Глава 24. Среди лжи и правды
Приходить к Володыке было плохой идеей, но Филиппо лучше не придумал. Нет, он понимал, что Бартоломью, вернее всего, об этом узнает, но пусть он узнает об этом сейчас, пока недостаточно силён, а не тогда, когда ничего нельзя исправить или исправление будет таким затруднительным, что проще будет подать в отставку и уехать прочь их Города Святого Престола.
Можно было бы уехать и сейчас, но для Филиппо его служба была не только формальностью, а жалование – далеко не единственной причиной для нахождения в Городе. Он искренне веровал в Пресветлого и стремился стать к нему ближе. Да, это легко находило сочетание с теми методами, к которым он, порою, прибегал, и никакого противоречия внутри себя он не чувствовал – это на благо Города!
При этом сам Филиппо редко появлялся на служениях, если, конечно, там не было необходимо его присутствие как дознавателя. Это был человек-парадокс в глазах одних, и человек-лицемер в глазах большинства. Говорить о вере в Пресветлого, но не ходить на службы? Признавать Пресветлого за единственную власть и при этом легко переходить к подлогам, кражам, шантажам во имя деятелей Города?
У большинства людей такое не укладывалось, впрочем, для Филиппо это было даже удобнее – к нему не лезли, не отвлекали и у него не сложилось достаточно крепких дружеских отношений ни с кем из дознавателей, что сам Филиппо расценивал как то, что никто не будет покушаться на его свободное время.
А сейчас Филиппо стоял перед Володыкой, и аккуратно подкрадывался к интересующей его теме. Володыка выглядел плохо – праздники и переживания дались ему очень тяжело, и он сказал, что примет его буквально на пять минут.
– Мне хватит этого, Володыка, – заверил Филиппо, но уверенность быстро погасла. Что он мог сказать? Бартоломью хочет сделать Город Святого Престола устрашением? Хочет вернуть его как грозу для тех, кто отошёл от Пресветлого, либо расценивает его как заработок?
Очень смешно.
– Володыка, я хотел узнать о вашем состоянии, – Филиппо склонил голову в почтении, – есть ли необходимость в чём-нибудь?
Володыка взглянул на Филиппо внимательно, точно мысли его хотел прочесть, затем покачал головой:
– Я помню как принимал тебя в Дознание, не скрывайся передо мной. О чём на самом деле ты хотел поговорить?
– Ваше здоровье тоже важно, – напомнил Филиппо, – кто знает, что будет без вашего участия?
– Да что может быть? – Володыка оставался спокоен. Мысль о том, что кончина неизбежна была с ним давно, она стала острее после убийства Верховного, старого друга, упрямца, надо сказать честно, но упрямца своего, верного и преданного. – Изберут нового. Это Пресветлый един, а вот Володык может быть хоть тысяча.
– Но кто придёт, – не унимался Филиппо, – юнец ли, который растеряется? Или тот, кто не ведает святости Престола? А может быть тот, кто жаждет возвращения старых времён с их суровостью и страхом? Жаждет, перепутав кровопролитие и железные тиски с величием?
Володыка промолчал. Он прекрасно помнил, что когда-то и сам играл в эти игры, в дни, когда Святой Престол угасал, качался и, казалось, неоткуда будет взять средств для его финансирования и удержания. Тогда он был молод и остро соображал. Всё забрали годы! Да и сам он отошёл добровольно от этих игр ещё до наступления этих тяжёлых лет, когда бессилие уже ощущается, наступает вернее и вернее.
Отошёл, потому что смог переложить эти игрища в красивые слова на другие, верные плечи.
Но Володыка помнил как играть в эти игры, помнил и их суть: сказать то, что нужно, ничего при этом не говоря. Сопоставить же нужные слова с личностью, о которой говорил Филиппо, было нетрудно. Да и Верховный перед убийством говорил что-то подобное о своём же человеке.
О нём, Бартоломью.
И что мог он, Володыка, сейчас? Ослабелый, старый, угасающий? Многое мог, на самом деле, потому что оставался при власти. Но не хотел. Идеи Бартоломью, которые витали вокруг него, почти ничем не скрытые, были когда-то близки и самому Володыке, но он родился во время смуты и во время смуты пришёл к Святому Престолу, а это значит, что ему не удалось тогда раскрутить эти идеи так, как этого заслуживал Пресветлый. Так пусть удастся хоть кому-то.
– Дознание и Служение выберут достойного, когда придёт срок, – сказал Володыка спокойно, – Пресветлый направит вашу волю туда, куда следует. И великое благо снизойдёт на Город Святого Престола, защитит его от вражды и болезней, разрухи и глупости. Так зачем ты пришёл?
Филиппо вздохнул. Он уже жалел о том, что понадеялся на Володыку. Никогда не надеялся на него, как и на всё Служение целиком, а тут решил, что они способны помочь. Да даже если и способны, по лицу Володыки ясно, что не станут!
– Я пришёл убедиться, что вы в порядке, – сказал Филиппо твёрдо и уже поднялся уходить.
Володыка остановил его:
– Я не сошёл с ума и понимаю твои опасения. Но зачастую опасения идут лишь от неумения принять перемены, которые так милостиво сопровождают наши жизни. Все перемены посланы Пресветлым, Филиппо, и не спорь с его волей.
А вот это было уже нехорошо!
– Перемены? – удивился Филиппо. – Мы назовём это переменами? Суровые времена прошли, Володыка. Времена, когда мы могли кошмарить людей за иную веру, когда отнимали их имущество и гнали неугодных из своих земель уже не наши. Они остались в истории и это произошло неспроста. Короли ездили к нам на поклоны, просили нашей поддержки, а как мы воспользовались этим?
– Эти времена прошли как раз потому что мы пользовались этим неверно, – промолвил Володыка, – вместо того, чтобы искать выгоды для нашего Города, для укрепления власти Пресветлого и расширения его учения, мы набивали карманы и кладовые золотом, тканями, винами, а на своих бастардов выбивали баронские и графские титулы с землями. Кто был богаче, тот и был прав. А мы утратили своё значение. Город Святого престола долгие годы был в руках тех, кто жаждет набивать карманы и толстеть на дарах, но на дарах, что поднесены лично ему, а не Городу. И если сейчас появился бы тот, кто смог всё вернуть, вернуть и нашу честь, и наше имя. И вывел бы нас из позорного забвения в прежнее величие… кто посмотрел бы на методы?
От тяжёлой и долгой речи Володыке стало явно нехорошо, и он жадно отхлебнул из стакана, задышал шумнее, прикрыл глаза. филиппо ждал – тихий ужас клубился в его душе, он понимал насколько бесполезен сам его приход сюда. Володыка, если и не поддерживает идей Бартоломью, то, во всяком случае, ничего против них не имеет. Сложится, мол, так, и хорошо…
– Но я понимаю твои опасения, Филиппо, – Володыка открыл глаза, он был готов продолжить. В глубине души Володыка был даже рад тому, что хот-то всё-таки решил сам завести этот разговор. Он был необходим, но как он был страшен. И ещё страшнее было уходить, ничего никому не сказав о своём видении всего настоящего и будущего. А уход был явно близок.
Филиппо молчал. В уме он уже сплетал новую картину происходящего, и новые пути отступления отыскивал его изворотливый едкий ум.
Но будут ли эти пути такими же, каким оказался приход к Володыке? Этого Филиппо пока не знал.
– Да, понимаю, – Володыка неправильно истолковал его молчание. Да и реакцию в целом. Он предположил, что Филиппо встревожен именно тем, что тревожило самого Володыку – пришедший к власти, Бартоломью это будет или нет, хотя кандидатуры более яркой сам Володыка и не видел, не удержится и также обратить попавшую ему в руки власть себе одному на пользу.
Между тем молчание Филиппо следовало истолковать совсем иначе. Это было не молчание растерянности или шока, это было молчание глубокого презрения. Нет, Филиппо знал, что он человек сложный, жизнь его, и особенно деятельность при Городе Святого Престола порою как будто бы не сходится с идеями Пресветлого. Но сам Филиппо не верил в свои грехи. Он полагал себя служителем, считал Дознание работой, а что на душе…то на душе.
Презрение же было связано с тем, что Володыка, сам Володыка – хранитель города Святого Престола оказался всего лишь тем, кто жаждал власти в глубине души своей всю жизнь, или значительную часть её.
И это тот, кто был проводником Пресветлого? Тот, кто хранил престол его? тот, кто исповедовал, прощал, судил от имени Пресветлого, толковал его волю?
Низко, как же всё это было низко и смешно. Нелепица людского духа, одинакового для Володыки и для того же Бартоломью. Но от Бартоломью можно ждать. Он не хранитель Святого Престола, он не толкователь воли Володыки, он всего лишь обычный человек, который должен искоренять врагов Города. Такие люди есть и в обычных городах. Они тянут на себе всю грязь, все интриги, и да, порою легко забываются и верят больше, чем следует, в собственное могущество.
От Бартоломью Филиппо ждал подобных размышлений. От Володыки всё-таки нет.
– Я и сам думаю о том же, – продолжал Володыка, – думаю, что он…если это будет всё-таки он, легко потеряет контроль над собственными желаниями. Своих врагов он может назначить со временем врагами Города, а себя возвести в единственное его воплощение. Он может оказаться таким же, как и наши предшественники, что потеряли всякое уважение, оказавшись либо фанатиками, либо просто взяточниками.
На взяточника Бартоломью, по мнению Филиппо, не тянул. А вот на фанатика… впрочем, фанатизм бывает разный. У Бартоломью, если и были его зачатки, то относились они не к фанатичному служению Пресветлому, а скорее к власти – захвату её, контролю, удержанию, возвышению…
Хуже ли это, чем осквернение идей Пресветлого, их извращение и выверт? Наверное, да. Бартоломью легко сможет манипулировать и выворачивать идеи Города и Престола так, как будет ему угодно. При этом он будет осознавать что не прав, но ему будет всё равно.
«Может быть, у него ещё ничего не получится!» – подумалось Филиппо, но мысль была неутешительная. Что-то интуитивное, неприятное, подсказывало, что намёк Бартоломью на то, что у него есть некие средства, назвать которые он всё-таки отказывался, был куда более значительный и не походил на хвастовство.
– И потому, мой дорогой друг, я вынужден тебя просить об услуге. Раз ты стал тем, кто заговорил об этом, то на тебя и приходится возложить мне эту ношу, – Володыка говорил ласково, но Филиппо уже всё равно слушал вполуха, без интереса. – Будь рядом с Городом, будь его верным слугой, каким был ты всегда. И если почувствуешь, что он заходится, что он уже потерял контроль, и назад пути нет… останови его.
Филиппо взглянул с иронией, но кивнул. Спорить со стариком, каким сейчас виделся ему Володыка, лишённый во взгляде Филиппо всякого почтения, кроме возрастного, не было смысла. Но выходило забавно: сейчас мы ничего не будем делать, но когда ситуация выйдет из-под контроля, когда он добьётся всего и станет могущественным, тогда, Филиппо, конечно, можешь действовать. Как? Не знаю. С кем? Непонятно. Но ты же не оставишь Город? Ты же оправдаешь доверие?
Филиппо не спорил. Он и правда не мог покинуть Город Святого престола. Но не из-за просьбы Володыки, а из-за собственных убеждений. Что ж, во-первых, никто не сказал ещё, что у Бартоломью и правда выйдет. Проваливались в истории и с большими ресурсами! Во-вторых, никто не говорил, что Бартоломью всё-таки станет безумным. Вдруг он и сам осознает, что власть его, личная, это ещё не всё? он не лишён любви к Городу и, кажется, всё-таки верит в него и помыслы его изначально идут от благих побуждений.
Ну и, на минуточку, в-третьих, никто не говорил, что Филиппо доживёт до этих дней.
Он выходил от Володыки в странном спокойствии. Зная потенциальную угрозу, он мог теперь с полной ясностью начать действовать. Сначала вызнать средства, на которые указал Бартоломью. Потом союзники…
Здесь, надо признать, куда сложнее.
Бартоломью либо набирал своих, либо держал их на чём-то. Та же Магда никогда не пойдёт против Бартоломью. Она его вообще за божество принимает! Но если искать союзников не в Дознании? А где? В Канцелярии? То же Дознание, только бесполезное и несведущее. В Служении? Ну да, конечно, миролюбивые служители бросятся противостоять Бартоломью. Особенно тогда, когда он заикнётся о том, что хочет возвысить Город Святого Престола!
А если в самом Городе? Горожане? Нет, отпадают. Горожане – ресурс ненадёжный. Знать? Да их полтора человека на Город и то. Они первыми увидят смысл всего, увидят и положительную сторону – собственные богатства!
Рассуждая так, Филиппо шёл привычными коридорами. Если кто и встречался ему по пути, то никогда не догадался бы о том, какие мысли и тревоги сейчас беснуются в глубине его души. Филиппо хорошо держал лицо, ничто не выдавало в нём никакого беспокойства, заподозрить что-нибудь неладное не смог бы даже Бартоломью.
Это было привычным состояние для такого дознавателя как Филиппо. Разве что степень этого состояния была другой – раньше он мог рассчитывать, по крайней мере, на вмешательство того же Бартоломью. А сейчас? Сейчас даже Володыка не просто бессилен, но потенциально опасен и даже вреден.
Пока Филиппо шествовал по знакомым коридорам, возвращаясь в свою привычную жизнь, хотя бы для внешнего приличия, Магда стояла у окна. В самом этом стоянии не было ничего необычного на первый взгляд, но если приглядеться, то легко можно было заметить, что Магда в крайне дурном расположении духа.
Это тоже не было редкостью, но опять же – степень! Это было не простое недосыпание, или раздражение на какого-нибудь Мартина или что-то такое же рядовое, незначительное, привычное. Это была настоящая буря, которая ходила внутри души Магды и травила её.
Она пыталась понять.
Накануне Магда рассказала Бартоломью всё то, что всё-таки открыл ей Габриэль. Она ожидала шока, ведь Володыка ищет связей с Красными Плащами! Более того – налаживая с ними связи, он выдаёт им артефакты из хранилища!
Она ожидала шока, но ещё больше, если сказать честно, ожидала благодарности. Фразы, что она, Магда – большая молодец, раз стала обладателем столь ценной информации.
Но Бартоломью не впал в состояние шока. Он почему-то криво усмехнулся, словно сбылись какие-то его опасения или жизнь подшутила над ним. Понять эту усмешку Магда не могла. Откуда ей было знать, что Бартоломью и сам сводит дружбу с Чёрными Крестами, и также, как Володыка выдавал артефакты Красным Плащам, выдавал книги и свитки врагам Города? Да, Чёрные Кресты были врагами. А Плащи были всего-то блаженками.
Но не оценить иронию судьбы Бартоломью не мог. Оттуда и явилась эта усмешка.
– Вы не удивлены? – решилась она спросить, ощутив уязвление.
– Почему же? Я удивлён, – заверил Бартоломью и поспешил объясниться: – если это правда. Габриэль, как и все служители, а особенно настоятели, слегка…мнительные. Они и нас-то держат за чудовищ. Не удивлюсь, если между собою они считают, что наши руки по локоть в крови. А ведь это не так?
Магда кивнула:
– Нет, не так!
– В худшем случае, по запястье! – развеселился Бартоломью, но веселье давалось ему с трудом. Это было удивительное обстоятельство, осложнявшее дело, или же наоборот – упрощавшее его? Бартоломью пока не мог сказать точно, но если Магда всё-таки права, если Габриэль не солгал ей, то получалась очень любопытная история.
