-Я выгоню тебя из наших рядов! – пригрозил Ольсен. – Ты должен заботится о благе королевства и народа, а не напиваться с самого утра!
-Меня? – сон оставил Вимарка и сын великого поэта расхохотался. – Мой отец Клод Понту!
-А кто об этом знает? – передразнил, кривляясь, Ольсен. – Кто тебя видел? Нам нужен поэт народа, а не пьянь! Пошли!
И Ольсен грубо пихнул под локоть оцепеневшего Лагота и бодро зашагал прочь, оставляя Вимарка медленно осознавать свою ничтожность.
Уже подходя к бывшей Коллегии Дознания, Лагот не выдержал и спросил:
-Ты, в самом деле, так сказал?
-Что? – отрывисто спросил Ольсен, не оглядываясь на Лагота.
-Про Вимарка! Это же жестоко. Мы не можем присвоить себе его имя.
-Мы можем куда больше, чем ты думаешь. И больше, чем думают советники, - Ольсен неожиданно подмигнул Лаготу и усмехнулся. – Они поймут это!
Лагот хотел уточнить, что именно надобно им понять, но Ольсен уже ввинтился к дежурному.
Есть такие категории людей, которых нельзя допускать до власти. Например, мясники, как Велес, быстро обретающие силу и могущество на крови, и не желающие расставаться с этим. Или мягкие и слабовольные, как Атенаис, легко попадающиеся в ловушки. Или же интриганы, запутавшиеся даже в собственной дате рождения…
Но есть такая категория, которая опаснее всех. Это люди, что приходят в идею, неважно даже какую именно, видят её недостатки и стремятся её улучшить, облечь во что-то новое. Ольсен был из таких.
Он пришёл в служение Мааре, был в числе тех, кто восхвалял короля Мираса, но в его уме уже зрела опасная идея, маскируя которую в тех восхвалениях и в своей работе пропагандиста, Ольсен вынашивал и развивал. Он просто вдруг задумался: а стоит ли власть короля всех усилий? Почему вдруг народ должен подчиняться трону, когда король не может даже удержать сам свой трон? Хорошо, допустим, Мирас хороший король, но если придёт дурное правление? Если пробудится в нём самодурство?
Мысли складывались сначала неразборчиво. Идея витала в воздухе, не могла найти формы, но вскоре и форма нашлась. Ольсен решил, что борьба только началась и от того стал энергичнее.
Он пока не показывал своей власти, своей воинственности и замысла, что только-только зарождался. Но его намерения уже шли слишком далеко от сегодняшней улицы. В уме Ольсен уже видел себя и достойных людей Маары, которые создавали вместе совет, общий свод законов и народ приветствовал их. И у каждого простолюдина и даже крестьянина есть возможность, при наличии выдающихся способностей, занять место в совете и дать свой голос за будущее.
Идея была сказочной и невоплотимой. Даже Ольсен, человек фантазий и воображения, понимал это. Но он не мог перестать думать о том, что неплохо было бы избавиться от короля, графов, советников и создать что-то по-настоящему новое.
Соратников не было. Прописанной идеи не было. Не существовало даже четкого названия такой фантазии, но Ольсен не мог избавиться от нее, и, проходя по улицам столицы, думал вдруг, как сам бы переделал столицу, как обратился бы к народу, и представлял, что его слова произведут обязательный триумф!
А вот то, что последует за этим триумфом, Ольсен уже не представлял.
К Арахне их пропустили. Ольсен бодро ввёл Лагота в кабинет, ничуть не боясь советницы и бодро начал:
-Уважаемая Арахна, мы хотим предложить вам одну идею, без сомнения, благожелательную для народа. Мы хотим предложить им символ – так сказать, голос народа – создать героя…
И осёкся, заметив, наконец, вид самой Арахны.
Заметно потеплело на улице, хоть снег ещё лежал, а земля промёрзла и не собиралась уходить от этого, потеплело. В здании тоже стало приятнее находиться, можно было даже снять плащ и ходить в блузе или камзоле, что и сделала Арахна.
Она была облачена в чёрную мятую блузу, и сидела за столом, подпирая щеку рукой и смотрела почти что сквозь говорившего Ольсена. Волосы её неухоженные, несобранные, растрепанные закрывали часть лица, но ей было плевать. Арахна явно пьянствовала, и не попыталась даже прикрыть кувшин, стоящий рядом с нею или кубок.
Это было странное, отвратительное падение личности. Советница, внушающая ужас, существо, окутанное мрачным полотном слухов, была сейчас обыкновенной пьяной девицей, растрёпанной почти также, как и трактирные девицы.
Только не было косметики на её лице, да в глазах всё то же пустое, выцветшее полотно, а не хмельное выживание.
-Простите, - вдруг извинился Лагот, испытывая чувство вины за своё появление. – мы не…
-Нас пропустили, - Ольсен тоже был сбит с толку. Он хотел бы и высказать сейчас ей за весь её вид, но с другой стороны – советнице короля сильно уж и не предъявишь. – У нас идея.
-Де-елайте, - разрешила Арахна, криво усмехнулась и приложилась к кубку. – делайте!
-Мы хотим сделать человека символом народа, облечь голос в личность, - бодрее продолжил Ольсен, но Арахна махнула рукой:
-Делайте.
Ольсен любил спорить, любил доказывать правоту и даже оскорбился на такое пренебрежение к своей идее:
-Вы не хотите выслушать нашего предложения?
-Угадал, - кивнула Арахна и ещё раз пригубила. – Что-то ещё?
-Мы ждали хоть напутственного слова!
-А я ждала…- Арахна вдруг осеклась и хихикнула, как-то глупо, - а я ничего не ждала, на самом деле.
Лицо её исказилось гримасой боли. Что-то было в этих словах вложено ею, что ранило саму Арахну.
-мы пойдем, - Лагот потянул оцепеневшего Ольсена прочь из кабинета.
-Это возмутительно! – взбесился Ольсен, едва Лагот закрыл дверь. – Пьянь! Ещё одна пьянь!
-Тихо! – испугался Лагот, указывая взглядом на дверь. – ты что говоришь?
-Правду! Да как они могут управлять королевством, если даже собой они управлять не в состоянии? Да как…
-вы абсолютно правы, - согласился Персиваль, появляясь из-за поворота. – Я разделяю ваше возмущение, но прошу вас не судить, ибо человек слаб, а в минуты великих потрясений, когда разрушается старый мир и только возводится новый порядок, он может ослабеть ещё больше. Но мы выстоим, поддерживая друг друга, и, прежде всего, вы должны показать свою поддержку!
Ольсен не испугался Персиваля. Во-первых, за ним не было настолько дурной славы, а во-вторых, Персиваль инуитивно нашел самое слабое место Ольсена и направил свои слова туда. Дознаватель не бывает бывшим! Хороший же дознаватель читает душу…
-так…я пойду? – Ольсена воодушевили слова Персиваля. Он торопился предстать в новой деятельности и с удвоенной энергией приняться за работу.
-Ступайте, - согласился Персиваль. – Удачи.
Лагот беспомощно взглянул на Персиваля и, чувствуя себя тонкой веткой, увлекаемой бурным потоком, повиновался Ольсену и пошёл за ним.
Персиваль же сам вошёл теперь к Арахне и закрыл дверь на ключ. Она не удивилась и не отреагировала.
-Опять пьёшь? – Персиваль разочарованно вздохнул. – Ты и без того непонятно что из себя представляешь, хочешь теперь вообще потерять всякий облик?
-Отвали, - попросила Арахна, но кубок от себя отставила. Ей не хватало человека, который мог бы так сказать, проявить такую заботу о ней. Персиваль стал таким человеком в эту минуту.
Персиваль сделал вид, что не заметил отстранения кубка.
--Я к тебе, Арахна, с дурными вестями.
-Догадываюсь.
Персиваль мог пролезть туда, куда не могла пролезть она незамеченной. Шпионаж, подкуп и слухи, которые становились чужими инструментами в руках Арахны, Персивалю были родны.
-Граф Сонор будет казнён. Король подписал приказ.
Граф Сонор не мог понять своего заточения. То есть, как человек, не лишённый логики, обладающий историческим и философским познанием, он понимал, что был всего лишь опасен трону и какое-то происшествие, какое-то дело спровоцировало его арест, сделало его удобным для короля Мираса, да будут дни его долги.
Но человеческая натура слаба. Граф Сонор бунтовал. Он не был готов признать за собой безмолвную вину, а открытых, чётких обвинений против него ещё никто не выдвинул. Уже само это было очень странно, и заставляло невольно задуматься о том, что для графа Сонора уже не существует иного исхода, поскольку расплывчатое обвинение, сделанное наспех, угодливое, всегда неминуемо ведёт к одному итогу: к смерти.
Граф Сонор хотел бы пережить самые отвратительные допросы, аудиенцию с королём, с дознавателями, что не бывают бывшими, но переживать отчуждённое заточение, чувствуя себя совершенно забытым, оказался не готов. Эта клетка, эта неизвестность и отсутствие обвинения пугали его, пугали очень даже по-человечески, и граф Сонор принялся вспоминать даже забытые уже давным-давно молитвы к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Он редко молился сам, осознанно, и, когда появился выбор, вообще перестал участвовать в религиозном поклонении, однако, теперь, оказавшись в странном, подвешенном состоянии, оказалось, что слова молитв ещё им не забыты.
Конечно, граф Сонор понимал свою натуру. Понимал, как опасна была его фраза Мирасу о том, что он, если будет нужно, не побоится пойти против трона, но всерьёз не ожидал таких быстрых последствий. Он знал, что однажды Мирас вспомнит эту неосторожную предупредительность, но не мог представить, что это будет сейчас, когда Мааре ещё так далеко до порядка!
Новости не достигали графа. В тюрьме негде было разжиться ими. Страже строго-настрого было запрещено отвечать на любые его вопросы, и даже не говорить с ним о пустяках, ограничиваясь лишь набором одинаковых, дежурных фраз. Граф Сонор выпал из действительности и потерялся бы в новостях, если бы только мог знать их. А во всякую смуту, даже в понемногу отступающую, первая причина гибели – отклонение, даже самое краткое, от курса всех новостей. Чтобы выжить нужно всё знать, всё слышать и за всем успевать. Даже если бы счастливая судьба, благословение одного из Девяти Рыцарей вызволило бы Сонора из тюрьмы, вряд ли бы он сумел долго продержаться…
Граф Сонор же, даже больше, чем сути своих обвинений, желал бы знать предлога к своему аресту, полностью уверенный в том, что всякое дело было предлогом – за ним нет никакой серьёзной вины, кроме мятежности и справедливости собственных идей. Покопавшись же в памяти, в событиях последних дней, граф Сонор верно нащупал ниточку, как-то не до конца осознавая, как именно и что произошло, но, без сомнения, связано это было с Велесом. Слишком уж часто в последние дни перед арестом графа это имя всплывало тут и там, слишком громко Сонор возмущался о нём, так что же…его обошёл какой-то мясник? Неслыханное дело! Однако приходится исходить из того, что есть.
Когда граф Сонор уже не ожидал ничего хорошего, и сходил с ума всё дальше, погружаясь в бесконечную паутину размышлений и мыслей, представляя какие-то невероятные образы, и выдумывая себе то в одну минуту всю вину мира, то, в другую, нарекая себя жертвой всех интриг, король Мирас, да будут дни его долги, словно бы вспомнил о своём советнике. Павшем советнике…
Он вызвал графа Сонора на допрос, на личную аудиенцию и стража, отчаянно ругаясь сквозь зубы, принялась готовить перевозку пленника к королю, снабжая повозку мерами против побега. Затруднение было в том, что граф Сонор находился не под охраной управления Арахны или Мальта, и даже не под охраной Патрульного Штаба, а в одной из камер Малой Сторожевой Башни, где король Мирас негласно организовал собственную тюрьму, опасаясь огласки… по зиме же, пусть и по потеплению, но всё же ещё по морозному воздуху, путешествовать почти через всю столицу с пленником, страже было неприятно. Но король сказал, так пусть славятся дни его долгие, и приказ будет исполнен.
Графу Сонору не сказали, куда предстоит поездка, но он догадался сам и, не желая отступать от своих привычек, как мог, постарался привести себя в должный и аккуратный вид прежде, чем предстать перед королём, чтобы не выдать сломленного и уязвлённого духа.
Король пожелал говорить с арестантом с глазу на глаз, и страже было велено убраться за дверь. Но разговор ещё долго не начинался, граф Сонор ожидал, когда, согласно правилам, король заговорит первым, а Мирас, да будут дни его долги, взирал на своего советника с горьким сочувствием, затем, однако, заговорил:
-Ваша милость, я надеюсь, что путешествие не было для вас затруднительным?
-Ваше величество, моё путешествие было лёгким, но я не могу понять причины своего ареста, причины, по которой я нахожусь здесь и причины, по которой я попал к вам в немилость. Если какие-то мои слова, какие-то действия были оскорбительны для вас, для трона, то я, без сомнения, заслуживаю наказания, но самый отпетый преступник имеет право знать, в чём его обвиняют.
А вина была в том, что король Мирас, да будут дни его долги, едва ли не дожидался малейшего провала со стороны графа, такого опасного для трона. И дождался. Конфликт Арахны с Велесом, в котором оказались и другие лица, сработал как нельзя кстати. Порядок в Мааре медленно возвращался и оттаивала промёрзлая земля, а это значит, что пора менять мятежных людей, на верных псов, что будут рады есть с рук. В совете же, пожалуй, таких было мало. Фалько-казначей, Велес-мясник, да, пожалуй, полководец-Корсар. Ну и Атенаис, которая оказалась слишком слаба и ничтожна. Остальных же нужно менять понемногу, или выращивать, как собирался Мирас вырастить Арахну, заточив её преданность прежней своей деятельности палача, а теперь Мальту, лично под свои нужды.
-Мой милый друг, - скорбно заговорил король, прижимая ладонь к сердцу, - я признаюсь тебе, что твои обвинения расстраивают меня. тебя обвиняют в заговоре против меня, тебя обвиняют в заговоре против народа Маары и лидеров её…
-Ваше величество! – граф Сонор чуть не задохнулся от яростного гнева наведённой лжи, - я не скрою, что пошёл бы против вас, если бы счёл вашу политику неуместной для Маары. Но заговор против народа? против земли? Нет! Против лидеров?..
Граф осекся, и король воспользовался этой паузой:
-Против себя, от такого человека как ты, граф Сонор, я бы понёс заговор. Но я не могу простить тебе предательства народа и земли.
-Какого предательства? – недоумевал граф, который в упор не видел очевидного.
-Народ избрал своими любимцами советников. а ты выступил против них. Ты выступил против народа.
-Что? – у графа резко пересохло во рту от подобной наглости. – Ваше величество, я верный ваш слуга, думаете, я могу пойти против ваших советников? да, не все из них мне нравятся, и да, я пошёл против Велеса, но весь совет находит его влияние омерзительным и неуместным для будущего!
-Да если бы только Велес, - Мирас был преисполнен трагедии. – Ты впутал в это дело советника Мальта…
-Я не впутывал его ни во что! – вспыхнул граф Сонор. Его голос, полный гневной дрожи, окреп. – Я просто…
-Впутал девочку, - продолжал король тихо, - она же совсем недавно с нами, а ты и её не пощадил. И заставил Атенаис дать показания против Велеса, а она натура хрупкая, знаешь ли ты, что она покончила с собою?
Граф Сонор совсем потерялся. Происходящее стало для него слишком абсурдным для восприятия:
-Какую девочку? Атенаис? Покончила с собой? Заставил?..
Король же знал, как сбивать с толку.
-Совет требует твоей казни, а я подчиняюсь своему совету, - Мирас вздохнул. – Я вызвал тебя, чтобы проститься. Отсюда ты поедешь в тюрьму под управлением наших законников, а завтра…
-Меня? – сон оставил Вимарка и сын великого поэта расхохотался. – Мой отец Клод Понту!
-А кто об этом знает? – передразнил, кривляясь, Ольсен. – Кто тебя видел? Нам нужен поэт народа, а не пьянь! Пошли!
И Ольсен грубо пихнул под локоть оцепеневшего Лагота и бодро зашагал прочь, оставляя Вимарка медленно осознавать свою ничтожность.
Уже подходя к бывшей Коллегии Дознания, Лагот не выдержал и спросил:
-Ты, в самом деле, так сказал?
-Что? – отрывисто спросил Ольсен, не оглядываясь на Лагота.
-Про Вимарка! Это же жестоко. Мы не можем присвоить себе его имя.
-Мы можем куда больше, чем ты думаешь. И больше, чем думают советники, - Ольсен неожиданно подмигнул Лаготу и усмехнулся. – Они поймут это!
Лагот хотел уточнить, что именно надобно им понять, но Ольсен уже ввинтился к дежурному.
Есть такие категории людей, которых нельзя допускать до власти. Например, мясники, как Велес, быстро обретающие силу и могущество на крови, и не желающие расставаться с этим. Или мягкие и слабовольные, как Атенаис, легко попадающиеся в ловушки. Или же интриганы, запутавшиеся даже в собственной дате рождения…
Но есть такая категория, которая опаснее всех. Это люди, что приходят в идею, неважно даже какую именно, видят её недостатки и стремятся её улучшить, облечь во что-то новое. Ольсен был из таких.
Он пришёл в служение Мааре, был в числе тех, кто восхвалял короля Мираса, но в его уме уже зрела опасная идея, маскируя которую в тех восхвалениях и в своей работе пропагандиста, Ольсен вынашивал и развивал. Он просто вдруг задумался: а стоит ли власть короля всех усилий? Почему вдруг народ должен подчиняться трону, когда король не может даже удержать сам свой трон? Хорошо, допустим, Мирас хороший король, но если придёт дурное правление? Если пробудится в нём самодурство?
Мысли складывались сначала неразборчиво. Идея витала в воздухе, не могла найти формы, но вскоре и форма нашлась. Ольсен решил, что борьба только началась и от того стал энергичнее.
Он пока не показывал своей власти, своей воинственности и замысла, что только-только зарождался. Но его намерения уже шли слишком далеко от сегодняшней улицы. В уме Ольсен уже видел себя и достойных людей Маары, которые создавали вместе совет, общий свод законов и народ приветствовал их. И у каждого простолюдина и даже крестьянина есть возможность, при наличии выдающихся способностей, занять место в совете и дать свой голос за будущее.
Идея была сказочной и невоплотимой. Даже Ольсен, человек фантазий и воображения, понимал это. Но он не мог перестать думать о том, что неплохо было бы избавиться от короля, графов, советников и создать что-то по-настоящему новое.
Соратников не было. Прописанной идеи не было. Не существовало даже четкого названия такой фантазии, но Ольсен не мог избавиться от нее, и, проходя по улицам столицы, думал вдруг, как сам бы переделал столицу, как обратился бы к народу, и представлял, что его слова произведут обязательный триумф!
А вот то, что последует за этим триумфом, Ольсен уже не представлял.
К Арахне их пропустили. Ольсен бодро ввёл Лагота в кабинет, ничуть не боясь советницы и бодро начал:
-Уважаемая Арахна, мы хотим предложить вам одну идею, без сомнения, благожелательную для народа. Мы хотим предложить им символ – так сказать, голос народа – создать героя…
И осёкся, заметив, наконец, вид самой Арахны.
Заметно потеплело на улице, хоть снег ещё лежал, а земля промёрзла и не собиралась уходить от этого, потеплело. В здании тоже стало приятнее находиться, можно было даже снять плащ и ходить в блузе или камзоле, что и сделала Арахна.
Она была облачена в чёрную мятую блузу, и сидела за столом, подпирая щеку рукой и смотрела почти что сквозь говорившего Ольсена. Волосы её неухоженные, несобранные, растрепанные закрывали часть лица, но ей было плевать. Арахна явно пьянствовала, и не попыталась даже прикрыть кувшин, стоящий рядом с нею или кубок.
Это было странное, отвратительное падение личности. Советница, внушающая ужас, существо, окутанное мрачным полотном слухов, была сейчас обыкновенной пьяной девицей, растрёпанной почти также, как и трактирные девицы.
Только не было косметики на её лице, да в глазах всё то же пустое, выцветшее полотно, а не хмельное выживание.
-Простите, - вдруг извинился Лагот, испытывая чувство вины за своё появление. – мы не…
-Нас пропустили, - Ольсен тоже был сбит с толку. Он хотел бы и высказать сейчас ей за весь её вид, но с другой стороны – советнице короля сильно уж и не предъявишь. – У нас идея.
-Де-елайте, - разрешила Арахна, криво усмехнулась и приложилась к кубку. – делайте!
-Мы хотим сделать человека символом народа, облечь голос в личность, - бодрее продолжил Ольсен, но Арахна махнула рукой:
-Делайте.
Ольсен любил спорить, любил доказывать правоту и даже оскорбился на такое пренебрежение к своей идее:
-Вы не хотите выслушать нашего предложения?
-Угадал, - кивнула Арахна и ещё раз пригубила. – Что-то ещё?
-Мы ждали хоть напутственного слова!
-А я ждала…- Арахна вдруг осеклась и хихикнула, как-то глупо, - а я ничего не ждала, на самом деле.
Лицо её исказилось гримасой боли. Что-то было в этих словах вложено ею, что ранило саму Арахну.
-мы пойдем, - Лагот потянул оцепеневшего Ольсена прочь из кабинета.
-Это возмутительно! – взбесился Ольсен, едва Лагот закрыл дверь. – Пьянь! Ещё одна пьянь!
-Тихо! – испугался Лагот, указывая взглядом на дверь. – ты что говоришь?
-Правду! Да как они могут управлять королевством, если даже собой они управлять не в состоянии? Да как…
-вы абсолютно правы, - согласился Персиваль, появляясь из-за поворота. – Я разделяю ваше возмущение, но прошу вас не судить, ибо человек слаб, а в минуты великих потрясений, когда разрушается старый мир и только возводится новый порядок, он может ослабеть ещё больше. Но мы выстоим, поддерживая друг друга, и, прежде всего, вы должны показать свою поддержку!
Ольсен не испугался Персиваля. Во-первых, за ним не было настолько дурной славы, а во-вторых, Персиваль инуитивно нашел самое слабое место Ольсена и направил свои слова туда. Дознаватель не бывает бывшим! Хороший же дознаватель читает душу…
-так…я пойду? – Ольсена воодушевили слова Персиваля. Он торопился предстать в новой деятельности и с удвоенной энергией приняться за работу.
-Ступайте, - согласился Персиваль. – Удачи.
Лагот беспомощно взглянул на Персиваля и, чувствуя себя тонкой веткой, увлекаемой бурным потоком, повиновался Ольсену и пошёл за ним.
Персиваль же сам вошёл теперь к Арахне и закрыл дверь на ключ. Она не удивилась и не отреагировала.
-Опять пьёшь? – Персиваль разочарованно вздохнул. – Ты и без того непонятно что из себя представляешь, хочешь теперь вообще потерять всякий облик?
-Отвали, - попросила Арахна, но кубок от себя отставила. Ей не хватало человека, который мог бы так сказать, проявить такую заботу о ней. Персиваль стал таким человеком в эту минуту.
Персиваль сделал вид, что не заметил отстранения кубка.
--Я к тебе, Арахна, с дурными вестями.
-Догадываюсь.
Персиваль мог пролезть туда, куда не могла пролезть она незамеченной. Шпионаж, подкуп и слухи, которые становились чужими инструментами в руках Арахны, Персивалю были родны.
-Граф Сонор будет казнён. Король подписал приказ.
Глава 12.
Граф Сонор не мог понять своего заточения. То есть, как человек, не лишённый логики, обладающий историческим и философским познанием, он понимал, что был всего лишь опасен трону и какое-то происшествие, какое-то дело спровоцировало его арест, сделало его удобным для короля Мираса, да будут дни его долги.
Но человеческая натура слаба. Граф Сонор бунтовал. Он не был готов признать за собой безмолвную вину, а открытых, чётких обвинений против него ещё никто не выдвинул. Уже само это было очень странно, и заставляло невольно задуматься о том, что для графа Сонора уже не существует иного исхода, поскольку расплывчатое обвинение, сделанное наспех, угодливое, всегда неминуемо ведёт к одному итогу: к смерти.
Граф Сонор хотел бы пережить самые отвратительные допросы, аудиенцию с королём, с дознавателями, что не бывают бывшими, но переживать отчуждённое заточение, чувствуя себя совершенно забытым, оказался не готов. Эта клетка, эта неизвестность и отсутствие обвинения пугали его, пугали очень даже по-человечески, и граф Сонор принялся вспоминать даже забытые уже давным-давно молитвы к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Он редко молился сам, осознанно, и, когда появился выбор, вообще перестал участвовать в религиозном поклонении, однако, теперь, оказавшись в странном, подвешенном состоянии, оказалось, что слова молитв ещё им не забыты.
Конечно, граф Сонор понимал свою натуру. Понимал, как опасна была его фраза Мирасу о том, что он, если будет нужно, не побоится пойти против трона, но всерьёз не ожидал таких быстрых последствий. Он знал, что однажды Мирас вспомнит эту неосторожную предупредительность, но не мог представить, что это будет сейчас, когда Мааре ещё так далеко до порядка!
Новости не достигали графа. В тюрьме негде было разжиться ими. Страже строго-настрого было запрещено отвечать на любые его вопросы, и даже не говорить с ним о пустяках, ограничиваясь лишь набором одинаковых, дежурных фраз. Граф Сонор выпал из действительности и потерялся бы в новостях, если бы только мог знать их. А во всякую смуту, даже в понемногу отступающую, первая причина гибели – отклонение, даже самое краткое, от курса всех новостей. Чтобы выжить нужно всё знать, всё слышать и за всем успевать. Даже если бы счастливая судьба, благословение одного из Девяти Рыцарей вызволило бы Сонора из тюрьмы, вряд ли бы он сумел долго продержаться…
Граф Сонор же, даже больше, чем сути своих обвинений, желал бы знать предлога к своему аресту, полностью уверенный в том, что всякое дело было предлогом – за ним нет никакой серьёзной вины, кроме мятежности и справедливости собственных идей. Покопавшись же в памяти, в событиях последних дней, граф Сонор верно нащупал ниточку, как-то не до конца осознавая, как именно и что произошло, но, без сомнения, связано это было с Велесом. Слишком уж часто в последние дни перед арестом графа это имя всплывало тут и там, слишком громко Сонор возмущался о нём, так что же…его обошёл какой-то мясник? Неслыханное дело! Однако приходится исходить из того, что есть.
Когда граф Сонор уже не ожидал ничего хорошего, и сходил с ума всё дальше, погружаясь в бесконечную паутину размышлений и мыслей, представляя какие-то невероятные образы, и выдумывая себе то в одну минуту всю вину мира, то, в другую, нарекая себя жертвой всех интриг, король Мирас, да будут дни его долги, словно бы вспомнил о своём советнике. Павшем советнике…
Он вызвал графа Сонора на допрос, на личную аудиенцию и стража, отчаянно ругаясь сквозь зубы, принялась готовить перевозку пленника к королю, снабжая повозку мерами против побега. Затруднение было в том, что граф Сонор находился не под охраной управления Арахны или Мальта, и даже не под охраной Патрульного Штаба, а в одной из камер Малой Сторожевой Башни, где король Мирас негласно организовал собственную тюрьму, опасаясь огласки… по зиме же, пусть и по потеплению, но всё же ещё по морозному воздуху, путешествовать почти через всю столицу с пленником, страже было неприятно. Но король сказал, так пусть славятся дни его долгие, и приказ будет исполнен.
Графу Сонору не сказали, куда предстоит поездка, но он догадался сам и, не желая отступать от своих привычек, как мог, постарался привести себя в должный и аккуратный вид прежде, чем предстать перед королём, чтобы не выдать сломленного и уязвлённого духа.
Король пожелал говорить с арестантом с глазу на глаз, и страже было велено убраться за дверь. Но разговор ещё долго не начинался, граф Сонор ожидал, когда, согласно правилам, король заговорит первым, а Мирас, да будут дни его долги, взирал на своего советника с горьким сочувствием, затем, однако, заговорил:
-Ваша милость, я надеюсь, что путешествие не было для вас затруднительным?
-Ваше величество, моё путешествие было лёгким, но я не могу понять причины своего ареста, причины, по которой я нахожусь здесь и причины, по которой я попал к вам в немилость. Если какие-то мои слова, какие-то действия были оскорбительны для вас, для трона, то я, без сомнения, заслуживаю наказания, но самый отпетый преступник имеет право знать, в чём его обвиняют.
А вина была в том, что король Мирас, да будут дни его долги, едва ли не дожидался малейшего провала со стороны графа, такого опасного для трона. И дождался. Конфликт Арахны с Велесом, в котором оказались и другие лица, сработал как нельзя кстати. Порядок в Мааре медленно возвращался и оттаивала промёрзлая земля, а это значит, что пора менять мятежных людей, на верных псов, что будут рады есть с рук. В совете же, пожалуй, таких было мало. Фалько-казначей, Велес-мясник, да, пожалуй, полководец-Корсар. Ну и Атенаис, которая оказалась слишком слаба и ничтожна. Остальных же нужно менять понемногу, или выращивать, как собирался Мирас вырастить Арахну, заточив её преданность прежней своей деятельности палача, а теперь Мальту, лично под свои нужды.
-Мой милый друг, - скорбно заговорил король, прижимая ладонь к сердцу, - я признаюсь тебе, что твои обвинения расстраивают меня. тебя обвиняют в заговоре против меня, тебя обвиняют в заговоре против народа Маары и лидеров её…
-Ваше величество! – граф Сонор чуть не задохнулся от яростного гнева наведённой лжи, - я не скрою, что пошёл бы против вас, если бы счёл вашу политику неуместной для Маары. Но заговор против народа? против земли? Нет! Против лидеров?..
Граф осекся, и король воспользовался этой паузой:
-Против себя, от такого человека как ты, граф Сонор, я бы понёс заговор. Но я не могу простить тебе предательства народа и земли.
-Какого предательства? – недоумевал граф, который в упор не видел очевидного.
-Народ избрал своими любимцами советников. а ты выступил против них. Ты выступил против народа.
-Что? – у графа резко пересохло во рту от подобной наглости. – Ваше величество, я верный ваш слуга, думаете, я могу пойти против ваших советников? да, не все из них мне нравятся, и да, я пошёл против Велеса, но весь совет находит его влияние омерзительным и неуместным для будущего!
-Да если бы только Велес, - Мирас был преисполнен трагедии. – Ты впутал в это дело советника Мальта…
-Я не впутывал его ни во что! – вспыхнул граф Сонор. Его голос, полный гневной дрожи, окреп. – Я просто…
-Впутал девочку, - продолжал король тихо, - она же совсем недавно с нами, а ты и её не пощадил. И заставил Атенаис дать показания против Велеса, а она натура хрупкая, знаешь ли ты, что она покончила с собою?
Граф Сонор совсем потерялся. Происходящее стало для него слишком абсурдным для восприятия:
-Какую девочку? Атенаис? Покончила с собой? Заставил?..
Король же знал, как сбивать с толку.
-Совет требует твоей казни, а я подчиняюсь своему совету, - Мирас вздохнул. – Я вызвал тебя, чтобы проститься. Отсюда ты поедешь в тюрьму под управлением наших законников, а завтра…
