- Чего расселась? Плащ, говорю, прибери и не сиди на холодном. Застудишься, потом лечи тебя, травы на тебя расходуй… А от самой какой толк – ни трав ни принесла, корзинку и ту потеряла…
Линискеа, неожиданно даже для самой себя, тихо прыснула от смеха и, вскочив, на мгновение сжала хрупкое старческое тело в объятиях.
И почти успокоилась, свернувшись под мехами и слушая, как за занавесью шаркает ногами старуха. Шорохи и тихое бормотание… Судя по тону, она опять бранила вороватого кота, так и норовившего сунуть усатую морду прямо в ларь с припасами. Тонко тянуло смолистым дымом, и все эти родные звуки и запахи постепенно утихомиривали разбуженную силу хейды.
Прикрыв глаза, Кеа пыталась представить, как этот до нелепости молодой южанин собирается её учить? Ведь у них своё божество, которое бессильно здесь, а Ратус не отзовется на слова пришлого. И это будет во благо, потому что однажды Линискеа видела шамана по время ритуала испития крови…
Лет десять назад один из последних непокорных ярлов решил показать свою силу и несогласие с тем, что верховный конунг в обход многолетних традиций не сложил с себя эту должность после того, как закончился военный поход. Кеа до сих пор не понимала, в чем провинились жители многочисленных островков, разбросанных во внутреннем море. Почему тому ярлу было не пойти войной на Рендебю, не бросить слова в лицо конунга и не вызвать его на честный бой? Почему вместо этого он стер с лица земли несколько деревень, убив или забрав по праву военной добычи их жителей? Разве мирные рыбаки виноваты в том, что ярлы никак не могут поделить власть так, чтобы каждый отхватил по куску…
Это был последний военный поход Пааво. Его и не звали, всё-таки уже тогда он был стар, но и отговаривать не стали.
Красные полосы по щекам, шрам, как раззявленная пасть чудища через половину лица. Гортанная песня, слыша которую, Кеа, зажимала уши ладонями и кусала губы, чтобы не закричать от боли. Наверное, то было первое проявление её дара, ещё спящего, но отозвавшегося на творимый рядом ритуал. Шаман проводил его прямо в доме, велев Акку уйти на женскую половину и не показываться, пока он сам не уйдет.
Служанка так и сделала, она забралась на полати, сжав в объятиях сопротивляющуюся Линискеа, и там просидела несколько часов, не выпуская из рук девочку. И отдернуть занавесь, чтобы посмотреть на деда, тоже не позволяла. Но когда дрема окончательно одолела Акку, Кеа смогла потихоньку отклониться так, чтоб в узкую щель видеть, что происходит в доме.
Худое обнаженное тело деда, всё покрытое шрамами и расписанное непонятными символами, казавшееся удивительно некрасивым. Страдание на его лице, пока он с закрытыми глазами нараспев произносил какие-то слова. Тянущиеся к его рукам языки пламени, оставляющие на коже багровые опухших отметины, боли от которых он будто не чувствовал.
Блеснуло лезвие ножа, и в заранее поставленную посудину зачастили капли густой крови. Они разбивались о поверхность налитого туда темного пива с легким плеском, и от каждой уроненной капли Пааво светлел, будто с кровью он лишался части чего-то страшного и тяжелого.
А потом лицо его вдруг разгладилось, успокоилось, на тонких губах даже появилась улыбка. И была она такой страшной, что девочка как можно тише отодвинулась, опустила голову и уткнулась в плечо служанки, наивно надеясь, что раз она ничего не видит, то и её этот странный пугающий незнакомец, который выглядел, как её дед, тоже не рассмотрит.
Пааво пел до утра, к которому голос его окончательно осип и стал похож на карканье старого ворона.
Он ушел, когда на улице совсем рассвело, бережно держа перед собой наполненную чашу.
Выходить Кеа тогда не позволили, и она только со слов знала, что каждому из воинов, которые шли в поход, Пааво дал отпить кровавого угощения. И каждый, испробовав его, терял страх и сомнения, готовый голыми руками на части рвать врага…
Ярл не узнал, какова ярость разбуженного кровавого наследия Ратуса, его убили свои же соратники, которые поняли, что проиграют, потому обменяли голову бунтаря на помилование для себя. Впрочем, в течение следующих пары лет все они умерли и, вроде как, даже своей смертью. Пааво, говоря это, криво усмехался и качал головой, и маленькая Кеа не понимала, почему. Теперь, кажется, поняла…
Потому для этого же Римана будет лучше, если уроки его будут не так наглядны, как дедово шаманство, ведь теперь Линискеа может и не сдержать дар, который запросто уничтожит угрозу. А убивать сына правителя пустынников она всё же не планировала.
Пааво вернулся ближе к рассвету. Тяжело, пошатываясь от усталости, прошел к очагу и не столько сел, сколько рухнул на лавку. Кеа проснулась, ещё когда он только отворил дверь, чутко прислушиваясь, не нужна ли помощь. Дед хоть и стар, но всё так же горд, потому унижать его проявлением излишней тревоги она не хотела. Но когда услышала, как дыхание с присвистом вырывается из его груди, молча вскочила, даже не стал накидывать платье поверх нательной рубахи.
Он сидел, перегнувшись едва не пополам, и в темноте Кеа было не рассмотреть его лица, но она была уверена, что губы его посиневшие и холодные, такие же, как и ледяные пальцы, которыми шаман скреб шею, будто довольно свободная шнуровка ворота душила, не давая вдохнуть.
- Помоги, - неслышно подошедшая со спины Акку легонько подтолкнула Линискеа, кивая в сторону дедовой постели. Как она смогла так неслышно подойти, если ещё пару часов назад едва таскала ноги, вполголоса ругая собственную немощь, меняющуюся погоду и болящую спину. Теперь де служанка без видимых усилий помогла оттащить Пааво на его половину. Впрочем, теперь это не составляло большого труда – некогда сильный воин теперь весил немногим больше самой Кеа. Кожа его под пальцами внучки казалась прохладной и немного липкой. Но хоть за шею перестал хвататься.
Не дожидаясь следующего окрика старухи, Линискеа помогла стащить с деда рубашку. Та была насквозь пропотевшей, потому девушка тут же отложила её в сторону, завтра пойдет к ручью и отстирает.
Думать о рубашке и о том, что у неё тоже было, что отнести к ручью, казалось намного легче и спокойнее, чем с обмирающим сердцем смотреть за тем, как Пааво, с трудом приоткрыв глаза, что-то шепчет склонившейся над ним служанке. Та, выслушав, кивнула.
- Что ты делаешь? – Линискеа, укутывавшая ноги деда мехами, с непониманием и опаской уставилась на нож, с которым Акку подошла к хозяину. В другой руке у неё был небольшой щербатый горшок.
- Молчи. И иди сюда, подержишь. – Уверенным движением, будто делала это каждый день, старуха провела лезвием по белой морщинистой руке шамана чуть ниже локтя.
В горшок закапало, а нос защекотал знакомый запах крови. Кеа изо всех старалась держать посудину прямо под раной, боясь, что мимо может упасть хотя бы капля. Кровь шаманов не то, что можно безнаказанно и безбоязненно пролить, даже если речь о столь малом количестве.
- Держи вот так, - Акку показала, как прижимать рану к глиняному краю, не давая сомкнуться краям раны, и отошла, чтобы разжечь лучину.
Свете от неё было немного, но Линискеа теперь видела, как и без того бледное лицо деда светлеет ещё сильнее, приобретая пугающую восковую неподвижность. Как заостряется его нос, становятся глубже морщины у рта…
- Зачем? – Одной рукой продолжая сжимать горшок, второй Кеа придерживала руку Пааво, с тревогой замечая, как толчки его сердца, отдававшиеся пульсацией под её пальцами, становятся медленнее и глуше.
- Чем сильнее я сам, тем сильнее во мне шаман, - едва шевельнулись посиневшие губы, но глаза старик не открыл. – Сила волнуется… Маги…
Значит, это из-за предводителя пустынников деду так плохо?!
- Как ты тогда собираешься терпеть его рядом? - Повинуясь легкому кивку служанки, Линискеа прикрыла рану куском чистой холстины и теперь старательно завязывала поверх неё длинный лоскут, чтобы кровь быстрее остановилась.
- Если не обращаться… к силе… будет легко, - сдавленный шепот деда едва получалось расслышать, его голова вдруг показавшаяся слишком большой для худой морщинистой шеи, начала заваливаться набок.
Кеа торопливо отставила горшок, задвинув подальше под лавку, и пересела чуть выше, чтобы, уложив Пааво щекой на свою руку, бережно погладить поредевшие седые волосы. Его кожа была прохладной и липкой от пота, и девушка со страхом прислушалась к дыханию. Медленное, но размеренное… Это не уняло тревоги, особенно, когда служанка, бесцеремонно оттянув веко, глянула в глаз шаману.
- Что с ним будет? – Линискеа чуть покачивалась, будто баюкала Пааво, не обращая внимания ни на замерзшие ноги, ни на то, что сидеть вот так было очень неудобно. Отчего-то ей казалось, что стоит ей отойти, он вдохнет и… не выдохнет.
- Ничего, отойдет, - Акку жестом показала, чтобы девушка осторожно переложила голову шамана на подушку, и когда та повиновалась, начала по капле вливать какую-то довольно противно пахнущую жижу в безвольно приоткрытый рот. – Он столько лет терпел, чтобы Ратус не почуял тебя, вытерпит и ещё немного. Или спать.
С нежностью, мало вязавшейся с недовольными нотками в голосе, служанка вытерла лицо шамана, на котором остался след бурды, которой она его отпаивала, расправила заплетенную бороду и прикрыла мехами.
- О чем ты?
Только сейчас поняв, как заледенели босые ступни, Кеа торопливо забралась в постель. Только не в свою, а к Акку. Насколько она знала, в других домах, где были рабы, те спали вместе со скотом. Ну, или хотя бы подальше от хозяев. У их же служанки было очень удобное местечко по другую сторону от печи, там, где всегда было тепло от очага. И в самую суровую зимнюю пору, когда солнце пряталось за кромкой леса и не показывалось в течение многих дней, Кеа притаскивала свои одеяла, брала тогда ещё не такого взрослого и ершистого Ингмара, и они спали все вместе. Пусть было тесновато, зато тепло и спокойно.
Акку, заметив на своей лежанке госпожу, только укоризненно покачала головой, но прогонять не стала. Проверила мальчика, который всё проспал, и затушив лучину, молча толкнула Кеа. Та подвинулась, давая служанке прилечь на самое теплое место в глубине кокона, и подождала, когда она там устроится.
- Почему Ингмар не проснулся? – Да, у братишки, как и у всех набегавшихся за день детей, крепкий сон, но не до такой же степени. И тот взгляд Акку… Она всерьез не боялась обнаружить за занавесью любопытного мальчишку, скорее, для порядка.
- Порошок гольника, - едва слышно призналась старуха, - он бы не утерпел, удрал за тобой следом. А это было ни к чему. Так что проспит до утра.
Гольником называли лишайник, встречающийся на камнях. Сероватый и невзрачный, будучи высушенным, он хорошо лечил гнойные раны, а если растолочь и добавить в питьё, вызывал довольно глубокий сон. Вот только наутро после него голова болела так, что мало кто решался прибегать к этому средству часто.
Но то, что Акку напоила им Ингмара, не особо удивило. Скорее, Кеа не понимала, отчего это шустрый мальчишка не смог найти мгновение, чтобы сбежать от неповоротливой старухи. Потом его, конечно, могли отходить прутом, но это же потом!
- Что ты говорила про то, что дедушка терпел?
Служанка тяжело вздохнула, но всё же ответила. Не сразу, Линискеа успела подумать, не уснула ли та, но в тишине, разбавляемой только шорохами из-за дальней стены, где был вход в сарайчик козы, да шуршанием мышей за печью, задался скрипучий шепот:
- Кровь шаманов отзывается на чары хейд, они чуют вас, как дикий зверь – добычу. Если постоянно пускать кровь, это ослабит тело, а вместе с ним и силу Ратуса. – Впервые Кеа слушала, что имя божества произносят так. С презрением и отвращением. – Пока твой дар спал, было легче, потом стало сложнее.
- Он несколько лет постоянно резал себя, чтобы никто не понял, кто я? – Кеа с трудом сглотнула невесть откуда взявшийся ком в горле. И вспомнила, что в последнее время дед даже в самую теплую погоду носил рубахи, закрывающие руки до самых ладоней. Она ещё думала, что всё дело в обычной старческой зябкости…
- А как ещё прикажешь тебя прятать? Случайный шаман сюда не заглянет, торговые караваны рядом не ходят, да и воды вон сколько вокруг, упражняйся на здоровье. – Старуха зевнула и, с кряхтением повернувшись на другой бок, велела. – Или молчи и дай мне поспать, или иди к себе.
Кеа не стала спорить. Но и уходить тоже не торопилась.
Она не замечала, как дед ослабляет своё тело, расточительно тратя дни и недели жизни, которых у него и так осталось немного. Не видела того, что Акку знает, кто она такая, и исподволь дает такие задания по дому, чтобы у хейды с бунтующим даром не было возможности навредить себе или другим… Чего она ещё не знает или не видит?
Спрашивать Линискеа не стала, подозревая, что Акку скорее толкнет, прогоняя со своей кровати, да и стало стыдно, что служанка, чья немощь была такой же явной, как и дедова, вынуждена отвечать на вопросы вместо сна. На вопросы, которые Кеа должна была задать не сейчас, а ещё несколько лет назад…
Поэтому, стараясь не шуметь, осторожно обняла худые старческие плечи да подоткнула меховое одеяло, укутывая ей ноги. Всё же зябкость бывает и просто от возраста.
Глаза пустынника были полны муки и отчаяния. Ну, или чего-то, крайне на них похожего. Собственно, Кеа и сама готова была взвыть. Или заплакать. Последнее не хотелось делать из принципа – она не даст врагам видеть её слёзы!
- Пойми, сила это не то вокруг, - Риман тяжело вздохнул и снова попытался объяснить так, чтобы Линискеа поняла. И слова-то она понимала, но они были странными и… неправильными. – Она внутри тебя. Ты и есть дар.
Неповоротливая весенняя муха, ещё окончательно не проснувшаяся после зимовки, громко жужжа, пролетела над его ухом. Принц на неё внимания не обратил, в отличие от сощурившего глаза кота, который примостился прямо возле ноги южанина. И это тоже раздражало – на руки к Кеа кот шел так, будто делал великое одолжение. А к пришлому чуть ли не сам на колени лезет…
За те пять дней, что прошли с вечера принятия гостей, принц с двумя спутниками ежедневно приходил к ним в дом. Шаман ради этого с трудом поднимался с постели, набрасывал прямо на нательную рубаху плащ и сидел у огня, подремывая и практически не слушая, что Риман говорит Кеа. Впрочем, впечатление это было обманчивым, сама хейда несколько раз ловила взгляд деда из-под полуприкрытых век, и сонной расслабленности там не было. Пааво наблюдал, запоминал, пару раз хмыкал, слушая путанные, косноязыкие объяснения принца.
О том, что знает их язык, Линискеа так и не сказала. Пусть лучше это останется её тайной.
Потому первые уроки были особенно мучительны – пустынник просто не знал нужных слов, а те, которые использовал, звучали нелепо и совершенно ничего не объясняли. Пару раз попытки подобрать правильные выражения заканчивались тем, что её учитель начинал спорить с рыжим верзилой, неотступно следовавшим за своим господином. Но и их Кеа понимала далеко не всегда, потому как они использовали ужасно сложные заковыристые слова, и было непонятно, что из этого относится к магии, а что - к ругательствам. Но словарный запас языка Гарета Линискеа существенно пополнила, оставалось только узнать, как именно.
Линискеа, неожиданно даже для самой себя, тихо прыснула от смеха и, вскочив, на мгновение сжала хрупкое старческое тело в объятиях.
И почти успокоилась, свернувшись под мехами и слушая, как за занавесью шаркает ногами старуха. Шорохи и тихое бормотание… Судя по тону, она опять бранила вороватого кота, так и норовившего сунуть усатую морду прямо в ларь с припасами. Тонко тянуло смолистым дымом, и все эти родные звуки и запахи постепенно утихомиривали разбуженную силу хейды.
Прикрыв глаза, Кеа пыталась представить, как этот до нелепости молодой южанин собирается её учить? Ведь у них своё божество, которое бессильно здесь, а Ратус не отзовется на слова пришлого. И это будет во благо, потому что однажды Линискеа видела шамана по время ритуала испития крови…
Лет десять назад один из последних непокорных ярлов решил показать свою силу и несогласие с тем, что верховный конунг в обход многолетних традиций не сложил с себя эту должность после того, как закончился военный поход. Кеа до сих пор не понимала, в чем провинились жители многочисленных островков, разбросанных во внутреннем море. Почему тому ярлу было не пойти войной на Рендебю, не бросить слова в лицо конунга и не вызвать его на честный бой? Почему вместо этого он стер с лица земли несколько деревень, убив или забрав по праву военной добычи их жителей? Разве мирные рыбаки виноваты в том, что ярлы никак не могут поделить власть так, чтобы каждый отхватил по куску…
Это был последний военный поход Пааво. Его и не звали, всё-таки уже тогда он был стар, но и отговаривать не стали.
Красные полосы по щекам, шрам, как раззявленная пасть чудища через половину лица. Гортанная песня, слыша которую, Кеа, зажимала уши ладонями и кусала губы, чтобы не закричать от боли. Наверное, то было первое проявление её дара, ещё спящего, но отозвавшегося на творимый рядом ритуал. Шаман проводил его прямо в доме, велев Акку уйти на женскую половину и не показываться, пока он сам не уйдет.
Служанка так и сделала, она забралась на полати, сжав в объятиях сопротивляющуюся Линискеа, и там просидела несколько часов, не выпуская из рук девочку. И отдернуть занавесь, чтобы посмотреть на деда, тоже не позволяла. Но когда дрема окончательно одолела Акку, Кеа смогла потихоньку отклониться так, чтоб в узкую щель видеть, что происходит в доме.
Худое обнаженное тело деда, всё покрытое шрамами и расписанное непонятными символами, казавшееся удивительно некрасивым. Страдание на его лице, пока он с закрытыми глазами нараспев произносил какие-то слова. Тянущиеся к его рукам языки пламени, оставляющие на коже багровые опухших отметины, боли от которых он будто не чувствовал.
Блеснуло лезвие ножа, и в заранее поставленную посудину зачастили капли густой крови. Они разбивались о поверхность налитого туда темного пива с легким плеском, и от каждой уроненной капли Пааво светлел, будто с кровью он лишался части чего-то страшного и тяжелого.
А потом лицо его вдруг разгладилось, успокоилось, на тонких губах даже появилась улыбка. И была она такой страшной, что девочка как можно тише отодвинулась, опустила голову и уткнулась в плечо служанки, наивно надеясь, что раз она ничего не видит, то и её этот странный пугающий незнакомец, который выглядел, как её дед, тоже не рассмотрит.
Пааво пел до утра, к которому голос его окончательно осип и стал похож на карканье старого ворона.
Он ушел, когда на улице совсем рассвело, бережно держа перед собой наполненную чашу.
Выходить Кеа тогда не позволили, и она только со слов знала, что каждому из воинов, которые шли в поход, Пааво дал отпить кровавого угощения. И каждый, испробовав его, терял страх и сомнения, готовый голыми руками на части рвать врага…
Ярл не узнал, какова ярость разбуженного кровавого наследия Ратуса, его убили свои же соратники, которые поняли, что проиграют, потому обменяли голову бунтаря на помилование для себя. Впрочем, в течение следующих пары лет все они умерли и, вроде как, даже своей смертью. Пааво, говоря это, криво усмехался и качал головой, и маленькая Кеа не понимала, почему. Теперь, кажется, поняла…
Потому для этого же Римана будет лучше, если уроки его будут не так наглядны, как дедово шаманство, ведь теперь Линискеа может и не сдержать дар, который запросто уничтожит угрозу. А убивать сына правителя пустынников она всё же не планировала.
Пааво вернулся ближе к рассвету. Тяжело, пошатываясь от усталости, прошел к очагу и не столько сел, сколько рухнул на лавку. Кеа проснулась, ещё когда он только отворил дверь, чутко прислушиваясь, не нужна ли помощь. Дед хоть и стар, но всё так же горд, потому унижать его проявлением излишней тревоги она не хотела. Но когда услышала, как дыхание с присвистом вырывается из его груди, молча вскочила, даже не стал накидывать платье поверх нательной рубахи.
Он сидел, перегнувшись едва не пополам, и в темноте Кеа было не рассмотреть его лица, но она была уверена, что губы его посиневшие и холодные, такие же, как и ледяные пальцы, которыми шаман скреб шею, будто довольно свободная шнуровка ворота душила, не давая вдохнуть.
- Помоги, - неслышно подошедшая со спины Акку легонько подтолкнула Линискеа, кивая в сторону дедовой постели. Как она смогла так неслышно подойти, если ещё пару часов назад едва таскала ноги, вполголоса ругая собственную немощь, меняющуюся погоду и болящую спину. Теперь де служанка без видимых усилий помогла оттащить Пааво на его половину. Впрочем, теперь это не составляло большого труда – некогда сильный воин теперь весил немногим больше самой Кеа. Кожа его под пальцами внучки казалась прохладной и немного липкой. Но хоть за шею перестал хвататься.
Не дожидаясь следующего окрика старухи, Линискеа помогла стащить с деда рубашку. Та была насквозь пропотевшей, потому девушка тут же отложила её в сторону, завтра пойдет к ручью и отстирает.
Думать о рубашке и о том, что у неё тоже было, что отнести к ручью, казалось намного легче и спокойнее, чем с обмирающим сердцем смотреть за тем, как Пааво, с трудом приоткрыв глаза, что-то шепчет склонившейся над ним служанке. Та, выслушав, кивнула.
- Что ты делаешь? – Линискеа, укутывавшая ноги деда мехами, с непониманием и опаской уставилась на нож, с которым Акку подошла к хозяину. В другой руке у неё был небольшой щербатый горшок.
- Молчи. И иди сюда, подержишь. – Уверенным движением, будто делала это каждый день, старуха провела лезвием по белой морщинистой руке шамана чуть ниже локтя.
В горшок закапало, а нос защекотал знакомый запах крови. Кеа изо всех старалась держать посудину прямо под раной, боясь, что мимо может упасть хотя бы капля. Кровь шаманов не то, что можно безнаказанно и безбоязненно пролить, даже если речь о столь малом количестве.
- Держи вот так, - Акку показала, как прижимать рану к глиняному краю, не давая сомкнуться краям раны, и отошла, чтобы разжечь лучину.
Свете от неё было немного, но Линискеа теперь видела, как и без того бледное лицо деда светлеет ещё сильнее, приобретая пугающую восковую неподвижность. Как заостряется его нос, становятся глубже морщины у рта…
- Зачем? – Одной рукой продолжая сжимать горшок, второй Кеа придерживала руку Пааво, с тревогой замечая, как толчки его сердца, отдававшиеся пульсацией под её пальцами, становятся медленнее и глуше.
- Чем сильнее я сам, тем сильнее во мне шаман, - едва шевельнулись посиневшие губы, но глаза старик не открыл. – Сила волнуется… Маги…
Значит, это из-за предводителя пустынников деду так плохо?!
- Как ты тогда собираешься терпеть его рядом? - Повинуясь легкому кивку служанки, Линискеа прикрыла рану куском чистой холстины и теперь старательно завязывала поверх неё длинный лоскут, чтобы кровь быстрее остановилась.
- Если не обращаться… к силе… будет легко, - сдавленный шепот деда едва получалось расслышать, его голова вдруг показавшаяся слишком большой для худой морщинистой шеи, начала заваливаться набок.
Кеа торопливо отставила горшок, задвинув подальше под лавку, и пересела чуть выше, чтобы, уложив Пааво щекой на свою руку, бережно погладить поредевшие седые волосы. Его кожа была прохладной и липкой от пота, и девушка со страхом прислушалась к дыханию. Медленное, но размеренное… Это не уняло тревоги, особенно, когда служанка, бесцеремонно оттянув веко, глянула в глаз шаману.
- Что с ним будет? – Линискеа чуть покачивалась, будто баюкала Пааво, не обращая внимания ни на замерзшие ноги, ни на то, что сидеть вот так было очень неудобно. Отчего-то ей казалось, что стоит ей отойти, он вдохнет и… не выдохнет.
- Ничего, отойдет, - Акку жестом показала, чтобы девушка осторожно переложила голову шамана на подушку, и когда та повиновалась, начала по капле вливать какую-то довольно противно пахнущую жижу в безвольно приоткрытый рот. – Он столько лет терпел, чтобы Ратус не почуял тебя, вытерпит и ещё немного. Или спать.
С нежностью, мало вязавшейся с недовольными нотками в голосе, служанка вытерла лицо шамана, на котором остался след бурды, которой она его отпаивала, расправила заплетенную бороду и прикрыла мехами.
- О чем ты?
Только сейчас поняв, как заледенели босые ступни, Кеа торопливо забралась в постель. Только не в свою, а к Акку. Насколько она знала, в других домах, где были рабы, те спали вместе со скотом. Ну, или хотя бы подальше от хозяев. У их же служанки было очень удобное местечко по другую сторону от печи, там, где всегда было тепло от очага. И в самую суровую зимнюю пору, когда солнце пряталось за кромкой леса и не показывалось в течение многих дней, Кеа притаскивала свои одеяла, брала тогда ещё не такого взрослого и ершистого Ингмара, и они спали все вместе. Пусть было тесновато, зато тепло и спокойно.
Акку, заметив на своей лежанке госпожу, только укоризненно покачала головой, но прогонять не стала. Проверила мальчика, который всё проспал, и затушив лучину, молча толкнула Кеа. Та подвинулась, давая служанке прилечь на самое теплое место в глубине кокона, и подождала, когда она там устроится.
- Почему Ингмар не проснулся? – Да, у братишки, как и у всех набегавшихся за день детей, крепкий сон, но не до такой же степени. И тот взгляд Акку… Она всерьез не боялась обнаружить за занавесью любопытного мальчишку, скорее, для порядка.
- Порошок гольника, - едва слышно призналась старуха, - он бы не утерпел, удрал за тобой следом. А это было ни к чему. Так что проспит до утра.
Гольником называли лишайник, встречающийся на камнях. Сероватый и невзрачный, будучи высушенным, он хорошо лечил гнойные раны, а если растолочь и добавить в питьё, вызывал довольно глубокий сон. Вот только наутро после него голова болела так, что мало кто решался прибегать к этому средству часто.
Но то, что Акку напоила им Ингмара, не особо удивило. Скорее, Кеа не понимала, отчего это шустрый мальчишка не смог найти мгновение, чтобы сбежать от неповоротливой старухи. Потом его, конечно, могли отходить прутом, но это же потом!
- Что ты говорила про то, что дедушка терпел?
Служанка тяжело вздохнула, но всё же ответила. Не сразу, Линискеа успела подумать, не уснула ли та, но в тишине, разбавляемой только шорохами из-за дальней стены, где был вход в сарайчик козы, да шуршанием мышей за печью, задался скрипучий шепот:
- Кровь шаманов отзывается на чары хейд, они чуют вас, как дикий зверь – добычу. Если постоянно пускать кровь, это ослабит тело, а вместе с ним и силу Ратуса. – Впервые Кеа слушала, что имя божества произносят так. С презрением и отвращением. – Пока твой дар спал, было легче, потом стало сложнее.
- Он несколько лет постоянно резал себя, чтобы никто не понял, кто я? – Кеа с трудом сглотнула невесть откуда взявшийся ком в горле. И вспомнила, что в последнее время дед даже в самую теплую погоду носил рубахи, закрывающие руки до самых ладоней. Она ещё думала, что всё дело в обычной старческой зябкости…
- А как ещё прикажешь тебя прятать? Случайный шаман сюда не заглянет, торговые караваны рядом не ходят, да и воды вон сколько вокруг, упражняйся на здоровье. – Старуха зевнула и, с кряхтением повернувшись на другой бок, велела. – Или молчи и дай мне поспать, или иди к себе.
Кеа не стала спорить. Но и уходить тоже не торопилась.
Она не замечала, как дед ослабляет своё тело, расточительно тратя дни и недели жизни, которых у него и так осталось немного. Не видела того, что Акку знает, кто она такая, и исподволь дает такие задания по дому, чтобы у хейды с бунтующим даром не было возможности навредить себе или другим… Чего она ещё не знает или не видит?
Спрашивать Линискеа не стала, подозревая, что Акку скорее толкнет, прогоняя со своей кровати, да и стало стыдно, что служанка, чья немощь была такой же явной, как и дедова, вынуждена отвечать на вопросы вместо сна. На вопросы, которые Кеа должна была задать не сейчас, а ещё несколько лет назад…
Поэтому, стараясь не шуметь, осторожно обняла худые старческие плечи да подоткнула меховое одеяло, укутывая ей ноги. Всё же зябкость бывает и просто от возраста.
Глава 10
Глаза пустынника были полны муки и отчаяния. Ну, или чего-то, крайне на них похожего. Собственно, Кеа и сама готова была взвыть. Или заплакать. Последнее не хотелось делать из принципа – она не даст врагам видеть её слёзы!
- Пойми, сила это не то вокруг, - Риман тяжело вздохнул и снова попытался объяснить так, чтобы Линискеа поняла. И слова-то она понимала, но они были странными и… неправильными. – Она внутри тебя. Ты и есть дар.
Неповоротливая весенняя муха, ещё окончательно не проснувшаяся после зимовки, громко жужжа, пролетела над его ухом. Принц на неё внимания не обратил, в отличие от сощурившего глаза кота, который примостился прямо возле ноги южанина. И это тоже раздражало – на руки к Кеа кот шел так, будто делал великое одолжение. А к пришлому чуть ли не сам на колени лезет…
За те пять дней, что прошли с вечера принятия гостей, принц с двумя спутниками ежедневно приходил к ним в дом. Шаман ради этого с трудом поднимался с постели, набрасывал прямо на нательную рубаху плащ и сидел у огня, подремывая и практически не слушая, что Риман говорит Кеа. Впрочем, впечатление это было обманчивым, сама хейда несколько раз ловила взгляд деда из-под полуприкрытых век, и сонной расслабленности там не было. Пааво наблюдал, запоминал, пару раз хмыкал, слушая путанные, косноязыкие объяснения принца.
О том, что знает их язык, Линискеа так и не сказала. Пусть лучше это останется её тайной.
Потому первые уроки были особенно мучительны – пустынник просто не знал нужных слов, а те, которые использовал, звучали нелепо и совершенно ничего не объясняли. Пару раз попытки подобрать правильные выражения заканчивались тем, что её учитель начинал спорить с рыжим верзилой, неотступно следовавшим за своим господином. Но и их Кеа понимала далеко не всегда, потому как они использовали ужасно сложные заковыристые слова, и было непонятно, что из этого относится к магии, а что - к ругательствам. Но словарный запас языка Гарета Линискеа существенно пополнила, оставалось только узнать, как именно.
