–Птица! – Мэри проследила за рукою Джеймса, весело засмеялась, наблюдая за бреющим полётом крупной серой птицы, которая, узрев на поверхности воды какую-то желанную ей добычу, торопилась схватить кусок, не замечая судёнышка.
–Это не просто птица, – Лизавет приблизилась как всегда неслышно и тихо. От её появления Джеймс вздрогнул, а Мэри поморщилась против воли. Мрачная бледная болезненная сестра портила ей настроение. Мэри любила сестру, но дни были чудесными, и даже небо почти безоблачным, а Лизавета была всё такой же больной…– Это чайка. Говорят, она несёт или удачу, или смерть.
–Глупости! – Джеймс обнял Мэри, страх и тревога стали ещё более осязаемыми. А всё из-за Лизавет! И чего не сидит в каюте? Зачем вышла на палубу?
–Не глупости, – Лизавет упрямо взглянула на него и Джеймс увидел, как заметно сдала девушка, как глубоко запали её глаза, и какие ужасные тени залегли под ними. – Ни один корабль не может вернуться домой, пока на него не сядет чайка.
Капитану Делмару не повезло. Он так и не сошёл с палубы, не прервал своей тихой беседы со старпомом и потому Лизавет, оглядываясь в поисках свидетелей её слов, заметила его и тихо, но грозно спросила:
–Ведь так, капитан?
Губы Делмара побелели, задрожали. Невозмутимый капитан потерял свою опору, эта девушка сбила его с толку своими глупостями! Старпом пришёл на помощь, через силу улыбнулся и всё также холодно возразил:
–Это сказки, мисс.
Джеймс тихо засмеялся, Мэри ткнулась в его плечо, довольная тем, что всяким суевериям больше нет места в её веке. Лизавет не сконфузилась, а обиженно и гордо отвернулась к воде, но простояла в такой отрешенности недолго – её замутило, и она была вынуждена пойти обратно, лечь в спасительной темноте. Мигрень захватывала всё её хрупкое, нежившее существо каждый день, и только в Португалии ей обещали спасение, последнюю надежду. За неё она хваталась, но потому только что знала – её родители и сестра хотят, чтобы она жила. Сама Лизавет, особенно в приступах головной боли, затмевающей весь белый свет, хотела только наступления чёрной вечности, успокоения. Но даже когда она закрывала глаза, пытаясь хоть немного успокоить боль, всё болело и пульсировало, а в темноте прыгали уродливые красные пятна, заражающие и отравляющие её мир.
Холодное полотенце легло на лоб, и Лизавет с усилием открыла воспалённые закрасневшиеся глаза. с трудом нашла силуэт сестры, попыталась улыбнуться, но тут же закрыла глаза – нестерпимая боль разрывала её.
–Потерпи немного, – Мэри поднесла к губам сестры холодную воду, и заставила Лизавет сделать хотя бы пару глотков. Даже это небольшое усилие далось девушке с трудом – вода, простая пресная вода вызвала тошноту.
Лизавет со стоном упала на койку, так и не открывая глаз.
–Чем мне тебе помочь? – Мэри не была плохим человеком. Она просто была сейчас счастлива и несчастна. Недавно состоялась её свадьба с человеком, которого она любила, и тут же, на койке, в нескольких сантиметрах от неё – бледное лицо сестры, которой нечем помочь! – Чем?..
Вопрос был глупым. Но Лизавет не могла смеяться над сестрой. Да и не стала бы, если бы у неё были силы. Все врачи Англии не могли помочь Лизавет Монтон. Все отвары, которые предлагал в щедрости их век, все горькие пилюли и кровопускание…тщетно. Лизавет вела затворнический образ жизни, гуляла по саду, но гуляла много, и всё равно таяла, и всё равно теряла сознание и мучилась мигренями, от которых не было нигде спасения.
–Тебе помогут в Португалии… – уговаривала не её, а себя Мэри. – Помогут. Ты же слышала, что говорил мистер Ротчернберг?
Да, слышала. Этот видный гость их дома рассказывал удивительные истории о прозрении слепых, о восстановлении речи немых, творимых его старым знакомым в Португалии.
–Почему в Португалии? – удивилась как-то Лизавет, в те дни, когда боль настигала её неслышно и недолго.
–Здесь…–Ротчернберг помрачнел, сконфузился, – здесь его не так поняли. Его методы…
Он развёл руками, как бы извиняясь за то, что не может точно описать его методы. Но Ротчернберг не был врачом, и не был обязан понимать всё о методах своего знакомца. Однако даже его незнания хватало, чтобы понять: его друг творит что-то такое, что не принимают в обществе. И всё же – это помогает. Экспериментальное, необъяснимое, помогающее и чужое… поэтому более свободная во взглядах Португалия, а не Англия.
Но тогда все эти разговоры были в теории.
–Иди, – вдруг сказала Лизавет, – иди отсюда.
Мэри вздрогнула, ей показалось, что сестра бредит. Такое бывало с нею уже один раз, в рождественское утро, когда Лизавет вдруг впала в полубредовое состояние, затряслась, и начала выкрикивать что-то несвязное. Оказалось тогда, что у неё был жар, неужели опять?
Мэри потянулась ко лбу сестры, но Лизавет отпихнула её руку неожиданно сильно:
–Иди отсюда…
Лизавет не хотела причинять Мэри боль, и поэтому предпочла выгнать её. она понимала, даже в мигрени понимала, что Мэри ужасно страдает от того, что видит её страдания и ничем не может помочь. а ведь Мэри может быть счастлива, если просто уйдет отсюда. Молодость позволяет легко забыть о многом, стереть и привнести покой, и веру в приближающуюся Португалию.
Интересно, скоро ли конец плавания? И какая она – Португалия?
А ведь девчонка была права насчёт чаек. За это Делмар возненавидел и её. Негоже сухопутным знать такое!
–А ведь чайка тогда и впрямь не села, – хмуро сказал Андреа, когда Делмар во время обхода палубы встретился с ним. – Не села, капитан. Мы ждали её.
Делмар поморщился. Андреа был прав. Примета говорила, что на каждый корабль, который хочет вернуться домой в целости и сохранности, должна сесть чайка. В день того выхода «Скитальца»– уже не первого, они ждали её необычайно долго. Ни запах рыбы, ни любопытство не привлекли птицу в этот раз. Делмар волновался – море было совсем близко, а его вынуждали ждать какие-то условности и традиции! Разве это дело? Суставы ломило, а он знал – спасение близко. Голова почти ясная, но не совсем – море близко, но он не в нём. Томительное ожидание было худшей пыткой и Делмар объявил:
–Снимаемся!
И не слушал своей удивлённой команды. Кто-то из матросов осенял себя крестным знаменем, кто-то тёр в руках горсть морской соли – на удачу, кто-то бережно упрятал локон любимой в медальон на груди и принялись, наконец, за работу.
Тогда и случилось.
Море взбунтовалось, встретило их бешенством, но Делмара это не встревожило. Он думал, что хорошо знает море, и сумеет его победить – смешная мысль смешного человека. Море явилось раньше людского рода, и именно в него уйдёт людской род.
Бешено плескали волны, хлестали борта «Скитальца», пена дыбилась, ветер буйствовал, и вдруг всё замерло. Как было – пена застыла, волна, недолетевшая до борта, остановилась, и стих ветер, накренивший до этого парусные крепежи…
–Дьявол! – ругнулся Делмар, неосторожно ругнулся, надо сказать. Но даже он такое видел впервые.
–Почти, – согласился мягкий голос за его спиной и Делмар в ужасе, которого прежде не знал, обернулся на этот голос. Команда – в таком же бешеном испуге, пригвожденная ужасом к палубе, забывшая слова молитв и брань, стояла, глядя, как и Делмар, на высокую фигуру в тёмном плаще, стоявшую перед ними. Лица было не видно, но из капюшона светились ярким голубым светом огоньки–глаза.
–Боже! Боже, защити нас, грешных! – взвыл один из матросов, преодолев неожиданно ужас. Он был неграмотен и, откровенно говоря, слаб умом. Но даже его умишка хватило, чтобы понять – фигура из пустоты на корабле – явно не к хорошей вести.
Матрос бросился к борту, рассчитывая умереть сиюминутно в страшной морской пучине, но море швырнуло его обратно на палубу, недовольное таким самоуправством. Фигура в плаще тихо засмеялась. С неба лил дождь, но он больше не касался ни корабля, ни перепуганных, застывших перед неизведанным явлением людей, ни фигуру. Капли словно бы огибали их по невидимому куполу, а волны держали без всякого усилия «Скитальца», и даже ветер, явно бунтовавших, лютовавший в самых верхних парусах, был им теперь неслышен…
–Что ты за напасть? – Делмар обрёл голос. от фигуры веяло убийственным, смертельным холодом, но кто-то должен был заговорить.
–Я не напасть, – возразила фигура холодно и насмешливо. – Я – Дух морей, властитель гиблых душ моряков и прочее, прочее.
–И что тебе надо? – поинтересовался Делмар. Он решил, что если есть диалог, а не мгновенная смерть, значит, можно договориться о чём-то.
–Мне? – фигура удивилась. – Души. Море состоит из них, кипит ими, плачет их слезами.
–Наши души? – спросил Делмар, неожиданно успокоившись. Мысль о том, чтобы навечно слиться с морем вдруг не показалась ему страшной.
–Я со сделкой, – вдруг призналась фигура. – С хорошей сделкой.
Они все любили море. Делмар больше всех. а ещё все хотели жить. И все согласились, даже богобоязненный юнга, не понюхавший ни разу пороха, и не знавший ещё запаха трюмной гнили, плача, согласился.
с тех пор у Делмара была постоянная команда – их держал и страх, и ужас, и проклятие. И ещё у него было море. Море, дарованное ему той сделкой сто двадцать три года назад.
–Это что, Португалия? – Джеймс поперхнулся, когда рассеялся утренний туман и явил, наконец, их цель, ту самую землю, о которой закричал ещё в ночи боцман. Уже не такой богобоязненный, и неизменившийся за сто двадцать три года.
Он был хорошо образован и знал, что Португалия представляет собой могучую страну, богатую архитектурой и историей. Его же глаза смотрели на чёрные когтистые природные руины какого-то острова, и что-то хищное, зловещее было в каждом остром камне этого…острова?..
–Что это ещё за остров? – возмутился Джеймс, и старпом Андреа взглянул на него с холодной презрительной усмешкой. Усмешкой зверя, ставшего вдруг выше человека. –Вы… Мэри, запри дверь! Мэри!
Он пытался спасти свою молодую жену, но куда там ему, сухопутному, тягаться с морскими волками, которые по мнению многих капитанов не делали настоящего морского дела? Глупцы-капитаны! Эти ненастоящие морские дела были куда ближе к морю, чем их славные торговли и грабежи.
–Мэри! – он пытался, думал не о себе, отбивался, но силы были не равны.
Мэри, надо отдать ей должное, услышав вскрик мужа, не стала выбегать и задавать вопросов. Она была в каюте с Лизавет и, хоть дрожали её руки, действовала быстро – закрыла каюту, и, силясь от напряжения, передвинула к дверям какую-то тумбу. Лизавет беспомощно наблюдала за нею, молчала, не голосила, не спрашивала.
Могучий удар сотряс каюту, и сёстры прижались друг к другу, готовые так и умереть, если придётся. Мэри схватила со стола Лизавет нож – он был в масле, но это было хоть какое-то оружие. Надо сказать, что Мэри никогда не брала какой-либо ещё нож, кроме кухонного, ножа для конвертов или садового…
Но сейчас в ней была небывалая решимость. В перерыве между вторым и третьим ударом в оказавшуюся хлипкой дверь, Мэри крикнула:
–Оставьте нас в покое и мы, клянусь богом, никому ничего не скажем!
–У нас есть деньги! – Лизавет была умнее, и попыталась договориться. – Сколько вы хотите за наши жизни?
Из-за дверей захохотали. Люди, стоявшие за нею, если их можно было считать людьми, конечно, не ценили золото. Одни ценили море, другие боялись того, что ждёт их в посмертии, и теперь не могли сойти уже с кровавого пути.
Куда там – двум сухопутным девицам и хрупкой двери против морской ярости? Мэри крепко сжимала нож, готовая биться за свою честь и честь своей сестры, но честь этих женщин не интересовала матросов, нож выбили аккуратно, но точно сразу же. И сражение затихло.
–А мне эту жаль, – признал Андреа, когда фигура в чёрном плаще, сверкнув знакомо голубыми глазами, насытилась душами. Она ждала их, как ждала всегда, на этом острове, острове, до которого не могли добраться живые корабли. За исключением «скитальца», который не принадлежал ни живым, ни мёртвым.
Старпом указал на навеки поникшую голову Лизавет.
–Её могли бы вылечить.
Делмар пожал плечами. Он не испытывал жалости к этим людям. Во всём, что не касалось моря, он был равнодушен. Сюда он приводил не всех путников, а через раз-два, когда легко было списать на шторм или сухопутные проблемы. Сейчас он рассчитывал доложить родителям Лизавет и Мэри о том, что высадил всех в порту Португалии, для отвода глаз он даже зайдёт в этот порт. Если повезёт, ещё кого понадобится куда-нибудь отправить…
–Мало! – заметила равнодушная фигура.
–Таков век пошёл, – ответил Делмар. – Не все пускаются в море. Не так. Боятся.
Фигура рассмеялась безжалостным смехом и посоветовала:
–Бросьте тела в воду, негоже им здесь лежать на перекрестке миров. Что ж, вы оплатили своё право жизни…
Глядя на удаляющийся проклятый остров Делмар, уже забывший о трёх несчастных людях, доверившихся ему, думал о том, что ничто не разлучит его с морем. Это его дом, и какая разница, на что придётся пойти, чтобы иметь возможность вернуться? Он будет плыть ещё долгие годы, он будет вдыхать морской воздух, и однажды уйдёт к морскому дьяволу без всяких сожалений. Ради моря Делмар не жалел даже себя, почему же он должен был жалеть других?..
11. Гатта
–Гляди, ведьма идёт!
–Да не смотрите так на неё! Мне бабка сказывала, что она такое проклятие может наложить, что никто не снимет.
–Враки!
–Чего?..
–Враки! Как же она наложит, если она немая? А? съел?!
–Тише!
Деревенская детвора устроила самую настоящую свалку, когда увидела шедшую по широкой улице местную ведьму – нелюдимую, хмурую, угрюмую. Их поражало то, что ведьма, которую наказывали им остерегаться их родители, так спокойно ходит по улицам их деревни, редко, конечно, но ходит!
Взрослые её сторонились. Дети же лезли. Лезли и боялись. Взглянуть на ведьму хотелось, но поодиночке было страшно, а толпою нет. Им казалось, что всех сразу ведьма не проклянёт. Вот и караулили, переговаривались – всё развлечение!
Между тем ведьма дошла до края улицы, не взглянув даже на детвору, скрылась из глаз, свернула.
Строго говоря, она и ведьмой-то не была. И немой тоже. Просто о чём было говорить? Звали её Гаттой, а толку от имени, если никто его и не помнит? А если и помнит, то значения этой памяти не придаёт?
Сама жизнь отправила Гатту в тоску и молчание сразу же. Мать Гатты считалась на деревне дурочкой, доброй, не очень-то и хорошенькой внешне, но справной хозяйкой. Пока живы были родители, мать Гатты была тиха и мирна, но когда не могли они более её оберегать, так и случилось – поверила она словам, да и произвела на свет девочку…Гатту. Отца так и не назвала. Кто догадывался в деревне, кто жалел дурёху, а кто, не таясь, осуждал, да только мать Гатты неожиданно выдержала всё без слёз и жалоб. То ли поняла, что рассчитывать ей не на кого, то ли всегда в ней крепкость была, а проявилась лишь сейчас – неизвестно.
Гатта жила при ней в тепле и уюте. И в одиночестве. Мать Гатты так и была в тенях других жизней, и дочь её, унаследовавшая от матери некрасивость, должна была прожить как-то также.
Надо сказать, Гатта поняла сразу, что отличается от детей. Поняла, что её не торопятся брать в местные игры или на речку, что она служит им чем-то вроде вечного клоуна, одно появление которого вызывает смех. Поняла и не роптала на судьбу. Поняла рано и свою некрасивость.
–Это не просто птица, – Лизавет приблизилась как всегда неслышно и тихо. От её появления Джеймс вздрогнул, а Мэри поморщилась против воли. Мрачная бледная болезненная сестра портила ей настроение. Мэри любила сестру, но дни были чудесными, и даже небо почти безоблачным, а Лизавета была всё такой же больной…– Это чайка. Говорят, она несёт или удачу, или смерть.
–Глупости! – Джеймс обнял Мэри, страх и тревога стали ещё более осязаемыми. А всё из-за Лизавет! И чего не сидит в каюте? Зачем вышла на палубу?
–Не глупости, – Лизавет упрямо взглянула на него и Джеймс увидел, как заметно сдала девушка, как глубоко запали её глаза, и какие ужасные тени залегли под ними. – Ни один корабль не может вернуться домой, пока на него не сядет чайка.
Капитану Делмару не повезло. Он так и не сошёл с палубы, не прервал своей тихой беседы со старпомом и потому Лизавет, оглядываясь в поисках свидетелей её слов, заметила его и тихо, но грозно спросила:
–Ведь так, капитан?
Губы Делмара побелели, задрожали. Невозмутимый капитан потерял свою опору, эта девушка сбила его с толку своими глупостями! Старпом пришёл на помощь, через силу улыбнулся и всё также холодно возразил:
–Это сказки, мисс.
Джеймс тихо засмеялся, Мэри ткнулась в его плечо, довольная тем, что всяким суевериям больше нет места в её веке. Лизавет не сконфузилась, а обиженно и гордо отвернулась к воде, но простояла в такой отрешенности недолго – её замутило, и она была вынуждена пойти обратно, лечь в спасительной темноте. Мигрень захватывала всё её хрупкое, нежившее существо каждый день, и только в Португалии ей обещали спасение, последнюю надежду. За неё она хваталась, но потому только что знала – её родители и сестра хотят, чтобы она жила. Сама Лизавет, особенно в приступах головной боли, затмевающей весь белый свет, хотела только наступления чёрной вечности, успокоения. Но даже когда она закрывала глаза, пытаясь хоть немного успокоить боль, всё болело и пульсировало, а в темноте прыгали уродливые красные пятна, заражающие и отравляющие её мир.
***
Холодное полотенце легло на лоб, и Лизавет с усилием открыла воспалённые закрасневшиеся глаза. с трудом нашла силуэт сестры, попыталась улыбнуться, но тут же закрыла глаза – нестерпимая боль разрывала её.
–Потерпи немного, – Мэри поднесла к губам сестры холодную воду, и заставила Лизавет сделать хотя бы пару глотков. Даже это небольшое усилие далось девушке с трудом – вода, простая пресная вода вызвала тошноту.
Лизавет со стоном упала на койку, так и не открывая глаз.
–Чем мне тебе помочь? – Мэри не была плохим человеком. Она просто была сейчас счастлива и несчастна. Недавно состоялась её свадьба с человеком, которого она любила, и тут же, на койке, в нескольких сантиметрах от неё – бледное лицо сестры, которой нечем помочь! – Чем?..
Вопрос был глупым. Но Лизавет не могла смеяться над сестрой. Да и не стала бы, если бы у неё были силы. Все врачи Англии не могли помочь Лизавет Монтон. Все отвары, которые предлагал в щедрости их век, все горькие пилюли и кровопускание…тщетно. Лизавет вела затворнический образ жизни, гуляла по саду, но гуляла много, и всё равно таяла, и всё равно теряла сознание и мучилась мигренями, от которых не было нигде спасения.
–Тебе помогут в Португалии… – уговаривала не её, а себя Мэри. – Помогут. Ты же слышала, что говорил мистер Ротчернберг?
Да, слышала. Этот видный гость их дома рассказывал удивительные истории о прозрении слепых, о восстановлении речи немых, творимых его старым знакомым в Португалии.
–Почему в Португалии? – удивилась как-то Лизавет, в те дни, когда боль настигала её неслышно и недолго.
–Здесь…–Ротчернберг помрачнел, сконфузился, – здесь его не так поняли. Его методы…
Он развёл руками, как бы извиняясь за то, что не может точно описать его методы. Но Ротчернберг не был врачом, и не был обязан понимать всё о методах своего знакомца. Однако даже его незнания хватало, чтобы понять: его друг творит что-то такое, что не принимают в обществе. И всё же – это помогает. Экспериментальное, необъяснимое, помогающее и чужое… поэтому более свободная во взглядах Португалия, а не Англия.
Но тогда все эти разговоры были в теории.
–Иди, – вдруг сказала Лизавет, – иди отсюда.
Мэри вздрогнула, ей показалось, что сестра бредит. Такое бывало с нею уже один раз, в рождественское утро, когда Лизавет вдруг впала в полубредовое состояние, затряслась, и начала выкрикивать что-то несвязное. Оказалось тогда, что у неё был жар, неужели опять?
Мэри потянулась ко лбу сестры, но Лизавет отпихнула её руку неожиданно сильно:
–Иди отсюда…
Лизавет не хотела причинять Мэри боль, и поэтому предпочла выгнать её. она понимала, даже в мигрени понимала, что Мэри ужасно страдает от того, что видит её страдания и ничем не может помочь. а ведь Мэри может быть счастлива, если просто уйдет отсюда. Молодость позволяет легко забыть о многом, стереть и привнести покой, и веру в приближающуюся Португалию.
Интересно, скоро ли конец плавания? И какая она – Португалия?
***
А ведь девчонка была права насчёт чаек. За это Делмар возненавидел и её. Негоже сухопутным знать такое!
–А ведь чайка тогда и впрямь не села, – хмуро сказал Андреа, когда Делмар во время обхода палубы встретился с ним. – Не села, капитан. Мы ждали её.
Делмар поморщился. Андреа был прав. Примета говорила, что на каждый корабль, который хочет вернуться домой в целости и сохранности, должна сесть чайка. В день того выхода «Скитальца»– уже не первого, они ждали её необычайно долго. Ни запах рыбы, ни любопытство не привлекли птицу в этот раз. Делмар волновался – море было совсем близко, а его вынуждали ждать какие-то условности и традиции! Разве это дело? Суставы ломило, а он знал – спасение близко. Голова почти ясная, но не совсем – море близко, но он не в нём. Томительное ожидание было худшей пыткой и Делмар объявил:
–Снимаемся!
И не слушал своей удивлённой команды. Кто-то из матросов осенял себя крестным знаменем, кто-то тёр в руках горсть морской соли – на удачу, кто-то бережно упрятал локон любимой в медальон на груди и принялись, наконец, за работу.
Тогда и случилось.
Море взбунтовалось, встретило их бешенством, но Делмара это не встревожило. Он думал, что хорошо знает море, и сумеет его победить – смешная мысль смешного человека. Море явилось раньше людского рода, и именно в него уйдёт людской род.
Бешено плескали волны, хлестали борта «Скитальца», пена дыбилась, ветер буйствовал, и вдруг всё замерло. Как было – пена застыла, волна, недолетевшая до борта, остановилась, и стих ветер, накренивший до этого парусные крепежи…
–Дьявол! – ругнулся Делмар, неосторожно ругнулся, надо сказать. Но даже он такое видел впервые.
–Почти, – согласился мягкий голос за его спиной и Делмар в ужасе, которого прежде не знал, обернулся на этот голос. Команда – в таком же бешеном испуге, пригвожденная ужасом к палубе, забывшая слова молитв и брань, стояла, глядя, как и Делмар, на высокую фигуру в тёмном плаще, стоявшую перед ними. Лица было не видно, но из капюшона светились ярким голубым светом огоньки–глаза.
–Боже! Боже, защити нас, грешных! – взвыл один из матросов, преодолев неожиданно ужас. Он был неграмотен и, откровенно говоря, слаб умом. Но даже его умишка хватило, чтобы понять – фигура из пустоты на корабле – явно не к хорошей вести.
Матрос бросился к борту, рассчитывая умереть сиюминутно в страшной морской пучине, но море швырнуло его обратно на палубу, недовольное таким самоуправством. Фигура в плаще тихо засмеялась. С неба лил дождь, но он больше не касался ни корабля, ни перепуганных, застывших перед неизведанным явлением людей, ни фигуру. Капли словно бы огибали их по невидимому куполу, а волны держали без всякого усилия «Скитальца», и даже ветер, явно бунтовавших, лютовавший в самых верхних парусах, был им теперь неслышен…
–Что ты за напасть? – Делмар обрёл голос. от фигуры веяло убийственным, смертельным холодом, но кто-то должен был заговорить.
–Я не напасть, – возразила фигура холодно и насмешливо. – Я – Дух морей, властитель гиблых душ моряков и прочее, прочее.
–И что тебе надо? – поинтересовался Делмар. Он решил, что если есть диалог, а не мгновенная смерть, значит, можно договориться о чём-то.
–Мне? – фигура удивилась. – Души. Море состоит из них, кипит ими, плачет их слезами.
–Наши души? – спросил Делмар, неожиданно успокоившись. Мысль о том, чтобы навечно слиться с морем вдруг не показалась ему страшной.
–Я со сделкой, – вдруг призналась фигура. – С хорошей сделкой.
Они все любили море. Делмар больше всех. а ещё все хотели жить. И все согласились, даже богобоязненный юнга, не понюхавший ни разу пороха, и не знавший ещё запаха трюмной гнили, плача, согласился.
с тех пор у Делмара была постоянная команда – их держал и страх, и ужас, и проклятие. И ещё у него было море. Море, дарованное ему той сделкой сто двадцать три года назад.
***
–Это что, Португалия? – Джеймс поперхнулся, когда рассеялся утренний туман и явил, наконец, их цель, ту самую землю, о которой закричал ещё в ночи боцман. Уже не такой богобоязненный, и неизменившийся за сто двадцать три года.
Он был хорошо образован и знал, что Португалия представляет собой могучую страну, богатую архитектурой и историей. Его же глаза смотрели на чёрные когтистые природные руины какого-то острова, и что-то хищное, зловещее было в каждом остром камне этого…острова?..
–Что это ещё за остров? – возмутился Джеймс, и старпом Андреа взглянул на него с холодной презрительной усмешкой. Усмешкой зверя, ставшего вдруг выше человека. –Вы… Мэри, запри дверь! Мэри!
Он пытался спасти свою молодую жену, но куда там ему, сухопутному, тягаться с морскими волками, которые по мнению многих капитанов не делали настоящего морского дела? Глупцы-капитаны! Эти ненастоящие морские дела были куда ближе к морю, чем их славные торговли и грабежи.
–Мэри! – он пытался, думал не о себе, отбивался, но силы были не равны.
Мэри, надо отдать ей должное, услышав вскрик мужа, не стала выбегать и задавать вопросов. Она была в каюте с Лизавет и, хоть дрожали её руки, действовала быстро – закрыла каюту, и, силясь от напряжения, передвинула к дверям какую-то тумбу. Лизавет беспомощно наблюдала за нею, молчала, не голосила, не спрашивала.
Могучий удар сотряс каюту, и сёстры прижались друг к другу, готовые так и умереть, если придётся. Мэри схватила со стола Лизавет нож – он был в масле, но это было хоть какое-то оружие. Надо сказать, что Мэри никогда не брала какой-либо ещё нож, кроме кухонного, ножа для конвертов или садового…
Но сейчас в ней была небывалая решимость. В перерыве между вторым и третьим ударом в оказавшуюся хлипкой дверь, Мэри крикнула:
–Оставьте нас в покое и мы, клянусь богом, никому ничего не скажем!
–У нас есть деньги! – Лизавет была умнее, и попыталась договориться. – Сколько вы хотите за наши жизни?
Из-за дверей захохотали. Люди, стоявшие за нею, если их можно было считать людьми, конечно, не ценили золото. Одни ценили море, другие боялись того, что ждёт их в посмертии, и теперь не могли сойти уже с кровавого пути.
Куда там – двум сухопутным девицам и хрупкой двери против морской ярости? Мэри крепко сжимала нож, готовая биться за свою честь и честь своей сестры, но честь этих женщин не интересовала матросов, нож выбили аккуратно, но точно сразу же. И сражение затихло.
***
–А мне эту жаль, – признал Андреа, когда фигура в чёрном плаще, сверкнув знакомо голубыми глазами, насытилась душами. Она ждала их, как ждала всегда, на этом острове, острове, до которого не могли добраться живые корабли. За исключением «скитальца», который не принадлежал ни живым, ни мёртвым.
Старпом указал на навеки поникшую голову Лизавет.
–Её могли бы вылечить.
Делмар пожал плечами. Он не испытывал жалости к этим людям. Во всём, что не касалось моря, он был равнодушен. Сюда он приводил не всех путников, а через раз-два, когда легко было списать на шторм или сухопутные проблемы. Сейчас он рассчитывал доложить родителям Лизавет и Мэри о том, что высадил всех в порту Португалии, для отвода глаз он даже зайдёт в этот порт. Если повезёт, ещё кого понадобится куда-нибудь отправить…
–Мало! – заметила равнодушная фигура.
–Таков век пошёл, – ответил Делмар. – Не все пускаются в море. Не так. Боятся.
Фигура рассмеялась безжалостным смехом и посоветовала:
–Бросьте тела в воду, негоже им здесь лежать на перекрестке миров. Что ж, вы оплатили своё право жизни…
Глядя на удаляющийся проклятый остров Делмар, уже забывший о трёх несчастных людях, доверившихся ему, думал о том, что ничто не разлучит его с морем. Это его дом, и какая разница, на что придётся пойти, чтобы иметь возможность вернуться? Он будет плыть ещё долгие годы, он будет вдыхать морской воздух, и однажды уйдёт к морскому дьяволу без всяких сожалений. Ради моря Делмар не жалел даже себя, почему же он должен был жалеть других?..
11. Гатта
–Гляди, ведьма идёт!
–Да не смотрите так на неё! Мне бабка сказывала, что она такое проклятие может наложить, что никто не снимет.
–Враки!
–Чего?..
–Враки! Как же она наложит, если она немая? А? съел?!
–Тише!
Деревенская детвора устроила самую настоящую свалку, когда увидела шедшую по широкой улице местную ведьму – нелюдимую, хмурую, угрюмую. Их поражало то, что ведьма, которую наказывали им остерегаться их родители, так спокойно ходит по улицам их деревни, редко, конечно, но ходит!
Взрослые её сторонились. Дети же лезли. Лезли и боялись. Взглянуть на ведьму хотелось, но поодиночке было страшно, а толпою нет. Им казалось, что всех сразу ведьма не проклянёт. Вот и караулили, переговаривались – всё развлечение!
Между тем ведьма дошла до края улицы, не взглянув даже на детвору, скрылась из глаз, свернула.
Строго говоря, она и ведьмой-то не была. И немой тоже. Просто о чём было говорить? Звали её Гаттой, а толку от имени, если никто его и не помнит? А если и помнит, то значения этой памяти не придаёт?
***
Сама жизнь отправила Гатту в тоску и молчание сразу же. Мать Гатты считалась на деревне дурочкой, доброй, не очень-то и хорошенькой внешне, но справной хозяйкой. Пока живы были родители, мать Гатты была тиха и мирна, но когда не могли они более её оберегать, так и случилось – поверила она словам, да и произвела на свет девочку…Гатту. Отца так и не назвала. Кто догадывался в деревне, кто жалел дурёху, а кто, не таясь, осуждал, да только мать Гатты неожиданно выдержала всё без слёз и жалоб. То ли поняла, что рассчитывать ей не на кого, то ли всегда в ней крепкость была, а проявилась лишь сейчас – неизвестно.
Гатта жила при ней в тепле и уюте. И в одиночестве. Мать Гатты так и была в тенях других жизней, и дочь её, унаследовавшая от матери некрасивость, должна была прожить как-то также.
Надо сказать, Гатта поняла сразу, что отличается от детей. Поняла, что её не торопятся брать в местные игры или на речку, что она служит им чем-то вроде вечного клоуна, одно появление которого вызывает смех. Поняла и не роптала на судьбу. Поняла рано и свою некрасивость.
