Базир поколебался, но потом решил, что Елена выглядела так, будто ей резко стало плохо, и его беспокойство здесь уместно. Решив, он направился за нею, легко обогнув резвящихся весёлых оборотней.
Базир не ошибся. Елену тошнило…
Она разогнулась, вдохнула режущий прохладный воздух, и обернулась на стоящего за спиной, смутно соображающего Базира. почуяла? Может быть.
–Ты не…– Базир кашлянул. Он с нею толком и не говорил никогда. Их знакомство произошло очень дурно. Она была с Ронове в день, когда умерла лже-Стефания. впрочем, тогда Базир думал, что она настоящая. Легче, однако, ему от этого не было и сейчас. Но девчонка была белее мела, напугана, дрожала.
Елена мотнула головой, затем закрыла лицо руками, стыдилась и его, и себя. Базир ощутил острую жалость к ней, спросил:
–Ронове знает?
Она покачала головой.
–А кто-нибудь?
С трудом Елена разомкнула ладони, испуганно глянула на Базира, пискнула:
–Аманда. Догадалась.
–Ты только не плачь, – попросил Базир. мысль о её рыданиях, которые она, быть может, сдерживала уже не первый день, пугала его. Он не умел быть утешением. – Не плачь, ладно? Всё кончится. И вы…то есть…
Он запутался, сбился. Она неожиданно оказалась сильнее, сказала:
–Не плачу. Только если так, чтоб никто не видел.
Теперь уже Базир рассеянно кивнул, он совершенно не знал, что делать, но чувствовал – что-то сделать нужно. Она не виновата в этом. Дура, да. Но дур много. А эта не самая плохая по-человечески.
–Не говори никому, – попросила Елена тихо. Базир взглянул на неё с изумлением, и девчонка уточнила: – Он…не надо ему. Ладно?
Базир снова кивнул, хотя, видит сила, он не понимал, почему Елена не хочет сказать об этом даже Ронове?..
В это же время Ронове, в пятый раз перечитывая одни и те же строки, не мог думать о Елене или битве, или о чём-нибудь ещё. Весь мир заменили несколько строк из письма, которые он всё-таки вскрыл на свою беду.
«Ронове! Перед тобой исторически значимая задача. Мы не сможем победить, пока за нашей спиною есть такой враг как Рене. Он собрал в руках своих силу. Уничтожь его. Возьми Церковь в свою власть и приходи к нам на помощь. По моим подсчётам ты должен быть сейчас у косы, если ты не открыл раньше это письмо. Надеюсь на твоё благоразумие. Здесь, до твоего исторического значения должно быть не больше полудня пути.
Конечно, ты можешь отказаться, но этим ты не добьёшься ни спасения, ни чести, ни искупления. Выбор за тобой.
Арман».
Вот и всё. Суть нескольких совещаний Абрахама с Арманом уместилась на тонком листе бумаги, который казался ещё тоньше от дрожи в руках Ронове. Он не знал как поступить, но понимал, что ему напророчили, и, что хуже было, Абрахам и Арман вроде бы давали им выбор, возможность решить, кто из них станет убийцей Рене и возьмёт власть Церкви в свои руки.
И сейчас, вроде бы, у Ронове был выбор. Но он отчётливо понимал, что выбор этот иллюзорный. И это, на самом деле, ему последний шанс добиться хоть чего-то. Пусть и убийством, пусть и непонятно каким образом занятием власти над церковниками, но добиться! Очиститься! Смыть с себя грязь. И удалиться, зажить мирно.
Именно по этой причине Арман склонялся к Ронове – теперь Ронове это понимал.
Нужно было решить, и Ронове, решив пока для себя точно, что такое письмо отправлять не следует, разорвал его в мелкие клочья и бросил вверх, навстречу пасти ветров. Клочки взмыли и завертелись весело, чтобы никогда не собраться уже в страшное письмо.
Впрочем, опять забегая вперёд, я замечу, что Ронове поступил правильно. Позже, когда будет собираться музей артефактов этой войны, письмо к Рене, официальное письмо попадёт в список ценностей. И наличие только одного этого письма позволит сложить версию о том, что гибель Рене стала следствием его отказа прийти на помощь Арману и отступникам, а не приказом Армана.
Так Ронове станет героем идеи, не пожалевшем чистоты души для убийства предателя, который сосредоточил в своих руках власть над церковниками и сам стал воплощением Церкви.
В будущих учебниках истории будет сказано: «услышав о дерзком предательстве подлого церковника Рене, Ронове выхватил кинжал, и тотчас всё было кончено. Несчастные соратники предателя-Рене ликованием встретили поступок Ронове».
В будущих же героических сказаниях изложение будет куда масштабнее: «Ронове ещё раз повторил вопрос – не желает ли Рене отправить людей своих на помощь собратьям, как поклялся? Рене не удостоил честностью посланника и только и смог что солгать. Ссылаясь на ослабление в своих рядах, Рене рассчитывал присоединиться к армии Армана позже, когда он уже будет одерживать победу над Цитаделью, или же заключить мир с Цитаделью, когда армии Армана придётся отступать в поражении.
Всё это Ронове понял и вскричал в бешенстве: «где честь твоя?», а в следующее мгновение, преисполнившись праведным гневом, выхватил со всей резвостью кинжал из-за пояса и тотчас пролил предательскую кровь. Ни один из соратников Рене не нарушил этого мига, и сохранилось молчание до тех пор, пока тело предателя-Рене не перестало дрожать. Когда всё было кончено – бывшие его соратники приветствовали ликованием освободителя-Ронове, очистившего их честь и позволившему вступить им в битву за будущее»
На самом деле не было ничего подобного. Будущая цензура под бдительным взором Армана перепишет эту историю, даст ей красивые сцены и никто не догадается о том, как всё было на самом деле. А красоты или торжественности не было.
Была дрожь. Ронове подавал письмо Рене, дрожа. Он знал, что Рене ответит отказом Арману и после этого ему надлежало выполнить свой долг. Решиться на это было сложно, и всю дорогу Ронове колебался, не поверить ли? Встретившись же с улыбчиво-заискивающим Рене, сомневался: не открыться ли?
Но всё в жизни определяют два-три мгновения и историю строят они же. Две-три секунды и Ронове овладел собою, и промолчал.
Рене косился на него с подозрением, но Ронове стоял, потупив голову, не было в нём никакой опасности и Рене позволил себе расслабиться. Его захватило чувство победителя над побеждённым. Он видел как поломался Ронове и упивался своим успехом над ним, возвышался и…
И не заметил, как Ронове сжал зубы, унимая внутреннюю дрожь, собираясь. Убил он его коротко и быстро, вложил всё в стремительный удар, все силы, что держали его существо, и рухнул сам на тело Рене под общий вздох двух-трёх соратников Рене.
Смолкло всякое чувство. Всё исчезло. Осталась только темнота. Ронове лежал на теле Рене, ощущая, как уходит жизнь из этого тела, уходит пульсирующими толчками, целым градом толчков, пульсаций…
Это была не поза героя. Но истории было на это наплевать. Истории был нужен герой. Ронове, не зная этого, им сейчас становился, запечатывал своё имя на долгую память, которой суждено было пережить его самого.
Затем его подняли. Бережно, не рывком, поставили на ноги и он заставил себя открыть глаза…
В будущих учебниках истории будет написано: «Ронове обратился к соратникам почившего предателя-Рене, предлагая им следовать за собою на верный путь добродетели. Тем же, кто боялся идти или желал мира, Ронове великодушно предложил уходить, и ушло всего двое или трое».
А в сказаниях будет иначе: «Ронове могучей и твёрдой рукой остановил всеобщее ликование и призвал освобожденных от предательской власти Рене церковников следовать за собою, на путь милосердия и праведности. «Идите за мною, и я приведу ваши души к спасению. Не забудут имён ваших, но забудут грехи ваши» – так сказал Ронове, и предложил милость тем, кто устал и не желает больше битв – оставить ряды и идти в покой. Но никто не шелохнулся. Так стали они камнем…»
И здесь хоть по пунктам разбирай, доискивайся правды! Начнём с того, что Ронове подняли на ноги, он не мог даже встать. И сделали это приближённые Рене, научившиеся быстро соображать. Время было лихое, смутное, а в такие дни люди всегда быстро учатся понимать. Расчёт был простой: Ронове убил Рене. За Рене нет ничего, и не будет больше. за Ронове – Арман, который сейчас сражается с силами Цитадели. Если Ронове здесь, значит, он послан Арманом, и приказом его. Поручение ответственное – Ронове обличён властью. Значит что? его надо поддержать.
Одни верят в добродетель и возмущены предательством (а иначе не назовёшь) Рене и видят заслуженное возмездие в поступке Ронове, готовы идти за ним. Хотя он их и не зовёт.
Другие напуганы. Один мёртв. Ограничится ли дело одним? Цена уже не в карьере, а в собственной жизни и очень хочется уцелеть.
Третьи возмущены, но пока молчат. Не знают, сколько у них есть поддержки и разумно ли вырываться сейчас из этого возможного будущего с возмущением. Идеалы значат много, но больше всего они значат тем, кому совсем нечего терять. А таких людей мало. Потому – тишина. Ронове отомстят, и отомстят ещё много раз, в этот день он сделал себя не только героем истории, но и приобрёл множество врагов.
Четвёртые ищут жизни, а ещё лучше – сытости. Им всё равно кто будет впереди, главное – набить карман и брюхо.
Есть и те, кто уходят. Учебники говорят о двух или трёх, сказания «ни о ком». А правда была такой, что ушло, на самом деле, растворилось в мире и в покое, сбежало от войн на новые пути около трети церковников.
Но Арман посчитает, что это плохой итог, негодный. И он сотрёт его, перепишет по праву сильнейшего.
Тишина лопается в тот момент, когда кто-то второй помогает Ронове отряхнуться и оправиться. А затем, обхватив его руку своей ледяной и скользкой ладонью, вскидывает его руку вверх. и вот теперь собравшиеся в скорби и тревоги понимают окончательно6 надо ликовать, такой курс уцелевших церковников.
За спинами Ронове и его новых соратников, лиц которых он не различает, лежит тело Рене, но ему всё равно. Ронове бьёт дрожь, ему кажется, что он заболевает, что его охватывает жар… он заболеет, на самом деле сляжет вскоре. А сейчас пока стоит, перед глазами его лица…смутно знакомые, но одинаковые. Может быть, на самом деле знакомые? Он ведь был в рядах церковников? Он был в одном ряду с Рене, а в какой-то момент и подчинялся ему. Как странно и как жестоко плетёт своё полотно жизнь, как меняет местами людей, как сдавливает их жизни, перемешивает…
Ронове оглянулся на застывшее тело Рене, не веря, желая убедиться. Его руку сжали, заставили обернуться к плывущим лицам, сливающимся для него в единую неразборную массу, сжали легко-легко, напоминая: надо сказать! Хоть слово, но надо!
Наверное, Вильгельм был прав, выбрав всё-таки в своё время именно Ронове. Что-то было в нём такое представительное, что даже сейчас просыпалось, привыкшее к подчинению и марионеточному управлению. Ронове знал – он должен сделать так, как хочет Арман. И если уж начал – отступать нельзя. Да, наверное, это был действительно правильный выбор, ведь Базир никогда сильно не располагал к себе и не был так представителен. Да и как бы он повёл себя? Послушали бы его? Испугались бы за будущее?
Всё складывается самым лучшим образом. Ронове что-то говорит, его слова сбиваются, он скачет с мысли на мысль, но это лучше чем ничего. Он знает, что сказал главное: Рене предал договор с Арманом и хотел подождать когда война пойдёт к завершению, чтобы присоединиться и вообще начать действовать.
Ронове оглушают вздохи, чьи-то несмелые рукоплескания, которые, Ронове прекрасно знает это лучше всех – незаслуженные.
А затем его взгляд вдруг выхватывает из толпы одно женское лицо, и всё переворачивается в желудке несчастного. Он узнаёт это лицо. Давно мёртвое, но сейчас как будто бы живое. Ронове, не помня себя, бросается вперёд, к ней, кричит:
–Стефания!
И проваливается в темноту.
Он один на один перед нею. Он виновен и преступен и знает это. Ему ни к чему просить пощады – таких как он справедливо щадить нельзя.
–Я думал, ты обрела покой. Абрахам и Базир…– Ронове находит эти слова вместо приветствия, но Стефания мягко прерывает его:
–Я обрела покой. Но ты его не обрёл.
Ронове бросает в жар и в холод одновременно. Её лицо – откровенно говоря, самое обыкновенное, непримечательное, ему сейчас желаннее и милее всего на свете. Стефания знает его настоящим. Знала. И она не сердится. То есть, не может сердиться. Или может, но не делает этого?..
–Что мне делать? – Ронове привычно, чтобы за него решали. Абрахам, Рене, Вильгельм, Арман… теперь и Стефания в посмертии настигнута этим вопросом.
–Живи, – отвечает Стефания очень тихо и спокойно. – Ты ещё можешь.
Ронове хочет извиниться за всё, что совершил. За всё, что сделал и за всё, чего не сказал. Ему хочется рыдать и просить прощения за свою трусость, за спекуляцию её образа и за свою слабость опять и снова. Но она опережает его, угадывая его желание:
–Казниться ни к чему. Зачем? Меня не вернуть. Как и любое прошлое.
–Прости…– выдавливает из себя Ронове, и грудь ему сжимает от болезненного вдоха.
–Я простила даже Абрахама. Неужели ты думаешь, что я не прощу тебя? – удивляется Стефания. – Да и что тебе моё прощение? Пустой звук. Всё равно после смерти нам всем один суд. Но ты ещё жив. Иди и живи.
Она легонько толкает Ронове в грудь, её рука как будто бы проходит сквозь его тело и…
Ронове открыл глаза, огляделся. Всё та же зала. Всё те же одинаково намешанные лица будущих врагов и сегодняшних соратников. Кто-то под страхом, кто-то в ужасе, кто-то растерян, кто-то зол. Что ж, все эти люди сейчас ему полезны. Вернее, не ему, а тому, что выше и сильнее его.
Позади тело Рене. Никогда он больше не поднимется. Никогда не солжёт, не усмехнется. Идеальное состояние для этого человека – смерть. Как она сказала? Один суд? Что ж, Рене отправился туда милостью Армана и Ронове чуть раньше, чем сами Арман и Ронове.
–Мы идём на Цитадель! – глухо произносит Ронове и сила поднимает в нём голову. Да, он будет жить. Он жив, он всё исправит, он всё исправит для самого себя, разберётся, заслужит, получит уважение. И сотрёт все позорные пятна своей биографии.
Глухота не подходит для приказов.
–Мы идём на Цитадель! – кричит Ронове. И добавляет для истории: – Идём сейчас же, а то они победят без нас!
И сам смеётся этой фразе. И этот момент попадёт в учебники и сказания без изменений, ведь в каждой истории должна быть хотя бы капля правды.
А победа уже близка. И первый, самый верный признак этого – перебежчики. Их было сразу пятеро, они были смирными и покорными, они заискивали одинаково и перед теми, кто их схватил, и перед всеми, кого встречали на пути к Арману, и, конечно, перед самим Арманом.
–Это ещё что? – брезгливо осведомился Арман, оглядывая пятёрку пленников. –Что за грязь?
Грязь представляла собою трёх мужчин-магов мелкого уровня и двух ведьм. Все одинаково склонили головы, выражая полную покорность. Арман ждал в молчании. Он хорошо знал, что такое война и как следует вести себя победителю. Победителем он себя и чувствовал.
–Господин, мы просим вас принять нас на вашу сторону…– наконец заговорил дрожащим голосом один из них, высказывая общую мысль своих товарищей. Те закивали.
–Неизящное начало, – укорил Арман. – Слишком много местоимений: «нас», «вас»…а мы люди военные. Нам бы попроще.
–Примите нас! – нервы у одной из ведьм не выдержали. Она была хороша собой, и явно знала это. Именно по этой причине она и подняла глаза прямо на Армана. Надеялась его приручить.
Базир не ошибся. Елену тошнило…
Она разогнулась, вдохнула режущий прохладный воздух, и обернулась на стоящего за спиной, смутно соображающего Базира. почуяла? Может быть.
–Ты не…– Базир кашлянул. Он с нею толком и не говорил никогда. Их знакомство произошло очень дурно. Она была с Ронове в день, когда умерла лже-Стефания. впрочем, тогда Базир думал, что она настоящая. Легче, однако, ему от этого не было и сейчас. Но девчонка была белее мела, напугана, дрожала.
Елена мотнула головой, затем закрыла лицо руками, стыдилась и его, и себя. Базир ощутил острую жалость к ней, спросил:
–Ронове знает?
Она покачала головой.
–А кто-нибудь?
С трудом Елена разомкнула ладони, испуганно глянула на Базира, пискнула:
–Аманда. Догадалась.
–Ты только не плачь, – попросил Базир. мысль о её рыданиях, которые она, быть может, сдерживала уже не первый день, пугала его. Он не умел быть утешением. – Не плачь, ладно? Всё кончится. И вы…то есть…
Он запутался, сбился. Она неожиданно оказалась сильнее, сказала:
–Не плачу. Только если так, чтоб никто не видел.
Теперь уже Базир рассеянно кивнул, он совершенно не знал, что делать, но чувствовал – что-то сделать нужно. Она не виновата в этом. Дура, да. Но дур много. А эта не самая плохая по-человечески.
–Не говори никому, – попросила Елена тихо. Базир взглянул на неё с изумлением, и девчонка уточнила: – Он…не надо ему. Ладно?
Базир снова кивнул, хотя, видит сила, он не понимал, почему Елена не хочет сказать об этом даже Ронове?..
В это же время Ронове, в пятый раз перечитывая одни и те же строки, не мог думать о Елене или битве, или о чём-нибудь ещё. Весь мир заменили несколько строк из письма, которые он всё-таки вскрыл на свою беду.
«Ронове! Перед тобой исторически значимая задача. Мы не сможем победить, пока за нашей спиною есть такой враг как Рене. Он собрал в руках своих силу. Уничтожь его. Возьми Церковь в свою власть и приходи к нам на помощь. По моим подсчётам ты должен быть сейчас у косы, если ты не открыл раньше это письмо. Надеюсь на твоё благоразумие. Здесь, до твоего исторического значения должно быть не больше полудня пути.
Конечно, ты можешь отказаться, но этим ты не добьёшься ни спасения, ни чести, ни искупления. Выбор за тобой.
Арман».
Вот и всё. Суть нескольких совещаний Абрахама с Арманом уместилась на тонком листе бумаги, который казался ещё тоньше от дрожи в руках Ронове. Он не знал как поступить, но понимал, что ему напророчили, и, что хуже было, Абрахам и Арман вроде бы давали им выбор, возможность решить, кто из них станет убийцей Рене и возьмёт власть Церкви в свои руки.
И сейчас, вроде бы, у Ронове был выбор. Но он отчётливо понимал, что выбор этот иллюзорный. И это, на самом деле, ему последний шанс добиться хоть чего-то. Пусть и убийством, пусть и непонятно каким образом занятием власти над церковниками, но добиться! Очиститься! Смыть с себя грязь. И удалиться, зажить мирно.
Именно по этой причине Арман склонялся к Ронове – теперь Ронове это понимал.
Нужно было решить, и Ронове, решив пока для себя точно, что такое письмо отправлять не следует, разорвал его в мелкие клочья и бросил вверх, навстречу пасти ветров. Клочки взмыли и завертелись весело, чтобы никогда не собраться уже в страшное письмо.
Впрочем, опять забегая вперёд, я замечу, что Ронове поступил правильно. Позже, когда будет собираться музей артефактов этой войны, письмо к Рене, официальное письмо попадёт в список ценностей. И наличие только одного этого письма позволит сложить версию о том, что гибель Рене стала следствием его отказа прийти на помощь Арману и отступникам, а не приказом Армана.
Так Ронове станет героем идеи, не пожалевшем чистоты души для убийства предателя, который сосредоточил в своих руках власть над церковниками и сам стал воплощением Церкви.
Глава 28.
В будущих учебниках истории будет сказано: «услышав о дерзком предательстве подлого церковника Рене, Ронове выхватил кинжал, и тотчас всё было кончено. Несчастные соратники предателя-Рене ликованием встретили поступок Ронове».
В будущих же героических сказаниях изложение будет куда масштабнее: «Ронове ещё раз повторил вопрос – не желает ли Рене отправить людей своих на помощь собратьям, как поклялся? Рене не удостоил честностью посланника и только и смог что солгать. Ссылаясь на ослабление в своих рядах, Рене рассчитывал присоединиться к армии Армана позже, когда он уже будет одерживать победу над Цитаделью, или же заключить мир с Цитаделью, когда армии Армана придётся отступать в поражении.
Всё это Ронове понял и вскричал в бешенстве: «где честь твоя?», а в следующее мгновение, преисполнившись праведным гневом, выхватил со всей резвостью кинжал из-за пояса и тотчас пролил предательскую кровь. Ни один из соратников Рене не нарушил этого мига, и сохранилось молчание до тех пор, пока тело предателя-Рене не перестало дрожать. Когда всё было кончено – бывшие его соратники приветствовали ликованием освободителя-Ронове, очистившего их честь и позволившему вступить им в битву за будущее»
На самом деле не было ничего подобного. Будущая цензура под бдительным взором Армана перепишет эту историю, даст ей красивые сцены и никто не догадается о том, как всё было на самом деле. А красоты или торжественности не было.
Была дрожь. Ронове подавал письмо Рене, дрожа. Он знал, что Рене ответит отказом Арману и после этого ему надлежало выполнить свой долг. Решиться на это было сложно, и всю дорогу Ронове колебался, не поверить ли? Встретившись же с улыбчиво-заискивающим Рене, сомневался: не открыться ли?
Но всё в жизни определяют два-три мгновения и историю строят они же. Две-три секунды и Ронове овладел собою, и промолчал.
Рене косился на него с подозрением, но Ронове стоял, потупив голову, не было в нём никакой опасности и Рене позволил себе расслабиться. Его захватило чувство победителя над побеждённым. Он видел как поломался Ронове и упивался своим успехом над ним, возвышался и…
И не заметил, как Ронове сжал зубы, унимая внутреннюю дрожь, собираясь. Убил он его коротко и быстро, вложил всё в стремительный удар, все силы, что держали его существо, и рухнул сам на тело Рене под общий вздох двух-трёх соратников Рене.
Смолкло всякое чувство. Всё исчезло. Осталась только темнота. Ронове лежал на теле Рене, ощущая, как уходит жизнь из этого тела, уходит пульсирующими толчками, целым градом толчков, пульсаций…
Это была не поза героя. Но истории было на это наплевать. Истории был нужен герой. Ронове, не зная этого, им сейчас становился, запечатывал своё имя на долгую память, которой суждено было пережить его самого.
Затем его подняли. Бережно, не рывком, поставили на ноги и он заставил себя открыть глаза…
В будущих учебниках истории будет написано: «Ронове обратился к соратникам почившего предателя-Рене, предлагая им следовать за собою на верный путь добродетели. Тем же, кто боялся идти или желал мира, Ронове великодушно предложил уходить, и ушло всего двое или трое».
А в сказаниях будет иначе: «Ронове могучей и твёрдой рукой остановил всеобщее ликование и призвал освобожденных от предательской власти Рене церковников следовать за собою, на путь милосердия и праведности. «Идите за мною, и я приведу ваши души к спасению. Не забудут имён ваших, но забудут грехи ваши» – так сказал Ронове, и предложил милость тем, кто устал и не желает больше битв – оставить ряды и идти в покой. Но никто не шелохнулся. Так стали они камнем…»
И здесь хоть по пунктам разбирай, доискивайся правды! Начнём с того, что Ронове подняли на ноги, он не мог даже встать. И сделали это приближённые Рене, научившиеся быстро соображать. Время было лихое, смутное, а в такие дни люди всегда быстро учатся понимать. Расчёт был простой: Ронове убил Рене. За Рене нет ничего, и не будет больше. за Ронове – Арман, который сейчас сражается с силами Цитадели. Если Ронове здесь, значит, он послан Арманом, и приказом его. Поручение ответственное – Ронове обличён властью. Значит что? его надо поддержать.
Одни верят в добродетель и возмущены предательством (а иначе не назовёшь) Рене и видят заслуженное возмездие в поступке Ронове, готовы идти за ним. Хотя он их и не зовёт.
Другие напуганы. Один мёртв. Ограничится ли дело одним? Цена уже не в карьере, а в собственной жизни и очень хочется уцелеть.
Третьи возмущены, но пока молчат. Не знают, сколько у них есть поддержки и разумно ли вырываться сейчас из этого возможного будущего с возмущением. Идеалы значат много, но больше всего они значат тем, кому совсем нечего терять. А таких людей мало. Потому – тишина. Ронове отомстят, и отомстят ещё много раз, в этот день он сделал себя не только героем истории, но и приобрёл множество врагов.
Четвёртые ищут жизни, а ещё лучше – сытости. Им всё равно кто будет впереди, главное – набить карман и брюхо.
Есть и те, кто уходят. Учебники говорят о двух или трёх, сказания «ни о ком». А правда была такой, что ушло, на самом деле, растворилось в мире и в покое, сбежало от войн на новые пути около трети церковников.
Но Арман посчитает, что это плохой итог, негодный. И он сотрёт его, перепишет по праву сильнейшего.
Тишина лопается в тот момент, когда кто-то второй помогает Ронове отряхнуться и оправиться. А затем, обхватив его руку своей ледяной и скользкой ладонью, вскидывает его руку вверх. и вот теперь собравшиеся в скорби и тревоги понимают окончательно6 надо ликовать, такой курс уцелевших церковников.
За спинами Ронове и его новых соратников, лиц которых он не различает, лежит тело Рене, но ему всё равно. Ронове бьёт дрожь, ему кажется, что он заболевает, что его охватывает жар… он заболеет, на самом деле сляжет вскоре. А сейчас пока стоит, перед глазами его лица…смутно знакомые, но одинаковые. Может быть, на самом деле знакомые? Он ведь был в рядах церковников? Он был в одном ряду с Рене, а в какой-то момент и подчинялся ему. Как странно и как жестоко плетёт своё полотно жизнь, как меняет местами людей, как сдавливает их жизни, перемешивает…
Ронове оглянулся на застывшее тело Рене, не веря, желая убедиться. Его руку сжали, заставили обернуться к плывущим лицам, сливающимся для него в единую неразборную массу, сжали легко-легко, напоминая: надо сказать! Хоть слово, но надо!
Наверное, Вильгельм был прав, выбрав всё-таки в своё время именно Ронове. Что-то было в нём такое представительное, что даже сейчас просыпалось, привыкшее к подчинению и марионеточному управлению. Ронове знал – он должен сделать так, как хочет Арман. И если уж начал – отступать нельзя. Да, наверное, это был действительно правильный выбор, ведь Базир никогда сильно не располагал к себе и не был так представителен. Да и как бы он повёл себя? Послушали бы его? Испугались бы за будущее?
Всё складывается самым лучшим образом. Ронове что-то говорит, его слова сбиваются, он скачет с мысли на мысль, но это лучше чем ничего. Он знает, что сказал главное: Рене предал договор с Арманом и хотел подождать когда война пойдёт к завершению, чтобы присоединиться и вообще начать действовать.
Ронове оглушают вздохи, чьи-то несмелые рукоплескания, которые, Ронове прекрасно знает это лучше всех – незаслуженные.
А затем его взгляд вдруг выхватывает из толпы одно женское лицо, и всё переворачивается в желудке несчастного. Он узнаёт это лицо. Давно мёртвое, но сейчас как будто бы живое. Ронове, не помня себя, бросается вперёд, к ней, кричит:
–Стефания!
И проваливается в темноту.
Он один на один перед нею. Он виновен и преступен и знает это. Ему ни к чему просить пощады – таких как он справедливо щадить нельзя.
–Я думал, ты обрела покой. Абрахам и Базир…– Ронове находит эти слова вместо приветствия, но Стефания мягко прерывает его:
–Я обрела покой. Но ты его не обрёл.
Ронове бросает в жар и в холод одновременно. Её лицо – откровенно говоря, самое обыкновенное, непримечательное, ему сейчас желаннее и милее всего на свете. Стефания знает его настоящим. Знала. И она не сердится. То есть, не может сердиться. Или может, но не делает этого?..
–Что мне делать? – Ронове привычно, чтобы за него решали. Абрахам, Рене, Вильгельм, Арман… теперь и Стефания в посмертии настигнута этим вопросом.
–Живи, – отвечает Стефания очень тихо и спокойно. – Ты ещё можешь.
Ронове хочет извиниться за всё, что совершил. За всё, что сделал и за всё, чего не сказал. Ему хочется рыдать и просить прощения за свою трусость, за спекуляцию её образа и за свою слабость опять и снова. Но она опережает его, угадывая его желание:
–Казниться ни к чему. Зачем? Меня не вернуть. Как и любое прошлое.
–Прости…– выдавливает из себя Ронове, и грудь ему сжимает от болезненного вдоха.
–Я простила даже Абрахама. Неужели ты думаешь, что я не прощу тебя? – удивляется Стефания. – Да и что тебе моё прощение? Пустой звук. Всё равно после смерти нам всем один суд. Но ты ещё жив. Иди и живи.
Она легонько толкает Ронове в грудь, её рука как будто бы проходит сквозь его тело и…
Ронове открыл глаза, огляделся. Всё та же зала. Всё те же одинаково намешанные лица будущих врагов и сегодняшних соратников. Кто-то под страхом, кто-то в ужасе, кто-то растерян, кто-то зол. Что ж, все эти люди сейчас ему полезны. Вернее, не ему, а тому, что выше и сильнее его.
Позади тело Рене. Никогда он больше не поднимется. Никогда не солжёт, не усмехнется. Идеальное состояние для этого человека – смерть. Как она сказала? Один суд? Что ж, Рене отправился туда милостью Армана и Ронове чуть раньше, чем сами Арман и Ронове.
–Мы идём на Цитадель! – глухо произносит Ронове и сила поднимает в нём голову. Да, он будет жить. Он жив, он всё исправит, он всё исправит для самого себя, разберётся, заслужит, получит уважение. И сотрёт все позорные пятна своей биографии.
Глухота не подходит для приказов.
–Мы идём на Цитадель! – кричит Ронове. И добавляет для истории: – Идём сейчас же, а то они победят без нас!
И сам смеётся этой фразе. И этот момент попадёт в учебники и сказания без изменений, ведь в каждой истории должна быть хотя бы капля правды.
А победа уже близка. И первый, самый верный признак этого – перебежчики. Их было сразу пятеро, они были смирными и покорными, они заискивали одинаково и перед теми, кто их схватил, и перед всеми, кого встречали на пути к Арману, и, конечно, перед самим Арманом.
–Это ещё что? – брезгливо осведомился Арман, оглядывая пятёрку пленников. –Что за грязь?
Грязь представляла собою трёх мужчин-магов мелкого уровня и двух ведьм. Все одинаково склонили головы, выражая полную покорность. Арман ждал в молчании. Он хорошо знал, что такое война и как следует вести себя победителю. Победителем он себя и чувствовал.
–Господин, мы просим вас принять нас на вашу сторону…– наконец заговорил дрожащим голосом один из них, высказывая общую мысль своих товарищей. Те закивали.
–Неизящное начало, – укорил Арман. – Слишком много местоимений: «нас», «вас»…а мы люди военные. Нам бы попроще.
–Примите нас! – нервы у одной из ведьм не выдержали. Она была хороша собой, и явно знала это. Именно по этой причине она и подняла глаза прямо на Армана. Надеялась его приручить.
