Наверное, звезды сегодня были не в том доме, или Луал не покровительствовал больше Мааре, но среди присланных на поиск преступных памфлетов всадников, не было особенно рьяных служителей. Может быть, потому что памфлеты проникли и туда? Может быть, потому что выступать приходилось против своих же горожан, на самом деле, мало виновных?
Так или иначе, но обыск шел не бодро. Очень многие потайные места и склады даже не были проверены. А вот Морана искали по-настоящему.
Тем временем Моран кое-как привел в чувство Эжона, и велел:
-Уходи отсюда! Уходи из Маары!
Эжон еще туго соображал, но Моран честно пытался дать ему шанс. Ему жаль было этого человека. Сам он понимал, что заслуживает смерти. Ровно как и Шенье. Как ни крути – а руки у обоих были в крови, а сами они утонули в интригах еще до смуты, до переворота и бойни. Да и в ней отличились…
За все однажды приходит расплата! – это Моран усвоил строго и четко, но вот невинные всегда есть. И если можно спасти хоть кого-то, дать хотя бы малый, но все-таки шанс на спасение, это долг. Даже грешник может быть милосердным. Даже падший может быть сильным.
-Уходи! – жестко повторил Моран. – Прочь из Маары, или, хотя бы, из столицы! Не медли!
Он толкнул его в спину, заставляя двинуться в путь. Эжон еще очень плохо соображал, но все-таки чувствовал, что надо шевелиться и как можно скорее. Он побежал, не зная, куда, собственно, бежит, и чем кончится его путь, но побежал.
Моран вышел к отрядам сам. Мальт удовлетворенно кивнул, и, оглядев еще раз двух советников, спросил вполне ожидаемо:
-А где Эжон?
Моран и Шенье переглянулись, и в один голос спросили:
-Мы ему что – цепные псы?
-Искать, - велел Мальт, не зная, что его власть над этими людьми крайне мала. Далеко не все из них знали и Эжона в лицо, а уж искать во имя приказа «бюрократической сволочи»…к чему?!
Ему надо – пусть и ищет!
Воле короля можно подчиниться, но вот законников, особенно тех, что так легко могут однажды сменить сторону, не любят.
Кто-то из Девяти Рыцарей Луала был на стороне Эжона, покровительствовал ему и поэтому, пока Морана и Шенье вели арестованными через колонну их же рабочих, тем самым еще больше укрепляя народ в мысли о правильности памфлета Ольсена, Эжон умудрился добежать до какой-то рыбацкой лачуги и рухнуть там без чувств…
Между тем Арахна уже вставала и могла работать. Она действовала без чувств, стараясь не думать, а просто выполнять все, что говорит ей Персиваль. в этом было спасение. В этом была безопасность.
-Слушай меня, - напоминал он, - и мы уцелеем!
И она слушала. Она подписывала документы, которые он приносил и которые составлял от ее имени. Арахна даже не читала их, а просто ставила свою подпись.
К чести Персиваля надо сказать, что он мог легко подставить ее и сам свалить. Но он не видел в этом смысла, справедливо рассуждая, что уничтожить недолго, а вот после падения придется и работать иначе, и подстраиваться…нет, пусть лучше марионетка, но знакомая!
Персиваль сказал, что надо развернуть следствие по делу об убийстве Эммы и Арахна подписала этот приказ, уже даже не думая о том, что следствие может выйти на Мальта. Ей было почти плевать – виновен он или нет…все мысли путались и мир выцвел окончательно. Она покорялась воле Персиваля, совершенно не думая ни о чем. Он избавил ее от этого величайшего груза души – от выбора.
Персиваль сказал провести новую амнистию, и она покорилась и этому. Все работало почти само собой, отлаженное им, и лишь присутствие на свободе Мальта и пока невозможность подвести следствие по Эмме к нему, угнетала Персиваля. Но он не отчаивался, хоть и держался еще настороженно, зная коварство судеб, когда победа уже близка и вот – обрыв, все, что казалось достигнутым, отдалено, и нужно начинать сначала.
Это оцепенение спало ненадолго, когда Арахна узнала про арест Морана, Шенье и побег Эжона. Эти люди были ей близки и рассудок потребовал пробуждения. Когда же она узнала, что их арестовал Мальт, разум заработал усиленно.
-Надо же…распространяли памфлеты! Кто же знал! – Персиваль был очень удивлен, но Арахна почувствовала нехороший оттенок в этом удивлении и определила его, хоть и не сразу – как издевательство.
Персиваль же почувствовал взгляд Арахны и возмутился:
-Думаешь, что это я? Я способствовал их падению и побегу Эжона? Это Мальт!
Арахна вспомнила Мальта. Представила его очень ясно. Да, он мог не любить ее, мог ее использовать, мог, в конце концов, иметь руки по локоть в крови, как говорит Персиваль, но все же…его ли это рук дело? Слишком уж тонкой подлостью отдает. Слишком уж непродуманным решением, ведь чей черед будет за Мораном, Шенье и Эжоном? Скрывайся или нет – а в столице не убежишь особенно.
Мальт не идиот. Он знает, что нельзя отменить свое падение. Он знает, что его можно лишь отсрочить. Но стал бы?
Арахна вспомнила каждый свой разговор с Мальтом, каждое мгновение с ним и ощутила щемящую тоску в сердце. Пусть он не любит ее, пусть использует – она-то знает свои чувства! Она скучает…
Арахна посмотрела на Персиваля совершенно спокойно и ответила:
-Я не думаю.
Но прежде, чем Персиваль успел улыбнуться, она добавила:
-Я знаю.
И, развернувшись, пошла из кабинета, с намерением дойти до Мальта. Пусть между ними нет любви, но работать-то они еще способны? Работать вместе.
Персиваль не дал ей этого сделать и грубо развернул к себе:
-Не делай глупостей, Арахна!
И ее мир выцвел снова. Все стало безразличным.
Меньше всего Мальт хотел говорить именно с Персивалем, но куда денешься от этого, когда вы оба служите в одно и том же трибунале и преследуете одни и те же цели? Мальту очень хотел вцепиться в горло Персивалю, и, наконец, впервые за много-много лет сделать ему по-настоящему больно, да так, чтобы он больше не смог никогда работать, мыслить и усмехаться. Он хотел стереть его в порошок, но…
Но Мальт привык к тому, что нельзя поддаваться своим чувствам ещё очень давно, и если в последнее время его воля ослабла, это не означает, что он изменил своим принципам в отношении своего одновременного врага и соратника.
Разумеется, они пересеклись! Разумеется, это произошло бы всё равно, но Мальт, желая упредить лишний шум и слух (к чему скандал?) пришёл первым. Персиваль был бы застигнут врасплох, если бы только сам не собирался к Мальту.
Но Мальт опередил и вошёл в кабинет Персиваля.
Была минута – страшная и жуткая минута, когда они оба смотрели друг на друга, и явно ненавидели настолько, что, по меньшей мере, желали друг другу мучительной гибели. Затем Мальт сказал:
-Я не стану приветствовать тебя так, как приветствовал бы советника, трибуна или любого другого человека, поскольку приветствие – это форма уважения, а мне сложно тебя уважать.
-Мне самому бывает сложно себя уважать, - Персиваль не смутился. Он умел оскорблять себя и шутить над собой, сглаживая ситуацию, что, в былые времена, пару раз неслабо обманывало многих дознавателей, решивших из-за этого, что Персиваль – славный, добродушный и отходчивый малый. Но это было его маской. Он всё помнил. Всё и всех.
Мальт кивнул, затем сказал опять:
-Я могу понять твои предательства в прошлой жизни, когда был ещё прежний король. Я могу понять твою трусость и твои дела в нынешнее время. Могу даже оправдать их…
-Кажется, я не нуждаюсь в твоём оправдании! – заметил Персиваль, но Мальт не смутился:
-Арахну я тебе не прощу!
-Вот оно что…- Персиваль хмыкнул. – Ревность мужчины встала над холодным рассудком? Бюрократическую сволочь поглотил хаос любви?
Мальт мрачно молчал, и Персиваль понял, что лучше не провоцировать его лишний раз. Издевательства – это, конечно, святое, но сейчас лучше бы разъяснить ему свои мотивы. Хоть как-то!
-Я считаю, что ты должен быть мне благодарен, - заметил Персиваль. – Я сделал то, что ты боялся сделать. Ты явно идёшь ко дну! Моран, Шенье…сколько будет скрываться ещё Эжон? Вряд ли долго. Потом Корсар, Фалько под вопросом, но даже если…в любом случае, ты уже точно проиграл свою жизнь!
-Ты беспокоишься о моей жизни? – Мальт криво улыбнулся.
-Я беспокоюсь о жизни Арахны. Ты ведь хотел сам ее оттолкнуть. Но она пришла к тебе, и ты не смог её выгнать. В тот день, помнишь? Помнишь, в тот день и был опубликован тот проклятый памфлет? а ты?
Мальт не отреагировал. Персиваль почувствовал себя увереннее и продолжал теперь наступать:
-Ты хотел отдалить её от себя, чтобы не утянуть за собой, но не устоял! Слабак! Эгоист! Она дура, ей влюбиться в тебя недолго было. Она осталась одна, и никого не стало из ее прежнего маленького и жалкого мира. Только ты и остался! И вот она – любовь в ней, и вот – чувство. А ты? Ты всегда знал, что падёшь и пытался подготовить её к тому, чтобы она продолжила твое дело и взяла на себя заботу о твоём же сыне!
-Так ты…благодетель? – тихо поинтересовался Мальт, и в его тоне не было ничего, кроме яда и отчаяния. Он уже понимал справедливость слов Персиваля, задолго до них коря самого себя за ту слабость, что сам же и проявил, не сумев оттолкнуть от себя Арахну.
-Ну, - Персиваль скромно развел руками, - выходит, что так! словом, я сделал то, что ты сделать не можешь. Ты сам дал мне этот ключ. Ты сам оттолкнул её, когда сцепился с Эммой.
-И ты хочешь меня подставить в ее убийстве? – Мальт внимательно взглянул в лицо Персиваля. – Я говорил с королем по этому поводу.
-Хотел бы – подставил, - не стал лукавить Персиваль, умалчивая, конечно, о подложенной улике – куске платья Эммы в один из тайников Мальта. Это была временная мера, предосторожность, которую Персиваль решил разыграть позже. – Но ты пока не арестован, хотя и я сам склоняюсь к тому, что это дело рук твоих. Мои люди ищут убийцу, проверяют всех, с кем работала Эмма, но я, да и Арахна – мы видели твою стычку. Мы видели, как ты потерял голову…
Персиваль замолчал, делая вид, что очень смущен этим обстоятельством, своими же собственными словами.
-Но королю, - продолжил он, выдохнув, - пока нет дела… ладно, дознание покажет правду.
-Или то, что ты сочтешь правдой, - заметил Мальт. – Не смей манипулировать Арахной. Она не твой инструмент, не марионетка!
-Ага, - согласился Персиваль с иронией, - она была твоей марионеткой! Она хотела влезать в заговор? Нет! Она хотела остаться в живых в ночь бойни? После всего, что до этого на нее обрушилось – вряд ли! Хотела она в совет? Да никогда! Но нет, Мальт решил за нее, направил и выбрал…
Персиваль не удержался и с прежней интонацией Мальта ядовито закончил:
-Благодетель!
-Я спасал её! – напомнил Мальт. – Я привел ее на сторону жизни.
-Путем смерти души, - кивнул Персиваль, - здорово. Нет, правда, здорово! Она не может жить в этом мире, не может обвинять раз за разом без обвинения, но делает и мучается. Это ли не значит быть марионеткой?
-Не смей…- начал Мальт, но был перебит:
-Спасать ее? беречь? Время твоих чувств к ней давно прошло. Тебе нужен был человек рядом. Твой человек, который перехватит, поможет, поддержит. Но теперь уже нет. Теперь ты сам отдал ее кипящим волнам нашего буйства, отдал, как жертву принес! Так чего ты ждешь?
Мальту очень сложно далось напускное спокойствие. В его душе бушевали яростные волны. Сама душа раскалывалась от этих волн, и он с трудом держал эту бурю в себе. В словах Персиваля был смысл, и от этого хотелось его убить. Мальт не видел в Арахне именно личность, что-то дорогое для себя – долго не видел, действительно желая создать себе соратника, сподвижника, который будет покорен его воле. Но что-то изменилось и в дни смуты они стали значительно ближе, чем Мальт рассчитывал. Потеря соратника в ее лице была ничем для Мальта в сравнению с куда большей потерей…
Мальт сумел сдержать в себе гнев. Это стоило ему большого усилия, да и осознание не дало – если бы он набросился на Персиваля сейчас, то показал бы его правоту, а так можно было еще отпираться и изображать невинность, пусть цена этой невинности – медяк в лучший торговый день. Но всё же! Всё же! Разум может говорить, что Арахне где-то лучше, но сердце, проклятое сердце желает утешения, желает возвращения и ещё одной минуты спокойствия и любви.
Персиваль ждал. Он был спокоен.
-Я тебя ненавижу, - наконец промолвил Мальт, полностью овладев собою. – Ненавижу так, как никогда и никого ненавидел, как вообще может только ненавидеть человек.
-Хвала Луалу и Девяти Рыцарям Его! – Персиваль возвел руки к потолку, - если тебя ненавидят, значит, ты все делаешь правильно.
-Я надеюсь, что твой конец будет мучительным и жалким, бесславным и подлым, как вся твоя натура. Но сегодня все, что мне дорого, оказалось в твоих руках.
Персиваль мгновенно посерьезнел:
-Я сделаю всё, чтобы сберечь Арахну и твоего сына. Кто-то должен… мне доставит удовольствие сделать то, чего не смог сделать ты!
Мальт кивнул и вышел из кабинета Персиваля, больше не сказав и слова. Это было жестокое обещание и жестокие слова со стороны Персиваля, и такое же жестокое и убийственное принятие со стороны Мальта, но иного и быть не могло. Слишком много было меж ними дурного, но все же – держались они вместе. Даже в Коллегии Дознания, когда она еще существовала, прикрывали друг друга. Ненавидели, презирали, делали мелкие гадости, и все же прикрывали! Странная человеческая натура у обоих дала им единственно возможную близкую форму взаимодействия – вражду.
Слишком схожие и слишком различные они могли бы быть друзьями, если бы только были способны к дружбе…
Персиваль выждал ещё пару минут, дожидаясь, пока Мальт скроется в коридорах, затем вышел сам – пора было идти в зал суда, где должны были предстать перед судом граф Моран и маркиз Шенье.
Зал! О, этот зал! Как не был он похож на прежний зал Коллегии Судейства, где выносились решения о жизни или смерти преступника! Теперь, когда не существовало Коллегий, а был лишь один Трибунал – всё изменилось и прежние малые залы суда канули в прошлое, сгинули вместе с прежней Маарой.
Большую часть нынешнего зала занимали скамьи, стоящие амфитеатром – в количестве двенадцати штук полукругом – тут размещались зрители, если такие были, родственники, свидетели, и дознаватели с преступниками. Каждому полагалась своя скамья. Напротив скамей – огромный стол, за которым сидели законники из совета (полагалось, что их будет трое, но чаще всего был кто-то один), писец и докладчик. Между столом и скамьями – чуть в стороне от центра, стояла маленькая скамеечка – жалкая и хлипкая – тут приходилось размещаться преступникам и жаться охране. Человек выглядел особенно мелко, оказавшись среди огромных длинных скамей амфитеатра и большим столом трибунов. Чаще всего преступники сами осознавали свою беспомощность, когда посмотрев по сторонам, видели лишь громадины, а подле себя – ничего. По стенам висели прекрасно выложенные знаки бывших Коллегий Секции Закона – скрещенные меч и топор от Палачей, весы в равновесии – от Судейства, глаз – от Дознания. Каждый символ был выполнен в особенном прекрасном, изящном стиле, который никак не вязался с грубость остального зала.
В любое время зал этот освещался – повсюду стояли свечи в великом множестве, чтобы было очень светло, и ни одна деталь не могла проскользнуть мимо зорких взоров служителей закона.
Так или иначе, но обыск шел не бодро. Очень многие потайные места и склады даже не были проверены. А вот Морана искали по-настоящему.
Тем временем Моран кое-как привел в чувство Эжона, и велел:
-Уходи отсюда! Уходи из Маары!
Эжон еще туго соображал, но Моран честно пытался дать ему шанс. Ему жаль было этого человека. Сам он понимал, что заслуживает смерти. Ровно как и Шенье. Как ни крути – а руки у обоих были в крови, а сами они утонули в интригах еще до смуты, до переворота и бойни. Да и в ней отличились…
За все однажды приходит расплата! – это Моран усвоил строго и четко, но вот невинные всегда есть. И если можно спасти хоть кого-то, дать хотя бы малый, но все-таки шанс на спасение, это долг. Даже грешник может быть милосердным. Даже падший может быть сильным.
-Уходи! – жестко повторил Моран. – Прочь из Маары, или, хотя бы, из столицы! Не медли!
Он толкнул его в спину, заставляя двинуться в путь. Эжон еще очень плохо соображал, но все-таки чувствовал, что надо шевелиться и как можно скорее. Он побежал, не зная, куда, собственно, бежит, и чем кончится его путь, но побежал.
Моран вышел к отрядам сам. Мальт удовлетворенно кивнул, и, оглядев еще раз двух советников, спросил вполне ожидаемо:
-А где Эжон?
Моран и Шенье переглянулись, и в один голос спросили:
-Мы ему что – цепные псы?
-Искать, - велел Мальт, не зная, что его власть над этими людьми крайне мала. Далеко не все из них знали и Эжона в лицо, а уж искать во имя приказа «бюрократической сволочи»…к чему?!
Ему надо – пусть и ищет!
Воле короля можно подчиниться, но вот законников, особенно тех, что так легко могут однажды сменить сторону, не любят.
Кто-то из Девяти Рыцарей Луала был на стороне Эжона, покровительствовал ему и поэтому, пока Морана и Шенье вели арестованными через колонну их же рабочих, тем самым еще больше укрепляя народ в мысли о правильности памфлета Ольсена, Эжон умудрился добежать до какой-то рыбацкой лачуги и рухнуть там без чувств…
Между тем Арахна уже вставала и могла работать. Она действовала без чувств, стараясь не думать, а просто выполнять все, что говорит ей Персиваль. в этом было спасение. В этом была безопасность.
-Слушай меня, - напоминал он, - и мы уцелеем!
И она слушала. Она подписывала документы, которые он приносил и которые составлял от ее имени. Арахна даже не читала их, а просто ставила свою подпись.
К чести Персиваля надо сказать, что он мог легко подставить ее и сам свалить. Но он не видел в этом смысла, справедливо рассуждая, что уничтожить недолго, а вот после падения придется и работать иначе, и подстраиваться…нет, пусть лучше марионетка, но знакомая!
Персиваль сказал, что надо развернуть следствие по делу об убийстве Эммы и Арахна подписала этот приказ, уже даже не думая о том, что следствие может выйти на Мальта. Ей было почти плевать – виновен он или нет…все мысли путались и мир выцвел окончательно. Она покорялась воле Персиваля, совершенно не думая ни о чем. Он избавил ее от этого величайшего груза души – от выбора.
Персиваль сказал провести новую амнистию, и она покорилась и этому. Все работало почти само собой, отлаженное им, и лишь присутствие на свободе Мальта и пока невозможность подвести следствие по Эмме к нему, угнетала Персиваля. Но он не отчаивался, хоть и держался еще настороженно, зная коварство судеб, когда победа уже близка и вот – обрыв, все, что казалось достигнутым, отдалено, и нужно начинать сначала.
Это оцепенение спало ненадолго, когда Арахна узнала про арест Морана, Шенье и побег Эжона. Эти люди были ей близки и рассудок потребовал пробуждения. Когда же она узнала, что их арестовал Мальт, разум заработал усиленно.
-Надо же…распространяли памфлеты! Кто же знал! – Персиваль был очень удивлен, но Арахна почувствовала нехороший оттенок в этом удивлении и определила его, хоть и не сразу – как издевательство.
Персиваль же почувствовал взгляд Арахны и возмутился:
-Думаешь, что это я? Я способствовал их падению и побегу Эжона? Это Мальт!
Арахна вспомнила Мальта. Представила его очень ясно. Да, он мог не любить ее, мог ее использовать, мог, в конце концов, иметь руки по локоть в крови, как говорит Персиваль, но все же…его ли это рук дело? Слишком уж тонкой подлостью отдает. Слишком уж непродуманным решением, ведь чей черед будет за Мораном, Шенье и Эжоном? Скрывайся или нет – а в столице не убежишь особенно.
Мальт не идиот. Он знает, что нельзя отменить свое падение. Он знает, что его можно лишь отсрочить. Но стал бы?
Арахна вспомнила каждый свой разговор с Мальтом, каждое мгновение с ним и ощутила щемящую тоску в сердце. Пусть он не любит ее, пусть использует – она-то знает свои чувства! Она скучает…
Арахна посмотрела на Персиваля совершенно спокойно и ответила:
-Я не думаю.
Но прежде, чем Персиваль успел улыбнуться, она добавила:
-Я знаю.
И, развернувшись, пошла из кабинета, с намерением дойти до Мальта. Пусть между ними нет любви, но работать-то они еще способны? Работать вместе.
Персиваль не дал ей этого сделать и грубо развернул к себе:
-Не делай глупостей, Арахна!
И ее мир выцвел снова. Все стало безразличным.
Глава 29.
Меньше всего Мальт хотел говорить именно с Персивалем, но куда денешься от этого, когда вы оба служите в одно и том же трибунале и преследуете одни и те же цели? Мальту очень хотел вцепиться в горло Персивалю, и, наконец, впервые за много-много лет сделать ему по-настоящему больно, да так, чтобы он больше не смог никогда работать, мыслить и усмехаться. Он хотел стереть его в порошок, но…
Но Мальт привык к тому, что нельзя поддаваться своим чувствам ещё очень давно, и если в последнее время его воля ослабла, это не означает, что он изменил своим принципам в отношении своего одновременного врага и соратника.
Разумеется, они пересеклись! Разумеется, это произошло бы всё равно, но Мальт, желая упредить лишний шум и слух (к чему скандал?) пришёл первым. Персиваль был бы застигнут врасплох, если бы только сам не собирался к Мальту.
Но Мальт опередил и вошёл в кабинет Персиваля.
Была минута – страшная и жуткая минута, когда они оба смотрели друг на друга, и явно ненавидели настолько, что, по меньшей мере, желали друг другу мучительной гибели. Затем Мальт сказал:
-Я не стану приветствовать тебя так, как приветствовал бы советника, трибуна или любого другого человека, поскольку приветствие – это форма уважения, а мне сложно тебя уважать.
-Мне самому бывает сложно себя уважать, - Персиваль не смутился. Он умел оскорблять себя и шутить над собой, сглаживая ситуацию, что, в былые времена, пару раз неслабо обманывало многих дознавателей, решивших из-за этого, что Персиваль – славный, добродушный и отходчивый малый. Но это было его маской. Он всё помнил. Всё и всех.
Мальт кивнул, затем сказал опять:
-Я могу понять твои предательства в прошлой жизни, когда был ещё прежний король. Я могу понять твою трусость и твои дела в нынешнее время. Могу даже оправдать их…
-Кажется, я не нуждаюсь в твоём оправдании! – заметил Персиваль, но Мальт не смутился:
-Арахну я тебе не прощу!
-Вот оно что…- Персиваль хмыкнул. – Ревность мужчины встала над холодным рассудком? Бюрократическую сволочь поглотил хаос любви?
Мальт мрачно молчал, и Персиваль понял, что лучше не провоцировать его лишний раз. Издевательства – это, конечно, святое, но сейчас лучше бы разъяснить ему свои мотивы. Хоть как-то!
-Я считаю, что ты должен быть мне благодарен, - заметил Персиваль. – Я сделал то, что ты боялся сделать. Ты явно идёшь ко дну! Моран, Шенье…сколько будет скрываться ещё Эжон? Вряд ли долго. Потом Корсар, Фалько под вопросом, но даже если…в любом случае, ты уже точно проиграл свою жизнь!
-Ты беспокоишься о моей жизни? – Мальт криво улыбнулся.
-Я беспокоюсь о жизни Арахны. Ты ведь хотел сам ее оттолкнуть. Но она пришла к тебе, и ты не смог её выгнать. В тот день, помнишь? Помнишь, в тот день и был опубликован тот проклятый памфлет? а ты?
Мальт не отреагировал. Персиваль почувствовал себя увереннее и продолжал теперь наступать:
-Ты хотел отдалить её от себя, чтобы не утянуть за собой, но не устоял! Слабак! Эгоист! Она дура, ей влюбиться в тебя недолго было. Она осталась одна, и никого не стало из ее прежнего маленького и жалкого мира. Только ты и остался! И вот она – любовь в ней, и вот – чувство. А ты? Ты всегда знал, что падёшь и пытался подготовить её к тому, чтобы она продолжила твое дело и взяла на себя заботу о твоём же сыне!
-Так ты…благодетель? – тихо поинтересовался Мальт, и в его тоне не было ничего, кроме яда и отчаяния. Он уже понимал справедливость слов Персиваля, задолго до них коря самого себя за ту слабость, что сам же и проявил, не сумев оттолкнуть от себя Арахну.
-Ну, - Персиваль скромно развел руками, - выходит, что так! словом, я сделал то, что ты сделать не можешь. Ты сам дал мне этот ключ. Ты сам оттолкнул её, когда сцепился с Эммой.
-И ты хочешь меня подставить в ее убийстве? – Мальт внимательно взглянул в лицо Персиваля. – Я говорил с королем по этому поводу.
-Хотел бы – подставил, - не стал лукавить Персиваль, умалчивая, конечно, о подложенной улике – куске платья Эммы в один из тайников Мальта. Это была временная мера, предосторожность, которую Персиваль решил разыграть позже. – Но ты пока не арестован, хотя и я сам склоняюсь к тому, что это дело рук твоих. Мои люди ищут убийцу, проверяют всех, с кем работала Эмма, но я, да и Арахна – мы видели твою стычку. Мы видели, как ты потерял голову…
Персиваль замолчал, делая вид, что очень смущен этим обстоятельством, своими же собственными словами.
-Но королю, - продолжил он, выдохнув, - пока нет дела… ладно, дознание покажет правду.
-Или то, что ты сочтешь правдой, - заметил Мальт. – Не смей манипулировать Арахной. Она не твой инструмент, не марионетка!
-Ага, - согласился Персиваль с иронией, - она была твоей марионеткой! Она хотела влезать в заговор? Нет! Она хотела остаться в живых в ночь бойни? После всего, что до этого на нее обрушилось – вряд ли! Хотела она в совет? Да никогда! Но нет, Мальт решил за нее, направил и выбрал…
Персиваль не удержался и с прежней интонацией Мальта ядовито закончил:
-Благодетель!
-Я спасал её! – напомнил Мальт. – Я привел ее на сторону жизни.
-Путем смерти души, - кивнул Персиваль, - здорово. Нет, правда, здорово! Она не может жить в этом мире, не может обвинять раз за разом без обвинения, но делает и мучается. Это ли не значит быть марионеткой?
-Не смей…- начал Мальт, но был перебит:
-Спасать ее? беречь? Время твоих чувств к ней давно прошло. Тебе нужен был человек рядом. Твой человек, который перехватит, поможет, поддержит. Но теперь уже нет. Теперь ты сам отдал ее кипящим волнам нашего буйства, отдал, как жертву принес! Так чего ты ждешь?
Мальту очень сложно далось напускное спокойствие. В его душе бушевали яростные волны. Сама душа раскалывалась от этих волн, и он с трудом держал эту бурю в себе. В словах Персиваля был смысл, и от этого хотелось его убить. Мальт не видел в Арахне именно личность, что-то дорогое для себя – долго не видел, действительно желая создать себе соратника, сподвижника, который будет покорен его воле. Но что-то изменилось и в дни смуты они стали значительно ближе, чем Мальт рассчитывал. Потеря соратника в ее лице была ничем для Мальта в сравнению с куда большей потерей…
Мальт сумел сдержать в себе гнев. Это стоило ему большого усилия, да и осознание не дало – если бы он набросился на Персиваля сейчас, то показал бы его правоту, а так можно было еще отпираться и изображать невинность, пусть цена этой невинности – медяк в лучший торговый день. Но всё же! Всё же! Разум может говорить, что Арахне где-то лучше, но сердце, проклятое сердце желает утешения, желает возвращения и ещё одной минуты спокойствия и любви.
Персиваль ждал. Он был спокоен.
-Я тебя ненавижу, - наконец промолвил Мальт, полностью овладев собою. – Ненавижу так, как никогда и никого ненавидел, как вообще может только ненавидеть человек.
-Хвала Луалу и Девяти Рыцарям Его! – Персиваль возвел руки к потолку, - если тебя ненавидят, значит, ты все делаешь правильно.
-Я надеюсь, что твой конец будет мучительным и жалким, бесславным и подлым, как вся твоя натура. Но сегодня все, что мне дорого, оказалось в твоих руках.
Персиваль мгновенно посерьезнел:
-Я сделаю всё, чтобы сберечь Арахну и твоего сына. Кто-то должен… мне доставит удовольствие сделать то, чего не смог сделать ты!
Мальт кивнул и вышел из кабинета Персиваля, больше не сказав и слова. Это было жестокое обещание и жестокие слова со стороны Персиваля, и такое же жестокое и убийственное принятие со стороны Мальта, но иного и быть не могло. Слишком много было меж ними дурного, но все же – держались они вместе. Даже в Коллегии Дознания, когда она еще существовала, прикрывали друг друга. Ненавидели, презирали, делали мелкие гадости, и все же прикрывали! Странная человеческая натура у обоих дала им единственно возможную близкую форму взаимодействия – вражду.
Слишком схожие и слишком различные они могли бы быть друзьями, если бы только были способны к дружбе…
Персиваль выждал ещё пару минут, дожидаясь, пока Мальт скроется в коридорах, затем вышел сам – пора было идти в зал суда, где должны были предстать перед судом граф Моран и маркиз Шенье.
Зал! О, этот зал! Как не был он похож на прежний зал Коллегии Судейства, где выносились решения о жизни или смерти преступника! Теперь, когда не существовало Коллегий, а был лишь один Трибунал – всё изменилось и прежние малые залы суда канули в прошлое, сгинули вместе с прежней Маарой.
Большую часть нынешнего зала занимали скамьи, стоящие амфитеатром – в количестве двенадцати штук полукругом – тут размещались зрители, если такие были, родственники, свидетели, и дознаватели с преступниками. Каждому полагалась своя скамья. Напротив скамей – огромный стол, за которым сидели законники из совета (полагалось, что их будет трое, но чаще всего был кто-то один), писец и докладчик. Между столом и скамьями – чуть в стороне от центра, стояла маленькая скамеечка – жалкая и хлипкая – тут приходилось размещаться преступникам и жаться охране. Человек выглядел особенно мелко, оказавшись среди огромных длинных скамей амфитеатра и большим столом трибунов. Чаще всего преступники сами осознавали свою беспомощность, когда посмотрев по сторонам, видели лишь громадины, а подле себя – ничего. По стенам висели прекрасно выложенные знаки бывших Коллегий Секции Закона – скрещенные меч и топор от Палачей, весы в равновесии – от Судейства, глаз – от Дознания. Каждый символ был выполнен в особенном прекрасном, изящном стиле, который никак не вязался с грубость остального зала.
В любое время зал этот освещался – повсюду стояли свечи в великом множестве, чтобы было очень светло, и ни одна деталь не могла проскользнуть мимо зорких взоров служителей закона.
