Она поощряла все его дерзости, что так часто случается в наше безумное время. И постоянно давала понять, что ее муж – тиран и деспот, и жизнь ее с ним, будто бы, похожа на кошмарный сон.
Однажды она примчалась к нам посреди ночи, объявила, что муж избил ее, и умоляла о защите. Генрих впервые почувствовал себя настоящим мужчиной, запер ворота замка и собрался защищать свою даму сколь угодно долго. Она представила все так, будто ей и в самом деле грозит страшная опасность. И когда ее супруг – милейший человек, кстати, - появился под нашими стенами, Генрих уже полагал, что ведет войну за любимую женщину. И даже атаковал первым. И убил в первой же вылазке незадачливого мужа предприимчивой дамы.
Ее планы простирались гораздо дальше, нежели вся эта романтическая история. О, бестия рассчитала верно: тогдашний герцог терпеть не мог подобных историй, и призвал всех участников событий ко двору для объяснений. И там-то прекрасная дама преподнесла дело так, как будто Генрих едва ли не выкрал ее от супруга, об утрате которого она, якобы, безутешно скорбит.
По ее расчетам, земли и титул баронов фон Штайнберг должны были непременно конфисковать, и она не видела более подходящей хозяйки для них, чем безутешная вдова. Слава богу, дело обошлось, но нашего мальчика, разумеется, отлучили от двора…Я, по правде говоря, не знаю, как он смог достойно пережить свалившееся на него страшное предательство. Однако он пережил его, и даже не утратил уважения к женскому полу, чего следовало бы ожидать. Ну, вот вам и все наши страшные тайны, госпожа, - перевела дух старушка, - ступайте-ка почивать. Кошмары вам сниться больше не будут.
-Не могу не спросить, простите, Ильза, - я развела руками, извиняясь за свое неуемное любопытство, - А что за гадость в тазу притащили ваши девушки в библиотеку?
Цыганка улыбнулась мне, как ребенку:
-Ах, это! Мы окуривали дом красным волчаником от силы полной луны. Чтобы не допустить ее власти в доме. Я выразилась понятно, госпожа?
Я так устала удивляться, что просто согласно кивнула, и отправилась на боковую. И только укладываясь на ложе под солидным балдахином синего бархата, осознала, что вряд ли смогу уснуть.
* * *
Нечего было и мечтать выспаться после такого обилия новой информации, так что спустя некоторое время я обреченно запахнулась в шаль, и отправилась на галерею. Все покои были залиты чахоточным лунным светом, который мог бы соперничать по яркости даже с электрическим. Портреты прежних хозяев замка отражали лунное сияние, и лица их казались живыми и подвижными. Я поежилась от ощущения, что сейчас они выйдут побеседовать со мной из тяжелых позолоченных рам. В такую ночь могло случиться все, что угодно.
Я и сама понемногу теряла ощущение реальности. Кажется, я совсем не удивилась бы, если бы кто-нибудь из этих давно умерших дворян вздумал поведать мне нечто новое о последнем своем потомке. Я и без того постоянно узнавала о нем что-нибудь новое…Образы сменялись с такой быстротой, что я не всегда успевала перестроить восприятие. Хладнокровный наемник сменялся родовитым дворянином, а тот, в свою очередь, уступал место безумному мальчишке, не признающему никаких компромиссов в борьбе за тех, кто ему дорог…
В итоге все эти достойные господа постоянно занимали мои мысли, и я ни за что не смогла бы изгнать их оттуда. Вот и в эту сумасшедшую ночь, бесконечно путаясь в ощущениях, я подошла к его портрету, и снова принялась анализировать свои чувства, без всякой надежды когда-нибудь в них разобраться.
Молодой Генрих взирал на меня с надменностью и веселым недоумением…Ну еще бы, ему-то были неведомы сомнения - уж если он чего-нибудь хотел, то добивался желаемого со всей страстью своих двадцати лет. И наверняка не понял бы сомнений, которые обуревали меня целую вечность спустя.
Я могла долго простоять перед портретом, не выходя из глубокой задумчивости, но тут из ближнего коридора послышался невнятный шум. Насколько я знала, там располагались покои Генриха. Я выждала немного, надеясь, что мне почудилось, но шум, больше всего похожий на звуки мужского голоса, никак не прекращался. Как завороженная, я отправилась на звук, не имея ни малейшего представления, зачем я это делаю. Мне почему-то казалось, что я поступаю правильно - так, как никогда в жизни.
Я приоткрыла дверь его спальни, и замерла на пороге, боясь сделать еще хоть одно движение. В окно безразлично заглядывал огромный зеленоватый лунный диск. Интересно, что видело ночное светило, и хотело ли оно вообще что-нибудь видеть? Как бы там ни было, все дальнейшее протекало под его равнодушным взором…В дверях застыла весьма растерянная особа, в голове которой вертелся чисто русский вопрос "что делать?"…А на огромном ложе под балдахином, среди смятых простыней мой загадочный наемник, оступаясь, спеша, возвращался в свое прошлое.
Вглядываясь в него, я не заметила, как пересекла комнату, присела на кровать…Мне было так трудно дышать, словно жадюга-луна выпила весь воздух в спальне.
"Нельзя, чтобы полная луна светила вам в лицо, госпожа…" - вспомнила я бесполезный совет Ильзы. Холодный луч падал прямо на лицо Генриха, на лицо, которое опять переменилось. Взмокшие от непосильного напряжения волосы падали на глаза, опущенные веки судорожно вздрагивали, а с обветренных губ слетали бессвязные слова, какие-то обрывки фраз, клочки завершенных много лет назад диалогов.
-Прикажи ему - пусть встанет с восточной стороны…Не посмеет…он просто не посмеет…Пойди взгляни на этого идиота, он поистине смешон…
И куда делся вечно насмешливый, представительный сорокалетний мужчина? По постели метался почти уродливый молодой парень, бледный, с торчащим носом…Боже мой, опять мне лезут в голову всякие несуразности: при чем тут, ради всего святого, его нос! Стараясь отвлечься, я снова прислушалась:
-Я не верю, что она могла…нет, это невозможно…Он заставил…я убью его! …Нет, дорогая, не оставляй меня…ты не можешь…нет!
Постепенно до меня дошло: Генрих опять воевал за свою любовь, отчаянно и безнадежно. У меня даже голова закружилась от внезапно осознанной мысли: мне не было места в его жизни, что бы я ни делала, как бы ни старалась. Мне не хватило всего лишь мгновения, чтобы встать и уйти…
-Иди ко мне, - вдруг повелительно произнес Генрих, открывая глаза, и глядя на меня жутковатым незрячим взглядом лунатика, - Не бойся, я никому не позволю тебя обидеть…никогда. Иди же.
Потом я вспомнила, что в этот момент рухнула последняя преграда, отделявшая нас друг от друга. Мне стало вдруг совершенно неважно, что он был всего лишь одним эпизодом в моей богатой на приключения биографии, марионеткой в давно дописанной исторической пьесе…Я хотела его так сильно, что…просто качнулась навстречу его рукам, и больше ни о чем не думала.
Нет, он совсем не был со мною нежен, но я в этом и не нуждалась. Он как будто сражался с чем-то во мне и в себе, цеплялся за мое тело, как за спасительную соломинку, отвоевывал мою жизненную силу и позволял мне отвоевать свою. И для меня это было единственной возможностью избавиться от сонных пут, в которых я слишком долго пребывала.
Только страсть - худшая из зависимостей и лучший из способов освобождения, могла спасти нас от самих себя. К этому простому способу достижения гармонии с миром и с собою люди прибегали уже в XYIII столетии. И, думаю, не реже, чем в наше время.
Мы, наконец-то, смогли оторваться друг от друга уже под утро. Луна, заскучав наблюдать однообразное зрелище наших сплетенных тел, ушла из спальни, и забрала с собой потусторонний зеленоватый свет и ощущение сна наяву. Генрих откинулся на спину и дышал ровно, как ребенок. Только его слипшиеся от пота волосы и белое, как бумага, лицо, напоминали о том, что с ним происходило ночью.
Полежав бездумно некоторое время рядом с ним, я принялась решать, как мне поступить теперь. Изысканная дама эпохи рококо ускользнула бы с поля любовной битвы, оставив после себя неповторимый аромат духов и крошечную деталь: сережку, ленточку, пуговку от ночной сорочки…Да вот беда: на ночь я предпочитала не обливаться духами, а просто мыться, и сережки снимала перед сном, и спала обыкновенно обнаженной…Так что оставить после себя мне было нечего, а значит, рассудила я, следовало остаться самой. С этой, безусловно, максималистской мыслью я и уснула.
Пробуждение вышло абсолютно безоблачным: комнату просвечивали солнечные лучи, в которых бесследно растворились все ночные страсти. Генрих рассматривал меня, стоя у окна, и раскуривая трубку. Вишневый табачный аромат достиг моих ноздрей, и я расхохоталась. Трубка была единственным предметом туалета, которым он не пренебрег. Правильно, мужчина, с которым я провела эту незабываемую ночь, должен был вести себя именно так. Он даже не подумал спросить, как я оказалась в его постели. Он совершенно не удивился этому, как будто здесь и было мое место.
-Ильза печет яблочный пирог, - мечтательно сообщил он мне, выпустив еще одно облако ароматного дыма.
Я села на постели с очень решительным видом, и приготовилась к самой серьезной разборке, на какую была способна.
-Пирог? - угрожающе переспросила я.
В его глазах заплясали веселые бесенята.
-Вот именно, пирог, ты разве не чувствуешь этот чудесный запах? Яблочный пирог, который печет Ильза - самое яркое воспоминание моей юности…От прочих воспоминаний, - он посерьезнел, отложил трубку на подоконник и подошел ко мне, - я, похоже, избавился с твоей помощью, дорогая. И я этого не забуду.
-Мы пили на брудершафт? - деланно возмутилась я, с большим трудом уклоняясь от поцелуя. Не так-то это было просто, - ко мне тут же применили легкую форму физического насилия, и за первым поцелуем последовал еще один, и еще один, и еще…
Не ожидала я такого, честно говоря. Ведь, как максимум, я рассчитывала на что-то из серии "я старый солдат и не знаю слов любви"…Да вот беда, совсем упустила из виду, в какое столетие меня занесло. В замкнутом и хладнокровном наемнике обнаружился весьма сведущий в искусстве любви мужчина. От новой стороны его натуры (столь же убедительной, как и прочие) я совсем растерялась и не знала, как себя вести. Кроме того, куда-то подевалось вечное ощущение, что все вокруг - марионетки, приводимые в действие ходом истории либо игрой моего воображения. Избавившись от антуража (в прямом и переносном смысле), Генрих стал даже немного слишком осязаем, и закрепился в моем сознании на недопустимо твердых и устойчивых позициях.
* * *
В ближайшие сутки я поняла, что и он, в свою очередь, не знал, как быть со мной…Генрих отвык впускать женщин на свою территорию, позволять им разместиться на ней с комфортом и надолго. До сих пор он пускал их к себе в жизнь, как в ночлежку, - на одну ночь, не больше. И никогда не забывал выселить с наступлением утра.
Со мной, однако, он не мог поступить подобным образом. Я как бы имела право поселиться по путаному адресу его души, и ключ у меня был, и ордер на вселение…Но этот смелый мужчина очень боялся, что я займу там слишком много места. Он растерялся не меньше, чем я, хотя скрывал свою растерянность с гораздо большим успехом. Никто из окружающих ничего не замечал, но от меня-то все эти терзания не могли укрыться, ведь мы с ним были товарищами по несчастью.
"Мы не можем ждать милостей от природы", - объявила я себе утром третьего дня и отправилась во двор. Все, что я могла сделать для нас обоих - провокация, ряд маленьких женских хитростей, приведенных в соответствие с общим планом. Боже мой, никогда в жизни я так не боялась, что мой план не удастся, и никогда в жизни так не злилась на себя за это. Может быть, поэтому выражение крайней стервозности на моем лице получилось таким правдоподобным. Шметтерлинга я нашла на заднем дворе: он облюбовал воз, наполненный сеном, для вокальных упражнений.
-Звезда незнакомая светит в пути
Тому, кто до дома не чает дойти…
- разносился в нагретом воздухе его проникновенный голос.
Я хлопнула пару раз в ладоши.
-Бесподобно, - мой сарказм заметил даже отравленный обожанием горничных пиит.
-Вам не понравилось, госпожа? - спросил он, прежалостно хлопая глазами.
-Бесподобно, - свирепо отрезала я, - но несвоевременно. Даю полчаса на сборы, и мы уезжаем ко двору герцога. Советую поторопиться, не то отправимся без вас.
Фельдфебельские замашки, возникшие у меня так неожиданно, оказали на барда неотразимое действие. Он мгновенно соскочил с воза и скрылся из виду.
С глубоким вздохом я улеглась на его место. В мои задачи на ближайшее время входило навести как можно больше шума, дабы привлечь внимание Генриха. Шметтерлинг в этой комбинации исполнял роль сигнальной ракеты. Я нисколько не сомневалась, что сейчас он уже «стучит» на меня гвардейцам, а уж они непременно отправятся за разъяснениями к Генриху, ибо только его признают своим командиром.
Пришлось сгрызть целый пучок травинок, пока сказались результаты моей подрывной деятельности. Массивная тень заслонила солнечный свет, и я нехотя открыла глаза - начиналась главная партия, которую я должна была выиграть, во что бы то ни стало. Причем в этот момент я напрочь запамятовала, что прибыла в здешние края совсем с другими целями…
-Почему ты не сказала мне об отъезде, Анна? - тон Генриха выражал лишь легкое любопытство - он еще не подозревал, что его ожидает.
-Потому что ты остаешься здесь, в счастливо обретенном отчем доме, - я иезуитски улыбнулась, - Признайся, ты ведь и не рассчитывал на такую сохранность хозяйства? Якоб просто себя не щадил - а ведь он уже старик. Полагаю, тебе следует освободить его от всех забот, и самому засучить рукава.
Самое смешное, что в моих словах была львиная доля здравого смысла. Вот это и означало разложить ситуацию по полочкам…Я самонадеянно полагала, что мой наемник, как бы ни был он хорош, - лишь мужчина. Надо только знать, какую струну затронуть. Еще мгновение – и я предалась бы законной гордости за свою находчивость в сложной ситуации.
Генрих слушал меня молча, прищурившись на солнце, и понять, что он думает о моих претензиях, решительно не представлялось возможным. Необходимость довести ситуацию до развязки заставила меня высказать вслух даже самые тайные подозрения:
-Признайся мне хотя бы теперь: ты согласился на мое предложение в надежде навестить попутно отчий дом? Хотел заняться заодно и своими делами? Предоставляю тебе такую возможность. А у меня нет времени ждать.
В ответ он кивнул все с тем же бесстрастным выражением на лице.
-Конечно, ты можешь отправиться в путь, когда пожелаешь. Правда, Раупе и Кравалю будет трудновато объяснить, отчего это я остаюсь в поместье, но зато Шметтерлинг ни о чем не спросит, и, можешь быть уверена, даже обрадуется.
От его интонации обледенело бы само солнце, если бы находилось поближе. Меня и подавно затрясло, как в лихорадке, я едва сумела скрыть эту омерзительную дрожь. "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день", - печально констатировал некто очень спокойный и циничный внутри меня.
-Отправимся нынче же, пусть нам седлают лошадей, - с достоинством произнес этот некто вслух.
Я даже смогла изящно спрыгнуть с романтического стога, и направиться к замку. Внутри колотилась мысль: "Вот, собственно, и все, а на что ты рассчитывала, дорогая?" Нервы моего наемника оказались куда крепче моих, и вся надежда на какие-либо чувства с его стороны улетучилась, как рассветный туман.
Однажды она примчалась к нам посреди ночи, объявила, что муж избил ее, и умоляла о защите. Генрих впервые почувствовал себя настоящим мужчиной, запер ворота замка и собрался защищать свою даму сколь угодно долго. Она представила все так, будто ей и в самом деле грозит страшная опасность. И когда ее супруг – милейший человек, кстати, - появился под нашими стенами, Генрих уже полагал, что ведет войну за любимую женщину. И даже атаковал первым. И убил в первой же вылазке незадачливого мужа предприимчивой дамы.
Ее планы простирались гораздо дальше, нежели вся эта романтическая история. О, бестия рассчитала верно: тогдашний герцог терпеть не мог подобных историй, и призвал всех участников событий ко двору для объяснений. И там-то прекрасная дама преподнесла дело так, как будто Генрих едва ли не выкрал ее от супруга, об утрате которого она, якобы, безутешно скорбит.
По ее расчетам, земли и титул баронов фон Штайнберг должны были непременно конфисковать, и она не видела более подходящей хозяйки для них, чем безутешная вдова. Слава богу, дело обошлось, но нашего мальчика, разумеется, отлучили от двора…Я, по правде говоря, не знаю, как он смог достойно пережить свалившееся на него страшное предательство. Однако он пережил его, и даже не утратил уважения к женскому полу, чего следовало бы ожидать. Ну, вот вам и все наши страшные тайны, госпожа, - перевела дух старушка, - ступайте-ка почивать. Кошмары вам сниться больше не будут.
-Не могу не спросить, простите, Ильза, - я развела руками, извиняясь за свое неуемное любопытство, - А что за гадость в тазу притащили ваши девушки в библиотеку?
Цыганка улыбнулась мне, как ребенку:
-Ах, это! Мы окуривали дом красным волчаником от силы полной луны. Чтобы не допустить ее власти в доме. Я выразилась понятно, госпожа?
Я так устала удивляться, что просто согласно кивнула, и отправилась на боковую. И только укладываясь на ложе под солидным балдахином синего бархата, осознала, что вряд ли смогу уснуть.
* * *
Нечего было и мечтать выспаться после такого обилия новой информации, так что спустя некоторое время я обреченно запахнулась в шаль, и отправилась на галерею. Все покои были залиты чахоточным лунным светом, который мог бы соперничать по яркости даже с электрическим. Портреты прежних хозяев замка отражали лунное сияние, и лица их казались живыми и подвижными. Я поежилась от ощущения, что сейчас они выйдут побеседовать со мной из тяжелых позолоченных рам. В такую ночь могло случиться все, что угодно.
Я и сама понемногу теряла ощущение реальности. Кажется, я совсем не удивилась бы, если бы кто-нибудь из этих давно умерших дворян вздумал поведать мне нечто новое о последнем своем потомке. Я и без того постоянно узнавала о нем что-нибудь новое…Образы сменялись с такой быстротой, что я не всегда успевала перестроить восприятие. Хладнокровный наемник сменялся родовитым дворянином, а тот, в свою очередь, уступал место безумному мальчишке, не признающему никаких компромиссов в борьбе за тех, кто ему дорог…
В итоге все эти достойные господа постоянно занимали мои мысли, и я ни за что не смогла бы изгнать их оттуда. Вот и в эту сумасшедшую ночь, бесконечно путаясь в ощущениях, я подошла к его портрету, и снова принялась анализировать свои чувства, без всякой надежды когда-нибудь в них разобраться.
Молодой Генрих взирал на меня с надменностью и веселым недоумением…Ну еще бы, ему-то были неведомы сомнения - уж если он чего-нибудь хотел, то добивался желаемого со всей страстью своих двадцати лет. И наверняка не понял бы сомнений, которые обуревали меня целую вечность спустя.
Я могла долго простоять перед портретом, не выходя из глубокой задумчивости, но тут из ближнего коридора послышался невнятный шум. Насколько я знала, там располагались покои Генриха. Я выждала немного, надеясь, что мне почудилось, но шум, больше всего похожий на звуки мужского голоса, никак не прекращался. Как завороженная, я отправилась на звук, не имея ни малейшего представления, зачем я это делаю. Мне почему-то казалось, что я поступаю правильно - так, как никогда в жизни.
Я приоткрыла дверь его спальни, и замерла на пороге, боясь сделать еще хоть одно движение. В окно безразлично заглядывал огромный зеленоватый лунный диск. Интересно, что видело ночное светило, и хотело ли оно вообще что-нибудь видеть? Как бы там ни было, все дальнейшее протекало под его равнодушным взором…В дверях застыла весьма растерянная особа, в голове которой вертелся чисто русский вопрос "что делать?"…А на огромном ложе под балдахином, среди смятых простыней мой загадочный наемник, оступаясь, спеша, возвращался в свое прошлое.
Вглядываясь в него, я не заметила, как пересекла комнату, присела на кровать…Мне было так трудно дышать, словно жадюга-луна выпила весь воздух в спальне.
"Нельзя, чтобы полная луна светила вам в лицо, госпожа…" - вспомнила я бесполезный совет Ильзы. Холодный луч падал прямо на лицо Генриха, на лицо, которое опять переменилось. Взмокшие от непосильного напряжения волосы падали на глаза, опущенные веки судорожно вздрагивали, а с обветренных губ слетали бессвязные слова, какие-то обрывки фраз, клочки завершенных много лет назад диалогов.
-Прикажи ему - пусть встанет с восточной стороны…Не посмеет…он просто не посмеет…Пойди взгляни на этого идиота, он поистине смешон…
И куда делся вечно насмешливый, представительный сорокалетний мужчина? По постели метался почти уродливый молодой парень, бледный, с торчащим носом…Боже мой, опять мне лезут в голову всякие несуразности: при чем тут, ради всего святого, его нос! Стараясь отвлечься, я снова прислушалась:
-Я не верю, что она могла…нет, это невозможно…Он заставил…я убью его! …Нет, дорогая, не оставляй меня…ты не можешь…нет!
Постепенно до меня дошло: Генрих опять воевал за свою любовь, отчаянно и безнадежно. У меня даже голова закружилась от внезапно осознанной мысли: мне не было места в его жизни, что бы я ни делала, как бы ни старалась. Мне не хватило всего лишь мгновения, чтобы встать и уйти…
-Иди ко мне, - вдруг повелительно произнес Генрих, открывая глаза, и глядя на меня жутковатым незрячим взглядом лунатика, - Не бойся, я никому не позволю тебя обидеть…никогда. Иди же.
Потом я вспомнила, что в этот момент рухнула последняя преграда, отделявшая нас друг от друга. Мне стало вдруг совершенно неважно, что он был всего лишь одним эпизодом в моей богатой на приключения биографии, марионеткой в давно дописанной исторической пьесе…Я хотела его так сильно, что…просто качнулась навстречу его рукам, и больше ни о чем не думала.
Нет, он совсем не был со мною нежен, но я в этом и не нуждалась. Он как будто сражался с чем-то во мне и в себе, цеплялся за мое тело, как за спасительную соломинку, отвоевывал мою жизненную силу и позволял мне отвоевать свою. И для меня это было единственной возможностью избавиться от сонных пут, в которых я слишком долго пребывала.
Только страсть - худшая из зависимостей и лучший из способов освобождения, могла спасти нас от самих себя. К этому простому способу достижения гармонии с миром и с собою люди прибегали уже в XYIII столетии. И, думаю, не реже, чем в наше время.
Мы, наконец-то, смогли оторваться друг от друга уже под утро. Луна, заскучав наблюдать однообразное зрелище наших сплетенных тел, ушла из спальни, и забрала с собой потусторонний зеленоватый свет и ощущение сна наяву. Генрих откинулся на спину и дышал ровно, как ребенок. Только его слипшиеся от пота волосы и белое, как бумага, лицо, напоминали о том, что с ним происходило ночью.
Полежав бездумно некоторое время рядом с ним, я принялась решать, как мне поступить теперь. Изысканная дама эпохи рококо ускользнула бы с поля любовной битвы, оставив после себя неповторимый аромат духов и крошечную деталь: сережку, ленточку, пуговку от ночной сорочки…Да вот беда: на ночь я предпочитала не обливаться духами, а просто мыться, и сережки снимала перед сном, и спала обыкновенно обнаженной…Так что оставить после себя мне было нечего, а значит, рассудила я, следовало остаться самой. С этой, безусловно, максималистской мыслью я и уснула.
Пробуждение вышло абсолютно безоблачным: комнату просвечивали солнечные лучи, в которых бесследно растворились все ночные страсти. Генрих рассматривал меня, стоя у окна, и раскуривая трубку. Вишневый табачный аромат достиг моих ноздрей, и я расхохоталась. Трубка была единственным предметом туалета, которым он не пренебрег. Правильно, мужчина, с которым я провела эту незабываемую ночь, должен был вести себя именно так. Он даже не подумал спросить, как я оказалась в его постели. Он совершенно не удивился этому, как будто здесь и было мое место.
-Ильза печет яблочный пирог, - мечтательно сообщил он мне, выпустив еще одно облако ароматного дыма.
Я села на постели с очень решительным видом, и приготовилась к самой серьезной разборке, на какую была способна.
-Пирог? - угрожающе переспросила я.
В его глазах заплясали веселые бесенята.
-Вот именно, пирог, ты разве не чувствуешь этот чудесный запах? Яблочный пирог, который печет Ильза - самое яркое воспоминание моей юности…От прочих воспоминаний, - он посерьезнел, отложил трубку на подоконник и подошел ко мне, - я, похоже, избавился с твоей помощью, дорогая. И я этого не забуду.
-Мы пили на брудершафт? - деланно возмутилась я, с большим трудом уклоняясь от поцелуя. Не так-то это было просто, - ко мне тут же применили легкую форму физического насилия, и за первым поцелуем последовал еще один, и еще один, и еще…
Не ожидала я такого, честно говоря. Ведь, как максимум, я рассчитывала на что-то из серии "я старый солдат и не знаю слов любви"…Да вот беда, совсем упустила из виду, в какое столетие меня занесло. В замкнутом и хладнокровном наемнике обнаружился весьма сведущий в искусстве любви мужчина. От новой стороны его натуры (столь же убедительной, как и прочие) я совсем растерялась и не знала, как себя вести. Кроме того, куда-то подевалось вечное ощущение, что все вокруг - марионетки, приводимые в действие ходом истории либо игрой моего воображения. Избавившись от антуража (в прямом и переносном смысле), Генрих стал даже немного слишком осязаем, и закрепился в моем сознании на недопустимо твердых и устойчивых позициях.
* * *
В ближайшие сутки я поняла, что и он, в свою очередь, не знал, как быть со мной…Генрих отвык впускать женщин на свою территорию, позволять им разместиться на ней с комфортом и надолго. До сих пор он пускал их к себе в жизнь, как в ночлежку, - на одну ночь, не больше. И никогда не забывал выселить с наступлением утра.
Со мной, однако, он не мог поступить подобным образом. Я как бы имела право поселиться по путаному адресу его души, и ключ у меня был, и ордер на вселение…Но этот смелый мужчина очень боялся, что я займу там слишком много места. Он растерялся не меньше, чем я, хотя скрывал свою растерянность с гораздо большим успехом. Никто из окружающих ничего не замечал, но от меня-то все эти терзания не могли укрыться, ведь мы с ним были товарищами по несчастью.
"Мы не можем ждать милостей от природы", - объявила я себе утром третьего дня и отправилась во двор. Все, что я могла сделать для нас обоих - провокация, ряд маленьких женских хитростей, приведенных в соответствие с общим планом. Боже мой, никогда в жизни я так не боялась, что мой план не удастся, и никогда в жизни так не злилась на себя за это. Может быть, поэтому выражение крайней стервозности на моем лице получилось таким правдоподобным. Шметтерлинга я нашла на заднем дворе: он облюбовал воз, наполненный сеном, для вокальных упражнений.
-Звезда незнакомая светит в пути
Тому, кто до дома не чает дойти…
- разносился в нагретом воздухе его проникновенный голос.
Я хлопнула пару раз в ладоши.
-Бесподобно, - мой сарказм заметил даже отравленный обожанием горничных пиит.
-Вам не понравилось, госпожа? - спросил он, прежалостно хлопая глазами.
-Бесподобно, - свирепо отрезала я, - но несвоевременно. Даю полчаса на сборы, и мы уезжаем ко двору герцога. Советую поторопиться, не то отправимся без вас.
Фельдфебельские замашки, возникшие у меня так неожиданно, оказали на барда неотразимое действие. Он мгновенно соскочил с воза и скрылся из виду.
С глубоким вздохом я улеглась на его место. В мои задачи на ближайшее время входило навести как можно больше шума, дабы привлечь внимание Генриха. Шметтерлинг в этой комбинации исполнял роль сигнальной ракеты. Я нисколько не сомневалась, что сейчас он уже «стучит» на меня гвардейцам, а уж они непременно отправятся за разъяснениями к Генриху, ибо только его признают своим командиром.
Пришлось сгрызть целый пучок травинок, пока сказались результаты моей подрывной деятельности. Массивная тень заслонила солнечный свет, и я нехотя открыла глаза - начиналась главная партия, которую я должна была выиграть, во что бы то ни стало. Причем в этот момент я напрочь запамятовала, что прибыла в здешние края совсем с другими целями…
-Почему ты не сказала мне об отъезде, Анна? - тон Генриха выражал лишь легкое любопытство - он еще не подозревал, что его ожидает.
-Потому что ты остаешься здесь, в счастливо обретенном отчем доме, - я иезуитски улыбнулась, - Признайся, ты ведь и не рассчитывал на такую сохранность хозяйства? Якоб просто себя не щадил - а ведь он уже старик. Полагаю, тебе следует освободить его от всех забот, и самому засучить рукава.
Самое смешное, что в моих словах была львиная доля здравого смысла. Вот это и означало разложить ситуацию по полочкам…Я самонадеянно полагала, что мой наемник, как бы ни был он хорош, - лишь мужчина. Надо только знать, какую струну затронуть. Еще мгновение – и я предалась бы законной гордости за свою находчивость в сложной ситуации.
Генрих слушал меня молча, прищурившись на солнце, и понять, что он думает о моих претензиях, решительно не представлялось возможным. Необходимость довести ситуацию до развязки заставила меня высказать вслух даже самые тайные подозрения:
-Признайся мне хотя бы теперь: ты согласился на мое предложение в надежде навестить попутно отчий дом? Хотел заняться заодно и своими делами? Предоставляю тебе такую возможность. А у меня нет времени ждать.
В ответ он кивнул все с тем же бесстрастным выражением на лице.
-Конечно, ты можешь отправиться в путь, когда пожелаешь. Правда, Раупе и Кравалю будет трудновато объяснить, отчего это я остаюсь в поместье, но зато Шметтерлинг ни о чем не спросит, и, можешь быть уверена, даже обрадуется.
От его интонации обледенело бы само солнце, если бы находилось поближе. Меня и подавно затрясло, как в лихорадке, я едва сумела скрыть эту омерзительную дрожь. "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день", - печально констатировал некто очень спокойный и циничный внутри меня.
-Отправимся нынче же, пусть нам седлают лошадей, - с достоинством произнес этот некто вслух.
Я даже смогла изящно спрыгнуть с романтического стога, и направиться к замку. Внутри колотилась мысль: "Вот, собственно, и все, а на что ты рассчитывала, дорогая?" Нервы моего наемника оказались куда крепче моих, и вся надежда на какие-либо чувства с его стороны улетучилась, как рассветный туман.
