наконец, отчётливо, без всяких помех, смогла подумать о том, что произошло. О том, что не будет мальчика со светлым пушком на голове, того цвета, какой бывает только у сыновей рода Роом-Шанд, не будет этого малыша, которого такие знакомые и родные руки с чуткими музыкальными пальцами будут подбрасывать вверх, и его смех не будет смешиваться со знакомым мужским смехом, который я так любила.
И боль в сердце наполнила всё существо, и сухое рыдание снова затрясло меня. Белый свет резал глаза даже через закрытые веки, и обессиленное тело не могло сделать ни движения, но мысленно я гладила свой нечастный живот, целовала его, плакала над ним, понимая, что внутри уже нет новой жизни. И там, внутри, что-то нежное, избитое и запуганное, что-то, что просит моего понимания, любви и жалости.
И я жалела и утешала. Плакала и успокаивала. Обнимала любовью. Обещала, что жизнь изменится и станет лучше, что я всё исправлю, что всё ещё повернётся хорошей стороной, и Милосердные боги улыбнутся мне. И я буду жить под этой чудесной улыбкой, под Их берегущей рукой.
Я так хочу! Я так сильно этого хочу!
Говорила и верила, что это возможно. Я никогда так не хотела и так не верила. И следом за верой в душу просачивались мир и покой. И рыдания утихали.
- Непрофессионально. Незнание элементарных основ, - нудно гудел где-то рядом тихий нечеловеческий голос. - Но эффективно. Assistant est perfectum.
Свет перестал резать глаза, уменьшился, и я, кажется, уснула.
Воспоминания о следующих днях были странными: мыслей не было, только нечёткие образы.
Не думала, где нахожусь - как в тумане шла туда, куда подсказывал тонкий нудный голосок, ела какую-то еду, засыпала где придётся. Мысли спутанной сырой пряжей шевелились в голове, не выстраиваясь в ясную картину, а тело отходило от боли.
А потом однажды я задала себе вопрос: где я?
Будто впервые посмотрела на то, что меня окружает, рассмотрела место, в котором провела так много времени. Всё белое, сверкающее, спокойное.
Где я? Как? Почему?
Безликая мебель, только необходимое, формы - самые простые и даже примитивные. Помещения большие и высокие, но их мало: комната, где я спала или просто лежала, уткнув взгляд в пространство, одна большая, в которую вели все коридоры, ещё одна - где из стен появлялась еда, если я ощущала голод.
