У него не было и тени сомнения в том, что Бартоломью что-то задумал. Он нуждается в людях, верных и преданных людях не от того, что хочет просто опоры и стабильности для Города, а потому что держит в уме какой-то замысел.
Какой?..
– И всё-таки, я откажусь, – заверил Филиппо. Это была его принципиальная позиция и он не собирался её менять. Он слишком хорошо знал, что такое нести ответственность перед людьми и перед Городом, он знал историю и ещё его очень не устраивала высокая смертность значимых лиц в таком спокойном месте как Город Святого Престола. Сначала убит Верховный, потом что-то вроде покушения на Володыку, таинственная смерть Рогира, которая для простого народа прошла как «перепил, с кем не бывает». А если добавить к этому ещё историю с Сибиллой де Суагрэ, её спутниками, убитыми, кстати, из числа людей Чёрного Креста, падание казначея Юстаса и низложение бывшего главы городской стражи Борко, то всё выглядит ещё более странно, мрачно и нежелательно.
Какое тут повышение? Тут бы в никуда не упасть!
– А если прикажу? – спросил Бартоломью и этот вопрос выдал его отчаяние. Но Филиппо был благодарен ему за то, что тот всё-таки спросил. Мог бы и просто назначить, но посчитался. Знал, ох, хорошо знал и Бартоломью своего соратника.
– Вплоть до отставки, – ответил Филиппо спокойно, и, упреждая возможный следующий вопрос, добавил: – прошение подам самому Володыке. Сошлюсь на страх, болезнь и собственную моральную неустойку.
Им никто не мог помешать в этот час, в кабинете самого Верховного. Отличное, на самом деле решение, но Филиппо предпочёл бы всё-таки, чтобы Бартоломью не был хозяином положения и хоть кто-то, осмелившись бы, помешал их разговору. Филиппо собирался его продолжить, не в силах выносить разъедающую его тоску любопытства, он собирался подвести Бартоломью к разговору о планах насчёт Города, и не желал в то же время, чтобы состоялся этот разговор.
Если он не ответит – мучиться Филиппо и дальше, и всё больше укрепляться в подозрениях.
А если скажет…едва ли Филиппо это понравится.
Но никто не вмешивался, не входил, не стучал и даже не вздохнул за дверью, заперто, мол, нужно прийти попозже. Никто не пришёл на помощь, и оставалось только сделать решительный шаг.
Впрочем, Бартоломью сам ненадолго отсрочил этот шаг, спросил:
– Ответственности боишься?
– Боюсь, – не стал скрывать Филиппо, – одно дело отвечать за что-то как профессионалу. Если я не узнаю чего-то в срок, мне перед тобой, Верховный, ответ держать придётся, а тебе перед Володыкой, а тому перед Пресветлым. А если Всадником быть, как ты того желаешь, тут уже и самому отвечать перед Пресветлым. Мне не хочется. Я слишком труслив. И ещё… мне не очень нравится опасность. Вернее, последние события.
Бартоломью не стал уворачиваться, и прятаться за глупыми возмущениями, какая, мол, опасность и какие события? Нет, он понял верно, и не стал скрывать этого.
Более того, судя по тому, как губы Бартоломью искривились в тонкой улыбке, он и сам чувствовал потребность в некотором откровенном разговоре. Магда, какой бы она ни была славной и преданной, казалась ему слишком уж глупой и пугливой. Он не знал как она поведёт себя, если он раскроет свои планы. А другим как верить? Но Филиппо… это другой вопрос. Тем более, не в лоб же ему говорить. Нужно зайти издалека.
– Если ты заметил, мой дорогой упрямый друг, то за всё это время пострадали лишь люди, которые были так или иначе опасны Городу.
– Например, Верховный? Или Володыка? – в тон отозвался Филиппо.
– Володыка – это история странная и запутанная, – Бартоломью даже поморщился, признавая это. Не любил он историй, которые проходили рядом, но не давали ему при этом нужных ответов.
– А Верховный? – Филиппо был хорошим дознавателем и уже догадывался об ответе.
– Верховный был мягок, – ответил Бартоломью, – очень уж мягок по отношению к политике Города. Все эти Чёрные Кресты, Красные Плащи и прочая шваль перестали бояться Святого Города. А наши гости? Не паломники, а какие-то любители зрелищ. Пресветлый – это гроза и кара, это…власть.
– Настоятели, слыша тебя, решили бы сейчас, что тобою овладел кто-то из подручных Малзуса, – хмыкнул Филиппо. – Для них Пресветлый – это милосердие, добродетель и прощение.
– И к чему это ведёт? – поинтересовался Бартоломью. – И потом, так было не всегда. Ты не хуже меня знаешь историю нашего Города, ты видел наших сокровищницы…
– И залежи всякого конфискованного хламья я тоже видел, – спокойно вставил Филиппо.
Бартоломью не отреагировал на это замечание, он только коротко кивнул и продолжил свою мысль:
– Святой Город ещё каких-то два, два с половиной столетия назад имел необычайное влияние на страны. Сюда приезжали за советом…
– И со взятками, – снова ввернул Филиппо, – ты не хуже меня знаешь, Верховный, что Город короновал правителей и благословлял браки, подтверждал права и прошения не из побуждений добродетели, а из желания заработать. И народ, который ждал от Города, от хранителя Святого Престола, от Володыки – слуги Пресветлого, защиты и справедливости, разочаровывался и видел одних только алчных и жадных до денег и власти людей. Я, не особенно напрягая память, могу вспомнить с десяток имён тех, кто явно дал денег Городу. Например, история короля Танкреда, помнишь? Какие права он имел на трон? Кем он был королю? Разбавленной водой, незаконнорожденный! Но Володыка, получив щедрые дары, заявил, смиритесь, мол, вот ваш король! Или история Гонзагов? Пресветлый запрещает разврат и браки меж столь близкими родственниками, но одна поездка Гонзагов в Город Престола и, о, удивление – всплывает на свет неизвестный прежде документ, который говорит…
– Знаю! – коротко прервал Бартоломью и прикрыл глаза. На него нашла усталость. Всё-таки, разговор с Филиппо – это почти сражение. Но его нужно если не выиграть, то, хотя бы свести до лучших шансов. Хотя Филиппо и прав – Святой Город стал больше местом развлекательным и архитектурным, возможностью лишь сыграть в добродетель, для самоуспокоения сотворить что-то вроде очищения от грехов. Но если подумать, то да, Святой Город сам затемнил свою репутацию. Из места, где изучалось учение Пресветлого, Святой Город стал местом интриг, взяточничества и дал слабину.
Из символа веры в символ людской…
Да, Город утратил свою важность, а вместе с ним упало и количество и частота подачек, на которые живёт Город. Вот и живёт он символом, местом зрелищ, а не славой и силой.
– Начиналось всё иначе, – напомнил Бартоломью уже спокойнее и сам, своею рукой, точно сидели они равными, а может, и были сейчас равны, разлил себе и Филиппо вина. – Были времена, когда нас боялись, чтили и уважали.
– Ты, Верховный, говоришь о тех временах, когда слуги Престола сжигали тех, кто в Престол не верит? – без тени иронии спросил Филиппо, принимая кубок. – Тех, кто был потенциально опасен? Когда Город всех, кто верит в кого-то, кроме Пресветлого, вылавливал, конфискуя имущество, или выгонял из городов и стран?
– Да, про те времена, – подтвердил Бартоломью. И даже не шутил.
– Про времена, когда было лишь единственно правильное мнение? Когда всякий, кто увлекается оккультизмом и мистикой приравнивался к стороннику Малзуса и подлежал пыткам и практически публичному убийству? – уточнил Филиппо, он всё ещё надеялся на то, что Бартоломью сейчас рассмеётся.
Но тот лишь снова подтвердил:
– Да, про те времена. Правильные времена. Верные. Время власти.
Вино явно не могло спасти ситуацию. Филиппо захотелось чего-нибудь покрепче, но он не выдал себя и коснулся вина, хотя его запах вдруг странно напомнил ему запах крови.
– Ты что же… ты хочешь власти? Дикой, бешеной власти? Хочешь, чтобы нас держали снова за властолюбцев и ездили с поклонами? – верить не хотелось, но уклониться от расспросов Филиппо уже не мог. Он столько читал об ужасах древних времён, когда люди боялись любого сильного дождя, считая его карой Пресветлого. В таких условиях легко было вселять ужас в сердца людей. Но сейчас-то, сейчас!
А как не вздрогнуть от следов тех времён, что ещё хранились в Святом Городе? Филиппо помнил, во время учёбы их нередко водили в подземные этажи, где заканчивали свои жизни в мучениях те, кого прежний Город считал врагом. Там до сих пор стояли уже заржавевшие, но всё ещё отвратительные орудия всевозможных извращённых пыток. Трудно было представить, что испытывали люди, попавшие в тиски прежних извергов. И что же? возвращаются времена и тени извергов?!
– Это какой-то бред, – пробормотал Филиппо. – Я, наверное, просто лежу в лихорадке.
– Бред? – удивился Бартоломью, – что именно? То, что такие времена были вершиной славы нашего города? Или то, что такие времена должны вернуться?
– Как их вернуть-то? – Филиппо трижды пожалел что завёл этот разговор. Он знал Бартоломью, знал, что тот всегда был несколько мрачен в идеализации мира, но мрачен и безумен – это всё-таки разные вещи! Да, он был властолюбив, и да, положа руку на сердце, Филиппо предполагал, что Бартоломью мог иметь отношение, пусть и непрямое, к убийству прежнего Верховного. Но одно дело всё-таки быть властолюбцем и желать чего-то для себя, и совершенно другое – желать перекроить устоявшийся Город Святого Престола!
И во имя чего? Добродетели? Ага, такой мощной, что от неё понесёт запахом гари и крови! Филиппо никогда не хотел ответственности, он никогда не хотел быть чем-то большим, чем профессионалом, но сейчас он ясно понимал – придётся, ох, придётся поработать на износ. И потом – не просто так Бартоломью вышел на прямой разговор. Это, конечно, плюс – хороший плюс к будущему, но во имя Пресветлого – отчего Филиппо вызывает у него такое доверие и почему именно к нему потянулись эти липкие сети?..
Может надо было хуже работать? Тогда и не по пал бы он под внимание Бартоломью. Вон, много других дознавателей, которых будто бы и нет на свете, хотя они есть, суетятся, работают, а сидит здесь и сейчас один только Филиппо!
И ясно, отчётливо ясно, что из этого не выйти без хитрости, самообладания и здравого смысла. Но прежде – надо взять себя в руки и показать удивление и недоверие. Не бросаться в согласие с планами – Бартоломью подозрителен и не позволит себе поверить в свой талант красноречия. Но и отказываться нельзя – тот, кто откажется, кто испугается и выдаст свой испуг, явно не задержится ни то что на службе, но и в жизни.
Филиппо взял себя в руки. Потом, у себя, он будет думать, крепко думать о том, что делать, как быть. Но пока есть ещё надежда на то, что все слова Бартоломью лишь розовые грёзы, ничем не подкреплённые, он точно легко сдержится.
– Как? – Бартоломью не сводил взгляда с Филиппо, смотрел нехорошо, испытующе, как умеет смотреть только дознаватель. – Неужели ты думаешь, что нет методов? Ты полагаешь, мои слова – мечтания? Но я открываюсь тебе, как не был открыт ещё никому – средства есть.
– Почему же мне? – Филиппо тянул время. – Почему не Магде? Не Володыке?
– Не поддержит…Володыка. А Магда, – Бартоломью вздохнул, – она славная, но я не могу быть с ней откровенен. Пока не могу. Мне нужны союзники.
– А говоришь, что средства есть! – не преминул заметить Филиппо.
– Больше союзников, – усмехнулся Бартоломью, – не совсем верно выразился. Оттого и выражаю я надежду на то, что ты примешь здравое решение и станешь Всадником. Ты ведь тоже хочешь величия Города? Я знаю, что ты грезил его возрождением. Я даже читал твои проекты…
У Филиппо сжало желудок. Проекты? Нет, не может быть! Не может! Всё уже в прошлом. В прошлом – и наивность, и глупость, и гордыня, и та насмешливая уверенность в то, что скомпрометировавший себя Город ещё можно возвысить силой. Сколько писал он сочинений, сколько восторгался завоевателями-королями, что шли в свои походы со знамёнами Пресветлого, завоевывали земли во имя его!
Всё, до чего смог дотянуться, Филиппо уничтожил из той глупой юности. Но, видимо, не всё. Но, Пресветлый, прошли годы! Сейчас Филиппо другой человек, который ценит жизнь и защищает её, даже если методы для этого выбирает неблагородные. Но в его мыслях нет знамён завоевателей, нет крови и возвышения. Он даже от должности отказывается, а прежде, в те юные годы, грезил о карьере!
– Например, твой законопроект, представленный как идея для Города, – Бартоломью смотрел за его реакцией, и надо было держаться изо всех сил, чтобы не выдать себя. Но Филиппо владел собой. – Мне очень понравилась идея Единой Церкви. Она немного романтизирована и наивна, но от неё веет тем же желанием, что ведёт меня. Общим желанием для Города. Таких людей, как ты или я, всегда мало, но мы можем всё изменить. Для Пресветлого, для славы его!
Филиппо отметил, что Бартоломью легко и угодливо поднял его значение до себя, но не поверил словам. Однако кивнул.
– Ты не хочешь занимать эту должность потому что не желаешь размениваться на мелочи, – Бартоломью сам объяснил, и очень удобно, то ли для себя торопился, то ли и правда так считал, позицию Филиппо, – но теперь, когда ты знаешь о том, что всё только начинается…
– Во-первых, с чего именно начинается? – спросил Филиппо. Он уже понял как поступит. – Во-вторых, если я нужен тебе, Верховный, внеси больше ясности. И это я уже не говорю про то, что ты не даёшь мне времени что-либо обдумать!
Бартоломью понимающе улыбнулся и подлил ещё вина. разговор явно удавался.
Магда не позволяла себе резких поступков в отношении Бартоломью, и, очевидно, случилось что-то воистину невообразимое, раз она постучалась в его покои. Впрочем, Бартоломью не планировал отчитывать её за такую нетерпеливость и нарушение всех правил. К тому же, настроение у него было хорошее – Филиппо явно осоловел от его слов и обещался подумать уже над первыми намеченными шагами, а всего-то стоило лишь намекнуть на те самые средства, которые уже есть в распоряжении Бартоломью!
Нет, всё явно меняется к лучшему.
– Ну, что такое? – спросил Бартоломью, пропуская взволнованную Магду. Она и правда была сбивчива, и как-то слишком уд нервна. – Кто умер или сглупил?
– Верховный! – от его титула у неё всё ещё пересыхало в горле, слишком недосягаемым он казался, когда она произносила это «Верховный», и не сразу вспоминалось ей, что сама она – Всадник без трёх с половиной минут официального объявления. – Ко мне приходил Габриэль. Ну этот, настоятель!
– Я знаю, кто такой Габриэль, – заверил Бартоломью, хотя начало речи ему уже не понравилось, но что именно не понравилось ему больше: то ли то, что приходил он к ней, то ли то, что она так от него взволновалась – он пока не знал.
– У него есть сестра! Она в Красных Плащах. Но это не главное! – Магда явно не могла успокоиться, и Бартоломью пришлось слегка встряхнуть её за плечи. От его прикосновения она слегка вздрогнула, но и правда успокоилась, замерла, точно боялась, что он её отпустит.
– Начни с главного, Магда, – предложил Бартоломью.
– Володыка…– прошелестела она, тихо-тихо, точно сама боялась своего голоса.
– Есть у нас такой, – Бартоломью с трудом сдерживался, чтобы не тряхануть её сильнее и не вытрясти силой из неё всё то, что она боится произнести. – Ну и?
– Володыка ищет союза с Красными Плащами. Он посылает туда Габриэля и в обмен на их помощь выдаёт им книги. Наши книги! – Магда, похоже, была готова потерять сознание от тех слов, что сама же произнесла.
Какой?..
– И всё-таки, я откажусь, – заверил Филиппо. Это была его принципиальная позиция и он не собирался её менять. Он слишком хорошо знал, что такое нести ответственность перед людьми и перед Городом, он знал историю и ещё его очень не устраивала высокая смертность значимых лиц в таком спокойном месте как Город Святого Престола. Сначала убит Верховный, потом что-то вроде покушения на Володыку, таинственная смерть Рогира, которая для простого народа прошла как «перепил, с кем не бывает». А если добавить к этому ещё историю с Сибиллой де Суагрэ, её спутниками, убитыми, кстати, из числа людей Чёрного Креста, падание казначея Юстаса и низложение бывшего главы городской стражи Борко, то всё выглядит ещё более странно, мрачно и нежелательно.
Какое тут повышение? Тут бы в никуда не упасть!
– А если прикажу? – спросил Бартоломью и этот вопрос выдал его отчаяние. Но Филиппо был благодарен ему за то, что тот всё-таки спросил. Мог бы и просто назначить, но посчитался. Знал, ох, хорошо знал и Бартоломью своего соратника.
– Вплоть до отставки, – ответил Филиппо спокойно, и, упреждая возможный следующий вопрос, добавил: – прошение подам самому Володыке. Сошлюсь на страх, болезнь и собственную моральную неустойку.
Им никто не мог помешать в этот час, в кабинете самого Верховного. Отличное, на самом деле решение, но Филиппо предпочёл бы всё-таки, чтобы Бартоломью не был хозяином положения и хоть кто-то, осмелившись бы, помешал их разговору. Филиппо собирался его продолжить, не в силах выносить разъедающую его тоску любопытства, он собирался подвести Бартоломью к разговору о планах насчёт Города, и не желал в то же время, чтобы состоялся этот разговор.
Если он не ответит – мучиться Филиппо и дальше, и всё больше укрепляться в подозрениях.
А если скажет…едва ли Филиппо это понравится.
Но никто не вмешивался, не входил, не стучал и даже не вздохнул за дверью, заперто, мол, нужно прийти попозже. Никто не пришёл на помощь, и оставалось только сделать решительный шаг.
Впрочем, Бартоломью сам ненадолго отсрочил этот шаг, спросил:
– Ответственности боишься?
– Боюсь, – не стал скрывать Филиппо, – одно дело отвечать за что-то как профессионалу. Если я не узнаю чего-то в срок, мне перед тобой, Верховный, ответ держать придётся, а тебе перед Володыкой, а тому перед Пресветлым. А если Всадником быть, как ты того желаешь, тут уже и самому отвечать перед Пресветлым. Мне не хочется. Я слишком труслив. И ещё… мне не очень нравится опасность. Вернее, последние события.
Бартоломью не стал уворачиваться, и прятаться за глупыми возмущениями, какая, мол, опасность и какие события? Нет, он понял верно, и не стал скрывать этого.
Более того, судя по тому, как губы Бартоломью искривились в тонкой улыбке, он и сам чувствовал потребность в некотором откровенном разговоре. Магда, какой бы она ни была славной и преданной, казалась ему слишком уж глупой и пугливой. Он не знал как она поведёт себя, если он раскроет свои планы. А другим как верить? Но Филиппо… это другой вопрос. Тем более, не в лоб же ему говорить. Нужно зайти издалека.
– Если ты заметил, мой дорогой упрямый друг, то за всё это время пострадали лишь люди, которые были так или иначе опасны Городу.
– Например, Верховный? Или Володыка? – в тон отозвался Филиппо.
– Володыка – это история странная и запутанная, – Бартоломью даже поморщился, признавая это. Не любил он историй, которые проходили рядом, но не давали ему при этом нужных ответов.
– А Верховный? – Филиппо был хорошим дознавателем и уже догадывался об ответе.
– Верховный был мягок, – ответил Бартоломью, – очень уж мягок по отношению к политике Города. Все эти Чёрные Кресты, Красные Плащи и прочая шваль перестали бояться Святого Города. А наши гости? Не паломники, а какие-то любители зрелищ. Пресветлый – это гроза и кара, это…власть.
– Настоятели, слыша тебя, решили бы сейчас, что тобою овладел кто-то из подручных Малзуса, – хмыкнул Филиппо. – Для них Пресветлый – это милосердие, добродетель и прощение.
– И к чему это ведёт? – поинтересовался Бартоломью. – И потом, так было не всегда. Ты не хуже меня знаешь историю нашего Города, ты видел наших сокровищницы…
– И залежи всякого конфискованного хламья я тоже видел, – спокойно вставил Филиппо.
Бартоломью не отреагировал на это замечание, он только коротко кивнул и продолжил свою мысль:
– Святой Город ещё каких-то два, два с половиной столетия назад имел необычайное влияние на страны. Сюда приезжали за советом…
– И со взятками, – снова ввернул Филиппо, – ты не хуже меня знаешь, Верховный, что Город короновал правителей и благословлял браки, подтверждал права и прошения не из побуждений добродетели, а из желания заработать. И народ, который ждал от Города, от хранителя Святого Престола, от Володыки – слуги Пресветлого, защиты и справедливости, разочаровывался и видел одних только алчных и жадных до денег и власти людей. Я, не особенно напрягая память, могу вспомнить с десяток имён тех, кто явно дал денег Городу. Например, история короля Танкреда, помнишь? Какие права он имел на трон? Кем он был королю? Разбавленной водой, незаконнорожденный! Но Володыка, получив щедрые дары, заявил, смиритесь, мол, вот ваш король! Или история Гонзагов? Пресветлый запрещает разврат и браки меж столь близкими родственниками, но одна поездка Гонзагов в Город Престола и, о, удивление – всплывает на свет неизвестный прежде документ, который говорит…
– Знаю! – коротко прервал Бартоломью и прикрыл глаза. На него нашла усталость. Всё-таки, разговор с Филиппо – это почти сражение. Но его нужно если не выиграть, то, хотя бы свести до лучших шансов. Хотя Филиппо и прав – Святой Город стал больше местом развлекательным и архитектурным, возможностью лишь сыграть в добродетель, для самоуспокоения сотворить что-то вроде очищения от грехов. Но если подумать, то да, Святой Город сам затемнил свою репутацию. Из места, где изучалось учение Пресветлого, Святой Город стал местом интриг, взяточничества и дал слабину.
Из символа веры в символ людской…
Да, Город утратил свою важность, а вместе с ним упало и количество и частота подачек, на которые живёт Город. Вот и живёт он символом, местом зрелищ, а не славой и силой.
– Начиналось всё иначе, – напомнил Бартоломью уже спокойнее и сам, своею рукой, точно сидели они равными, а может, и были сейчас равны, разлил себе и Филиппо вина. – Были времена, когда нас боялись, чтили и уважали.
– Ты, Верховный, говоришь о тех временах, когда слуги Престола сжигали тех, кто в Престол не верит? – без тени иронии спросил Филиппо, принимая кубок. – Тех, кто был потенциально опасен? Когда Город всех, кто верит в кого-то, кроме Пресветлого, вылавливал, конфискуя имущество, или выгонял из городов и стран?
– Да, про те времена, – подтвердил Бартоломью. И даже не шутил.
– Про времена, когда было лишь единственно правильное мнение? Когда всякий, кто увлекается оккультизмом и мистикой приравнивался к стороннику Малзуса и подлежал пыткам и практически публичному убийству? – уточнил Филиппо, он всё ещё надеялся на то, что Бартоломью сейчас рассмеётся.
Но тот лишь снова подтвердил:
– Да, про те времена. Правильные времена. Верные. Время власти.
Вино явно не могло спасти ситуацию. Филиппо захотелось чего-нибудь покрепче, но он не выдал себя и коснулся вина, хотя его запах вдруг странно напомнил ему запах крови.
– Ты что же… ты хочешь власти? Дикой, бешеной власти? Хочешь, чтобы нас держали снова за властолюбцев и ездили с поклонами? – верить не хотелось, но уклониться от расспросов Филиппо уже не мог. Он столько читал об ужасах древних времён, когда люди боялись любого сильного дождя, считая его карой Пресветлого. В таких условиях легко было вселять ужас в сердца людей. Но сейчас-то, сейчас!
А как не вздрогнуть от следов тех времён, что ещё хранились в Святом Городе? Филиппо помнил, во время учёбы их нередко водили в подземные этажи, где заканчивали свои жизни в мучениях те, кого прежний Город считал врагом. Там до сих пор стояли уже заржавевшие, но всё ещё отвратительные орудия всевозможных извращённых пыток. Трудно было представить, что испытывали люди, попавшие в тиски прежних извергов. И что же? возвращаются времена и тени извергов?!
– Это какой-то бред, – пробормотал Филиппо. – Я, наверное, просто лежу в лихорадке.
– Бред? – удивился Бартоломью, – что именно? То, что такие времена были вершиной славы нашего города? Или то, что такие времена должны вернуться?
– Как их вернуть-то? – Филиппо трижды пожалел что завёл этот разговор. Он знал Бартоломью, знал, что тот всегда был несколько мрачен в идеализации мира, но мрачен и безумен – это всё-таки разные вещи! Да, он был властолюбив, и да, положа руку на сердце, Филиппо предполагал, что Бартоломью мог иметь отношение, пусть и непрямое, к убийству прежнего Верховного. Но одно дело всё-таки быть властолюбцем и желать чего-то для себя, и совершенно другое – желать перекроить устоявшийся Город Святого Престола!
И во имя чего? Добродетели? Ага, такой мощной, что от неё понесёт запахом гари и крови! Филиппо никогда не хотел ответственности, он никогда не хотел быть чем-то большим, чем профессионалом, но сейчас он ясно понимал – придётся, ох, придётся поработать на износ. И потом – не просто так Бартоломью вышел на прямой разговор. Это, конечно, плюс – хороший плюс к будущему, но во имя Пресветлого – отчего Филиппо вызывает у него такое доверие и почему именно к нему потянулись эти липкие сети?..
Может надо было хуже работать? Тогда и не по пал бы он под внимание Бартоломью. Вон, много других дознавателей, которых будто бы и нет на свете, хотя они есть, суетятся, работают, а сидит здесь и сейчас один только Филиппо!
И ясно, отчётливо ясно, что из этого не выйти без хитрости, самообладания и здравого смысла. Но прежде – надо взять себя в руки и показать удивление и недоверие. Не бросаться в согласие с планами – Бартоломью подозрителен и не позволит себе поверить в свой талант красноречия. Но и отказываться нельзя – тот, кто откажется, кто испугается и выдаст свой испуг, явно не задержится ни то что на службе, но и в жизни.
Филиппо взял себя в руки. Потом, у себя, он будет думать, крепко думать о том, что делать, как быть. Но пока есть ещё надежда на то, что все слова Бартоломью лишь розовые грёзы, ничем не подкреплённые, он точно легко сдержится.
– Как? – Бартоломью не сводил взгляда с Филиппо, смотрел нехорошо, испытующе, как умеет смотреть только дознаватель. – Неужели ты думаешь, что нет методов? Ты полагаешь, мои слова – мечтания? Но я открываюсь тебе, как не был открыт ещё никому – средства есть.
– Почему же мне? – Филиппо тянул время. – Почему не Магде? Не Володыке?
– Не поддержит…Володыка. А Магда, – Бартоломью вздохнул, – она славная, но я не могу быть с ней откровенен. Пока не могу. Мне нужны союзники.
– А говоришь, что средства есть! – не преминул заметить Филиппо.
– Больше союзников, – усмехнулся Бартоломью, – не совсем верно выразился. Оттого и выражаю я надежду на то, что ты примешь здравое решение и станешь Всадником. Ты ведь тоже хочешь величия Города? Я знаю, что ты грезил его возрождением. Я даже читал твои проекты…
У Филиппо сжало желудок. Проекты? Нет, не может быть! Не может! Всё уже в прошлом. В прошлом – и наивность, и глупость, и гордыня, и та насмешливая уверенность в то, что скомпрометировавший себя Город ещё можно возвысить силой. Сколько писал он сочинений, сколько восторгался завоевателями-королями, что шли в свои походы со знамёнами Пресветлого, завоевывали земли во имя его!
Всё, до чего смог дотянуться, Филиппо уничтожил из той глупой юности. Но, видимо, не всё. Но, Пресветлый, прошли годы! Сейчас Филиппо другой человек, который ценит жизнь и защищает её, даже если методы для этого выбирает неблагородные. Но в его мыслях нет знамён завоевателей, нет крови и возвышения. Он даже от должности отказывается, а прежде, в те юные годы, грезил о карьере!
– Например, твой законопроект, представленный как идея для Города, – Бартоломью смотрел за его реакцией, и надо было держаться изо всех сил, чтобы не выдать себя. Но Филиппо владел собой. – Мне очень понравилась идея Единой Церкви. Она немного романтизирована и наивна, но от неё веет тем же желанием, что ведёт меня. Общим желанием для Города. Таких людей, как ты или я, всегда мало, но мы можем всё изменить. Для Пресветлого, для славы его!
Филиппо отметил, что Бартоломью легко и угодливо поднял его значение до себя, но не поверил словам. Однако кивнул.
– Ты не хочешь занимать эту должность потому что не желаешь размениваться на мелочи, – Бартоломью сам объяснил, и очень удобно, то ли для себя торопился, то ли и правда так считал, позицию Филиппо, – но теперь, когда ты знаешь о том, что всё только начинается…
– Во-первых, с чего именно начинается? – спросил Филиппо. Он уже понял как поступит. – Во-вторых, если я нужен тебе, Верховный, внеси больше ясности. И это я уже не говорю про то, что ты не даёшь мне времени что-либо обдумать!
Бартоломью понимающе улыбнулся и подлил ещё вина. разговор явно удавался.
***
Магда не позволяла себе резких поступков в отношении Бартоломью, и, очевидно, случилось что-то воистину невообразимое, раз она постучалась в его покои. Впрочем, Бартоломью не планировал отчитывать её за такую нетерпеливость и нарушение всех правил. К тому же, настроение у него было хорошее – Филиппо явно осоловел от его слов и обещался подумать уже над первыми намеченными шагами, а всего-то стоило лишь намекнуть на те самые средства, которые уже есть в распоряжении Бартоломью!
Нет, всё явно меняется к лучшему.
– Ну, что такое? – спросил Бартоломью, пропуская взволнованную Магду. Она и правда была сбивчива, и как-то слишком уд нервна. – Кто умер или сглупил?
– Верховный! – от его титула у неё всё ещё пересыхало в горле, слишком недосягаемым он казался, когда она произносила это «Верховный», и не сразу вспоминалось ей, что сама она – Всадник без трёх с половиной минут официального объявления. – Ко мне приходил Габриэль. Ну этот, настоятель!
– Я знаю, кто такой Габриэль, – заверил Бартоломью, хотя начало речи ему уже не понравилось, но что именно не понравилось ему больше: то ли то, что приходил он к ней, то ли то, что она так от него взволновалась – он пока не знал.
– У него есть сестра! Она в Красных Плащах. Но это не главное! – Магда явно не могла успокоиться, и Бартоломью пришлось слегка встряхнуть её за плечи. От его прикосновения она слегка вздрогнула, но и правда успокоилась, замерла, точно боялась, что он её отпустит.
– Начни с главного, Магда, – предложил Бартоломью.
– Володыка…– прошелестела она, тихо-тихо, точно сама боялась своего голоса.
– Есть у нас такой, – Бартоломью с трудом сдерживался, чтобы не тряхануть её сильнее и не вытрясти силой из неё всё то, что она боится произнести. – Ну и?
– Володыка ищет союза с Красными Плащами. Он посылает туда Габриэля и в обмен на их помощь выдаёт им книги. Наши книги! – Магда, похоже, была готова потерять сознание от тех слов, что сама же произнесла.
