–Мне не жаль! – возразил Ронове, и повторил, убеждая себя, – не жаль. Но я просто не понимаю, почему… так?! Неужели мы всех? А если там дети?..
–Они уже отравлены идеями Цитадели. И если дать им вырасти, они пожелают отомстить за родителей, – Арман был спокоен. – Отныне, после нашей победы все маги и магическая сторона, что появится на свет, будут подчиняться общему закону. Они не будут властью. И церковь властью не будет. Хватит им.
Ронове кивнул. Он колебался ещё, но слова всех вокруг убеждали его в том, что это он неправ, а они как раз наоборот в прямой правоте. Ронове это не нравилось, но он всегда уступал под сильным напором, уступил и сейчас. Надо было принять эти правила, их правоту, их власть. Чтобы остаться. Чтобы жить и…получить хоть какое-то влияние после войны. Не будет власти Церкви, но какая-то же власть будет? Ронове хотел бы остаться при ней.
Но для этого нужно было сейчас подстроиться.
–Решено! – Арман хлопнул в ладоши, – Глэд, записывай. Так… «Мы, отступники от Цитадели и Церкви, мирные жители и маги, объединённые лишь одной целью, вступаем в решающий бой с нашими врагами – представителями Цитадели. Эти мерзавцы, подлецы, рождённые с магической силой, никогда не служили человечеству, они служили лишь себе и ставили свои интересы, свой голод и свои потребности выше человека. Сегодня мы сметаем их…»
Арман диктовал и диктовал. Его глаза горели настоящим безумным огнём, в этом приказе он высказывался о ненависти к Цитадели и к бездействию прежних Церквей. И Ронове, глядя на него, поражался – ведь Арман сам был магом! И как же он спокойно и радостно вёл против своих! Неужели в его сердце ничего не отозвалось хотя бы нервной дрожью? Сожалением?
–Мы займём положенное нам место. Мы воцаримся. Мы наведём порядок и сотворим равенство! – Арман продолжал диктовать. Роман благостно внимал его словам, как и Уэтт, и Минира. Керт, заметив взгляд Ронове, подмигнул, то ли понимая, то ли подбадривая. Базир не поднял головы, смотрел в столешницу.
Арман закончил диктовать, Глэд дал ему исписанный аккуратным убористом почерком лист, и Арман, перевернув его, первым поставил свою подпись, затем протянули лист Роману. Роман, не вчитываясь, лихо подписал, передал Уэтту…
Ронове подписывал последним. Базир хмуро и мрачно, лишь мельком глянув на страницу, поставил быструю подпись и, не глядя на Ронове, передал приказ ему. Ронове посмотрел на ряд уже поставленных подписей, поднял глаза, встретился взглядом с Арманом, и поспешно отвёл свой взгляд.
«Что изменится, если я не подпишу? Я только останусь идиотом и буду ни с чем!» – подумал Ронове, и эта простая мысль ужаснула его настолько, что через секунду появилась новая подпись.
–Вот и всё! – весело сказал Арман, – теперь идите к своим. Мы выступаем в назначенный час, и этот час будет славен! Он прозвучит и ужаснет, прогремит на многие десятилетия.
Ронове вышел первым. Ему необходимо было глотнуть свежего воздуха, в голове мутилось.
–Эй, – Базир тронул его за плечо. – Всё не так плохо. Я сначала тоже ужасался, а потом подумал, что это ничего не изменит. Арман прав. Они все правы. Просто мы с тобой не такие уж и военные люди. Но…так надо, понимаешь?
–Пошёл ты! – Ронове дёрнул плечом, сбрасывая руку Базира, – мне нормально. Я не тряпка. Я согласен. Согласен с ними.
Ронове демонстративно широкими шагами пошёл до своих церковников, донести им приказ о скорейшем наступлении и о том, какую жестокость надо будет проявить. Он понимал, что это война, и на войне приходится проявлять необходимую циничность, но почему-то ему было тошно.
Ещё более тошно ему стало, когда он увидел рядом со своими шатрами Елену С. она шла под руку с Аммандой и о чём-то тихо говорила с нею. Увидев Ронове, остановилась, не ожидала она его встретить, и снова дрогнула.
Ронове пошёл к ней, спросил, уже не обращая внимания на Аманду:
–От кого ты беременна?
Елена С. была близка к поражению. Она едва не сорвалась на правильный ответ, но Аманда легонько сжала её локоть, напоминая, что нужно держаться, и Елена С., овладев собою, ответила:
–Тебя это не касается.
–От кого? – повторил Ронове, и взмолился: – скажи мне правду! Он ведь мой?
«да!» – едва не закричала Елена, но на счастье вспомнила бессонные, полные горечи ночи, и косые, насмешливые взгляды, и шепотки, мол, какая же Елена бесстыжая, раз полезла к Ронове в минуты его тяжелой утраты!
–Нет! – с вызовом ответила Елена и слегка толкнула свободной рукою Ронове в грудь, чтобы пройти.
Удар был лёгким, но Ронове пошатнулся. У него не было никакой опоры и он оставался один. Оставался смотреть вслед удаляющейся фигурке, что единственная будто бы любила его. любила таким мерзавцем, каким он всё-таки остался.
–Потом плакать будешь! – мимо пронёсся Роман. Он спешил, летел обрадовать своих, обрадовать их вседозволенностью завтрашнего дня.
Ронове встряхнулся. Верно. Он поплачет потом. Потом, когда вытрясет из Армана всё, что можно за свои заслуги! Надо сейчас к своим людям, надо рассказать им про то, что будет завтра.
В учебниках истории любой бой записан крайне сухо: построились, применили тактику, сменили, итог боя. Ну, в лучшем случае, расскажут о паре-тройке подвигов и про отличившихся героев. И никто никогда не передаст ни запаха крови, ни страха, ни лязга, ни воя раненых, ни того самого поганого звука, с которым сталь входит в плоть…
В легендах и мифах всё возвышеннее, там реже говорится о тактике и больше говорится о том или ином образе, герое, подвиге. Но и эта информация лишь частично отражает происходящее и, как правило, со стороны победившей стороны.
Выходит, что ни один источник не может быть полностью достоверным. Да и умалчивают эти источники о многих важных вещах, например, о часах перед боем.
Что делают люди или маги, которые всё равно остаются людьми, как бы они не отпирались от того? Они скучают по дому, вспоминают близких, иной раз думают о том, что будет, и что будет именно с ними: выстоят или падут? И что будет тогда?
И самое страшное для некоторых осознать, что в этом «тогда» мир не кончится. Бой продолжится, просто без того или иного бойца. И не погаснет солнце, и не остановится вся война, нет. Просто падёт один, и едва ли в пылу сражения это кто-то заметит.
У некоторых сдают нервы. Некоторые вспоминают о своей жизни, о том, как много отдали уже, и как не хотят терять то, что есть. Последние часы перед боем – это не только часы, когда укрепляется мужество, это иногда и полная потеря всякой веры и паника. Потому что бежать уже некуда, только вперёд, навстречу к последней битве, к своей судьбе, и, может быть, к смерти.
В лагере Бальтазара, который продолжал возглавлять такую жалкую ныне Цитадель, царило уныние. Бальтазар хотел перевести свои ничтожные силы на осадное положение, он верно понимал, что у Армана больше народу, и значит – надо больше провианта. Но просто так отходить от наглого отступника, что ныне шёл против своих, не хотелось. Бальтазар хотел дать небольшой бой, и под его тенью отступить с основной силой в Цитадель.
Впрочем, что было теперь основной силой? Бальтазар смотрел и не мог поверить! Цитадель сожрала саму себя изнутри. Многие почтенные маги, кто ссылаясь на возраст, кто отрекаясь от войны – бессмысленной и затяжной, отступил в мирную жизнь. А Бальтазар – последний из старожил Цитадели, всё ещё почему-то поддерживал иллюзию могущества Цитадели и её членов.
Он не мог расстаться с тем, чему отдал всю жизнь. Цитадель взрастила его, вскормила, дала ему навыки, научила, подняла до великих постов магического мира, и теперь Бальтазар чувствовал себя обязанным Цитадели, но прекрасно понимал, что не все разделяют его рвение. Он проклинал отступников вроде фанатичного и неприкаянного Абрахама, продажного Вильгельма или воинственного Армана, который вознамерился всерьёз закончить всё, что было, забыв о том, что та же магия течёт и в его сути…
Бальтазар клеймил трусливых юных и неопытных магов, что держались иллюзией Цитадели, не умея найти себя в мире. Теперь эти маги хотели жить и спрашивали у Бальтазара, не лучше ли сдаться на милость Армана?
–Арман никого не помилует, – отвечал Бальтазар с усмешкой. – Он предатель. Он предал Цитадель, а мы должны её отстоять, и показать как она могущественна!
Маги переглядывались: они могущества не видели. Строго говоря, пока Бальтазар видел и заставлял себя видеть высокие неприступные стены Цитадели, юные и неопытные видели всю силу Цитадели как руины.
–Тогда, может нам следует скрыться? – спрашивали Бальтазара, но тот лишь качал головой:
–Цитадель не бежит.
Он был стар и не боялся смерти. Он был готов пасть вместе с Цитаделью и не пережить её поругания. Но вот другие к этому не были готовы. Бальтазар был хитёр и убедил тех, кто не скрылся, и ещё колебался, в том, что его план сработает, и осада выдержит всю ярость Армана.
–Это крепкие стены. Это наша земля…– убеждал Бальтазар, – и природа поможет нам.
Верить хотя бы во что-то полезнее, чем не верить. Бальтазар не смог подавить уныние, но и совсем один не остался. Его неопытные слабые маги, не нашедшие себя в этом мире, имея вот такую хрупкость, готовились к бою. Раскидывали щиты, множество сторожевых заклинаний, реагирующих на попытки проникновения на территорию. Вскидывали хрустальные полупрозрачные сферы над головами, чтобы защитить себя от проникновения с воздуха, не полностью, конечно, но хоть на время. В рядах Бальтазара были вурдалаки и вампиры, но их хитрец решил не использовать в верхнем налёте – он планировал использовать их как завязку боя, который прикроет отступление магов. Что делать, есть те, кого не примут нигде и никогда. Впрочем, Бальтазар сумел убедить идущих на верную смерть в том, что это всё план, и им надо довериться…
Кто-то поверил всерьёз, кто-то поверил от безысходности, а кто-то решил сдаться по-тихому в плен – что делать, если хотелось жить?
У Армана же в лагере царило возбуждённое и яростное веселье, которое не разделяли буквально единицы. Церковники, пришедшие с Ронове, понимали, что сейчас могут проявить себя так, как никогда раньше и отличиться, что поможет в будущем. Некоторые же верили в то, что наконец-то смогут покончить с Цитаделью. И даже слова о том, что пленных брать Арман не планирует, не остудили пыл церковников – одни из яростных добродетельных побуждений, другие из расчёта, третьи просто из жажды убивать… но все остались вроде бы довольны. Какая странная сила – война! Каких монстров она порождает из тех, кто ещё недавно выступал за милосердие!
Ронове видел это и молчал. Он не веселился, но трусость и массовость гнали его в бой. Он понимал, что сейчас отступать нельзя. Даже если придётся поступать так, как поступать ему совсем не хочется.
Оборотни и вампиры были счастливы. Им вообще редко давали покуражиться и побеситься в полную меру. Здесь же – это поощрялось. К тому же и Уэтт, как глава оборотней, и Роман – представитель вампиров в совете, сходились во мнении, что после того, как всё кончится, и оборотни, и вампиры получат долгожданные права, наравне с магами и не будут больше прозябать в вечном презрении.
Утопия?! Им хотелось верить. Арман намекал на это. И то, что он не собирался ничего из обещанного давать таким как Роман и Уэтт, не приходило в голову. Аргумент против был простой: «не может же он так обмануть? Мы взбесимся!»
Но Арман уже смотрел в будущее и знал – не успеют они взбеситься. Ни те, ни другие. Потому что сначала под предлогом с борьбой наглеющих вампиров, Арман потребует от оборотней выступить против выдачи прав вампирам. Оборотни согласятся – Арман пообещает им расширение их личных границ, да и не захотят они сами иметь такой конкуренции! А потом, когда не станет вампиров, оборотней сжить уже будет проще.
Но это потом. Пока Уэтт и его волчата, как и Роман со своими вампирами радостны.
Нерадостны ещё, пожалуй, целители. Но они от того только, что их работа сопряжена большим трудом. Аманда, однако, улыбалась тихой улыбкой, чтоб никто лишний не заметил: она тоже заглядывала в будущее, правда, видела она там не власть или передел мира, а Елену и её ребёнка, о которых Аманда должна позаботиться. Елена, кстати, тоже не казалась счастливой – её тошнило, но она мужественно держалась. И руки ещё у нее тряслись от нервов. Она отказала Ронове, да, но теперь ей ум бередила поганая мысль: а если его убьют сегодня?
И последнее, выходит, что он от неё слышал, это наглая и грубая ложь?..
–Соберись, Елена! – позвала Аманда, и Елена очнулась. Надо работать. Будет ещё время пострадать и проклясть себя.
Базир, впрочем, тоже не был весел. Одиночество давило его. Он понял неожиданно, что не с кем ему и поговорить. Нет больше ни Стефании, ни Абрахама, и Ронове его едва ли захочет видеть. Базир вспомнил, что обещал Ронове разобраться с ним после, когда всё кончится, и усмехнулся собственной грусти: это потеряло смысл. Стефании это уже не помогло бы. Никак. А своего гнева на Ронове у Базира уже не было.
У него вообще ничего не было.
Но движется неуступчивое время, и кончены последние приготовления, и произнесены последние речи, и наступает он – бой.
Нигде – ни в учебнике истории, ни в легендах не будет написано о глазах, полных ужаса…глазах врага, что умирает от твоего удара – неважно даже, магического или нет. Нигде не будет сказано и слова о дрожи его тела, о стоне раненого – глухом, отчаянном; и о запахе. Запах пота, запах крови, запах посыревшей от крови земли, запах смерти… это всё отвратительный коктейль, который не удастся забыть никогда.
Кому-то хватает одного боя, чтобы никогда в жизни уже не возвращаться на войну. Но есть и такие как Арман, которые находят в побоищах своё призвание, и не могут уже не воевать. В мирной жизни им тоска. Им нужен враг, бой, и победа.
Победа – прекрасное слово, за которым так много смерти и так много крови.
Арман яростен. Он не знает пощады. Он давно не воевал (по его собственному признанию полсотни лет), и всё его бешенство обращено на Цитадель. Он сам не знает, почему такая ярость кипит в нём, но сейчас Цитадель его враг, враг до самой гибели этой Цитадели, и Арман не только направо и налево швыряет убийственные по силе своей и природе заклинания пламени, льда, кислоты и праха, но и успевает орудовать совершенно обычным кинжалом.
На него нападает сверху вурдалак. Мясо для боя! Арман бесится – это задержка, это на руку Бальтазару. И это бешенство позволяет ему одним рывком вырвать глаза у вурдалака, а в следующее же мгновение хлестануть его огненной плетью по горлу. Отвратительные брызги крови по сторонам, часть попадает на лицо и одежду Армана, но он уже не замечает этого. Горячая кровь врага мешается со стуком его сердца, с его потом, с его яростью.
–Пощады, господин! – молит какой-то недоумок, падая перед ним на колени. Откуда только берётся? рассуждать некогда. Повсюду бой. Вспышки. Рёв. Смерть.
Арман не реагирует. Не глядя на бесполезного врага, убивает его. Арман не берёт пленных. Пленные – это армия, которую надо содержать, и которая может ударить в спину.
Арман рвётся за Бальтазаром.
Повсюду смерть. Повсюду пламя и заклинания.
–Они уже отравлены идеями Цитадели. И если дать им вырасти, они пожелают отомстить за родителей, – Арман был спокоен. – Отныне, после нашей победы все маги и магическая сторона, что появится на свет, будут подчиняться общему закону. Они не будут властью. И церковь властью не будет. Хватит им.
Ронове кивнул. Он колебался ещё, но слова всех вокруг убеждали его в том, что это он неправ, а они как раз наоборот в прямой правоте. Ронове это не нравилось, но он всегда уступал под сильным напором, уступил и сейчас. Надо было принять эти правила, их правоту, их власть. Чтобы остаться. Чтобы жить и…получить хоть какое-то влияние после войны. Не будет власти Церкви, но какая-то же власть будет? Ронове хотел бы остаться при ней.
Но для этого нужно было сейчас подстроиться.
–Решено! – Арман хлопнул в ладоши, – Глэд, записывай. Так… «Мы, отступники от Цитадели и Церкви, мирные жители и маги, объединённые лишь одной целью, вступаем в решающий бой с нашими врагами – представителями Цитадели. Эти мерзавцы, подлецы, рождённые с магической силой, никогда не служили человечеству, они служили лишь себе и ставили свои интересы, свой голод и свои потребности выше человека. Сегодня мы сметаем их…»
Арман диктовал и диктовал. Его глаза горели настоящим безумным огнём, в этом приказе он высказывался о ненависти к Цитадели и к бездействию прежних Церквей. И Ронове, глядя на него, поражался – ведь Арман сам был магом! И как же он спокойно и радостно вёл против своих! Неужели в его сердце ничего не отозвалось хотя бы нервной дрожью? Сожалением?
–Мы займём положенное нам место. Мы воцаримся. Мы наведём порядок и сотворим равенство! – Арман продолжал диктовать. Роман благостно внимал его словам, как и Уэтт, и Минира. Керт, заметив взгляд Ронове, подмигнул, то ли понимая, то ли подбадривая. Базир не поднял головы, смотрел в столешницу.
Арман закончил диктовать, Глэд дал ему исписанный аккуратным убористом почерком лист, и Арман, перевернув его, первым поставил свою подпись, затем протянули лист Роману. Роман, не вчитываясь, лихо подписал, передал Уэтту…
Ронове подписывал последним. Базир хмуро и мрачно, лишь мельком глянув на страницу, поставил быструю подпись и, не глядя на Ронове, передал приказ ему. Ронове посмотрел на ряд уже поставленных подписей, поднял глаза, встретился взглядом с Арманом, и поспешно отвёл свой взгляд.
«Что изменится, если я не подпишу? Я только останусь идиотом и буду ни с чем!» – подумал Ронове, и эта простая мысль ужаснула его настолько, что через секунду появилась новая подпись.
–Вот и всё! – весело сказал Арман, – теперь идите к своим. Мы выступаем в назначенный час, и этот час будет славен! Он прозвучит и ужаснет, прогремит на многие десятилетия.
Ронове вышел первым. Ему необходимо было глотнуть свежего воздуха, в голове мутилось.
–Эй, – Базир тронул его за плечо. – Всё не так плохо. Я сначала тоже ужасался, а потом подумал, что это ничего не изменит. Арман прав. Они все правы. Просто мы с тобой не такие уж и военные люди. Но…так надо, понимаешь?
–Пошёл ты! – Ронове дёрнул плечом, сбрасывая руку Базира, – мне нормально. Я не тряпка. Я согласен. Согласен с ними.
Ронове демонстративно широкими шагами пошёл до своих церковников, донести им приказ о скорейшем наступлении и о том, какую жестокость надо будет проявить. Он понимал, что это война, и на войне приходится проявлять необходимую циничность, но почему-то ему было тошно.
Ещё более тошно ему стало, когда он увидел рядом со своими шатрами Елену С. она шла под руку с Аммандой и о чём-то тихо говорила с нею. Увидев Ронове, остановилась, не ожидала она его встретить, и снова дрогнула.
Ронове пошёл к ней, спросил, уже не обращая внимания на Аманду:
–От кого ты беременна?
Елена С. была близка к поражению. Она едва не сорвалась на правильный ответ, но Аманда легонько сжала её локоть, напоминая, что нужно держаться, и Елена С., овладев собою, ответила:
–Тебя это не касается.
–От кого? – повторил Ронове, и взмолился: – скажи мне правду! Он ведь мой?
«да!» – едва не закричала Елена, но на счастье вспомнила бессонные, полные горечи ночи, и косые, насмешливые взгляды, и шепотки, мол, какая же Елена бесстыжая, раз полезла к Ронове в минуты его тяжелой утраты!
–Нет! – с вызовом ответила Елена и слегка толкнула свободной рукою Ронове в грудь, чтобы пройти.
Удар был лёгким, но Ронове пошатнулся. У него не было никакой опоры и он оставался один. Оставался смотреть вслед удаляющейся фигурке, что единственная будто бы любила его. любила таким мерзавцем, каким он всё-таки остался.
–Потом плакать будешь! – мимо пронёсся Роман. Он спешил, летел обрадовать своих, обрадовать их вседозволенностью завтрашнего дня.
Ронове встряхнулся. Верно. Он поплачет потом. Потом, когда вытрясет из Армана всё, что можно за свои заслуги! Надо сейчас к своим людям, надо рассказать им про то, что будет завтра.
Глава 31.
В учебниках истории любой бой записан крайне сухо: построились, применили тактику, сменили, итог боя. Ну, в лучшем случае, расскажут о паре-тройке подвигов и про отличившихся героев. И никто никогда не передаст ни запаха крови, ни страха, ни лязга, ни воя раненых, ни того самого поганого звука, с которым сталь входит в плоть…
В легендах и мифах всё возвышеннее, там реже говорится о тактике и больше говорится о том или ином образе, герое, подвиге. Но и эта информация лишь частично отражает происходящее и, как правило, со стороны победившей стороны.
Выходит, что ни один источник не может быть полностью достоверным. Да и умалчивают эти источники о многих важных вещах, например, о часах перед боем.
Что делают люди или маги, которые всё равно остаются людьми, как бы они не отпирались от того? Они скучают по дому, вспоминают близких, иной раз думают о том, что будет, и что будет именно с ними: выстоят или падут? И что будет тогда?
И самое страшное для некоторых осознать, что в этом «тогда» мир не кончится. Бой продолжится, просто без того или иного бойца. И не погаснет солнце, и не остановится вся война, нет. Просто падёт один, и едва ли в пылу сражения это кто-то заметит.
У некоторых сдают нервы. Некоторые вспоминают о своей жизни, о том, как много отдали уже, и как не хотят терять то, что есть. Последние часы перед боем – это не только часы, когда укрепляется мужество, это иногда и полная потеря всякой веры и паника. Потому что бежать уже некуда, только вперёд, навстречу к последней битве, к своей судьбе, и, может быть, к смерти.
В лагере Бальтазара, который продолжал возглавлять такую жалкую ныне Цитадель, царило уныние. Бальтазар хотел перевести свои ничтожные силы на осадное положение, он верно понимал, что у Армана больше народу, и значит – надо больше провианта. Но просто так отходить от наглого отступника, что ныне шёл против своих, не хотелось. Бальтазар хотел дать небольшой бой, и под его тенью отступить с основной силой в Цитадель.
Впрочем, что было теперь основной силой? Бальтазар смотрел и не мог поверить! Цитадель сожрала саму себя изнутри. Многие почтенные маги, кто ссылаясь на возраст, кто отрекаясь от войны – бессмысленной и затяжной, отступил в мирную жизнь. А Бальтазар – последний из старожил Цитадели, всё ещё почему-то поддерживал иллюзию могущества Цитадели и её членов.
Он не мог расстаться с тем, чему отдал всю жизнь. Цитадель взрастила его, вскормила, дала ему навыки, научила, подняла до великих постов магического мира, и теперь Бальтазар чувствовал себя обязанным Цитадели, но прекрасно понимал, что не все разделяют его рвение. Он проклинал отступников вроде фанатичного и неприкаянного Абрахама, продажного Вильгельма или воинственного Армана, который вознамерился всерьёз закончить всё, что было, забыв о том, что та же магия течёт и в его сути…
Бальтазар клеймил трусливых юных и неопытных магов, что держались иллюзией Цитадели, не умея найти себя в мире. Теперь эти маги хотели жить и спрашивали у Бальтазара, не лучше ли сдаться на милость Армана?
–Арман никого не помилует, – отвечал Бальтазар с усмешкой. – Он предатель. Он предал Цитадель, а мы должны её отстоять, и показать как она могущественна!
Маги переглядывались: они могущества не видели. Строго говоря, пока Бальтазар видел и заставлял себя видеть высокие неприступные стены Цитадели, юные и неопытные видели всю силу Цитадели как руины.
–Тогда, может нам следует скрыться? – спрашивали Бальтазара, но тот лишь качал головой:
–Цитадель не бежит.
Он был стар и не боялся смерти. Он был готов пасть вместе с Цитаделью и не пережить её поругания. Но вот другие к этому не были готовы. Бальтазар был хитёр и убедил тех, кто не скрылся, и ещё колебался, в том, что его план сработает, и осада выдержит всю ярость Армана.
–Это крепкие стены. Это наша земля…– убеждал Бальтазар, – и природа поможет нам.
Верить хотя бы во что-то полезнее, чем не верить. Бальтазар не смог подавить уныние, но и совсем один не остался. Его неопытные слабые маги, не нашедшие себя в этом мире, имея вот такую хрупкость, готовились к бою. Раскидывали щиты, множество сторожевых заклинаний, реагирующих на попытки проникновения на территорию. Вскидывали хрустальные полупрозрачные сферы над головами, чтобы защитить себя от проникновения с воздуха, не полностью, конечно, но хоть на время. В рядах Бальтазара были вурдалаки и вампиры, но их хитрец решил не использовать в верхнем налёте – он планировал использовать их как завязку боя, который прикроет отступление магов. Что делать, есть те, кого не примут нигде и никогда. Впрочем, Бальтазар сумел убедить идущих на верную смерть в том, что это всё план, и им надо довериться…
Кто-то поверил всерьёз, кто-то поверил от безысходности, а кто-то решил сдаться по-тихому в плен – что делать, если хотелось жить?
У Армана же в лагере царило возбуждённое и яростное веселье, которое не разделяли буквально единицы. Церковники, пришедшие с Ронове, понимали, что сейчас могут проявить себя так, как никогда раньше и отличиться, что поможет в будущем. Некоторые же верили в то, что наконец-то смогут покончить с Цитаделью. И даже слова о том, что пленных брать Арман не планирует, не остудили пыл церковников – одни из яростных добродетельных побуждений, другие из расчёта, третьи просто из жажды убивать… но все остались вроде бы довольны. Какая странная сила – война! Каких монстров она порождает из тех, кто ещё недавно выступал за милосердие!
Ронове видел это и молчал. Он не веселился, но трусость и массовость гнали его в бой. Он понимал, что сейчас отступать нельзя. Даже если придётся поступать так, как поступать ему совсем не хочется.
Оборотни и вампиры были счастливы. Им вообще редко давали покуражиться и побеситься в полную меру. Здесь же – это поощрялось. К тому же и Уэтт, как глава оборотней, и Роман – представитель вампиров в совете, сходились во мнении, что после того, как всё кончится, и оборотни, и вампиры получат долгожданные права, наравне с магами и не будут больше прозябать в вечном презрении.
Утопия?! Им хотелось верить. Арман намекал на это. И то, что он не собирался ничего из обещанного давать таким как Роман и Уэтт, не приходило в голову. Аргумент против был простой: «не может же он так обмануть? Мы взбесимся!»
Но Арман уже смотрел в будущее и знал – не успеют они взбеситься. Ни те, ни другие. Потому что сначала под предлогом с борьбой наглеющих вампиров, Арман потребует от оборотней выступить против выдачи прав вампирам. Оборотни согласятся – Арман пообещает им расширение их личных границ, да и не захотят они сами иметь такой конкуренции! А потом, когда не станет вампиров, оборотней сжить уже будет проще.
Но это потом. Пока Уэтт и его волчата, как и Роман со своими вампирами радостны.
Нерадостны ещё, пожалуй, целители. Но они от того только, что их работа сопряжена большим трудом. Аманда, однако, улыбалась тихой улыбкой, чтоб никто лишний не заметил: она тоже заглядывала в будущее, правда, видела она там не власть или передел мира, а Елену и её ребёнка, о которых Аманда должна позаботиться. Елена, кстати, тоже не казалась счастливой – её тошнило, но она мужественно держалась. И руки ещё у нее тряслись от нервов. Она отказала Ронове, да, но теперь ей ум бередила поганая мысль: а если его убьют сегодня?
И последнее, выходит, что он от неё слышал, это наглая и грубая ложь?..
–Соберись, Елена! – позвала Аманда, и Елена очнулась. Надо работать. Будет ещё время пострадать и проклясть себя.
Базир, впрочем, тоже не был весел. Одиночество давило его. Он понял неожиданно, что не с кем ему и поговорить. Нет больше ни Стефании, ни Абрахама, и Ронове его едва ли захочет видеть. Базир вспомнил, что обещал Ронове разобраться с ним после, когда всё кончится, и усмехнулся собственной грусти: это потеряло смысл. Стефании это уже не помогло бы. Никак. А своего гнева на Ронове у Базира уже не было.
У него вообще ничего не было.
Но движется неуступчивое время, и кончены последние приготовления, и произнесены последние речи, и наступает он – бой.
***
Нигде – ни в учебнике истории, ни в легендах не будет написано о глазах, полных ужаса…глазах врага, что умирает от твоего удара – неважно даже, магического или нет. Нигде не будет сказано и слова о дрожи его тела, о стоне раненого – глухом, отчаянном; и о запахе. Запах пота, запах крови, запах посыревшей от крови земли, запах смерти… это всё отвратительный коктейль, который не удастся забыть никогда.
Кому-то хватает одного боя, чтобы никогда в жизни уже не возвращаться на войну. Но есть и такие как Арман, которые находят в побоищах своё призвание, и не могут уже не воевать. В мирной жизни им тоска. Им нужен враг, бой, и победа.
Победа – прекрасное слово, за которым так много смерти и так много крови.
Арман яростен. Он не знает пощады. Он давно не воевал (по его собственному признанию полсотни лет), и всё его бешенство обращено на Цитадель. Он сам не знает, почему такая ярость кипит в нём, но сейчас Цитадель его враг, враг до самой гибели этой Цитадели, и Арман не только направо и налево швыряет убийственные по силе своей и природе заклинания пламени, льда, кислоты и праха, но и успевает орудовать совершенно обычным кинжалом.
На него нападает сверху вурдалак. Мясо для боя! Арман бесится – это задержка, это на руку Бальтазару. И это бешенство позволяет ему одним рывком вырвать глаза у вурдалака, а в следующее же мгновение хлестануть его огненной плетью по горлу. Отвратительные брызги крови по сторонам, часть попадает на лицо и одежду Армана, но он уже не замечает этого. Горячая кровь врага мешается со стуком его сердца, с его потом, с его яростью.
–Пощады, господин! – молит какой-то недоумок, падая перед ним на колени. Откуда только берётся? рассуждать некогда. Повсюду бой. Вспышки. Рёв. Смерть.
Арман не реагирует. Не глядя на бесполезного врага, убивает его. Арман не берёт пленных. Пленные – это армия, которую надо содержать, и которая может ударить в спину.
Арман рвётся за Бальтазаром.
Повсюду смерть. Повсюду пламя и заклинания.
