Она утащила два предмета. Первый – редкая книга магии, что-то около сборника всех известных обрядов и ритуалов на момент выхода книги, а выход состоялся почти век назад, и кое-что уже сильно изменилось, но книга была все еще очень полезной. Вторая вещь – мантия Мерлина, которая, казалась, еще пахла лесом, кострами и проблемами для Морганы, что не выучила очередной урок…
Но Моргана никогда бы не призналась в этом. Она завернула мантию, чтобы никто не увидел ее, даже чтобы ее саму не жгло так стыдом, ведь она могла забрать что угодно – книги, приборы Мерлина, которые любила всегда разбирать Лилиан, всё, до чего Моргана не могла бы добраться. Но она пожелала только мантию. Чуть запыленную, выцветающую мантию друида.
-Я просто надеюсь, что там нет ничего опасного…- осторожно заметил рыцарь и открыл дорожный сундук. – Здесь еще есть место.
-Нет, - Моргана покачала головой и сильнее прижала сверток к груди, - нет, спасибо. Я довезу его так.
-Если там какая-то очередная проблема для Камелота, то лучше выбрось, - посоветовал рыцарь настороженно. Он уже не ждал ничего хорошего от сентиментальной, скорбной Морганы.
-Тут нет проблем для Камелота, - вздохнула фея, - тут мое детство. Тут свежая от росы трава, костры, вокруг которых весело было прыгать…
Моргана улыбнулась воспоминаниям. Запах и треск костра долетел до нее через года, она вспомнила, как Мерлин, до того, как появились в его доме Лилиан и Лея, брал иногда Моргану в далекие походы, по пути разводил костер, жарил рыбу, а отужинав, начинал прыгать вокруг него,
как сумасшедший шаман и распевать частушки. Моргана хохотала до слез, и тоже лезла прыгать у костра, перемазываясь сажей и взвизгивая, когда костер подбирался слишком быстро.
-Тут мое босоногое детство, - продолжила Моргана, улыбаясь и не замечая, что по ее лицу бегут слезы. – Тут мои ненавистные пирожные, невыученные уроки, мои ссоры, моя первая любовь…
-Почему-то я представил, как Мерлин пишет длинную рукопись о каждом человеке, что попадает к нему, - Ланселот с сомнением взглянул на сверток в руках феи. – Ладно, пойдём, а то уже я сейчас начну плакать.
Моргана кивнула, прижала сверток так, чтобы руки плотнее и удобнее удерживали его, и пошла за рыцарем.
-Знаешь, я жалею, что Мордред не будет обучаться у Мерлина. Нет, он не был самым лучшим учителем, но детям было весело.
-Нашим детям тоже будет весело, - не оборачиваясь на нее, напомнил Ланселот, - когда они узнают историю своего рода, узнают, как и кто у них был в предках. Надеюсь, ты знаешь какое-нибудь заклинание, которое спасет пятилетнего мальчика от седины.
Казнь на главной площади города – это всегда зрелище, на которое падок народ. Казнь во время празднества, когда на этой самой площади бушуют шуты и ярмарки – это вдвойне увлекательное зрелище. Народ шепчется, кажется, даже ветер прислушивается к этому шепоту и пытается угадать – что же такое совершили преступники, что их казнят, да еще прилюдно и в дни празднеств? Народ шепчется, стягивается к площади, смотрит на позорную деревянную площадку, держащуюся на таких же деревянных опорах, с шаткой лестницей…
Народ шепчется и поглядывает на место будущей казни, пытаясь угадать, кого и за что казнят. Строит предположения, пускает сплетни и сам же попадается на них. Народ становится единым организмом на пути к страху и любопытству.
Когда же организовывают возвышенность и выносят туда трон, собирают стражников вокруг – все становится еще интересней. Запираются лавки далеких торговцев и стягиваются люди, чтобы не только видеть, но и слышать короля…
-Гвиневру казнят! – торжествующе обводит всех глазами молодая женщина, привлекая к себе внимание роскошью собственной красоты и копны каштановых волос.
-Так ей и надо, заразе Кармелидской! – тут же выпаливает кто-то.
И начинается народное буйство. Народ делится на кучки. Кто-то кричит, что казнить надо Гвиневру, кто-то, что она уже казнена или бежала. Кто-то говорит, что Гвиневра – жертва узурпатора Артура, кто-то и вовсе видит ее олицетворением мирового зла, а самые опытные сплетники поддерживают и опровергают тут же любой слух. Они рьяно защищают Гвиневру, и тут же чернят ее, когда к ним присоединяются другие люди. Они говорят, что казнят и вовсе нее, когда все кругом решили, что ее… сплетники эти опытны, им важно идти против, им важна погоня за сенсацией, а не сам факт деяния. Они готовы поверить и придумать все, что угодно и ничто не остановит их, кроме страха…
Страх притормозит, заставит собирать слова чужих шепотом.
А народ продолжает буйствовать. И буйство это переходит в ликование, когда, наконец, появляется Мелеагант де Горр – их новый король. Он выходит к народу, он садится на трон и его лик скорбен и мантия его черна, не расшита. Он – олицетворение скорби.
С королем – верная свита. Дюжина лучших рыцарей, пять министров из новых… «его земель», Голиард, сэр Николас, Лилиан…
Последняя прячется в мантию из смущения и чувствует на себе колючие взгляды, но знает, что бесполезно сопротивляться Мелеаганту. Если он велел ей быть здесь – она будет здесь. Лилиан уже давно попрощалась с понятиями собственной чести в глазах народа, он еще в землях Мелеаганта видел ее в лучшем случае – любовницей принца, в худшем, и более частом – подстилкой для хозяина. Лилиан билась со слухами, а потом махнула рукой и только редко вздыхала, услышав особенно гадкое слово о себе…
Да и то, вздох этот был, чаще всего не из-за содержания слова, а из-за того, что срывалось оно с губ хорошенькой родовитой дамы или же было неверно произнесено. За последнее Лилиан всерьез подумывала начать травить.
Как и толпа, Лилиан не знала, кого казнят и за что, но раз казнят… к казням она привыкла в его землях, ей было в новинку лишь столпотворение, потому что когда Мелеагант устраивал казни в землях де Горр, туда приходили священники, монахи, семьи покойников, да мальчишки…
Впрочем, в Камелоте может быть, совсем другая жизнь. Может, у них здесь принято разводить гораздо большие семьи, и это все – родственники.
Толпа приветствует, свита восхищенно смотрит на короля, король скорбит и сохраняет загадку, подогревает интерес к происходящему так, что не остается сомнений, что до следующего значимого события все только и будут говорить об этой казни. Бедный народ не знает, что скоро привыкнет к этим казням, разучиться удивляться падению имен, которыми еще вчера хвалился. Народ ничего не знает и ждет, уже предчувствуя восторг.
Как странно устроена толпа! она любит чужое страдание, извращенно любит слушать о пытках и казнях, смотреть на смерти отдельных представителей своих, детей от своей же плоти и при этом, даже в самые кровавые дни, она будет славить палача. Иногда лишь, распадаясь от волны до отдельных брызг-людей, вздрагивать: «лишь бы мимо…»
И снова собираться. И снова ликовать. И снова радоваться чьему-то падению.
Проезжает покрытая черной краской телега. В телеге трое. Двое юношей – Гифлет Гедей, Маркус и еще один, незнакомый большей части двора, безымянный и безвольный. Все трое держатся по-разному, но вместе. Маркус безучастно смотрит вперед, иногда лишь похлопывая Безымянного по спине или плечу, как бы подбадривая…
Маркус всегда был понятливым. И преданным. Он верил в Мелеаганта и знал, что однажды умрёт за него. Но время шло и это «однажды» не наступало. Но вот Мелеагант стал королём, а за два дня до его восшествия на престол, почва закачалась под ногами Маркуса, показывая внезапную гниль болота, а не твердыню. Неожиданно начали вскрываться его прошлые зверства, задетые пленки срывались, падали маски…
И вот уже в среде Мелеаганта говорят, что Маркус – не воитель, а Зверь, а Зверей надо убивать. На самом деле, на место Маркуса много охотников, но только один из них догадался, что надо добиваться не только военной славы, но и запятнать своего соперника. Факты собраны, что-то подтасовано, заменено, изувечено и вот…Маркус не герой. Маркус – Зверь, которого стали бояться солдаты.
Мелеаганту жаль расставаться с верным слугой так. Он вызывает его к себе, честно говорит, что есть задание, после которого – бесславная смерть, но Маркус всегда знал, что умрет за Мелеаганта, а потому соглашается без проблем и колебаний. У него нет детей, нет жены и братьев с сестрами. Вся жизнь его прошла в походах, под палящими лучами солнца, под дождями и ветрами. Все, что осталось – престарелая мать, почти ослепшая и почти уже потерявшая рассудок.
В последней просьбе Маркус просит Мелеаганта позаботиться о ней, и король обещает ему это. Маркус же узнает, что заодно Мелеагант избавляется от худших рыцарей Камелота и отправляет их с ним на последнее задание.
Маркус едет в позорной телеге ровно, глядя вперед, не боясь смерти, но приветствуя ту, как старую подругу.
Что до Гифлета, то тот…разочарован. Он едва держится на ногах и в сознании, ему хочется свернуться калачиком и забиться на самое дно телеги, закрыть глаза и никогда больше не видеть лиц Маркуса и Безымянного. Но он не может распоряжаться своей судьбой. Ему оставили его молчание. Гифлет едет, пытаясь, как юноша, преисполненный романтических чувств, разрушенных и иллюзорных, вспомнить, кто бы мог его пожалеть, увидеть, такого героического…
И понимает, что кроме Тамлин – его проклятой, позорящей род сестры, у него поблизости нет никого. Гифлету кажется, что Тамлин следует за телегой, через толпу, иногда будто бы мелькает ее голова, и глаза, наполненные блестящими слезами. Он оскорблял ее и проклинал, называл дворовой девкой за прошлое, за вечную вертлявость жизни, а она здесь…
-Словно Мария Магдалина за Христом! – еле слышно шепчет Гифлет и от этого чувства едва-едва, но все же теплеет на душе. Он – мученик. Он – жертва. Гифлет падет, красивый в смертельном покрывале, а она – его сестра, искупающая грехи свои, будет стоять перед ним на коленях и рыдать…
Может быть, ему тоже удастся воскреснуть?
Безымянный держится немотой. Ни разу он не произнес и слова. Может, он вообще не говорит? Его знают плохо. Его знают мало. Маркус же видит, что Безымянный готов потерять сознание от страха, и пытается его подбодрить. Безымянный лишен романтики Гифлета, лишен храбрости Маркуса, он вообще, кажется, всего лишен!
И движется, движется телега. И кто-то из толпы бросает, на всякий случай, в нее гнилым яблоком. И толпа подхватывает это развлечение. Ошметки от гнилых овощей и фруктов, какие-то куски сожженных тканей, мусор и гниль, летящие в телегу, ранят куда больнее вражеских стрел…
Телега останавливается у площадки, на которой произойдет казнь. Великий палач облачен в темные одежды. Он не скрывает лица, как и полагает палачу – все в городе знают, кто палач и что палач - это наследное мастерство. Палача боятся и презирают, с него иногда не берут денег в
лавках, потому что боятся, не понимая, что палачи зачастую более гуманны, чем их жертвы и управители.
Палачи не придумывают казни, они исполняют те, что придумывает и поручает исполнить им толпа. Палачи знают, как облегчить страдания умирающего и нередко, за круглую сумму или из чистого сердца, помогают, вовремя поднося усыпляющий вар, или подстраивая особым образом веревку на виселице… да мало ли способов! У палача свои секреты, семейные, мрачные, как их книги, в которых многие и многие поколения записывали и станут записывать имена жертв своих.
-И приходит царство Палача! – вздыхает какой-то уличный поэт. – Основано Царствие Твоё, Палач!
Не стоит сомневаться, что сегодня же по городу разлетятся дешевые стишки, в которых опять будут чернить Палача, но он привык и даже не смотрит в сторону сказавшего, хоть и сказано громко.
Мелеагант поднимается с трона, поднимает руку, заставляя толпу замолчать. Одним жестом он унимает её. выдерживает паузу, простирает руки к толпе, как бы обнимая её:
-Мои братья, мои сестры, мои дочери и сыны, отцы и матери, мой народ, скорбите!
Пауза. Эффектно. Толпа в замешательстве. Мелеагант указывает рукой на введенных на позорную площадку осужденных.
-Скорбите! Скорбите со мною! Трое братьев моих, трое слуг моих совершили ужасное предательство короны и сознались в нём. Хитростью они пытались совершить убийство сестры погибшего узурпатора Артура Пендрагона – Морганы и её сына от графа Уриена Мори…
Толпа поднимает страшный шум. Лилиан смотрит во все глаза на Мелеаганта, пытаясь понять – не спятила ли она, но все легко складывается в линию. В один миг она понимает, что Артур погиб, что Мелеагант к этому причастен…объясняется и отъезд Морганы с сыном в Корнуэл, о котором говорят все в замке.
Лилиан прислушивается к себе и понимает, что даже не удивлена. Мелеагант рассчитал правильно. Народ – это Дракон, Дракон нуждается в деве, в жертве. Жертву нельзя отнимать у Дракона, но можно позволить ему защищать ее. Многие желали бы казни всей крови Артура, многие знают, что Мордред не от графа Уриена, но готовы поверить словам Мелеаганта, так как Моргана за миг стала их пленницей, а пленников надо кормить и оберегать. Варварство здесь не нужно. Варварством нужно отвечать на подлую попытку убить женщину с сыном, мать. И Мелеагант позволяет всем дойти до состояния отмщения, возжелать кары.
-Эти предатели короны, нарушители спокойствия перед вами…
Толпа ревет. Толпа хочет крови. Толпа хочет рвать и метать.
-Перед вами! – Мелеагант изображает полную покорность толпе. – Решайте же! Смерть или жизнь?
Единогласное «Смеееееерть!» - прокатывается по площади и словно бы эхом разбивается о стены и закоулки, и разносится повторной волной. Лилиан ловит себя на том, что тоже кричит «смерть» и пытается понять, как и когда она попала в ловушку Мелеаганта.
Толпа едина, когда надо растерзать. Толпа едина в жажде крови, в жажде кары на чужие головы.
Мелеагант поворачивается к осужденным, пожимает плечами, дескать, это не моя вина, но сейчас прольется кровь.
-Решением своего же народа, своих братьев и сестер, вы проговариваетесь к смертной казни…путём обезглавливания.
Всё-таки, они убили Артура. На последнем пути нет равенства, но есть честь. Пусть будет обезглавливание.
Маркус последний. Потому что – выдержит. Безымянный первый. Его швыряют на доску, с которой он встаёт на колени и кладет голову на указанную подставку. Палач мягко протирает блестящий топор шелковой тряпочкой, помощники его прижимают голову осужденного крепче, да он и сам связан страхом…
Короткий взмах, в котором замирает солнечный блеск на лезвии и ветер. Лилиан закрывает лицо руками, для верности зажмуривается…
Только вот слух не оставишь, если прячешь взор. Свист рассекает воздух, опускается…глухой удар, стон толпы – ликующий и страшный, затем возгласы одобрения, что-то катится по дереву…что-то круглое, глухое.
Снова глухой удар тела на доску. Осужденный что-то бормочет, но кто ж его слушает, кроме Лилиан, палача, да, пожалуй, Мелеаганта. Свист, воздух снова замирает, снова удар – снова катится что-то…
И женский плач вдруг разрывает возгласы. В толпе расступаются, Лилиан, не глядя на место казни, смотрит в толпу и…видит Тамлин. Служанка Морганы! Лилиан медленно догадывается…
Тамлин бьется в руках двух торговцев, проявивших сочувствие к бедной девушке. Любопытные подступают к ней:
Но Моргана никогда бы не призналась в этом. Она завернула мантию, чтобы никто не увидел ее, даже чтобы ее саму не жгло так стыдом, ведь она могла забрать что угодно – книги, приборы Мерлина, которые любила всегда разбирать Лилиан, всё, до чего Моргана не могла бы добраться. Но она пожелала только мантию. Чуть запыленную, выцветающую мантию друида.
-Я просто надеюсь, что там нет ничего опасного…- осторожно заметил рыцарь и открыл дорожный сундук. – Здесь еще есть место.
-Нет, - Моргана покачала головой и сильнее прижала сверток к груди, - нет, спасибо. Я довезу его так.
-Если там какая-то очередная проблема для Камелота, то лучше выбрось, - посоветовал рыцарь настороженно. Он уже не ждал ничего хорошего от сентиментальной, скорбной Морганы.
-Тут нет проблем для Камелота, - вздохнула фея, - тут мое детство. Тут свежая от росы трава, костры, вокруг которых весело было прыгать…
Моргана улыбнулась воспоминаниям. Запах и треск костра долетел до нее через года, она вспомнила, как Мерлин, до того, как появились в его доме Лилиан и Лея, брал иногда Моргану в далекие походы, по пути разводил костер, жарил рыбу, а отужинав, начинал прыгать вокруг него,
как сумасшедший шаман и распевать частушки. Моргана хохотала до слез, и тоже лезла прыгать у костра, перемазываясь сажей и взвизгивая, когда костер подбирался слишком быстро.
-Тут мое босоногое детство, - продолжила Моргана, улыбаясь и не замечая, что по ее лицу бегут слезы. – Тут мои ненавистные пирожные, невыученные уроки, мои ссоры, моя первая любовь…
-Почему-то я представил, как Мерлин пишет длинную рукопись о каждом человеке, что попадает к нему, - Ланселот с сомнением взглянул на сверток в руках феи. – Ладно, пойдём, а то уже я сейчас начну плакать.
Моргана кивнула, прижала сверток так, чтобы руки плотнее и удобнее удерживали его, и пошла за рыцарем.
-Знаешь, я жалею, что Мордред не будет обучаться у Мерлина. Нет, он не был самым лучшим учителем, но детям было весело.
-Нашим детям тоже будет весело, - не оборачиваясь на нее, напомнил Ланселот, - когда они узнают историю своего рода, узнают, как и кто у них был в предках. Надеюсь, ты знаешь какое-нибудь заклинание, которое спасет пятилетнего мальчика от седины.
***
Казнь на главной площади города – это всегда зрелище, на которое падок народ. Казнь во время празднества, когда на этой самой площади бушуют шуты и ярмарки – это вдвойне увлекательное зрелище. Народ шепчется, кажется, даже ветер прислушивается к этому шепоту и пытается угадать – что же такое совершили преступники, что их казнят, да еще прилюдно и в дни празднеств? Народ шепчется, стягивается к площади, смотрит на позорную деревянную площадку, держащуюся на таких же деревянных опорах, с шаткой лестницей…
Народ шепчется и поглядывает на место будущей казни, пытаясь угадать, кого и за что казнят. Строит предположения, пускает сплетни и сам же попадается на них. Народ становится единым организмом на пути к страху и любопытству.
Когда же организовывают возвышенность и выносят туда трон, собирают стражников вокруг – все становится еще интересней. Запираются лавки далеких торговцев и стягиваются люди, чтобы не только видеть, но и слышать короля…
-Гвиневру казнят! – торжествующе обводит всех глазами молодая женщина, привлекая к себе внимание роскошью собственной красоты и копны каштановых волос.
-Так ей и надо, заразе Кармелидской! – тут же выпаливает кто-то.
И начинается народное буйство. Народ делится на кучки. Кто-то кричит, что казнить надо Гвиневру, кто-то, что она уже казнена или бежала. Кто-то говорит, что Гвиневра – жертва узурпатора Артура, кто-то и вовсе видит ее олицетворением мирового зла, а самые опытные сплетники поддерживают и опровергают тут же любой слух. Они рьяно защищают Гвиневру, и тут же чернят ее, когда к ним присоединяются другие люди. Они говорят, что казнят и вовсе нее, когда все кругом решили, что ее… сплетники эти опытны, им важно идти против, им важна погоня за сенсацией, а не сам факт деяния. Они готовы поверить и придумать все, что угодно и ничто не остановит их, кроме страха…
Страх притормозит, заставит собирать слова чужих шепотом.
А народ продолжает буйствовать. И буйство это переходит в ликование, когда, наконец, появляется Мелеагант де Горр – их новый король. Он выходит к народу, он садится на трон и его лик скорбен и мантия его черна, не расшита. Он – олицетворение скорби.
С королем – верная свита. Дюжина лучших рыцарей, пять министров из новых… «его земель», Голиард, сэр Николас, Лилиан…
Последняя прячется в мантию из смущения и чувствует на себе колючие взгляды, но знает, что бесполезно сопротивляться Мелеаганту. Если он велел ей быть здесь – она будет здесь. Лилиан уже давно попрощалась с понятиями собственной чести в глазах народа, он еще в землях Мелеаганта видел ее в лучшем случае – любовницей принца, в худшем, и более частом – подстилкой для хозяина. Лилиан билась со слухами, а потом махнула рукой и только редко вздыхала, услышав особенно гадкое слово о себе…
Да и то, вздох этот был, чаще всего не из-за содержания слова, а из-за того, что срывалось оно с губ хорошенькой родовитой дамы или же было неверно произнесено. За последнее Лилиан всерьез подумывала начать травить.
Как и толпа, Лилиан не знала, кого казнят и за что, но раз казнят… к казням она привыкла в его землях, ей было в новинку лишь столпотворение, потому что когда Мелеагант устраивал казни в землях де Горр, туда приходили священники, монахи, семьи покойников, да мальчишки…
Впрочем, в Камелоте может быть, совсем другая жизнь. Может, у них здесь принято разводить гораздо большие семьи, и это все – родственники.
Толпа приветствует, свита восхищенно смотрит на короля, король скорбит и сохраняет загадку, подогревает интерес к происходящему так, что не остается сомнений, что до следующего значимого события все только и будут говорить об этой казни. Бедный народ не знает, что скоро привыкнет к этим казням, разучиться удивляться падению имен, которыми еще вчера хвалился. Народ ничего не знает и ждет, уже предчувствуя восторг.
Как странно устроена толпа! она любит чужое страдание, извращенно любит слушать о пытках и казнях, смотреть на смерти отдельных представителей своих, детей от своей же плоти и при этом, даже в самые кровавые дни, она будет славить палача. Иногда лишь, распадаясь от волны до отдельных брызг-людей, вздрагивать: «лишь бы мимо…»
И снова собираться. И снова ликовать. И снова радоваться чьему-то падению.
Проезжает покрытая черной краской телега. В телеге трое. Двое юношей – Гифлет Гедей, Маркус и еще один, незнакомый большей части двора, безымянный и безвольный. Все трое держатся по-разному, но вместе. Маркус безучастно смотрит вперед, иногда лишь похлопывая Безымянного по спине или плечу, как бы подбадривая…
Маркус всегда был понятливым. И преданным. Он верил в Мелеаганта и знал, что однажды умрёт за него. Но время шло и это «однажды» не наступало. Но вот Мелеагант стал королём, а за два дня до его восшествия на престол, почва закачалась под ногами Маркуса, показывая внезапную гниль болота, а не твердыню. Неожиданно начали вскрываться его прошлые зверства, задетые пленки срывались, падали маски…
И вот уже в среде Мелеаганта говорят, что Маркус – не воитель, а Зверь, а Зверей надо убивать. На самом деле, на место Маркуса много охотников, но только один из них догадался, что надо добиваться не только военной славы, но и запятнать своего соперника. Факты собраны, что-то подтасовано, заменено, изувечено и вот…Маркус не герой. Маркус – Зверь, которого стали бояться солдаты.
Мелеаганту жаль расставаться с верным слугой так. Он вызывает его к себе, честно говорит, что есть задание, после которого – бесславная смерть, но Маркус всегда знал, что умрет за Мелеаганта, а потому соглашается без проблем и колебаний. У него нет детей, нет жены и братьев с сестрами. Вся жизнь его прошла в походах, под палящими лучами солнца, под дождями и ветрами. Все, что осталось – престарелая мать, почти ослепшая и почти уже потерявшая рассудок.
В последней просьбе Маркус просит Мелеаганта позаботиться о ней, и король обещает ему это. Маркус же узнает, что заодно Мелеагант избавляется от худших рыцарей Камелота и отправляет их с ним на последнее задание.
Маркус едет в позорной телеге ровно, глядя вперед, не боясь смерти, но приветствуя ту, как старую подругу.
Что до Гифлета, то тот…разочарован. Он едва держится на ногах и в сознании, ему хочется свернуться калачиком и забиться на самое дно телеги, закрыть глаза и никогда больше не видеть лиц Маркуса и Безымянного. Но он не может распоряжаться своей судьбой. Ему оставили его молчание. Гифлет едет, пытаясь, как юноша, преисполненный романтических чувств, разрушенных и иллюзорных, вспомнить, кто бы мог его пожалеть, увидеть, такого героического…
И понимает, что кроме Тамлин – его проклятой, позорящей род сестры, у него поблизости нет никого. Гифлету кажется, что Тамлин следует за телегой, через толпу, иногда будто бы мелькает ее голова, и глаза, наполненные блестящими слезами. Он оскорблял ее и проклинал, называл дворовой девкой за прошлое, за вечную вертлявость жизни, а она здесь…
-Словно Мария Магдалина за Христом! – еле слышно шепчет Гифлет и от этого чувства едва-едва, но все же теплеет на душе. Он – мученик. Он – жертва. Гифлет падет, красивый в смертельном покрывале, а она – его сестра, искупающая грехи свои, будет стоять перед ним на коленях и рыдать…
Может быть, ему тоже удастся воскреснуть?
Безымянный держится немотой. Ни разу он не произнес и слова. Может, он вообще не говорит? Его знают плохо. Его знают мало. Маркус же видит, что Безымянный готов потерять сознание от страха, и пытается его подбодрить. Безымянный лишен романтики Гифлета, лишен храбрости Маркуса, он вообще, кажется, всего лишен!
И движется, движется телега. И кто-то из толпы бросает, на всякий случай, в нее гнилым яблоком. И толпа подхватывает это развлечение. Ошметки от гнилых овощей и фруктов, какие-то куски сожженных тканей, мусор и гниль, летящие в телегу, ранят куда больнее вражеских стрел…
Телега останавливается у площадки, на которой произойдет казнь. Великий палач облачен в темные одежды. Он не скрывает лица, как и полагает палачу – все в городе знают, кто палач и что палач - это наследное мастерство. Палача боятся и презирают, с него иногда не берут денег в
лавках, потому что боятся, не понимая, что палачи зачастую более гуманны, чем их жертвы и управители.
Палачи не придумывают казни, они исполняют те, что придумывает и поручает исполнить им толпа. Палачи знают, как облегчить страдания умирающего и нередко, за круглую сумму или из чистого сердца, помогают, вовремя поднося усыпляющий вар, или подстраивая особым образом веревку на виселице… да мало ли способов! У палача свои секреты, семейные, мрачные, как их книги, в которых многие и многие поколения записывали и станут записывать имена жертв своих.
-И приходит царство Палача! – вздыхает какой-то уличный поэт. – Основано Царствие Твоё, Палач!
Не стоит сомневаться, что сегодня же по городу разлетятся дешевые стишки, в которых опять будут чернить Палача, но он привык и даже не смотрит в сторону сказавшего, хоть и сказано громко.
Мелеагант поднимается с трона, поднимает руку, заставляя толпу замолчать. Одним жестом он унимает её. выдерживает паузу, простирает руки к толпе, как бы обнимая её:
-Мои братья, мои сестры, мои дочери и сыны, отцы и матери, мой народ, скорбите!
Пауза. Эффектно. Толпа в замешательстве. Мелеагант указывает рукой на введенных на позорную площадку осужденных.
-Скорбите! Скорбите со мною! Трое братьев моих, трое слуг моих совершили ужасное предательство короны и сознались в нём. Хитростью они пытались совершить убийство сестры погибшего узурпатора Артура Пендрагона – Морганы и её сына от графа Уриена Мори…
Толпа поднимает страшный шум. Лилиан смотрит во все глаза на Мелеаганта, пытаясь понять – не спятила ли она, но все легко складывается в линию. В один миг она понимает, что Артур погиб, что Мелеагант к этому причастен…объясняется и отъезд Морганы с сыном в Корнуэл, о котором говорят все в замке.
Лилиан прислушивается к себе и понимает, что даже не удивлена. Мелеагант рассчитал правильно. Народ – это Дракон, Дракон нуждается в деве, в жертве. Жертву нельзя отнимать у Дракона, но можно позволить ему защищать ее. Многие желали бы казни всей крови Артура, многие знают, что Мордред не от графа Уриена, но готовы поверить словам Мелеаганта, так как Моргана за миг стала их пленницей, а пленников надо кормить и оберегать. Варварство здесь не нужно. Варварством нужно отвечать на подлую попытку убить женщину с сыном, мать. И Мелеагант позволяет всем дойти до состояния отмщения, возжелать кары.
-Эти предатели короны, нарушители спокойствия перед вами…
Толпа ревет. Толпа хочет крови. Толпа хочет рвать и метать.
-Перед вами! – Мелеагант изображает полную покорность толпе. – Решайте же! Смерть или жизнь?
Единогласное «Смеееееерть!» - прокатывается по площади и словно бы эхом разбивается о стены и закоулки, и разносится повторной волной. Лилиан ловит себя на том, что тоже кричит «смерть» и пытается понять, как и когда она попала в ловушку Мелеаганта.
Толпа едина, когда надо растерзать. Толпа едина в жажде крови, в жажде кары на чужие головы.
Мелеагант поворачивается к осужденным, пожимает плечами, дескать, это не моя вина, но сейчас прольется кровь.
-Решением своего же народа, своих братьев и сестер, вы проговариваетесь к смертной казни…путём обезглавливания.
Всё-таки, они убили Артура. На последнем пути нет равенства, но есть честь. Пусть будет обезглавливание.
Маркус последний. Потому что – выдержит. Безымянный первый. Его швыряют на доску, с которой он встаёт на колени и кладет голову на указанную подставку. Палач мягко протирает блестящий топор шелковой тряпочкой, помощники его прижимают голову осужденного крепче, да он и сам связан страхом…
Короткий взмах, в котором замирает солнечный блеск на лезвии и ветер. Лилиан закрывает лицо руками, для верности зажмуривается…
Только вот слух не оставишь, если прячешь взор. Свист рассекает воздух, опускается…глухой удар, стон толпы – ликующий и страшный, затем возгласы одобрения, что-то катится по дереву…что-то круглое, глухое.
Снова глухой удар тела на доску. Осужденный что-то бормочет, но кто ж его слушает, кроме Лилиан, палача, да, пожалуй, Мелеаганта. Свист, воздух снова замирает, снова удар – снова катится что-то…
И женский плач вдруг разрывает возгласы. В толпе расступаются, Лилиан, не глядя на место казни, смотрит в толпу и…видит Тамлин. Служанка Морганы! Лилиан медленно догадывается…
Тамлин бьется в руках двух торговцев, проявивших сочувствие к бедной девушке. Любопытные подступают к ней:
