Кого? Вот исчезла детская припухлость с щек, вот четче проявились скулы, длиннее стали волосы, уйдя из медной рыжины в темный каштан. Блеснули яркой зеленью глаза. Дерек! Дерек Ват Йет! Он серьезно смотрел прямо на меня, был таким спокойным, собранным, таким сильным и смелым! Мой мальчик! В сердце опять заболело, но теперь от нежности, от любви к нему, к такому родному…
А потом картинка сменилась – мертвое лицо, по каштановым прядям стекает кровь, на белой коже – алые дорожки, которые бегут, бегут, впитываются в ковер все сильнее, все больше. Ощущение страшной потери на миг парализовало меня, и я испытала такое горе, что боль до этого была и не болью вовсе. В этот миг я поняла, что страдания божества – это не страдания человека. Мы всегда можем отвлечься от горя хотя бы на секунду, чтобы не сойти с ума. Наш разум может защитить сам себя забвением, может прервать страдание чем угодно, даже навязчивой мелодией. У богов такой привилегии нет. Они чувствуют по-другому, совсем не так, как люди. Они не могут отвлечься, не могут забыть, если их сознание цельно. Они всегда на пике.
Я понимала это и слушала свою тьму, которая молила меня ее отпустить. Она изо всех рвалась мстить, она не могла сдержаться, она не могла терпеть. И она не могла лечить, не могла исцелять сейчас – только убивать, только разрушать. От ее сознания не осталось ничего, кроме боли потери, она была рассеяна, потеряна, она не могла себя контролировать.
Зато могла я.
Контроль. Мне нужно загнать тьму под кожу, мне нужно контролировать себя. Дыхание. Так, дыхание и цифры.
Перед глазами возникли бухгалтерские выкладки, ровные столбцы в Excel, но очередная порция боли меня совершенно дезориентировала. Боль прокалывала от сердца все тело, даже кончики пальцев на ногах, даже десны. В глазах потемнело, и выкладки вместе с цифрами испарились.
Теперь мне приходилось прикладывать усилия для того, чтобы просто оставаться в сознании. Я, валяясь на полу в чужой крови, уже даже не плакала – это было слишком больно. На несколько мгновений я уже теряла сознание, но тут же приходила в себя. Но я уже ничего не понимала.
Дышать? Не спать? Почему? Так же хорошо, правильно, так нет боли… В какой-то момент я забыла и про тьму, и про Дерека, погружаясь в небытие. Разорвется сердце? Значит, так тому и быть.
...Громкие звуки извне снова прояснили мое сознание. Кто-то кричал в холле. Какий-то… очень знакомый голос. Мужской, но чуть истеричный, с тонкими нотками. Кто так говорит? Чей это голос? Недовольный, громкий, немного капризный.
Я зацепилась за этот голос сознанием отчаянно, как умирающий человек скрюченными от судорог руками и ногами рвется на поверхность воды, чтобы в последний раз глотнуть воздуха. В голове на мгновение прояснилось. Через несколько секунд я смогла разобрать слова.
- Дерек! Какого черта! Как отец?! Почему ты мне ни разу не ответил?! Я пишу тебе каждый день! Мы не так договаривались! И почему у тебя дверь открыта, а?
«Ты, что ли, темная? Обычная девка!» - всплыл в голове голос и наслоился на то, что я слышала сейчас.
Малек!
Сын императора! Он же умер! Похищен!
Отец… Не договаривались… Это значит, значит, что…
Больно!
Тьме надоело себя контролировать, и она рванула мое несчастное сердце снова.
- Перестань! Прекрати! – крикнула я из неизвестно откуда взявшихся ресурсов организма. Бешено, как машина, заработал мозг – видимо, на адреналине. Я сопоставляла, параллельно беря свои эмоции и эмоции тьмы под контроль.
Значит, это Дерек подговорил Малека исчезнуть, сделать вид, что его похитил Дигон. Зачем? Чтобы отец-император подписал указ о разрешении военных действий, конечно! Нет, ну какова сволочь!
Это была не та эмоция. Это была фатальная ошибка. Тьма, сплетясь с моей злостью, стала мне не по зубам, и, рванувшись в последний раз, освободилась, уносясь сквозь пространство туда, в Дигон, чтобы отомстить за смерть родного, близкого человека. Вырываясь, она в последний раз полоснула в груди болью, холодом, и я ничего не успела сделать.
Только тяжело перевернулась на бок, подтянула колени к груди в защитном жесте и закрыла глаза, пытаясь не обращать внимание на холод. Теперь мне точно осталось недолго. Как и Пилию, и Дигону, и, может быть, всему миру. Только тьма продолжить страдать еще многие века, и вместе с ней будут страдать другие.
Я не смогла ничего.
И теперь с этим чувством я должна умирать. Как стыдно…
Перед закрытыми глазами снова замелькали картинки – теперь только мои и, на удивление, Йолины. Ее память мне снова стала доступна – видимо, тьма, придя в собственное сознание, поспособствовала тому, чтобы я забыла хотя бы об одной личности в себе.
Менялись лица перед глазами – подруги Йолы в школе рабов и мои одногруппницы, мой бывший муж и бывший хозяин Йолы… Замелькали бумаги, цифры – мои родные и местные закорючки. Буквы, письма, указы.
Неожиданно все остановилось на одном единственном моменте. Вот рука Йолы старательно выводит приказ, за ним – еще один. Приказы тайные, и это должен был делать главный секретарь, но по обычному головотяпству перепись бумаг упала на Йолу. Рабыня – это же как рука или нога. Чего она там может думать? Собственность, которая не сможет предать и вообще открыть рот.
«Пять единиц взрывчатого вещества первого класса. Государственный заказ. Дерек Ват Йет», - выписывала Йола срочные бумажки. «Де ре к Ват Йет» - это имя Йола выписывала особенно тщательно, нежно глядя на любимое сочетание букв. Первая любовь - и кого? Рабыни к главному безопаснику? Смешно… Чувство Йолы было запрятано так глубоко, что никак не хотело являться мне раньше, проскакивая только изредка в реакциях ее тела. Любовь… Да это почти страсть, одержимость. Поэтому все заказы, все приказы от Дерека Ват Йета Йола запоминала дословно вместе с датами написания.
Первая взрывчатка. Заказана за несколько дней до взрыва в том магазинчике тканей. Снова заказанная взрывчатка, еще одно письмо. Потом письмо с приказом опробовать динамит. И опять взрывчатка.
Все.
Все сошлось.
Я даже задохнулась от нахлынувшей на меня гадливости. Ват Йет сам спровоцировал войну. Первым. Он сам взорвал магазин! Сам взорвал здание ГУСа! Чтобы Сав тоже был на его стороне! Он все сам!
Боже! Боже!
Озарение совпало с громким криком Малека – с предателем своего отца. Интересно, что ему пообещал Ват Йет? Место отца? Могущество? Хотя такого хлюпика несложно купить. Нужно только подобрать правильную мотивацию.
«Бом-бом-бом-бом-бом», - особо трепетно, слишком быстро забилось сердце, и я поняла, что мне осталось совсем чуть-чуть.
- Не смей орать! – раздался злющий знакомый голос Ват Йета, который вроде бы как только что истекал кровью, мертвый и тихий. – Запри двери, идиот!
Малек ойкнул. Затоптали ноги по ковру.
- Вот кретин… Все? – спросил Сав. – Получилось?
- Получилось, - шепнул Ват Йет, опускаясь рядом со мной на колени. Его пальцы беззастенчиво скользнули мне на шею, нащупывая пульс.
Я перевернулась на спину, с трудом открыла слезящиеся глаза.
- Ты жива, ты жива, - неожиданно радостно сказал Ват Йет, тут же вливая в меня свою горячую магию.
Только поздно.
«Бом», - стукнуло сердце в последний раз и остановилось.
Вырвавшаяся тьма поднялась в небо черным дымом. Она то расслаивалась на десятки кричащих теней, то соединялась вновь в один страдающий сгусток. Мысли расслаивались тоже, сконцентрироваться не удавалось, и жажда мести несла вперед. Тьма даже уже не понимала, за что мстит и кому – настоящей была только цель: восстановить справедливость. Сознание богини опять, как и много лет назад, разделилось на частицы. И это было так же больно, как и тогда, когда Шестнадцать богов ушли, а она осталась.
Осознав себя, собравшись почти полностью воедино в теле Йолы, богиня чаще всего дремала. Девушке и Ват Йету постоянно требовалась энергия, постоянно требовалась защита, и богиня, защищая, возрождая, вылечивая, тратила все свои силы, с которыми все никак не могла собраться. Ей бы несколько спокойных дней, и тогда она, собравшись воедино, смогла бы уйти. В этот раз она бы не стала размышлять.
Но все сложилось так, как сложилась. Полусумасшедший, слепой и ничего не понимающий от горя сгусток мрака мчался в Дигон. Для того, чтобы сначала убить того, кто виновен. А потом убивать на сколько хватит сил.
Тьма накрыла имперский дворец, окутала каждую комнатку, каждый зал. Растянулась над конюшнями, садами и мостами. Тонким слоем раскаталась по небу, выискивая того, кто убил ее рыжего солнечного мальчика.
Тьма прокатывалась по улицам, размазывалась по брусчатке, и все, чего она касалась, покрывалось тленом и разложением. Черная ядовитая плесень пробивалась через камни улиц. Деревья наливались гнилью и отравленным соком. Еще немного – и смерть доберется до домов, но людям Дигона в этот вечер очень повезло.
Тьма взметнулась вверх, направляясь к горам, на юг. Она наконец нашла того, кого хотела уничтожить в первую очередь.
Император Дигона сидел под миндальным деревом. Имперская порфира, пара перстней власти на левой руке, съехавшее назад, на спину, ожерелье с гербом – символ правления. Его лицо впервые за много дней разгладилось. Он выглядел спокойным, даже несмотря на многочисленные раны и нарывы. На мертвых глазах лежали миндальные розовые лепестки. Они же покрывали его плечи, ноги, соскальзывали с волос. Император умер красиво, спокойно – позже скажут: от усталости не выдержало сердце. А вот то, что творилось с телом Пилия в магическом плане, было куда как страшнее.
Мертвый паук, оживленный мутировавшей магией Шестнадцати и попавший в источник, не смог уничтожить магию и как-то серьезно навредить ей – он отравил только то, что лежало на поверхности, а после растворился в упругих нитях свежей чистой магии источника без остатка. Но та ядовитая магия, которая бурлила на самом верху источника богов, напоминала мерзкую бурую пену в кастрюле с плохим бульоном.
Именно ее и впустил в себя Пилий, приехав за новой порцией исцеляющей магии. Он же не видел, как вспухают нити багровым ядом, не видел, что с удовольствием принимает эту скверну в себя, открывается ей.
Несколькими минутами ранее Пилий, покачиваясь с пятки на носок и стараясь не расчесывать зудящую язву на щеке, впускал в себя магию. Он с предвкушением зажмурился, ожидая мягкой прохладной волны, когда магия Шестнадцати впитывается в кровь и кости, но увы. Вместо нее под его кожу вливалось что-то липкое, неприятное, гадкое.
Пилий передернул плечами, неверяще коснулся щеки. Язва не исчезла, а, кажется, даже стала больше.
- Нет-нет-нет-нет, - пробормотал Пилий, снова шагая к источнику и готовясь принять его дары, но внезапно закружилась голова. Нити магии взбесились, вспухали и лопались, а вместе с ними лопались сосуды в глазах, маленькие венки. Трескалась кожа, повреждались мышцы.
Это был конец.
Пилий не ощущал уже боли – некромантия не проходит даром для того, кто ею пользовался. Отбирая чью-то жизнь при помощи магии Шестнадцати, император, как бы это банально не звучало, все меньше становился человеком. А мутация магии и вовсе сделала из него почти что ходячего мертвеца. Но даже в таком состоянии он понимал, что это конец.
Он присел под миндалем, облокотился на него спиной. Оскалился, глядя, как нервно пляшут голубоватые искры света от источника. Движением пальца дернул за веревочку поясного мешочка, ослабляя его, выпуская на волю с несколько десятков насекомых.
Сознание меркло, а с ним вместе и понимание, кто он, зачем он тут, что ему нужно. Он не помнил ни о мести, ни о своих деяниях – все поглотила брызжущая красными пятнами тьма.
Последний вздох – и вдруг рука, в которой лежал мешочек с только начавшими выползать насекомыми, изо всех сил сжалась. Потом еще раз и еще.
Неизвестно, почему. Может, мелькнуло в сознании Пилия что-то сознательное за минуту до смерти, а может, это была простая судорога.
Этого уже не узнать.
Тьма соскользнула по веткам миндаля, растекаясь вокруг Пилия. Ее тревожили эти голубые искры, тревожили нити мертвой магии в теле мертвого императора, но это была тревога животного, которое безотчетно боится. Тьма не понимала, где она, она понимала только, что тот, кого она собралась уничтожить, уже мертв. Это ее озадачило, заставляло собирать воедино тени, которые мучительно расслаивались и стремились покинуть ее.
Тьма знала, что нельзя этого допускать, а почему, для чего… «Не помню, не помню», - мелькало где-то глубоко в подсознании, в этом мучительном забвении. Не за что зацепиться. Нечего вспомнить – все поглотила злоба, ярость. Они мешали, они требовали уничтожить хоть что-нибудь…
Ей, этой несчастной тьме, хоть немного бы контроля, хоть немного бы времени, чтобы вспомнить, но сил уже не было. Тени уже готовы были рассыпаться вороньими крыльями, чтобы снова «защищать» и «восстанавливать справедливость», поселяться в несчастных женщинах и мстить за них. Но не успели. Потому что в них с размаху вросла, впечаталась еще одна тень…
Дерек Ват Йет все еще касался кожи девушки. Под этой кожей только что бился пульс, а потом за одну секунду пропал. Исчез.
- Она что, умерла? – спросил Сав, но Дерек не услышал.
- Ясно, - грустно сказал Савар, отводя взгляд от тела Йолы. Ему было ее жаль. Он успел к ней привязаться.
Сав подцепил оторопевшего Малека за руку, увел на кухню. Там, оттирая со своего лица и рук кровь, он что-то втолковывал ему вполголоса.
Зашумела на кухне вода. С улицы донесся лай собаки. Каркнула наглая ворона. Стукнула в окно ветка старой яблони. Привычные, простые звуки. Жизнь идет дальше как ни в чем не бывало, а темная мертва. Из-за него мертва. Но цель же оправдывает средства, да? Правда же? Он же не сделал ничего плохого, верно?
Дерек почему-то никак не мог убрать пальцы с ее горла. Он не мог остановить свою магию, которая ухала в ее тело как в бездонную пропасть, не мог закрыть глаза, чтобы не видеть ее бледного спокойного лица. Это было бы так же мучительно, как прикоснуться в мороз языком к металлу, а потом резко попытаться освободиться. Он находился в ошеломлении, в стопоре. Он был как человек, упавший в воду с большой высоты – онемел, оглох. Он потерял счет времени.
Из ошеломления его вывел настойчивый голос Сава. Ничего не понимая, Ват Йет убрал руки с тела девушки и растерянно посмотрел на нее. Сав, продолжая что-то втолковывать, вдруг подхватил ее на руки, ласковым жестом убирая растрепавшиеся волосы с мертвого лица.
- Надо унести, похоронить, - донесся грустный голос Сава до сознания Ват Йета.
«Похоронить, похоронить… да, надо похоронить», - согласился Ват Йет. Русые, длинные волосы темной распустились, коснулись пола, но Сав ловким движением осторожно подхватил их, стянул в жгут, убрал, спрятал. Этот почти хозяйский жест вызвал в душе Ват Йета что-то непонятное, страшное.
- Я бы женился на ней, - глухо сказал Савар, глядя в мертвое лицо девушки. – Так жалко. Красивая девчонка, смелая. Была бы мне отличной парой. Жаль, что так оберну…
- Заткнись! Закрой рот!
Сав вздрогнул, недоуменно обернулся.
А потом картинка сменилась – мертвое лицо, по каштановым прядям стекает кровь, на белой коже – алые дорожки, которые бегут, бегут, впитываются в ковер все сильнее, все больше. Ощущение страшной потери на миг парализовало меня, и я испытала такое горе, что боль до этого была и не болью вовсе. В этот миг я поняла, что страдания божества – это не страдания человека. Мы всегда можем отвлечься от горя хотя бы на секунду, чтобы не сойти с ума. Наш разум может защитить сам себя забвением, может прервать страдание чем угодно, даже навязчивой мелодией. У богов такой привилегии нет. Они чувствуют по-другому, совсем не так, как люди. Они не могут отвлечься, не могут забыть, если их сознание цельно. Они всегда на пике.
Я понимала это и слушала свою тьму, которая молила меня ее отпустить. Она изо всех рвалась мстить, она не могла сдержаться, она не могла терпеть. И она не могла лечить, не могла исцелять сейчас – только убивать, только разрушать. От ее сознания не осталось ничего, кроме боли потери, она была рассеяна, потеряна, она не могла себя контролировать.
Зато могла я.
Контроль. Мне нужно загнать тьму под кожу, мне нужно контролировать себя. Дыхание. Так, дыхание и цифры.
Перед глазами возникли бухгалтерские выкладки, ровные столбцы в Excel, но очередная порция боли меня совершенно дезориентировала. Боль прокалывала от сердца все тело, даже кончики пальцев на ногах, даже десны. В глазах потемнело, и выкладки вместе с цифрами испарились.
Теперь мне приходилось прикладывать усилия для того, чтобы просто оставаться в сознании. Я, валяясь на полу в чужой крови, уже даже не плакала – это было слишком больно. На несколько мгновений я уже теряла сознание, но тут же приходила в себя. Но я уже ничего не понимала.
Дышать? Не спать? Почему? Так же хорошо, правильно, так нет боли… В какой-то момент я забыла и про тьму, и про Дерека, погружаясь в небытие. Разорвется сердце? Значит, так тому и быть.
...Громкие звуки извне снова прояснили мое сознание. Кто-то кричал в холле. Какий-то… очень знакомый голос. Мужской, но чуть истеричный, с тонкими нотками. Кто так говорит? Чей это голос? Недовольный, громкий, немного капризный.
Я зацепилась за этот голос сознанием отчаянно, как умирающий человек скрюченными от судорог руками и ногами рвется на поверхность воды, чтобы в последний раз глотнуть воздуха. В голове на мгновение прояснилось. Через несколько секунд я смогла разобрать слова.
- Дерек! Какого черта! Как отец?! Почему ты мне ни разу не ответил?! Я пишу тебе каждый день! Мы не так договаривались! И почему у тебя дверь открыта, а?
«Ты, что ли, темная? Обычная девка!» - всплыл в голове голос и наслоился на то, что я слышала сейчас.
Малек!
Сын императора! Он же умер! Похищен!
Отец… Не договаривались… Это значит, значит, что…
Больно!
Тьме надоело себя контролировать, и она рванула мое несчастное сердце снова.
- Перестань! Прекрати! – крикнула я из неизвестно откуда взявшихся ресурсов организма. Бешено, как машина, заработал мозг – видимо, на адреналине. Я сопоставляла, параллельно беря свои эмоции и эмоции тьмы под контроль.
Значит, это Дерек подговорил Малека исчезнуть, сделать вид, что его похитил Дигон. Зачем? Чтобы отец-император подписал указ о разрешении военных действий, конечно! Нет, ну какова сволочь!
Это была не та эмоция. Это была фатальная ошибка. Тьма, сплетясь с моей злостью, стала мне не по зубам, и, рванувшись в последний раз, освободилась, уносясь сквозь пространство туда, в Дигон, чтобы отомстить за смерть родного, близкого человека. Вырываясь, она в последний раз полоснула в груди болью, холодом, и я ничего не успела сделать.
Только тяжело перевернулась на бок, подтянула колени к груди в защитном жесте и закрыла глаза, пытаясь не обращать внимание на холод. Теперь мне точно осталось недолго. Как и Пилию, и Дигону, и, может быть, всему миру. Только тьма продолжить страдать еще многие века, и вместе с ней будут страдать другие.
Я не смогла ничего.
И теперь с этим чувством я должна умирать. Как стыдно…
Перед закрытыми глазами снова замелькали картинки – теперь только мои и, на удивление, Йолины. Ее память мне снова стала доступна – видимо, тьма, придя в собственное сознание, поспособствовала тому, чтобы я забыла хотя бы об одной личности в себе.
Менялись лица перед глазами – подруги Йолы в школе рабов и мои одногруппницы, мой бывший муж и бывший хозяин Йолы… Замелькали бумаги, цифры – мои родные и местные закорючки. Буквы, письма, указы.
Неожиданно все остановилось на одном единственном моменте. Вот рука Йолы старательно выводит приказ, за ним – еще один. Приказы тайные, и это должен был делать главный секретарь, но по обычному головотяпству перепись бумаг упала на Йолу. Рабыня – это же как рука или нога. Чего она там может думать? Собственность, которая не сможет предать и вообще открыть рот.
«Пять единиц взрывчатого вещества первого класса. Государственный заказ. Дерек Ват Йет», - выписывала Йола срочные бумажки. «Де ре к Ват Йет» - это имя Йола выписывала особенно тщательно, нежно глядя на любимое сочетание букв. Первая любовь - и кого? Рабыни к главному безопаснику? Смешно… Чувство Йолы было запрятано так глубоко, что никак не хотело являться мне раньше, проскакивая только изредка в реакциях ее тела. Любовь… Да это почти страсть, одержимость. Поэтому все заказы, все приказы от Дерека Ват Йета Йола запоминала дословно вместе с датами написания.
Первая взрывчатка. Заказана за несколько дней до взрыва в том магазинчике тканей. Снова заказанная взрывчатка, еще одно письмо. Потом письмо с приказом опробовать динамит. И опять взрывчатка.
Все.
Все сошлось.
Я даже задохнулась от нахлынувшей на меня гадливости. Ват Йет сам спровоцировал войну. Первым. Он сам взорвал магазин! Сам взорвал здание ГУСа! Чтобы Сав тоже был на его стороне! Он все сам!
Боже! Боже!
Озарение совпало с громким криком Малека – с предателем своего отца. Интересно, что ему пообещал Ват Йет? Место отца? Могущество? Хотя такого хлюпика несложно купить. Нужно только подобрать правильную мотивацию.
«Бом-бом-бом-бом-бом», - особо трепетно, слишком быстро забилось сердце, и я поняла, что мне осталось совсем чуть-чуть.
- Не смей орать! – раздался злющий знакомый голос Ват Йета, который вроде бы как только что истекал кровью, мертвый и тихий. – Запри двери, идиот!
Малек ойкнул. Затоптали ноги по ковру.
- Вот кретин… Все? – спросил Сав. – Получилось?
- Получилось, - шепнул Ват Йет, опускаясь рядом со мной на колени. Его пальцы беззастенчиво скользнули мне на шею, нащупывая пульс.
Я перевернулась на спину, с трудом открыла слезящиеся глаза.
- Ты жива, ты жива, - неожиданно радостно сказал Ват Йет, тут же вливая в меня свою горячую магию.
Только поздно.
«Бом», - стукнуло сердце в последний раз и остановилось.
Глава 22
Вырвавшаяся тьма поднялась в небо черным дымом. Она то расслаивалась на десятки кричащих теней, то соединялась вновь в один страдающий сгусток. Мысли расслаивались тоже, сконцентрироваться не удавалось, и жажда мести несла вперед. Тьма даже уже не понимала, за что мстит и кому – настоящей была только цель: восстановить справедливость. Сознание богини опять, как и много лет назад, разделилось на частицы. И это было так же больно, как и тогда, когда Шестнадцать богов ушли, а она осталась.
Осознав себя, собравшись почти полностью воедино в теле Йолы, богиня чаще всего дремала. Девушке и Ват Йету постоянно требовалась энергия, постоянно требовалась защита, и богиня, защищая, возрождая, вылечивая, тратила все свои силы, с которыми все никак не могла собраться. Ей бы несколько спокойных дней, и тогда она, собравшись воедино, смогла бы уйти. В этот раз она бы не стала размышлять.
Но все сложилось так, как сложилась. Полусумасшедший, слепой и ничего не понимающий от горя сгусток мрака мчался в Дигон. Для того, чтобы сначала убить того, кто виновен. А потом убивать на сколько хватит сил.
Тьма накрыла имперский дворец, окутала каждую комнатку, каждый зал. Растянулась над конюшнями, садами и мостами. Тонким слоем раскаталась по небу, выискивая того, кто убил ее рыжего солнечного мальчика.
Тьма прокатывалась по улицам, размазывалась по брусчатке, и все, чего она касалась, покрывалось тленом и разложением. Черная ядовитая плесень пробивалась через камни улиц. Деревья наливались гнилью и отравленным соком. Еще немного – и смерть доберется до домов, но людям Дигона в этот вечер очень повезло.
Тьма взметнулась вверх, направляясь к горам, на юг. Она наконец нашла того, кого хотела уничтожить в первую очередь.
***
Император Дигона сидел под миндальным деревом. Имперская порфира, пара перстней власти на левой руке, съехавшее назад, на спину, ожерелье с гербом – символ правления. Его лицо впервые за много дней разгладилось. Он выглядел спокойным, даже несмотря на многочисленные раны и нарывы. На мертвых глазах лежали миндальные розовые лепестки. Они же покрывали его плечи, ноги, соскальзывали с волос. Император умер красиво, спокойно – позже скажут: от усталости не выдержало сердце. А вот то, что творилось с телом Пилия в магическом плане, было куда как страшнее.
Мертвый паук, оживленный мутировавшей магией Шестнадцати и попавший в источник, не смог уничтожить магию и как-то серьезно навредить ей – он отравил только то, что лежало на поверхности, а после растворился в упругих нитях свежей чистой магии источника без остатка. Но та ядовитая магия, которая бурлила на самом верху источника богов, напоминала мерзкую бурую пену в кастрюле с плохим бульоном.
Именно ее и впустил в себя Пилий, приехав за новой порцией исцеляющей магии. Он же не видел, как вспухают нити багровым ядом, не видел, что с удовольствием принимает эту скверну в себя, открывается ей.
Несколькими минутами ранее Пилий, покачиваясь с пятки на носок и стараясь не расчесывать зудящую язву на щеке, впускал в себя магию. Он с предвкушением зажмурился, ожидая мягкой прохладной волны, когда магия Шестнадцати впитывается в кровь и кости, но увы. Вместо нее под его кожу вливалось что-то липкое, неприятное, гадкое.
Пилий передернул плечами, неверяще коснулся щеки. Язва не исчезла, а, кажется, даже стала больше.
- Нет-нет-нет-нет, - пробормотал Пилий, снова шагая к источнику и готовясь принять его дары, но внезапно закружилась голова. Нити магии взбесились, вспухали и лопались, а вместе с ними лопались сосуды в глазах, маленькие венки. Трескалась кожа, повреждались мышцы.
Это был конец.
Пилий не ощущал уже боли – некромантия не проходит даром для того, кто ею пользовался. Отбирая чью-то жизнь при помощи магии Шестнадцати, император, как бы это банально не звучало, все меньше становился человеком. А мутация магии и вовсе сделала из него почти что ходячего мертвеца. Но даже в таком состоянии он понимал, что это конец.
Он присел под миндалем, облокотился на него спиной. Оскалился, глядя, как нервно пляшут голубоватые искры света от источника. Движением пальца дернул за веревочку поясного мешочка, ослабляя его, выпуская на волю с несколько десятков насекомых.
Сознание меркло, а с ним вместе и понимание, кто он, зачем он тут, что ему нужно. Он не помнил ни о мести, ни о своих деяниях – все поглотила брызжущая красными пятнами тьма.
Последний вздох – и вдруг рука, в которой лежал мешочек с только начавшими выползать насекомыми, изо всех сил сжалась. Потом еще раз и еще.
Неизвестно, почему. Может, мелькнуло в сознании Пилия что-то сознательное за минуту до смерти, а может, это была простая судорога.
Этого уже не узнать.
***
Тьма соскользнула по веткам миндаля, растекаясь вокруг Пилия. Ее тревожили эти голубые искры, тревожили нити мертвой магии в теле мертвого императора, но это была тревога животного, которое безотчетно боится. Тьма не понимала, где она, она понимала только, что тот, кого она собралась уничтожить, уже мертв. Это ее озадачило, заставляло собирать воедино тени, которые мучительно расслаивались и стремились покинуть ее.
Тьма знала, что нельзя этого допускать, а почему, для чего… «Не помню, не помню», - мелькало где-то глубоко в подсознании, в этом мучительном забвении. Не за что зацепиться. Нечего вспомнить – все поглотила злоба, ярость. Они мешали, они требовали уничтожить хоть что-нибудь…
Ей, этой несчастной тьме, хоть немного бы контроля, хоть немного бы времени, чтобы вспомнить, но сил уже не было. Тени уже готовы были рассыпаться вороньими крыльями, чтобы снова «защищать» и «восстанавливать справедливость», поселяться в несчастных женщинах и мстить за них. Но не успели. Потому что в них с размаху вросла, впечаталась еще одна тень…
***
Дерек Ват Йет все еще касался кожи девушки. Под этой кожей только что бился пульс, а потом за одну секунду пропал. Исчез.
- Она что, умерла? – спросил Сав, но Дерек не услышал.
- Ясно, - грустно сказал Савар, отводя взгляд от тела Йолы. Ему было ее жаль. Он успел к ней привязаться.
Сав подцепил оторопевшего Малека за руку, увел на кухню. Там, оттирая со своего лица и рук кровь, он что-то втолковывал ему вполголоса.
Зашумела на кухне вода. С улицы донесся лай собаки. Каркнула наглая ворона. Стукнула в окно ветка старой яблони. Привычные, простые звуки. Жизнь идет дальше как ни в чем не бывало, а темная мертва. Из-за него мертва. Но цель же оправдывает средства, да? Правда же? Он же не сделал ничего плохого, верно?
Дерек почему-то никак не мог убрать пальцы с ее горла. Он не мог остановить свою магию, которая ухала в ее тело как в бездонную пропасть, не мог закрыть глаза, чтобы не видеть ее бледного спокойного лица. Это было бы так же мучительно, как прикоснуться в мороз языком к металлу, а потом резко попытаться освободиться. Он находился в ошеломлении, в стопоре. Он был как человек, упавший в воду с большой высоты – онемел, оглох. Он потерял счет времени.
Из ошеломления его вывел настойчивый голос Сава. Ничего не понимая, Ват Йет убрал руки с тела девушки и растерянно посмотрел на нее. Сав, продолжая что-то втолковывать, вдруг подхватил ее на руки, ласковым жестом убирая растрепавшиеся волосы с мертвого лица.
- Надо унести, похоронить, - донесся грустный голос Сава до сознания Ват Йета.
«Похоронить, похоронить… да, надо похоронить», - согласился Ват Йет. Русые, длинные волосы темной распустились, коснулись пола, но Сав ловким движением осторожно подхватил их, стянул в жгут, убрал, спрятал. Этот почти хозяйский жест вызвал в душе Ват Йета что-то непонятное, страшное.
- Я бы женился на ней, - глухо сказал Савар, глядя в мертвое лицо девушки. – Так жалко. Красивая девчонка, смелая. Была бы мне отличной парой. Жаль, что так оберну…
- Заткнись! Закрой рот!
Сав вздрогнул, недоуменно обернулся.
