Не обращая ни на кого внимания, я со стуком поставила пустую пиалу перед собой и нацедила половину. Потом подумала – и добила до конца.
Пригубила. Потом еще. Вкусно, сладко, градусов двадцать. Допила залпом.
- Ты как смеешь трогать без спроса хозяйские запасы, негодяйка?!
Чья-то жесткая и сильная рука вцепилась в мое предплечье. Тело Йолы молило сдаться, упасть на колени и попросить прощения. Эт-то что еще такое? Прощения – за что?
Я брезгливо посмотрела на толстые пальцы, поросшие длинными светлыми волосками. Подняла голову выше. Обладатель пальцев не впечатлил. Маленький, круглый, какой-то весь мятый и несуразный, с апельсиновой бугристой лысиной и маленькими редкими усиками. Вывернутые жирные губы и маленькие глазки, навевшие ассоциации с изюмом, который утопили в тесте, довершали чудный образ.
- Руки убрал, - тихо сказала я.
Ну не терпела я, когда меня трогали!
Руки ожидаемо никто не убрал. Я исподлобья окинула взглядом кухню – все в молчании занимались своими делами, никто не собирался вмешиваться и вступаться за рабыню.
- Пош-шла, дрянь, - запыхтел гаденыш. Как это там зовут? Ага. Брыжа, главный повар дома. Он подхватил меня под другую руку и вынес своим немаленьким телом за дверь. Прижал к стене.
- Ты. Подстилка, думаешь, раз тебя хозяин трахает, то все разрешено? – злобно процедил он мне в лицо, дохнув на меня омерзительной смесью сдобы и рассольной кислятины.
- А что, гаденыш, жалеешь, что тебе не досталось? Ты смотри только, слюней в суп не напускай.
Я попала в точку. Мерзкий повар не прочь был попользовать рабыню. Что с нее, убудет? Только вот хозяин ясно и четко дал понять, что такого не потерпит. Поэтому девчонке часто доставалось от гада: то суп ее пересолит, то вовсе оставит голодать. В общем, гадил по мере сил и возможностей. У, собака страшная!
- Я тебе так скажу, - прошипел разозленный до гипертонии повар, - лучше бы тебе на кухню больше не заходить. И вообще смелая ты больно стала! Не пороли давно? Ну так я подмогну.
Я усмехнулась.
- Ну попробуй.
Как таракана, стряхнула с себя его потные ладошки. На прощание долго и с обещанием посмотрела в его глаза и отошла.
Повар, озадаченно моргая, остался у стены, не предпринимая попыток меня задержать. Такое поведение Йоле было совсем не свойственно. Она, зная особое отношение этой пакости, старалась на кухню не заходить.
Ну-ну. Я себя растаптывать и унижать не позволю никому. Горло перегрызу, в крайнем случае, себе, но не поддамся. А для повара подготовлю какую-нибудь гадость.
Алкоголь немного прояснил голову. Напряжение чуть спало, но память Йолы взялась атаковать меня с удвоенной силой. Она бы.. Она бы никогда не смогла вот так разговаривать. Подчинение вбили в нее в школе для рабов. Вбили накрепко, но нежно – чтобы на золотом товаре не осталось следов. И это подчинение, это слепое послушание и вечный страх придется выбивать снова. Справляться, не позволять коленкам трястись, не позволять рукам дрожать.
Я задумалась. Йола жила в этом доме семь лет, со своих пятнадцати. Кем она была?
Помощницей королевского архивариуса, точнее, заместителя писаря. Ловкая умная девчонка знала дело своего хозяина лучше него самого. Почерк, особенности королевского письма, особенности каллиграфии, письменный этикет. Знала даже несколько незначительных государственных секретов. Хозяин допускал свою рабыню до всего, что делал сам. Неужели не боялся? Почему?
Ага, вот оно. Ни словом, ни делом купленный раб не мог навредить своему хозяину даже косвенно. При малейшей попытке мгновенно терял сознание до прихода самого хозяина. Этим пользовались, считая рабами чем-то вроде говорящей ручки, их даже пропускали в ведомства и во дворец. Почему? Потому что только хозяин мог отдать такое распоряжение. Без приказа или разрешения хозяина раб не мог выйти из хозяйского дома. Это как вообще?! Это же жуть кошмарная!
Господи, за что я тут? За вольнодумство? За непокорность?
Я вдохнула. Подошла к окну, прислонилась к холодному стеклу лбом.
И что мне теперь делать? Как мне жить? Я же не могу, не умею подчиняться, да и не хочу. Значит я тут долго не протяну? Какие наказания для ослушавшегося раба? Подвешивание за крюки? Четвертование?
Я смотрела в окно, за которым цвел сад с незнакомыми мне деревьями. Слезы полились по щекам сплошным потоком. Я оплакивала нас – Йолу, несчастную девчонку, рабыню, и себя – Веру – женщину, слишком ценящую независимость и свободу, которая по невероятному стечению обстоятельств стала постельной игрушкой и слабой рабыней.
Я сидела до позднего вечера в комнатушке три на четыре метра. Койка, тумба. Узкий шкаф. Зато уютно мигали на стенах россыпи лампочек, правда, без всяких проводов. Стопка книг на столе, пара вязаных салфеток, теплый плед… Тут было спокойно. Меня никто не трогал и никто ко мне лез. Ну и хорошо.
Я тратила время с пользой, обдумывая, гадая, представляя. Осторожно обращалась к чужой памяти, черпая информацию. Это отнимало много сил – нужно было постоянно себя контролировать, чтобы не поддаться эмоциям.
Сладить с эмоциями не удалось, когда по особому пошаркиванию ног, по шуму у входной двери, где как раз и находилась моя комната, по покашливанию и особому стуку снятой обуви я поняла, что пришел он – мой хозяин. Мне полагалось его встречать – это его личное распоряжение. Скотина! Мало того, что девчонку постоянно насилует, еще и заставляет ему прислуживать и наблюдать его противную морду. Поборов нежелание спускаться, я поправила платье и волосы и отправилась кланяться «хозяину». Ну, посмотрим на тебя воочию. В память Йолы о нем я не лезла, потому что как только задумывалась об этом, контролировать эмоциональное состояние становилось труднее. В голове всыпхивали сцены насилия, и видеть их я не хотела.
Опустив голову, я встала ближе к входу в холл и посмотрела на только что вошедшего мужчину. Так вот ты какой, северный олень… Признаться, я ожидала бесчувственную сволочь с королевскими замашками, эдакого мефистофеля преклонных лет, но вместо него у входной двери стоял… Дядечка. Ну или дядюшка. Его хотелось называть с первого взгляда именно так – он весь был какой-то «дядькистый». Толстоват, лысоват, одышлив. Рубашка подмышками мокрая, толстые ляжки едва умещаются в темных штанах. Лицо широкое и какое-то… добродушное и размазанное, нечеткое. Картофельный нос, рязанские глазки, реденькие светлые бровки, пухлые щеки и пара подбородков. Я ну никак не ожидала от насильника и рабовладельца такой внешности. Это было несочетаемо. И тем страшнее была истина. Он прошел мимо меня, и в нос ударила смесь знакомых запахов: пота, хвойных духов, его кожи. Меня едва не вывернуло наизнанку.
Как же ты, бедная девочка, это терпела?
Я следила за ним взглядом, смотрела, как он взбирается на лестницу, как торчат из домашних тапок желтые, в мозолях пятки, и понимала, что если он меня коснется хоть пальцем, я бездарно спалюсь. Заору, отлуплю по мордасам и окажусь… Кстати, где я окажусь в таком случае? Ага, ясно-понятно. Не на Мальдивах, а совсем наоборот. В голове всплывали знания, но не память – видимо, девочке не доводилось бывать в местах, где перевоспитывают взбунтовавшихся каким-то чудом рабов. Ее счастье.
- Йола!
Громкий окрик шибанул наотмашь. Чертовы реакции тела! Интересно, она всегда так реагировала на его голос?
Я замешкалась. Идти не хотелось до зубного скрежета. Но новый окрик не заставил себя ждать.
Я зашла в его кабинет – там я уже была утром. В ванной его апартаментов я и разбила зеркало. Я робко встала у стеночки рядышком с дверным косяком.
- Йола! Ты разбила зеркало! Ты не поранилась?
Я удивленно подняла на него глаза и тут же опустила снова. Потому что он на меня не смотрел, копаясь в своем портфеле. Да и голос… Таким спрашивают о состоянии здоровья четвероюродной тетушки, которую в последний раз видел на свадьбе родственников в пять лет. Ему плевать на меня. Если в состоянии встретить и прийти, значит, все хорошо, и переживать не о чем. А вопрос – просто так, чтобы узнать, не сильно ли повреждена постельная игрушка.
- Йола?
Он поднял голову от своего портфеля, а я смотрела на его пальцы. Толстые и розовые – ну просто сваренные сардельки. Они шевелились, как большие гусеницы, что-то перебирали…
- Йола… - уже встревоженно спросил он, и я встрепенулась.
- Да, господин… Все хорошо. Простите за зеркало, - поспешно добавила я.
- За это будешь наказана. Вот два перевода, сделаешь до утра.
Он протянул мне с десяток квадратных желтоватых листков, исписанных от руки какими-то загогулинами.
- Это запись после встречи послов. Тут четыре языка. Переведешь все к утру. Вот, и словари возьми, бумаги и чернилок. Придешь и принесешь сама, через два часа после рассвета. И чтобы начисто было переписано.
Я подхватила листки и книги с покорно опущенной головой.
- Иди.
Дважды меня не надо было просить. Я шмыгнула в свою комнатушку, зажгла тусклую лампу над изголовьем кровати. Так-с, что тут у меня? Интересно…
Зашуршала в пальцах необычная бумага – у нас такую не делают. Весь текст был написан от руки черными чернилами. Я вчиталась, сосредотачиваясь, но писанина по-прежнему оставалась для меня филькиной грамотой. Как так, я же понимала написанное… Неужели все? Лавочка прикрылась? Но взгляд тут же наткнулся на строчку из другой страницы, которая слилась в правильное предложение. И еще одна строчка, и еще… А некоторые так и оставались для меня непонятными. Сколько я не напрягала память, ничего не происходило.
Может, со словарями дело пойдет быстрее?
Обложившись книгами, бумажками с пометками и высунув от усердия язык, я перевела целых пять предложений за полчаса. Результат так себе. К тому же, есть хотелось зверски. Может, стоит прокрасться на кухню и надеяться, что гадкий повар спит и не зажмет меня в углу?
Память Йолы на это выдала, что в кособокой страшной тумбе для меня есть подарочек. Кусок твердого сыра, сушеные фрукты в мешочке, раскрошившееся печенье. Ну что ж! Жить можно.
А после еды мне захотелось спать. Глаза слипались, и я не могла перевести ни строчки – потрясения, стресс, чужая память, настойчиво бьющая мне в голову. И как тут не уснуть?
Так я и отключилась, опустив голову прямо на исписанные страницы. Плевать мне на то, что я не сделаю перевод. Это же вообще невыполнимо!
- А ну вставай! Ты с ума сошла! – почти испуганно трясла меня за плечи вчерашняя тетка, Граха.
Я разлепила глаза и поморщилась. Жутко болела голова.
- Хозяин ждет!
- Иду, - буркнула я, заодно понимая, что вчерашний кошмар никуда не делся.
Я поднялась с кровати, собрала в руки листки бумаги, которые вчера разбросала. Кое-то, кажется, помялось и немножечко порвалось. Широко зевнула и запустила руку в волосы. Ну и лохматая же!
- Быстрее! – прошипела Граха, выталкивая меня из комнатушки.
Ну, быстрее так быстрее. Как есть, в ночной рубашке, неумытая, я сунула ноги в растоптанные и растресканные домашние башмаки и уныло поплелась наверх.
- Давай сюда переводы! – приказал хозяин, не глядя на меня. Только протянул руку в повелительном жесте.
Я вложила в его мягкую толстую ладонь листки и с интересом принялась ждать реакции. Страха, на удивление, не было. А может, я просто тупила от недосыпа.
- Эт-то что?! – изумленно спросил он, перебирая листки, к которым я даже не прикасалась.
И уставился на меня в совершенном шоке. Видимо, неповиновение Йолы было чем-то из ряда вон выходящим.
- Ну, не успела. Уснула, - дернула плечиком я, глядя в пол. Смотреть на него не хотелось – боялась вновь ощутить прилив чужих эмоций и двинуть этому престарелому козлу в глаз.
- Уснула, - повторил он за мной шепотом. – Как?
- Что – как? Как уснула? Ну, закрыла глазки, отвернулась к стеночке - и готово. Понимаете, устала очень.
Его реакция на это была неожиданной. Он подскочил, быстрым колобком докатился до меня и приказал:
- А ну, покажи цепочку! На ноге! Быстро!
Мне очень хотелось нахамить. Но я, сморщившись, приподняла край ночной рубашки, чтобы тут же, взвизгнув, дернуться – его противные пальцы вцепились мне в лодыжку. Но он держал крепко. Подцепил золотую цепочку, внимательно ее разглядывал.
- Ничего не понимаю, - растерянно сказал он, а потом, без перехода, приказал:
- Сядь на кресло!
Ну, я села. В ногах правды нет.
- А теперь встань. Наклонись. Выпрямись. Принеси книгу со стола.
Я с недоумением все это проделала, глядя на него, как на идиота. Правда, следующий приказ выбил из меня весь воздух.
- Сядь в кресло и раздвинь ноги.
Ага, щас! Бегу, волосы назад.
- Нет, - тихо сказала я, испытывая при этом весьма странное чувство. Как будто что-то очень сильно натянулось, напряглось в груди.
- Нет?!
- Нет. Хватит с меня.
- Я приказываю!
Натяжение в груди стало нестерпимыми, но больно не было – скорее, очень неприятно. Наверное, так бы могла чувствовать себя растянутая в пальцах до предела резинка для волос.
- Нет! - с удовольствием повторила я, ощущая, как сминается, ломается что-то незримое, неясное внутри меня.
А в следующий миг сломало и меня. Каждая мышца напряглась до невообразимых каких-то пределов, свело зубы, а в глазах потемнело. Я опустилась на колени, часто дыша, краем сознания услышала испуганные крики, топот ног, а потом и визг, полный ужаса. Мужской визг, хозяйский. Почти песня, а! Слушала бы и слушала!
А потом мне стало не до этого.
С моим дыханием изо рта вырвалось черное облачко, и вместе с ним вырвалась из этого тела и я. Я смотрела на себя как бы стороны и с ужасом отмечала, что мое новое тело выглядит, как загримированный манекен для самых кассовых фильмов ужасов.
Черные глаза без белков, без зрачков. Белая, как бумага, кожа. Обескровленные, посиневшие губы.
Золотая цепочка, валяющаяся под ногами. Расстегнутая. Или разорванная. Непонятно.
- Темная, темная! – орал кто-то, и я оторвала взгляд от распластавшегося тела.
Только вот без толку. Потому что все вокруг покрывала темная дымка. Как гарь костра, только без запаха. Она струилась везде, прятала людей, предметы, но ластилась к телу Йолы, касалась ее кожи, не заволакивала ее непроглядным туманом. И я чутьем, взявшемся неизвестно откуда, поняла – тьма утешает. Дает силы. Поддерживает. Чуть ли не скулит, как щенок, требующий внимания хозяйки.
Я не удержалась, протянула ладонь, не зная, чего ожидать.
И тьма радостно рванулась ко мне, не делая между мной и телом Йолы никаких различий.
«Такая же, такая... Моя», - шепнуло что-то прямо в моей голове, а потом истаяло.
Только толкнуло меня к телу Йолы напоследок.
- Темная! Темная!! Стражу! Скорее! – визжал кто-то надоедливо прямо над ухом.
И я открыла глаза.
Все обитатели дома, белые, как мел. Стоят у входа, трясутся.
Хозяин нервно комкает какие-то гербовые бумаги, его пальцы ходят ходуном. Граха держится за сердце и смотрит на меня с ужасом. Слуги, толпящиеся чуть дальше, молча разглядывают меня, и только мой старый знакомец повар трусливо маячит дальше, в коридоре.
- Очнулась, - выдохнула Граха и упала в обморок.
Остальные с воплями разбежались, и только хозяин остался стоять, глядя на меня исподлобья, набычившись.
Пригубила. Потом еще. Вкусно, сладко, градусов двадцать. Допила залпом.
- Ты как смеешь трогать без спроса хозяйские запасы, негодяйка?!
Чья-то жесткая и сильная рука вцепилась в мое предплечье. Тело Йолы молило сдаться, упасть на колени и попросить прощения. Эт-то что еще такое? Прощения – за что?
Я брезгливо посмотрела на толстые пальцы, поросшие длинными светлыми волосками. Подняла голову выше. Обладатель пальцев не впечатлил. Маленький, круглый, какой-то весь мятый и несуразный, с апельсиновой бугристой лысиной и маленькими редкими усиками. Вывернутые жирные губы и маленькие глазки, навевшие ассоциации с изюмом, который утопили в тесте, довершали чудный образ.
- Руки убрал, - тихо сказала я.
Ну не терпела я, когда меня трогали!
Руки ожидаемо никто не убрал. Я исподлобья окинула взглядом кухню – все в молчании занимались своими делами, никто не собирался вмешиваться и вступаться за рабыню.
- Пош-шла, дрянь, - запыхтел гаденыш. Как это там зовут? Ага. Брыжа, главный повар дома. Он подхватил меня под другую руку и вынес своим немаленьким телом за дверь. Прижал к стене.
- Ты. Подстилка, думаешь, раз тебя хозяин трахает, то все разрешено? – злобно процедил он мне в лицо, дохнув на меня омерзительной смесью сдобы и рассольной кислятины.
- А что, гаденыш, жалеешь, что тебе не досталось? Ты смотри только, слюней в суп не напускай.
Я попала в точку. Мерзкий повар не прочь был попользовать рабыню. Что с нее, убудет? Только вот хозяин ясно и четко дал понять, что такого не потерпит. Поэтому девчонке часто доставалось от гада: то суп ее пересолит, то вовсе оставит голодать. В общем, гадил по мере сил и возможностей. У, собака страшная!
- Я тебе так скажу, - прошипел разозленный до гипертонии повар, - лучше бы тебе на кухню больше не заходить. И вообще смелая ты больно стала! Не пороли давно? Ну так я подмогну.
Я усмехнулась.
- Ну попробуй.
Как таракана, стряхнула с себя его потные ладошки. На прощание долго и с обещанием посмотрела в его глаза и отошла.
Повар, озадаченно моргая, остался у стены, не предпринимая попыток меня задержать. Такое поведение Йоле было совсем не свойственно. Она, зная особое отношение этой пакости, старалась на кухню не заходить.
Ну-ну. Я себя растаптывать и унижать не позволю никому. Горло перегрызу, в крайнем случае, себе, но не поддамся. А для повара подготовлю какую-нибудь гадость.
Алкоголь немного прояснил голову. Напряжение чуть спало, но память Йолы взялась атаковать меня с удвоенной силой. Она бы.. Она бы никогда не смогла вот так разговаривать. Подчинение вбили в нее в школе для рабов. Вбили накрепко, но нежно – чтобы на золотом товаре не осталось следов. И это подчинение, это слепое послушание и вечный страх придется выбивать снова. Справляться, не позволять коленкам трястись, не позволять рукам дрожать.
Я задумалась. Йола жила в этом доме семь лет, со своих пятнадцати. Кем она была?
Помощницей королевского архивариуса, точнее, заместителя писаря. Ловкая умная девчонка знала дело своего хозяина лучше него самого. Почерк, особенности королевского письма, особенности каллиграфии, письменный этикет. Знала даже несколько незначительных государственных секретов. Хозяин допускал свою рабыню до всего, что делал сам. Неужели не боялся? Почему?
Ага, вот оно. Ни словом, ни делом купленный раб не мог навредить своему хозяину даже косвенно. При малейшей попытке мгновенно терял сознание до прихода самого хозяина. Этим пользовались, считая рабами чем-то вроде говорящей ручки, их даже пропускали в ведомства и во дворец. Почему? Потому что только хозяин мог отдать такое распоряжение. Без приказа или разрешения хозяина раб не мог выйти из хозяйского дома. Это как вообще?! Это же жуть кошмарная!
Господи, за что я тут? За вольнодумство? За непокорность?
Я вдохнула. Подошла к окну, прислонилась к холодному стеклу лбом.
И что мне теперь делать? Как мне жить? Я же не могу, не умею подчиняться, да и не хочу. Значит я тут долго не протяну? Какие наказания для ослушавшегося раба? Подвешивание за крюки? Четвертование?
Я смотрела в окно, за которым цвел сад с незнакомыми мне деревьями. Слезы полились по щекам сплошным потоком. Я оплакивала нас – Йолу, несчастную девчонку, рабыню, и себя – Веру – женщину, слишком ценящую независимость и свободу, которая по невероятному стечению обстоятельств стала постельной игрушкой и слабой рабыней.
ГЛАВА 3
Я сидела до позднего вечера в комнатушке три на четыре метра. Койка, тумба. Узкий шкаф. Зато уютно мигали на стенах россыпи лампочек, правда, без всяких проводов. Стопка книг на столе, пара вязаных салфеток, теплый плед… Тут было спокойно. Меня никто не трогал и никто ко мне лез. Ну и хорошо.
Я тратила время с пользой, обдумывая, гадая, представляя. Осторожно обращалась к чужой памяти, черпая информацию. Это отнимало много сил – нужно было постоянно себя контролировать, чтобы не поддаться эмоциям.
Сладить с эмоциями не удалось, когда по особому пошаркиванию ног, по шуму у входной двери, где как раз и находилась моя комната, по покашливанию и особому стуку снятой обуви я поняла, что пришел он – мой хозяин. Мне полагалось его встречать – это его личное распоряжение. Скотина! Мало того, что девчонку постоянно насилует, еще и заставляет ему прислуживать и наблюдать его противную морду. Поборов нежелание спускаться, я поправила платье и волосы и отправилась кланяться «хозяину». Ну, посмотрим на тебя воочию. В память Йолы о нем я не лезла, потому что как только задумывалась об этом, контролировать эмоциональное состояние становилось труднее. В голове всыпхивали сцены насилия, и видеть их я не хотела.
Опустив голову, я встала ближе к входу в холл и посмотрела на только что вошедшего мужчину. Так вот ты какой, северный олень… Признаться, я ожидала бесчувственную сволочь с королевскими замашками, эдакого мефистофеля преклонных лет, но вместо него у входной двери стоял… Дядечка. Ну или дядюшка. Его хотелось называть с первого взгляда именно так – он весь был какой-то «дядькистый». Толстоват, лысоват, одышлив. Рубашка подмышками мокрая, толстые ляжки едва умещаются в темных штанах. Лицо широкое и какое-то… добродушное и размазанное, нечеткое. Картофельный нос, рязанские глазки, реденькие светлые бровки, пухлые щеки и пара подбородков. Я ну никак не ожидала от насильника и рабовладельца такой внешности. Это было несочетаемо. И тем страшнее была истина. Он прошел мимо меня, и в нос ударила смесь знакомых запахов: пота, хвойных духов, его кожи. Меня едва не вывернуло наизнанку.
Как же ты, бедная девочка, это терпела?
Я следила за ним взглядом, смотрела, как он взбирается на лестницу, как торчат из домашних тапок желтые, в мозолях пятки, и понимала, что если он меня коснется хоть пальцем, я бездарно спалюсь. Заору, отлуплю по мордасам и окажусь… Кстати, где я окажусь в таком случае? Ага, ясно-понятно. Не на Мальдивах, а совсем наоборот. В голове всплывали знания, но не память – видимо, девочке не доводилось бывать в местах, где перевоспитывают взбунтовавшихся каким-то чудом рабов. Ее счастье.
- Йола!
Громкий окрик шибанул наотмашь. Чертовы реакции тела! Интересно, она всегда так реагировала на его голос?
Я замешкалась. Идти не хотелось до зубного скрежета. Но новый окрик не заставил себя ждать.
Я зашла в его кабинет – там я уже была утром. В ванной его апартаментов я и разбила зеркало. Я робко встала у стеночки рядышком с дверным косяком.
- Йола! Ты разбила зеркало! Ты не поранилась?
Я удивленно подняла на него глаза и тут же опустила снова. Потому что он на меня не смотрел, копаясь в своем портфеле. Да и голос… Таким спрашивают о состоянии здоровья четвероюродной тетушки, которую в последний раз видел на свадьбе родственников в пять лет. Ему плевать на меня. Если в состоянии встретить и прийти, значит, все хорошо, и переживать не о чем. А вопрос – просто так, чтобы узнать, не сильно ли повреждена постельная игрушка.
- Йола?
Он поднял голову от своего портфеля, а я смотрела на его пальцы. Толстые и розовые – ну просто сваренные сардельки. Они шевелились, как большие гусеницы, что-то перебирали…
- Йола… - уже встревоженно спросил он, и я встрепенулась.
- Да, господин… Все хорошо. Простите за зеркало, - поспешно добавила я.
- За это будешь наказана. Вот два перевода, сделаешь до утра.
Он протянул мне с десяток квадратных желтоватых листков, исписанных от руки какими-то загогулинами.
- Это запись после встречи послов. Тут четыре языка. Переведешь все к утру. Вот, и словари возьми, бумаги и чернилок. Придешь и принесешь сама, через два часа после рассвета. И чтобы начисто было переписано.
Я подхватила листки и книги с покорно опущенной головой.
- Иди.
Дважды меня не надо было просить. Я шмыгнула в свою комнатушку, зажгла тусклую лампу над изголовьем кровати. Так-с, что тут у меня? Интересно…
Зашуршала в пальцах необычная бумага – у нас такую не делают. Весь текст был написан от руки черными чернилами. Я вчиталась, сосредотачиваясь, но писанина по-прежнему оставалась для меня филькиной грамотой. Как так, я же понимала написанное… Неужели все? Лавочка прикрылась? Но взгляд тут же наткнулся на строчку из другой страницы, которая слилась в правильное предложение. И еще одна строчка, и еще… А некоторые так и оставались для меня непонятными. Сколько я не напрягала память, ничего не происходило.
Может, со словарями дело пойдет быстрее?
Обложившись книгами, бумажками с пометками и высунув от усердия язык, я перевела целых пять предложений за полчаса. Результат так себе. К тому же, есть хотелось зверски. Может, стоит прокрасться на кухню и надеяться, что гадкий повар спит и не зажмет меня в углу?
Память Йолы на это выдала, что в кособокой страшной тумбе для меня есть подарочек. Кусок твердого сыра, сушеные фрукты в мешочке, раскрошившееся печенье. Ну что ж! Жить можно.
А после еды мне захотелось спать. Глаза слипались, и я не могла перевести ни строчки – потрясения, стресс, чужая память, настойчиво бьющая мне в голову. И как тут не уснуть?
Так я и отключилась, опустив голову прямо на исписанные страницы. Плевать мне на то, что я не сделаю перевод. Это же вообще невыполнимо!
ГЛАВА 4
- А ну вставай! Ты с ума сошла! – почти испуганно трясла меня за плечи вчерашняя тетка, Граха.
Я разлепила глаза и поморщилась. Жутко болела голова.
- Хозяин ждет!
- Иду, - буркнула я, заодно понимая, что вчерашний кошмар никуда не делся.
Я поднялась с кровати, собрала в руки листки бумаги, которые вчера разбросала. Кое-то, кажется, помялось и немножечко порвалось. Широко зевнула и запустила руку в волосы. Ну и лохматая же!
- Быстрее! – прошипела Граха, выталкивая меня из комнатушки.
Ну, быстрее так быстрее. Как есть, в ночной рубашке, неумытая, я сунула ноги в растоптанные и растресканные домашние башмаки и уныло поплелась наверх.
- Давай сюда переводы! – приказал хозяин, не глядя на меня. Только протянул руку в повелительном жесте.
Я вложила в его мягкую толстую ладонь листки и с интересом принялась ждать реакции. Страха, на удивление, не было. А может, я просто тупила от недосыпа.
- Эт-то что?! – изумленно спросил он, перебирая листки, к которым я даже не прикасалась.
И уставился на меня в совершенном шоке. Видимо, неповиновение Йолы было чем-то из ряда вон выходящим.
- Ну, не успела. Уснула, - дернула плечиком я, глядя в пол. Смотреть на него не хотелось – боялась вновь ощутить прилив чужих эмоций и двинуть этому престарелому козлу в глаз.
- Уснула, - повторил он за мной шепотом. – Как?
- Что – как? Как уснула? Ну, закрыла глазки, отвернулась к стеночке - и готово. Понимаете, устала очень.
Его реакция на это была неожиданной. Он подскочил, быстрым колобком докатился до меня и приказал:
- А ну, покажи цепочку! На ноге! Быстро!
Мне очень хотелось нахамить. Но я, сморщившись, приподняла край ночной рубашки, чтобы тут же, взвизгнув, дернуться – его противные пальцы вцепились мне в лодыжку. Но он держал крепко. Подцепил золотую цепочку, внимательно ее разглядывал.
- Ничего не понимаю, - растерянно сказал он, а потом, без перехода, приказал:
- Сядь на кресло!
Ну, я села. В ногах правды нет.
- А теперь встань. Наклонись. Выпрямись. Принеси книгу со стола.
Я с недоумением все это проделала, глядя на него, как на идиота. Правда, следующий приказ выбил из меня весь воздух.
- Сядь в кресло и раздвинь ноги.
Ага, щас! Бегу, волосы назад.
- Нет, - тихо сказала я, испытывая при этом весьма странное чувство. Как будто что-то очень сильно натянулось, напряглось в груди.
- Нет?!
- Нет. Хватит с меня.
- Я приказываю!
Натяжение в груди стало нестерпимыми, но больно не было – скорее, очень неприятно. Наверное, так бы могла чувствовать себя растянутая в пальцах до предела резинка для волос.
- Нет! - с удовольствием повторила я, ощущая, как сминается, ломается что-то незримое, неясное внутри меня.
А в следующий миг сломало и меня. Каждая мышца напряглась до невообразимых каких-то пределов, свело зубы, а в глазах потемнело. Я опустилась на колени, часто дыша, краем сознания услышала испуганные крики, топот ног, а потом и визг, полный ужаса. Мужской визг, хозяйский. Почти песня, а! Слушала бы и слушала!
А потом мне стало не до этого.
С моим дыханием изо рта вырвалось черное облачко, и вместе с ним вырвалась из этого тела и я. Я смотрела на себя как бы стороны и с ужасом отмечала, что мое новое тело выглядит, как загримированный манекен для самых кассовых фильмов ужасов.
Черные глаза без белков, без зрачков. Белая, как бумага, кожа. Обескровленные, посиневшие губы.
Золотая цепочка, валяющаяся под ногами. Расстегнутая. Или разорванная. Непонятно.
- Темная, темная! – орал кто-то, и я оторвала взгляд от распластавшегося тела.
Только вот без толку. Потому что все вокруг покрывала темная дымка. Как гарь костра, только без запаха. Она струилась везде, прятала людей, предметы, но ластилась к телу Йолы, касалась ее кожи, не заволакивала ее непроглядным туманом. И я чутьем, взявшемся неизвестно откуда, поняла – тьма утешает. Дает силы. Поддерживает. Чуть ли не скулит, как щенок, требующий внимания хозяйки.
Я не удержалась, протянула ладонь, не зная, чего ожидать.
И тьма радостно рванулась ко мне, не делая между мной и телом Йолы никаких различий.
«Такая же, такая... Моя», - шепнуло что-то прямо в моей голове, а потом истаяло.
Только толкнуло меня к телу Йолы напоследок.
- Темная! Темная!! Стражу! Скорее! – визжал кто-то надоедливо прямо над ухом.
И я открыла глаза.
***
Все обитатели дома, белые, как мел. Стоят у входа, трясутся.
Хозяин нервно комкает какие-то гербовые бумаги, его пальцы ходят ходуном. Граха держится за сердце и смотрит на меня с ужасом. Слуги, толпящиеся чуть дальше, молча разглядывают меня, и только мой старый знакомец повар трусливо маячит дальше, в коридоре.
- Очнулась, - выдохнула Граха и упала в обморок.
Остальные с воплями разбежались, и только хозяин остался стоять, глядя на меня исподлобья, набычившись.
