Те были слишком медлительны. И ещё с ними нужно было делиться. А за обсуждениями могла миновать целая вечность!
Симон обещал себе быть осторожным, но раз за разом он рисковал. Сначала понемногу, но теперь…
Стук в дверь был тихим, осторожным, даже брезгливым. Ещё бы! Женщина, которая стояла на пороге, не могла ходить по подобным местам. Её убежище – замок. Даже самая грязная кладовая в этом замке намного чище той комнаты, в которую привела её нужда.
– Добрый вечер, – тихо сказал Симон, пропуская женщину в комнату. Они договорились без имён, да и никакого насмешливого тона в голосе Симона больше не было – не тот случай! Это был его шанс, его возвышение и он надеялся произвести самое лучшее впечатление, на какое был свободен. – Садитесь.
Женщина оглядела комнату с плохо скрываемым отвращением и осталась стоять. Симон не настаивал – одно её платье стоило дороже всего содержимого его логова в десять раз! и это платье она ещё пыталась выдать за одеяние горожанки? Нет, знать не умеет скрываться…
Симон осторожно выглянул за дверь, сделал пару шагов – тихо, пусто. Вошёл, закрыл дверь на засов.
– Мои люди ждут меня поблизости, если кто-то появится, они предупредят, – сказала женщина тихо, украдкой глянув на грязное заколоченное окно.
– Самая подозрительная здесь вы, госпожа, – заметил Симон, – здесь не бывает таких богатых платьев. В следующий раз набросьте на плечи плащ.
Она вздрогнула.
– Следующий? Ох…
– Если будет нужда, – поторопился Симон, понимая, что брякнул глупость. Бедная женщина едва на ногах стояла от осознания того, что она хочет попросить и у кого, и этот кошмар должен был стать для неё последним в жизни, а он ей рубанул про следующий раз.
– Вы уверены, что…– она споткнулась, ей нелегко было и стоять здесь, и говорить с ним. какой бы она ни была благородной и милосердной, осознание того, куда ей пришлось обратиться и для чего, душило её. Да, это было ради короны. Ради мира. Ради спасения. Но всё же!
– Уверен, – кивнул Симон. Он не приближался к ней, но и на расстоянии нескольких шагов мог видеть как бледно её красивое лицо. Слёзы в глазах. Некоторая злость овладела им: неужели никого получше не могли найти? Никакой ловкой служанки не нашлось? Или слуги? Или кого-то из мужчин этой коронованной семьи? Почему отправили самую беззащитную, зачем выбрали самое нежное создание? – Никто и никогда не узнает вашей тайны, госпожа.
– Ребёнок должен просто исчезнуть, – прошептала женщина, и спрятала лицо, закрыла его руками. Плечи тонко дрогнули, она боролась с рыданиями.
– Всё будет, – пообещал Симон. – Вы должны мне сказать как пройти.
– Да-да, – она собралась, всё-таки долг был сильнее её внутренней тревоги и любой совести и она отняла руки от лица, протянула, подрагивая, тонкий, сложенный в несколько раз лист. – Здесь всё. Я не знаю…вы…
– Я умею читать, – он понял её смущение. – Поверьте, госпожа, многие из нас не так глупы. И только нужда заставляет нас быть теми кто мы есть. но что до меня – я не стыжусь своего пути. Я навожу порядок. Помогаю.
Она кивнула, сжав губы.
– Вам пора, – мягко напомнил Симон, – не печальтесь понапрасну.
– Сделайте что обещали и вас озолотят, – она старалась говорить твёрдо, но так забавно смущалась от его присутствия, так прятала глаза, что он невольно улыбнулся, позволяя ей пройти.
– Не подведу, – пообещал Симон и долго ещё в комнате витал запах её духов. Горожанка! Ха! Нет, она не умеет прятаться. Но ничего – ему нужно сделать для неё одно дело, и так, чтобы Лига не узнала, и тогда всё в его власти.
Надо просто быть осторожнее.
Опасность беспутной жизни в том, что проблесков её достойных, действительно достойных решений никто не заметит. В этом же и преимущество.
Пока Летард не знал куда себя деть, Альбин терзался странным чувством того, что вокруг него становится небезопасно, хотя откровенных побуждений к этим чувствам не было, а Онвер отчитывал поваров за воровство продуктов – не для пользы, а для острастки, поскольку никто ещё смог искоренить до конца кухонных соблазнов лёгкой наживы; так вот, пока происходило всё это – рядовое, скучное, Люси, сама не зная того, прожила последний день своей жизни.
Умом она понимала, что славный малый Гуго, оставляя ей бумаги, имел свой расчёт. Теперь, когда его не стало и поползли слухи о том, что Гуго вёл дела втайне от самого Альбина, Люси раздумывала о том, как поступить. Страх подсказывал ей, что нужно взять отданные Гуго бумаги, пасть на колени и клясться в невиновности, и тогда, кто знает, может быть Альбин и помилует её, и даже оценит её преданность, чем-нибудь наградив.
Но это если довериться страху.
Страх был полезен на протяжении всей жизни Люси. Он не дал ей остаться в гиблой деревеньке, позволил ей бежать к дороге, в город, где, как ей казалось, её ждёт только счастливое будущее. И даже страх позволил ей согласиться на небольшую, но прибыльную работу под началом Лиги, а не идти одиночкой на поиски большого куша в ночные подворотни, где могли в самом лучшем раскладе убить.
Страх помогал выживать Люси тогда, когда выжить казалось уже невозможным. Он напоминал ей, что не надо лезть на рожон, не надо спорить с клиентами и не надо провоцировать конкуренток. Зачем проблемы? Люси оставалась в стороне, выступала миротворцем, но никогда не была скандальной, и была одновременно для всех своя или почти своя. И всё из-за страха оказаться ни с чем, на улице. Страха почти постигнутого всецело.
Но страх был именно о выживании, а человек, привыкая выживать или веруя в укреплённость своей позиции, начинает желать большего. И Люси пожелала. Она вертела в руках бумажный свёрток из нескольких туго свёрнутых записочек и прикидывала – можно ли из этого что-то вытянуть? По идее, если Гуго аж убили, то да, можно.
Но с другой стороны – его убили. Убили за это или за другое? Или за сам факт того, что он играл где-то, кроме Лиги? Играл ради своего блага.
Наверное, в иных обстоятельствах Люси добилась бы большего. У неё и в самом деле был живой ум и гибкая, податливая память. Она заковала их своим образом жизни, но ведь не стёрла. Живая натура её жаждала слухов, интриг и тайн. И это тоже делало её своей среди дворовых девок, которыми она теперь управляла. Но это была лишь часть её реальных возможностей, впрочем, кому нужны были её реальные возможности? Пришедшая из уличных девок и управляющая ими – вот и весь путь. Драки и извращённая похотливая пьянь – вот её реальность. Какая тут натура?! Какая тут живость ума?
Но свёрток с тайной будоражил ей ум. Она решила, что хотя бы просто узнает о чём речь в оставленных ей бумагах. Если всё будет сложно, непонятно и страшно – она всегда успеет пасть на колени перед Альбином и попросить его о милосердии. Но пока – разве не имеет она права знать?
Люси решила что имеет и крепко задумалась о том, кого ей призвать на помощь. Дело в том, что Люси, образованием которой, конечно, никто не занимался, была крайне неграмотна. Она с трудом читала, едва ли могла написать что-то большее, чем своё имя, но в Лиге никогда этого не показывала. При этом, о, удивление и странная живость характера – прекрасно считала деньги! И это при том, что перенести эти самые деньги в простые вычислительные действия за пределы монет и ассигнаций – не могла!
Сказал бы ей кто, что заплатил по три монеты за каждую из проведенных с одной из её подопечных минут, и Люси живо высчитает сколько ей должны заплатить. Но преврати эти цифры в простой пример, каким учат детей из благородных семе и Люси никогда не соотнесёт эти цифры с каким-то решением. Не складывалось у неё!
Но кроме денег ей считать и не приходилось. Писать тоже, так что для Лиги она сходила за очень образованную и умелую соратницу. Но для себя самой правду знала: если хочет она разобраться с бумагами Гуго, то ей нужен кто-то на помощь. При всём богатстве выбора просить оказалось и некого, ведь человек должен был быть верный и надёжный, способный, если что, и смолчать, и уж точно способный забыть о том, что ему открылось.
Люси почти сдалась, мысль, терзавшая её, казалась неразрешимой, и помощи не было. Она не покидала ещё своих мыслей открыто, напрямую, но в душе уже была готова сдаться, потому что текли нервные дни, полные рутины, всего старого, наспех прикрытого новыми лицами, а помощи не находилось. И в тот недобрый час, когда Люси была уже готова отказаться от всех идей и остаться покорной Альбину и Лиги, снова позволяя страху вывести её не в жизнь, а в выживание, к ней вошла Анжелика.
Анжелика отличалась от крестьянских девиц, у которых была нищета и трудная жизнь, и которые за поиском лучшей жизни рванули продавать себя, надеясь и веря во что-то. Анжелика происходила из когда-то богатой городской семьи, её отец держал треть переулка Часовщиков и были в её детстве времена, когда она знала лишь белый хлеб к обеду, да и тот не брала, ведь стол был полон и крепок.
Но детство прошло как-то враз, и живо. Вмешались и внутренние дела меж королём и принцем крови Энрике, разделившие на некоторое время не только столицу, но и страну; и дела её отца – не всегда, конечно, честные, и не всегда имевшие оправданный риск, но добила её жизнь и её детство его смерть.
Он умер как-то лихо и быстро, слёг с горячкой к обеду одного дня, а к вечеру следующего уже отошёл, оставив своих жену и дочь на произвол смутных времён. А дальше был шок, дальше пришла какая-то резкая обидная нищета и падение всего положения целиком. У Анжелики довольно скоро не осталось и матери – та не вынесла нервных мук и также заболела и слегла, не осталось наследства и не осталось приданого. Остались лишь молодость и полное непонимание того как поступить.
Среди своих товарок Анжелика выделялась. Она была образованнее. В детстве ей нанимали учителей, да и сама она читала книги, и сейчас могла перехватить что-то по случаю, если, конечно, не отсыпалась и не замазывала целебными мазями и припарками синяков, полученных от клиентов или от своих же соратниц, которые, надо сказать, не любили её. Впрочем, всерьёз не били, так, для пугача скорее – где толкнут, где щипнут за бок, где пихнут под рёбра. Всё тайком, всё исподтишка, чтоб было невидно! Анжелика, впрочем, не жаловалась, была всем довольна, а может просто смирилась…
Люси не интересовалась её судьбой. Она вообще о ней толком и не думала, так как клиентов Анжелика приносила ей мало, не любила пить и веселиться, да и хоть была миловидна, а всё же красива. Люси полагала, что Анжелике нужно ещё пару лет, чтобы расцвести особенной женской красотой, и так как не страдала от отсутствия спроса и предложения, на девушку не давила и много от неё не ждала. Но в тот день Анжелика сама напомнила о себе, войдя к Люси, в её рабочий трактирный закуток.
– В чём дело? – недовольно спросила Люси, раздражаясь на то, что не может найти себе соратника, который мог бы ей помочь разобраться с бумагами.
– Простите, – Анжелика опустила голову, но голос её остался твёрд, – я хотела сказать, что Маришка опять пьяна и не может встать. Вы просили говорить о подобном.
Люси выругалась. Маришка! Эх, сочтено её время. Ничего хорошего от неё уже не дождаться. Никакой пользы, один вред! Красива была, но винище хлещет так, что от красоты уже мало что осталось. Отбивает своё существование низкой ценой и былым блеском красоты, а больше ничего и нет.
Анжелика уже собралась уйти, но Люси вдруг пришло в голову кое-что и это стало последним решением.
– Постой-ка! А ты читать умеешь? Считать?
– Умею, – Анжелика не удивилась, осталась безукоризненно вежливой, хотя и не представляла каким именно интересом продиктован этот вопрос.
– Садись! – велела Люси тотчас и сама усадила девушку за стол, под колебание нервной свечи. – тебе кое-что покажу, только ты никому не должна рассказывать. Никому, поняла?
– Поняла, – Анжелика не спорила, – можете не сомневаться.
– Зарежу! – пообещала Люси. – Не шучу, девка! Мне ваш род не жаль. На твое место много других найдётся, так что, бог весть – зарежу! Чуть что не так, так сразу!
Грозила она, впрочем, напрасно. Если на Анжелику это и произвело впечатление, она это скрыла, не поддалась, лишь спросила, что от неё требуется.
– Помоги разобрать что тут! – Люси вывернула перед Анжеликой несколько листочков и хищно впилась взглядом в лицо девушки – надурит или нет? Люси была уверена, что если что-то пойдёт не так, то ей хватит ума и мудрости это увидеть. – Ну?
– Расписки, – Анжелика потянула первый лист, развернула, разглаживая, к свету. – Такие мой отец писал.
Люси нервно засмеялась:
– Ты, девка, думаешь, я расписок не видала? Надурить хочешь?
Анжелика взглянула с недоумением, но осталась спокойна:
– Расписки это! Клянусь вам всем, что есть. Душой своей клянусь! Только в них имена не проставлены. Написано, мол, «предъявитель сего» и дальше следует за какое число и сколько следует дать. И за что именно тоже неясно. Написано, что за услуги, направленные на благо столицы.
Анжелика отодвинула листочки в сторону и взглянула на сбитую с толку Люси. У неё медленно сходилось. Гуго был хорошим мастером печати и подписи. Подделывал ли он расписки? Мог ли? Предъявитель сего…
– Это графский знак, – Анжелика ткнула в уголочек, который Люси за слабостью зрения даже не увидела. Теперь же виделось ясно – графский вензель! Такие она видела на каретах, именно такие, лишённые вычурности, вроде бы и скромные, они казались Люси нелепыми. Она не могла взять в толку – зачем делать свой вензель таким скромным? Разве не должно быть всякому видно издалека, что это именно роскошь и богатство? – Видите?
Люси недовольно хмыкнула, как бы всем своим видом ещё сомневаясь, но уже сдавалась и её подозрительность. Дело становилось всё запутаннее. Откуда у Гуго связи с графским родом?
– Что за род? – спросила Люси. Знак она не узнавала. Кажется, видела на улице когда-то карету с таким. Или не карету? Она не помнила. Как человек безумно далёкий от придворного мира, она вообще не пыталась запоминать знаков отличий. Однажды ей сказали, что каждый цвет в знатных семьях имеет своё значение, так, например, синий полагалось носить либо юноше, который был влюблён – и чем светлее оттенок, тем глубже его чувство, либо свободной девушке. Люси, узнав об этом, хохотала до слёз и гримасничала, заворачиваясь в своё рабочее рлатье, видавшее множество позорных пятен и исптавшее на себе касания множества рук:
– А если я буду в алом? А? это что же?
– Цвет сложный, – объяснял ей тогда её гость, щедро, и без торга плативший за её услуги, – есть значение грешное, есть значение гнева, есть значение праведника и муки.
Люси хохотала. Ей было сложно уместить всё это в своём мирке, в том самом, где у неё долго время было лишь одно платье, которое приходилось бережно штопать… это потом, когда она вышла на улицы, когда потёк тонкий ручеёк грязных монет стало легче. А до того?
– Не знаю, – призналась Анжелика, – мне неизвестно.
– Толку от тебя! – Люси замахнулась на девушку, но передумала. Та сжалась, спрятала лицо в руках, чтобы если и будет удар – не попало по лицу. И эта беззащитность, которая напомнила Люси что-то о себе самой, отозвалась в ней совершенно неожиданно. Она смягчилась: – ладно, шучу я. Не бойся.
Симон обещал себе быть осторожным, но раз за разом он рисковал. Сначала понемногу, но теперь…
Стук в дверь был тихим, осторожным, даже брезгливым. Ещё бы! Женщина, которая стояла на пороге, не могла ходить по подобным местам. Её убежище – замок. Даже самая грязная кладовая в этом замке намного чище той комнаты, в которую привела её нужда.
– Добрый вечер, – тихо сказал Симон, пропуская женщину в комнату. Они договорились без имён, да и никакого насмешливого тона в голосе Симона больше не было – не тот случай! Это был его шанс, его возвышение и он надеялся произвести самое лучшее впечатление, на какое был свободен. – Садитесь.
Женщина оглядела комнату с плохо скрываемым отвращением и осталась стоять. Симон не настаивал – одно её платье стоило дороже всего содержимого его логова в десять раз! и это платье она ещё пыталась выдать за одеяние горожанки? Нет, знать не умеет скрываться…
Симон осторожно выглянул за дверь, сделал пару шагов – тихо, пусто. Вошёл, закрыл дверь на засов.
– Мои люди ждут меня поблизости, если кто-то появится, они предупредят, – сказала женщина тихо, украдкой глянув на грязное заколоченное окно.
– Самая подозрительная здесь вы, госпожа, – заметил Симон, – здесь не бывает таких богатых платьев. В следующий раз набросьте на плечи плащ.
Она вздрогнула.
– Следующий? Ох…
– Если будет нужда, – поторопился Симон, понимая, что брякнул глупость. Бедная женщина едва на ногах стояла от осознания того, что она хочет попросить и у кого, и этот кошмар должен был стать для неё последним в жизни, а он ей рубанул про следующий раз.
– Вы уверены, что…– она споткнулась, ей нелегко было и стоять здесь, и говорить с ним. какой бы она ни была благородной и милосердной, осознание того, куда ей пришлось обратиться и для чего, душило её. Да, это было ради короны. Ради мира. Ради спасения. Но всё же!
– Уверен, – кивнул Симон. Он не приближался к ней, но и на расстоянии нескольких шагов мог видеть как бледно её красивое лицо. Слёзы в глазах. Некоторая злость овладела им: неужели никого получше не могли найти? Никакой ловкой служанки не нашлось? Или слуги? Или кого-то из мужчин этой коронованной семьи? Почему отправили самую беззащитную, зачем выбрали самое нежное создание? – Никто и никогда не узнает вашей тайны, госпожа.
– Ребёнок должен просто исчезнуть, – прошептала женщина, и спрятала лицо, закрыла его руками. Плечи тонко дрогнули, она боролась с рыданиями.
– Всё будет, – пообещал Симон. – Вы должны мне сказать как пройти.
– Да-да, – она собралась, всё-таки долг был сильнее её внутренней тревоги и любой совести и она отняла руки от лица, протянула, подрагивая, тонкий, сложенный в несколько раз лист. – Здесь всё. Я не знаю…вы…
– Я умею читать, – он понял её смущение. – Поверьте, госпожа, многие из нас не так глупы. И только нужда заставляет нас быть теми кто мы есть. но что до меня – я не стыжусь своего пути. Я навожу порядок. Помогаю.
Она кивнула, сжав губы.
– Вам пора, – мягко напомнил Симон, – не печальтесь понапрасну.
– Сделайте что обещали и вас озолотят, – она старалась говорить твёрдо, но так забавно смущалась от его присутствия, так прятала глаза, что он невольно улыбнулся, позволяя ей пройти.
– Не подведу, – пообещал Симон и долго ещё в комнате витал запах её духов. Горожанка! Ха! Нет, она не умеет прятаться. Но ничего – ему нужно сделать для неё одно дело, и так, чтобы Лига не узнала, и тогда всё в его власти.
Надо просто быть осторожнее.
Глава 7. Последний день её жизни
Опасность беспутной жизни в том, что проблесков её достойных, действительно достойных решений никто не заметит. В этом же и преимущество.
Пока Летард не знал куда себя деть, Альбин терзался странным чувством того, что вокруг него становится небезопасно, хотя откровенных побуждений к этим чувствам не было, а Онвер отчитывал поваров за воровство продуктов – не для пользы, а для острастки, поскольку никто ещё смог искоренить до конца кухонных соблазнов лёгкой наживы; так вот, пока происходило всё это – рядовое, скучное, Люси, сама не зная того, прожила последний день своей жизни.
Умом она понимала, что славный малый Гуго, оставляя ей бумаги, имел свой расчёт. Теперь, когда его не стало и поползли слухи о том, что Гуго вёл дела втайне от самого Альбина, Люси раздумывала о том, как поступить. Страх подсказывал ей, что нужно взять отданные Гуго бумаги, пасть на колени и клясться в невиновности, и тогда, кто знает, может быть Альбин и помилует её, и даже оценит её преданность, чем-нибудь наградив.
Но это если довериться страху.
Страх был полезен на протяжении всей жизни Люси. Он не дал ей остаться в гиблой деревеньке, позволил ей бежать к дороге, в город, где, как ей казалось, её ждёт только счастливое будущее. И даже страх позволил ей согласиться на небольшую, но прибыльную работу под началом Лиги, а не идти одиночкой на поиски большого куша в ночные подворотни, где могли в самом лучшем раскладе убить.
Страх помогал выживать Люси тогда, когда выжить казалось уже невозможным. Он напоминал ей, что не надо лезть на рожон, не надо спорить с клиентами и не надо провоцировать конкуренток. Зачем проблемы? Люси оставалась в стороне, выступала миротворцем, но никогда не была скандальной, и была одновременно для всех своя или почти своя. И всё из-за страха оказаться ни с чем, на улице. Страха почти постигнутого всецело.
Но страх был именно о выживании, а человек, привыкая выживать или веруя в укреплённость своей позиции, начинает желать большего. И Люси пожелала. Она вертела в руках бумажный свёрток из нескольких туго свёрнутых записочек и прикидывала – можно ли из этого что-то вытянуть? По идее, если Гуго аж убили, то да, можно.
Но с другой стороны – его убили. Убили за это или за другое? Или за сам факт того, что он играл где-то, кроме Лиги? Играл ради своего блага.
Наверное, в иных обстоятельствах Люси добилась бы большего. У неё и в самом деле был живой ум и гибкая, податливая память. Она заковала их своим образом жизни, но ведь не стёрла. Живая натура её жаждала слухов, интриг и тайн. И это тоже делало её своей среди дворовых девок, которыми она теперь управляла. Но это была лишь часть её реальных возможностей, впрочем, кому нужны были её реальные возможности? Пришедшая из уличных девок и управляющая ими – вот и весь путь. Драки и извращённая похотливая пьянь – вот её реальность. Какая тут натура?! Какая тут живость ума?
Но свёрток с тайной будоражил ей ум. Она решила, что хотя бы просто узнает о чём речь в оставленных ей бумагах. Если всё будет сложно, непонятно и страшно – она всегда успеет пасть на колени перед Альбином и попросить его о милосердии. Но пока – разве не имеет она права знать?
Люси решила что имеет и крепко задумалась о том, кого ей призвать на помощь. Дело в том, что Люси, образованием которой, конечно, никто не занимался, была крайне неграмотна. Она с трудом читала, едва ли могла написать что-то большее, чем своё имя, но в Лиге никогда этого не показывала. При этом, о, удивление и странная живость характера – прекрасно считала деньги! И это при том, что перенести эти самые деньги в простые вычислительные действия за пределы монет и ассигнаций – не могла!
Сказал бы ей кто, что заплатил по три монеты за каждую из проведенных с одной из её подопечных минут, и Люси живо высчитает сколько ей должны заплатить. Но преврати эти цифры в простой пример, каким учат детей из благородных семе и Люси никогда не соотнесёт эти цифры с каким-то решением. Не складывалось у неё!
Но кроме денег ей считать и не приходилось. Писать тоже, так что для Лиги она сходила за очень образованную и умелую соратницу. Но для себя самой правду знала: если хочет она разобраться с бумагами Гуго, то ей нужен кто-то на помощь. При всём богатстве выбора просить оказалось и некого, ведь человек должен был быть верный и надёжный, способный, если что, и смолчать, и уж точно способный забыть о том, что ему открылось.
Люси почти сдалась, мысль, терзавшая её, казалась неразрешимой, и помощи не было. Она не покидала ещё своих мыслей открыто, напрямую, но в душе уже была готова сдаться, потому что текли нервные дни, полные рутины, всего старого, наспех прикрытого новыми лицами, а помощи не находилось. И в тот недобрый час, когда Люси была уже готова отказаться от всех идей и остаться покорной Альбину и Лиги, снова позволяя страху вывести её не в жизнь, а в выживание, к ней вошла Анжелика.
Анжелика отличалась от крестьянских девиц, у которых была нищета и трудная жизнь, и которые за поиском лучшей жизни рванули продавать себя, надеясь и веря во что-то. Анжелика происходила из когда-то богатой городской семьи, её отец держал треть переулка Часовщиков и были в её детстве времена, когда она знала лишь белый хлеб к обеду, да и тот не брала, ведь стол был полон и крепок.
Но детство прошло как-то враз, и живо. Вмешались и внутренние дела меж королём и принцем крови Энрике, разделившие на некоторое время не только столицу, но и страну; и дела её отца – не всегда, конечно, честные, и не всегда имевшие оправданный риск, но добила её жизнь и её детство его смерть.
Он умер как-то лихо и быстро, слёг с горячкой к обеду одного дня, а к вечеру следующего уже отошёл, оставив своих жену и дочь на произвол смутных времён. А дальше был шок, дальше пришла какая-то резкая обидная нищета и падение всего положения целиком. У Анжелики довольно скоро не осталось и матери – та не вынесла нервных мук и также заболела и слегла, не осталось наследства и не осталось приданого. Остались лишь молодость и полное непонимание того как поступить.
Среди своих товарок Анжелика выделялась. Она была образованнее. В детстве ей нанимали учителей, да и сама она читала книги, и сейчас могла перехватить что-то по случаю, если, конечно, не отсыпалась и не замазывала целебными мазями и припарками синяков, полученных от клиентов или от своих же соратниц, которые, надо сказать, не любили её. Впрочем, всерьёз не били, так, для пугача скорее – где толкнут, где щипнут за бок, где пихнут под рёбра. Всё тайком, всё исподтишка, чтоб было невидно! Анжелика, впрочем, не жаловалась, была всем довольна, а может просто смирилась…
Люси не интересовалась её судьбой. Она вообще о ней толком и не думала, так как клиентов Анжелика приносила ей мало, не любила пить и веселиться, да и хоть была миловидна, а всё же красива. Люси полагала, что Анжелике нужно ещё пару лет, чтобы расцвести особенной женской красотой, и так как не страдала от отсутствия спроса и предложения, на девушку не давила и много от неё не ждала. Но в тот день Анжелика сама напомнила о себе, войдя к Люси, в её рабочий трактирный закуток.
– В чём дело? – недовольно спросила Люси, раздражаясь на то, что не может найти себе соратника, который мог бы ей помочь разобраться с бумагами.
– Простите, – Анжелика опустила голову, но голос её остался твёрд, – я хотела сказать, что Маришка опять пьяна и не может встать. Вы просили говорить о подобном.
Люси выругалась. Маришка! Эх, сочтено её время. Ничего хорошего от неё уже не дождаться. Никакой пользы, один вред! Красива была, но винище хлещет так, что от красоты уже мало что осталось. Отбивает своё существование низкой ценой и былым блеском красоты, а больше ничего и нет.
Анжелика уже собралась уйти, но Люси вдруг пришло в голову кое-что и это стало последним решением.
– Постой-ка! А ты читать умеешь? Считать?
– Умею, – Анжелика не удивилась, осталась безукоризненно вежливой, хотя и не представляла каким именно интересом продиктован этот вопрос.
– Садись! – велела Люси тотчас и сама усадила девушку за стол, под колебание нервной свечи. – тебе кое-что покажу, только ты никому не должна рассказывать. Никому, поняла?
– Поняла, – Анжелика не спорила, – можете не сомневаться.
– Зарежу! – пообещала Люси. – Не шучу, девка! Мне ваш род не жаль. На твое место много других найдётся, так что, бог весть – зарежу! Чуть что не так, так сразу!
Грозила она, впрочем, напрасно. Если на Анжелику это и произвело впечатление, она это скрыла, не поддалась, лишь спросила, что от неё требуется.
– Помоги разобрать что тут! – Люси вывернула перед Анжеликой несколько листочков и хищно впилась взглядом в лицо девушки – надурит или нет? Люси была уверена, что если что-то пойдёт не так, то ей хватит ума и мудрости это увидеть. – Ну?
– Расписки, – Анжелика потянула первый лист, развернула, разглаживая, к свету. – Такие мой отец писал.
Люси нервно засмеялась:
– Ты, девка, думаешь, я расписок не видала? Надурить хочешь?
Анжелика взглянула с недоумением, но осталась спокойна:
– Расписки это! Клянусь вам всем, что есть. Душой своей клянусь! Только в них имена не проставлены. Написано, мол, «предъявитель сего» и дальше следует за какое число и сколько следует дать. И за что именно тоже неясно. Написано, что за услуги, направленные на благо столицы.
Анжелика отодвинула листочки в сторону и взглянула на сбитую с толку Люси. У неё медленно сходилось. Гуго был хорошим мастером печати и подписи. Подделывал ли он расписки? Мог ли? Предъявитель сего…
– Это графский знак, – Анжелика ткнула в уголочек, который Люси за слабостью зрения даже не увидела. Теперь же виделось ясно – графский вензель! Такие она видела на каретах, именно такие, лишённые вычурности, вроде бы и скромные, они казались Люси нелепыми. Она не могла взять в толку – зачем делать свой вензель таким скромным? Разве не должно быть всякому видно издалека, что это именно роскошь и богатство? – Видите?
Люси недовольно хмыкнула, как бы всем своим видом ещё сомневаясь, но уже сдавалась и её подозрительность. Дело становилось всё запутаннее. Откуда у Гуго связи с графским родом?
– Что за род? – спросила Люси. Знак она не узнавала. Кажется, видела на улице когда-то карету с таким. Или не карету? Она не помнила. Как человек безумно далёкий от придворного мира, она вообще не пыталась запоминать знаков отличий. Однажды ей сказали, что каждый цвет в знатных семьях имеет своё значение, так, например, синий полагалось носить либо юноше, который был влюблён – и чем светлее оттенок, тем глубже его чувство, либо свободной девушке. Люси, узнав об этом, хохотала до слёз и гримасничала, заворачиваясь в своё рабочее рлатье, видавшее множество позорных пятен и исптавшее на себе касания множества рук:
– А если я буду в алом? А? это что же?
– Цвет сложный, – объяснял ей тогда её гость, щедро, и без торга плативший за её услуги, – есть значение грешное, есть значение гнева, есть значение праведника и муки.
Люси хохотала. Ей было сложно уместить всё это в своём мирке, в том самом, где у неё долго время было лишь одно платье, которое приходилось бережно штопать… это потом, когда она вышла на улицы, когда потёк тонкий ручеёк грязных монет стало легче. А до того?
– Не знаю, – призналась Анжелика, – мне неизвестно.
– Толку от тебя! – Люси замахнулась на девушку, но передумала. Та сжалась, спрятала лицо в руках, чтобы если и будет удар – не попало по лицу. И эта беззащитность, которая напомнила Люси что-то о себе самой, отозвалась в ней совершенно неожиданно. Она смягчилась: – ладно, шучу я. Не бойся.
