И сейчас иногда болит на непогоду под левой лопаткой, которой он больно ударился о какой-то камень. Но разве это имеет отношение к тому, что тревожит его в эту ночь?
Уже не мальчик, а юноша стоит он перед королем и говорит решительно, что хочет отдать свою жизнь в борьбе за закон и защиту людей. И королю, юному тогда королю Вильгельму, ах, стремительное время, нравится решительность и храбрость его просителя. Вильгельму тогда хотелось быть милостивым ко всему и всем, он только-только взошел на престол и жаждал деятельности и благодетельства, хотел осыпать всех и каждого счастьем.
Но разве имеет это отношение к тому, что на сердце Гилота именно в последние дни нет никакого покоя?
Коридор, коридор… почти как в подземельях, в которые он попал не сразу. Сначала отправлен был помощником судей, а потом случайно выяснил, что один из судей, как сейчас Гилот помнил его имя – Самон, брал взятки. Гилот сумел найти доказательства этому и представил их королю, заявив, что хотел бороться против беззакония, а не потворствовать ему.
-Вот и искорени всякое беззаконие в моих землях! – велел король Вильгельм, уже утрачивающий веру в собственное могущество.
И так Гилот стал Королевским Дознавателем.
Но к сегодняшним коридорам это воспоминание не имеет отношение.
Гилот заметил, как от него отшатнулась какая-то служанка из свиты принцессы Вандеи, отшатнулась с испугом, как от прокаженного и Гилот, несмотря на глубокую задумчивость, не удержался от улыбки – боится!
А ведь он не всегда внушал страх. когда он был молод, то сдружился с начинающим дознавателем – Гракхом. Они были похожи и оба хотели избавить королевство от всякого зла и мечтали о дне, когда закон будет пустым пережитком, а все жители земли будут чтить его…
Гракх был веселее и задорнее вдумчивого и предпочитающего держаться в тени Гилота. Наверное, по этой причине в скором времени Гракх женился на красавице двора, но службы своей не оставил и дружбы тоже. Все было как прежде, кроме того, что Гилот теперь был частым гостем в доме Гракха и мечтал, что и у него будет когда-нибудь так уютно, так тепло и так приятно находиться, что и его кто-то будет ждать после тяжелого трудового дня, полного разоблачения гнусности, исходящей, как и от крестьян, так и от знатных фамилий двора.
Но потом Гилот, прозревший один из заговоров, следуя, как цепной пес по цепочке лиц и событий внезапно встретил на конце ниточки своего друга и его жену. Полагая, что свершена ошибка, отчаянно сопротивляясь рассудку, Гилот не стал поднимать шума и тщательно убедился, прежде чем явился в дом Гракха, его жены и его дочери, что крохой лежала в колыбели, в сопровождении солдат.
Гракх и его жена, связанная с заговором, не стали сопротивляться. Гракх попросил только:
-Наша дочь не при чем. Позаботься о ней в память о нашей дружбе. Расскажи про ее родителей.
А Гилот, не имеющий опыта в обращении с детьми и ощущающий пепел в своей душе, в своем разрушенном мире, стоял над колыбелью крохотной Эды и не знал, на что решиться, и, если бы мог, он умер бы на том месте, где был. Но смерть не нашла его. он хотел бы последовать в тюрьму и на казнь вместе с Гракхом, но знал, что это удел виновных и только…
Гилот же не считал себя преступников ни в чем.
-Я расскажу Эде, что ее родители были преступниками, - тяжело дались ему слова, а осознание ударило еще тяжелее.
И Гракха, кажется, проняло гораздо больше в эту минуту. Он с бешеным криком бросился на Гилота, но солдаты живо усмирили его бунт...
Но к происходящему сейчас в замке и в столице это не имеет никакого отношения. Только к самому Гилоту, который не может найти покоя, который отравлен чем-то, чего сам найти не может.
Он шел, не зная даже, куда и зачем идет. Вспоминались десятки допросов и последнее шутливое издевательство от Гракха, который отказался отвечать на вопросы всем, кроме Гилота. Так один друг судил другого.
-Почему? – тихо спрашивал Гилот и бесконечный свет, который куда опаснее бархатной тьмы рождался в нем и закипал.
-Так лучше для народа, - равнодушно пожимал плечами Гракх, и в глазах его не было испуга. – Вильгельм не король. Он приведет королевство к пустоте и кто-то однажды сделает, наконец - то, что пытались сделать мы!
-Не смей…- Гилот не мог повысить голос, в горле пересыхало гораздо быстрее, чем он мог справиться с этим.
-Правду говорю, - Гракх не боялся. – Однажды ему придется искать чьего-то союза и все станет лишь хуже.
-Ты дал клятву! Ты присягал ему! – Гилот пытался поверить в то, что есть еще шанс на ошибку, что Гракх только оступился, что он не понимает, в чем его обвиняют. Но эта последняя иллюзия обрушилась, а вместе с нею и мир начал тлеть:
-Я нарушил свою присягу. Тебе не понять, ты не служишь народу. Ты служишь закону. А законы создают и тираны.
Гракх не повышал голоса, но Гилоту казалось, что он кричит, и он невольно отшатнулся, и лицо его исказилось от отвращения и презрения.
-Дочку жаль, - продолжал Гракх как ни в чем не бывало. – Жена-то, допустим, знала, что так может быть, а вот Эда…
И Гилот понял, как может сделать он больно тому, кто разрушил последнюю защиту.
-Эду выращу я. Она будет служить закону и пойдет по моему следу. Она станет дознавателем и примет присягу. Ты совершил ошибку, когда не ушел из дознания. Ее жизнь будет положена на то, чтобы ту ошибку исправить.
И тогда Гракх сорвался на крик, но Гилот спокойно оставил его в допросной комнате и вызвал солдат к взбесившемуся другу. Бывшему другу. Солдаты усмирили без церемоний.
Утром следующего дня суд, в отсутствие обвиняемых, вынес решение об их смертной казни и, как все заговорщики, Гракх с женой были повешены уже к обеду на Торговой Площади. А Гилот стал полноправным опекуном осиротевшей Эды…
Но сейчас, к происходящему в душе Гилота, это тоже не имеет отношения. Он вспоминает старые обрывки своего мира, и чувствует, как странный комок образуется в горле, как что-то, словно змея, скользит внутри его тела, и сдавливает внутренности, скручивает желудок в узел, который невозможно разрубить.
Разумеется, дочь Гракха – Эда выросла в полном осознании того, что ее родители – предатели. И она служила закону, как обещал то Гилот, но вот только…
Дознаватель полагал, что это успокоит его, поможет заживить те раны от предательства Гракха, а Эда, напротив, распарывала их снова и вновь. Улыбаясь вдруг совсем как Гракх, или заходясь смехом так, как это делал он. У Гилота ушло много времени, чтобы привыкнуть к мысли о том, что Эда – единственное близкое существо, что ему надлежит заботиться о ней, но, в конце концов, она стала ему почти родной дочерью, насколько это было возможно.
Гилот видел теперь в ней и свои черты: свою преданность короне, свои методы, свои привычки. И иногда это помогало даже ему забывать о том, что Эда, на самом деле, не связана с ним никаким родством.
Наверное, по причине того, что больше пойти ему было не к кому, по причине того, что и Эда, и Гилот, обитавшие в полном жизни мире были одиноки и неприкаянные, непонятные кем-то и казались странными, Гилот и шел, сам того не сознавая, к Эде.
Он сам не знал, зачем идет. Что она могла сделать? Посочувствовать? Чему? Тревоге? Ее жгло такое же чувство, неприятное и тошнотворное, тревожное и тянущее, и она не находила ответа на это чувство, не могла понять, чем оно вызвано.
Гилот шел к своей воспитаннице, в бессонную ночь, не тронувшую сном никого в этом замке и не понимал причины своего визита, но это была единственная его возможность почувствовать, что он жив, что есть что-то живое и настоящее в его мире, выходящее за все законы.
И, разумеется, Гилот предположить не мог, что в эту минуту Эда, тоже не нашедшая в эту ночь сна, меньше всего готова увидеть своего Наставника на пороге своей комнаты. Это была слишком неудачная для сентиментальных размышлений и разговоров ночь!
Проклятый герцог Лагот, наверное, хотел отомстить всем за все…во всяком случае, у Эды, имевшей вообще-то неплохую привычку и устойчивость к прогулкам, во время дневного сопровождения почтенного гостя по городу, сложилось именно такое впечатление. Неутомимая натура герцога Лагота, подкрепленная внутренним ощущением, что эта столица без нескольких часов принадлежит ему, заставляла его идти и идти по улицам.
Эда, державшаяся в отдаленно свите, уже валилась с ног и даже не пыталась представить, что сейчас происходит на «злополучных» улицах. Наверное, дознаватели и солдаты бегают там как перепуганные тараканы, загоняя по домам и лачугам любое нежелательное лицо.
Впрочем, эти образы и представления еще веселили ее в самом начале пути, а вот уже к Торговой площади стало как-то не до смеха, но ее миновали быстро, и у самого края, где располагалась рыбацкая лавка, закрытая и…
Эда даже не сразу сообразила, проходя, что одного из владельцев этой лавки – Двэйна нет в живых, Каллен в розыске, его невеста в тюрьме, и лавку должны были заколотить, но она стояла опустевшая, покосившаяся, однако, вполне открытая.
-Я думал ее закрыли, - хмуро, словно бы угадывая ее мысли, сказал Фалько, оказавшийся рядом и тоже разглядывающий лавку.
-И я думала так! – Эда обернулась на него, взглянула растерянно. Это ей не нравилось. Совсем не нравилось.
Фалько заметил тревогу ее, спохватился и улыбнулся:
-Да брось, Эда! В пылу визитов могли и не успеть, забыть!
-А если вернулся его брат, Каллен? – с тревогой возразила дознаватель.
-От наших не уйдет! – заверил ее Фалько и путь по столице продолжился. Эда не разделила его уверенности, она не сомневалась в том, что лавка должна быть заколочена, а ее открытость не является элементом забывчивости!
Но через час, когда Лагот уже истомил своими переходами по улицам всех, Эда даже и подумать не могла о лавке. А вот герцог явно был доволен: его глаза лихорадочно блестели, когда он оглядывался на свою свиту и «свой» - так он считал, город.
Всему, однако, приходит конец. Измотав всех, Лагот вернулся в замок, где, и сам устав, отужинав наскоро и заверив Его Величество о том, что будет на завтрашнем Совете, отправился в свои покои, но отдых к нему не пришел и Лагот занялся своим дневником.
Эда же, с трудом переставляя ноги, доползла до своих покоев и рухнула, не раздеваясь от уличного одеяния, прямиком в постель. В данную минуту ей было все равно на пыль и грязь, хотелось просто лечь.
Но сам Луал и девять рыцарей его были будто бы против ее отдыха. Стоило только закрыть глаза и опустится полумраку на комнату, как сквозь дремоту услышала она осторожный стук в дверь.
Чёрт! Кого принесло? Если что-то случилось – подняли бы по тревоге. Осторожный же стук, как знала уже Эда по опыту, это значит одно – тайная беседа, а возможно и какая-то интрига. Сковер стучит всегда примерно так, осторожно, вкрадчиво и очень тихо, как бы случайно.
Эда не отлынивала от работы, не уворачивалась от бесед, но сейчас, когда стоял выбор между сном и явно проблемным делом, выбор ее был в пользу сна.
«Я сплю и вижу сон!» - решила Эда и попыталась всерьез уснуть опять, но стук повторился, теперь он был уже более настойчивым.
-Да чтоб, когда ты умрешь, к тебе так приходили и стучали Луал и девять рыцарей его! – Эда поднялась, проклиная с тяжестью любого, кто сейчас был за этой дверью и проявлял такую настойчивость. – Да чтоб к тебе каждое утро так стучали, да чтоб…Мэтт?
Она была уверена, что пришел Гилот или Сковер – это их повадка – тихое появление, настороженный стук. Но Мэтт?
-Какого черта? – на смену удивлению пришло раздражение. Мэтт – это, конечно, всегда приятно для встречи, но все же – что ему-то надо?
-Поговорить можем? – тихо спросил он и Эда заметила, что он как-то непривычно серьезен. Это заставило ее насторожиться и она покорно посторонилась, полагая, что если он все-таки пришел, то, может быть, дело того стоит и вот сейчас, услышав его речи, она простит ему этот неуместный визит и явно отнятую ночь усталого сна.
Мэтт же, оказавшись в ее покоях, продолжил хранить молчание. Эда не вытерпела:
-Может тебе следовало отрепетировать в коридоре прежде, чем стучаться?
-Прости, - кротко отозвался дознаватель, - это кажется мне сложнее, чем я думал.
-Так ты умеешь…- со злобным и раздраженным сомнением протянула Эда, но тут же смутилась, - слушай, я устала. Я очень хочу спать, если есть, что сказать, то говори. Если нет – пошел вон, а? хотя бы до завтра?
-Завтра? – кривая усмешка легла на лицо Мэтта. Он вдруг совершенно изменился и тихое, затаенное триуфматорство, невиданное прежде Эдой отразилось в чертах дознавателя.
-Ну, или сегодня, - Эда не удержалась от быстрого взгляда в окно, гадая, наступила уже полночь или нет? наверное, уже наступила.
Мэтт продолжал смотреть на Эду, не отрываясь. Казалось, он хочет многое сказать, но никак не решится. Грешным делом она подумала уже, что Мэтт пытается признаться ей в чувствах, и даже не поняла от усталости и раздражения, рада она этому обстоятельству или нет? несколько дней назад, неделю – была бы рада, а сейчас, сейчас ей почему-то чуть меньше, чем все равно. Вернее, может быть, даже если и будет признание, то она уже как-то иначе отреагирует, вздохнет, и скажет, что ему следует подумать…
Но в чем дело? За эти дни они вроде бы и сблизились, и отдалились? Мэтт остался прежним, нагловатым, развязным, перспективным, да и она тоже…
Или нет? кажется, нет. в последние дни Эда чувствовала себя потерянной и одинокой, какой не чувствовала себя раньше, словно что-то, что она так гнала от себя, вдруг проявлялось в ней и заставляло размышлять о том, о чем не хотелось размышлять раньше. Она вдруг стала задумываться над тем, кто она и для чего?
Особенно после короткого разговора с Лаготом, где пришло осознание, что ей и сказать о себе нечего, кроме имени и рода деятельности!
-Эда, мы с тобой знакомы давно, - глухо начал Мэтт и отвел от нее взгляд в сторону, вроде бы изучая комнату, но на деле просто избегая лишнего контакта, который мог выбить последнюю опору его мира.
Мэтт надеялся, что она все поймет, прочтет по его взору, угадает и пойдет с ним. С ними. Против Гилота. За Лагота. Но сейчас, стоя перед нею, в ее комнате, Мэтт понял, что мысли его слишком безумны. Острый упрек коснулся его сердца…это остальным он мог говорить, что ему плевать на Эду и ее деяния, но как можно наплевать на человека, которому хоть немного, но все-таки симпатизируешь?
-Я знаю, - Эда оставалась спокойна. Она прислонилась спиною к стене и смотрела на него почти равнодушно.
-Мы росли вместе, - продолжал Мэтт, - мы вместе начинали путь в Дознании.
-Я помню, - подтвердила она. И снова ни улыбки, ни теплоты – холодное признание факта, не более.
-Мы вместе выводили из себя наших наставников, вместе давали клятву в служении, сдавали кодекс перед судом, - Мэтт хотел достучаться до глубин души Эды, и ему показалось, что во взгляде ее промелькнуло что-то из прошлого.
-Неудачное время для воспоминаний, - возразила дознаватель.
=Напротив, - не согласился с ней Мэтт, - это самое удачное время. Ты не знаешь, что будет с нами…завтра. Или послезавтра. Или даже через час.
«Сообрази! Догадайся! Прошу тебя»
-Я не понимаю, что за приступ у тебя к сентиментальности! – Эда отошла от стены и прошла к своей постели, - я устала, Мэтт. Я хочу спать, а не разгадывать твои внезапные сантименты!
Уже не мальчик, а юноша стоит он перед королем и говорит решительно, что хочет отдать свою жизнь в борьбе за закон и защиту людей. И королю, юному тогда королю Вильгельму, ах, стремительное время, нравится решительность и храбрость его просителя. Вильгельму тогда хотелось быть милостивым ко всему и всем, он только-только взошел на престол и жаждал деятельности и благодетельства, хотел осыпать всех и каждого счастьем.
Но разве имеет это отношение к тому, что на сердце Гилота именно в последние дни нет никакого покоя?
Коридор, коридор… почти как в подземельях, в которые он попал не сразу. Сначала отправлен был помощником судей, а потом случайно выяснил, что один из судей, как сейчас Гилот помнил его имя – Самон, брал взятки. Гилот сумел найти доказательства этому и представил их королю, заявив, что хотел бороться против беззакония, а не потворствовать ему.
-Вот и искорени всякое беззаконие в моих землях! – велел король Вильгельм, уже утрачивающий веру в собственное могущество.
И так Гилот стал Королевским Дознавателем.
Но к сегодняшним коридорам это воспоминание не имеет отношение.
Гилот заметил, как от него отшатнулась какая-то служанка из свиты принцессы Вандеи, отшатнулась с испугом, как от прокаженного и Гилот, несмотря на глубокую задумчивость, не удержался от улыбки – боится!
А ведь он не всегда внушал страх. когда он был молод, то сдружился с начинающим дознавателем – Гракхом. Они были похожи и оба хотели избавить королевство от всякого зла и мечтали о дне, когда закон будет пустым пережитком, а все жители земли будут чтить его…
Гракх был веселее и задорнее вдумчивого и предпочитающего держаться в тени Гилота. Наверное, по этой причине в скором времени Гракх женился на красавице двора, но службы своей не оставил и дружбы тоже. Все было как прежде, кроме того, что Гилот теперь был частым гостем в доме Гракха и мечтал, что и у него будет когда-нибудь так уютно, так тепло и так приятно находиться, что и его кто-то будет ждать после тяжелого трудового дня, полного разоблачения гнусности, исходящей, как и от крестьян, так и от знатных фамилий двора.
Но потом Гилот, прозревший один из заговоров, следуя, как цепной пес по цепочке лиц и событий внезапно встретил на конце ниточки своего друга и его жену. Полагая, что свершена ошибка, отчаянно сопротивляясь рассудку, Гилот не стал поднимать шума и тщательно убедился, прежде чем явился в дом Гракха, его жены и его дочери, что крохой лежала в колыбели, в сопровождении солдат.
Гракх и его жена, связанная с заговором, не стали сопротивляться. Гракх попросил только:
-Наша дочь не при чем. Позаботься о ней в память о нашей дружбе. Расскажи про ее родителей.
А Гилот, не имеющий опыта в обращении с детьми и ощущающий пепел в своей душе, в своем разрушенном мире, стоял над колыбелью крохотной Эды и не знал, на что решиться, и, если бы мог, он умер бы на том месте, где был. Но смерть не нашла его. он хотел бы последовать в тюрьму и на казнь вместе с Гракхом, но знал, что это удел виновных и только…
Гилот же не считал себя преступников ни в чем.
-Я расскажу Эде, что ее родители были преступниками, - тяжело дались ему слова, а осознание ударило еще тяжелее.
И Гракха, кажется, проняло гораздо больше в эту минуту. Он с бешеным криком бросился на Гилота, но солдаты живо усмирили его бунт...
Но к происходящему сейчас в замке и в столице это не имеет никакого отношения. Только к самому Гилоту, который не может найти покоя, который отравлен чем-то, чего сам найти не может.
Он шел, не зная даже, куда и зачем идет. Вспоминались десятки допросов и последнее шутливое издевательство от Гракха, который отказался отвечать на вопросы всем, кроме Гилота. Так один друг судил другого.
-Почему? – тихо спрашивал Гилот и бесконечный свет, который куда опаснее бархатной тьмы рождался в нем и закипал.
-Так лучше для народа, - равнодушно пожимал плечами Гракх, и в глазах его не было испуга. – Вильгельм не король. Он приведет королевство к пустоте и кто-то однажды сделает, наконец - то, что пытались сделать мы!
-Не смей…- Гилот не мог повысить голос, в горле пересыхало гораздо быстрее, чем он мог справиться с этим.
-Правду говорю, - Гракх не боялся. – Однажды ему придется искать чьего-то союза и все станет лишь хуже.
-Ты дал клятву! Ты присягал ему! – Гилот пытался поверить в то, что есть еще шанс на ошибку, что Гракх только оступился, что он не понимает, в чем его обвиняют. Но эта последняя иллюзия обрушилась, а вместе с нею и мир начал тлеть:
-Я нарушил свою присягу. Тебе не понять, ты не служишь народу. Ты служишь закону. А законы создают и тираны.
Гракх не повышал голоса, но Гилоту казалось, что он кричит, и он невольно отшатнулся, и лицо его исказилось от отвращения и презрения.
-Дочку жаль, - продолжал Гракх как ни в чем не бывало. – Жена-то, допустим, знала, что так может быть, а вот Эда…
И Гилот понял, как может сделать он больно тому, кто разрушил последнюю защиту.
-Эду выращу я. Она будет служить закону и пойдет по моему следу. Она станет дознавателем и примет присягу. Ты совершил ошибку, когда не ушел из дознания. Ее жизнь будет положена на то, чтобы ту ошибку исправить.
И тогда Гракх сорвался на крик, но Гилот спокойно оставил его в допросной комнате и вызвал солдат к взбесившемуся другу. Бывшему другу. Солдаты усмирили без церемоний.
Утром следующего дня суд, в отсутствие обвиняемых, вынес решение об их смертной казни и, как все заговорщики, Гракх с женой были повешены уже к обеду на Торговой Площади. А Гилот стал полноправным опекуном осиротевшей Эды…
Но сейчас, к происходящему в душе Гилота, это тоже не имеет отношения. Он вспоминает старые обрывки своего мира, и чувствует, как странный комок образуется в горле, как что-то, словно змея, скользит внутри его тела, и сдавливает внутренности, скручивает желудок в узел, который невозможно разрубить.
Разумеется, дочь Гракха – Эда выросла в полном осознании того, что ее родители – предатели. И она служила закону, как обещал то Гилот, но вот только…
Дознаватель полагал, что это успокоит его, поможет заживить те раны от предательства Гракха, а Эда, напротив, распарывала их снова и вновь. Улыбаясь вдруг совсем как Гракх, или заходясь смехом так, как это делал он. У Гилота ушло много времени, чтобы привыкнуть к мысли о том, что Эда – единственное близкое существо, что ему надлежит заботиться о ней, но, в конце концов, она стала ему почти родной дочерью, насколько это было возможно.
Гилот видел теперь в ней и свои черты: свою преданность короне, свои методы, свои привычки. И иногда это помогало даже ему забывать о том, что Эда, на самом деле, не связана с ним никаким родством.
Наверное, по причине того, что больше пойти ему было не к кому, по причине того, что и Эда, и Гилот, обитавшие в полном жизни мире были одиноки и неприкаянные, непонятные кем-то и казались странными, Гилот и шел, сам того не сознавая, к Эде.
Он сам не знал, зачем идет. Что она могла сделать? Посочувствовать? Чему? Тревоге? Ее жгло такое же чувство, неприятное и тошнотворное, тревожное и тянущее, и она не находила ответа на это чувство, не могла понять, чем оно вызвано.
Гилот шел к своей воспитаннице, в бессонную ночь, не тронувшую сном никого в этом замке и не понимал причины своего визита, но это была единственная его возможность почувствовать, что он жив, что есть что-то живое и настоящее в его мире, выходящее за все законы.
И, разумеется, Гилот предположить не мог, что в эту минуту Эда, тоже не нашедшая в эту ночь сна, меньше всего готова увидеть своего Наставника на пороге своей комнаты. Это была слишком неудачная для сентиментальных размышлений и разговоров ночь!
Часть 28
Проклятый герцог Лагот, наверное, хотел отомстить всем за все…во всяком случае, у Эды, имевшей вообще-то неплохую привычку и устойчивость к прогулкам, во время дневного сопровождения почтенного гостя по городу, сложилось именно такое впечатление. Неутомимая натура герцога Лагота, подкрепленная внутренним ощущением, что эта столица без нескольких часов принадлежит ему, заставляла его идти и идти по улицам.
Эда, державшаяся в отдаленно свите, уже валилась с ног и даже не пыталась представить, что сейчас происходит на «злополучных» улицах. Наверное, дознаватели и солдаты бегают там как перепуганные тараканы, загоняя по домам и лачугам любое нежелательное лицо.
Впрочем, эти образы и представления еще веселили ее в самом начале пути, а вот уже к Торговой площади стало как-то не до смеха, но ее миновали быстро, и у самого края, где располагалась рыбацкая лавка, закрытая и…
Эда даже не сразу сообразила, проходя, что одного из владельцев этой лавки – Двэйна нет в живых, Каллен в розыске, его невеста в тюрьме, и лавку должны были заколотить, но она стояла опустевшая, покосившаяся, однако, вполне открытая.
-Я думал ее закрыли, - хмуро, словно бы угадывая ее мысли, сказал Фалько, оказавшийся рядом и тоже разглядывающий лавку.
-И я думала так! – Эда обернулась на него, взглянула растерянно. Это ей не нравилось. Совсем не нравилось.
Фалько заметил тревогу ее, спохватился и улыбнулся:
-Да брось, Эда! В пылу визитов могли и не успеть, забыть!
-А если вернулся его брат, Каллен? – с тревогой возразила дознаватель.
-От наших не уйдет! – заверил ее Фалько и путь по столице продолжился. Эда не разделила его уверенности, она не сомневалась в том, что лавка должна быть заколочена, а ее открытость не является элементом забывчивости!
Но через час, когда Лагот уже истомил своими переходами по улицам всех, Эда даже и подумать не могла о лавке. А вот герцог явно был доволен: его глаза лихорадочно блестели, когда он оглядывался на свою свиту и «свой» - так он считал, город.
Всему, однако, приходит конец. Измотав всех, Лагот вернулся в замок, где, и сам устав, отужинав наскоро и заверив Его Величество о том, что будет на завтрашнем Совете, отправился в свои покои, но отдых к нему не пришел и Лагот занялся своим дневником.
Эда же, с трудом переставляя ноги, доползла до своих покоев и рухнула, не раздеваясь от уличного одеяния, прямиком в постель. В данную минуту ей было все равно на пыль и грязь, хотелось просто лечь.
Но сам Луал и девять рыцарей его были будто бы против ее отдыха. Стоило только закрыть глаза и опустится полумраку на комнату, как сквозь дремоту услышала она осторожный стук в дверь.
Чёрт! Кого принесло? Если что-то случилось – подняли бы по тревоге. Осторожный же стук, как знала уже Эда по опыту, это значит одно – тайная беседа, а возможно и какая-то интрига. Сковер стучит всегда примерно так, осторожно, вкрадчиво и очень тихо, как бы случайно.
Эда не отлынивала от работы, не уворачивалась от бесед, но сейчас, когда стоял выбор между сном и явно проблемным делом, выбор ее был в пользу сна.
«Я сплю и вижу сон!» - решила Эда и попыталась всерьез уснуть опять, но стук повторился, теперь он был уже более настойчивым.
-Да чтоб, когда ты умрешь, к тебе так приходили и стучали Луал и девять рыцарей его! – Эда поднялась, проклиная с тяжестью любого, кто сейчас был за этой дверью и проявлял такую настойчивость. – Да чтоб к тебе каждое утро так стучали, да чтоб…Мэтт?
Она была уверена, что пришел Гилот или Сковер – это их повадка – тихое появление, настороженный стук. Но Мэтт?
-Какого черта? – на смену удивлению пришло раздражение. Мэтт – это, конечно, всегда приятно для встречи, но все же – что ему-то надо?
-Поговорить можем? – тихо спросил он и Эда заметила, что он как-то непривычно серьезен. Это заставило ее насторожиться и она покорно посторонилась, полагая, что если он все-таки пришел, то, может быть, дело того стоит и вот сейчас, услышав его речи, она простит ему этот неуместный визит и явно отнятую ночь усталого сна.
Мэтт же, оказавшись в ее покоях, продолжил хранить молчание. Эда не вытерпела:
-Может тебе следовало отрепетировать в коридоре прежде, чем стучаться?
-Прости, - кротко отозвался дознаватель, - это кажется мне сложнее, чем я думал.
-Так ты умеешь…- со злобным и раздраженным сомнением протянула Эда, но тут же смутилась, - слушай, я устала. Я очень хочу спать, если есть, что сказать, то говори. Если нет – пошел вон, а? хотя бы до завтра?
-Завтра? – кривая усмешка легла на лицо Мэтта. Он вдруг совершенно изменился и тихое, затаенное триуфматорство, невиданное прежде Эдой отразилось в чертах дознавателя.
-Ну, или сегодня, - Эда не удержалась от быстрого взгляда в окно, гадая, наступила уже полночь или нет? наверное, уже наступила.
Мэтт продолжал смотреть на Эду, не отрываясь. Казалось, он хочет многое сказать, но никак не решится. Грешным делом она подумала уже, что Мэтт пытается признаться ей в чувствах, и даже не поняла от усталости и раздражения, рада она этому обстоятельству или нет? несколько дней назад, неделю – была бы рада, а сейчас, сейчас ей почему-то чуть меньше, чем все равно. Вернее, может быть, даже если и будет признание, то она уже как-то иначе отреагирует, вздохнет, и скажет, что ему следует подумать…
Но в чем дело? За эти дни они вроде бы и сблизились, и отдалились? Мэтт остался прежним, нагловатым, развязным, перспективным, да и она тоже…
Или нет? кажется, нет. в последние дни Эда чувствовала себя потерянной и одинокой, какой не чувствовала себя раньше, словно что-то, что она так гнала от себя, вдруг проявлялось в ней и заставляло размышлять о том, о чем не хотелось размышлять раньше. Она вдруг стала задумываться над тем, кто она и для чего?
Особенно после короткого разговора с Лаготом, где пришло осознание, что ей и сказать о себе нечего, кроме имени и рода деятельности!
-Эда, мы с тобой знакомы давно, - глухо начал Мэтт и отвел от нее взгляд в сторону, вроде бы изучая комнату, но на деле просто избегая лишнего контакта, который мог выбить последнюю опору его мира.
Мэтт надеялся, что она все поймет, прочтет по его взору, угадает и пойдет с ним. С ними. Против Гилота. За Лагота. Но сейчас, стоя перед нею, в ее комнате, Мэтт понял, что мысли его слишком безумны. Острый упрек коснулся его сердца…это остальным он мог говорить, что ему плевать на Эду и ее деяния, но как можно наплевать на человека, которому хоть немного, но все-таки симпатизируешь?
-Я знаю, - Эда оставалась спокойна. Она прислонилась спиною к стене и смотрела на него почти равнодушно.
-Мы росли вместе, - продолжал Мэтт, - мы вместе начинали путь в Дознании.
-Я помню, - подтвердила она. И снова ни улыбки, ни теплоты – холодное признание факта, не более.
-Мы вместе выводили из себя наших наставников, вместе давали клятву в служении, сдавали кодекс перед судом, - Мэтт хотел достучаться до глубин души Эды, и ему показалось, что во взгляде ее промелькнуло что-то из прошлого.
-Неудачное время для воспоминаний, - возразила дознаватель.
=Напротив, - не согласился с ней Мэтт, - это самое удачное время. Ты не знаешь, что будет с нами…завтра. Или послезавтра. Или даже через час.
«Сообрази! Догадайся! Прошу тебя»
-Я не понимаю, что за приступ у тебя к сентиментальности! – Эда отошла от стены и прошла к своей постели, - я устала, Мэтт. Я хочу спать, а не разгадывать твои внезапные сантименты!
