— Матушка, а бывает, что иголки в голову попадают?
Домна с удивлением посмотрела на Тишу.
— Какие иголки?
— Не знаю. Бывает?
Домна замешкалась с ответом, не знала, как сказать. Потом промолвила нехотя:
— Бывает. Слыхала про такое.
— И что?
— Да не знаю что. Умирает ребёнок, что ещё?
Тиша почувствовала, что ноги у неё чуть замлели и подкосились. Больше не стала спрашивать. Лучше надеяться на чудо и на тётку перехожую. Мать посмотрела на Тишу, хотела всё же спросить у той, что ей сорока на хвосте принесла и откуда, но передумала. Слишком много любопытных ушей…
…Лябзя сидит на возу угрюмая. Вчера полезла под крыльцо за заветным напитком, решила на покос взять, наверняка пригодится, а его и нету. Кобель, паршивец, выкопал и уволок куда-то. Это она определила по ямке и следам от когтистой лапы. Ещё когда прятала, закралось было сомнение, что собака может вырыть, но потом себя успокоила, мол, не косточка, не будет пёс интересоваться всякими неинтересными для себя кубышками. А вот и заинтересовался, гад. Ну, погоди, я тебя покормлю теперь! И куда он мог её подевать? Лябзя весь двор облазила, пока отец не наорал, — не нашла. Вот тебе и приворожила жениха. Неужто судьба её такая — вековухой быть?..
…За могучей батькиной спиной шагает Маниша. Глаза опустила долу, смотрит на отцовы пятки, а на губах играет улыбка. Потому что видятся ей золотистые кудри Лана и его ласковая улыбка. А батькины пятки так… Какая разница на что смотреть, если милый друг далеко впереди. И даже, если бы не застила отцова спина, всё равно не разглядишь. Но ничего, день длинный, ещё пересекутся дорожки. А на покосе целый месяц почти вместе. Как тут не играть улыбке на губах, вырисовывая ямочки на щёчках. Жаль, что Лан не видит их сейчас…
Высокое — высокое голубое небо. Солнечные тёплые просторы. Бескрайняя благодать. И люди… У каждого своя боль, у каждого своя надежда, у каждого своё представление о счастье. Только как найти его? Как до него добраться? Эх, жизнь…
Еремей почти догнал Василису, и к болоту подошёл спустя лишь сутки. И тут дурное предчувствие заставило сердце похолодеть.
— Нет, Василиса не должна была здесь переходить вброд, — произнёс он побелевшими губами, но скользящие следы по крутому глинистому берегу, Василисины следы, говорили об обратном.
Еремей оглядел тёмную мрачную воду, задержался на одинокой палке, лежащей на её неподвижной поверхности. Тоска, такая же тягучая и беспросветная, как и это гиблое место наполнила его сердце.
«Она устала, — догадался он. — Так устала, что не было сил обойти, поэтому забыла об осторожности».
Стал всматриваться в противоположный берег, надеясь увидеть следы девушки там, но было слишком далеко. Он оглянулся, хотел было окликнуть своих провожатых, в отчаянном желании расспросить их о Василисе, но тут же понял, что это бесполезно. У них своя служба, а ко всему прочему они равнодушны, как камни.
Еремей стал быстро раздеваться. Он пойдёт тем же путём.
— Стой, человек, — окликнул его голос.
Еремей выпрямился. Сзади стоял мужчина. Лицо его частично скрывал волчий скальп, низко надвинутый на глаза, ниже была маска. Крепкое стройное тело покрывали волчьи шкуры.
«Ну вот, показались», — Еремей уже несколько часов знал, что у него появилось сопровождение. Но этот не был похож на рядового члена племени. Этот был, скорее, вожак. Только вот с чего бы вожаку оказывать такую честь пришлому человеку?
Еремей молча ждал. Тот тоже долго смотрел на парня.
— Здесь не пройдёшь. Ступай за мной.
— А девушка? Здесь недавно была девушка. Она где? Она прошла?
— Идём, — повторил «вожак», не обращая внимания на вопросы Еремея. И тому осталось только повиноваться.
Шли молча. Впереди «вожак», далее Еремей любовался гладкой волчьей шерстью: волосок к волоску, сзади приблизились сопровождающие. Еремей мельком оглядел их. Ну, как он и предполагал: лица неприветливые, спокойно-равнодушные, глаза холодные, волчьи. Вот в этом сходство было явным.
Еремей отвернулся, стал смотреть по сторонам, пытаясь обнаружить следы Василисы, но впервые за эти недели не увидел ничего.
— Всё, больше не могу, — Ёра упал на траву под какой-то зелёный куст рядом со своим другом.
Малой лишь промычал в ответ что-то невнятное. Впрочем, Ёра не стал переспрашивать. И так всё ясно. Сил нет отвечать, вот и мычит его друг.
С раннего утра, едва показывалось солнце, начинался покос. «Коси, коса, пока роса!» — приговаривали довольные мужики и приступали к работе. Ёре и Малому в этот год впервые довелось выполнять мужские обязанности: косить. На радостях накануне не могли уснуть, всё представляли, как у них ловко будет получаться, на деле получалось лишь несколько часов. Потом просто терпели. И вот — долгожданный отдых. Сил нет идти к шалашам, упали под ближайшие кусты.
— Это ещё хорошо, что Полудница не разрешает работать, — наконец промолвил Малой.
— Ну да, — подхватил верный друг, — а то мужики до ночи бы косили.
Малой сел и оглядел бескрайний луг. Всюду копны и стога. Свежескошенная трава сохнет на знойном солнце, людей не видать — попрятались.
— А ты видал её?
— Кого? — сел и Ёра. — Полудницу? Что ты! Задаром не нужно мне её видать.
Малой задумчиво посмотрел вдаль. Легко представилась огромная женщина в белой рубахе, с длинными распущенными золотыми волосами. Вот идёт она между валами, и, вроде, не видно, как шагает, словно плывёт. В руках серп. Только он вовсе не для работы предназначен.
— Если хочешь знать, — продолжил Ёра после раздумья, — с ней повстречаться — гиблое дело. Ещё, если у неё доброе настроение будет, может отпустить, а то загадки начнёт загадывать. Только те загадки нельзя и разгадать, больно мудрёные. А, если разозлится - всё, голову отдерёт мигом. Так что её видать у меня нет никакого желания.
— Попить бы.
— Пойдём к нашим.
Ребята встали, побрели под знойным беспощадным солнцем. В глазах рябило.
— Глянь-ка, никак кто-то скачет?
— Да не один. Либо, что случилось?
По дороге, поднимая пыль, неслись быстрые всадники.
— Побежали!
И куда только усталость подевалась! Понеслись между валами и стогами, не уступая в прыти лошадям. Вот только пыль не поднимали, за отсутствием таковой. Но всё же немного опоздали.
Народ собрался, все забыли про полуденный отдых, обступили приезжих, слушали, раскрыв рты.
Малой с Ёрой, красные, потные, согнулись в три погибели, пытаясь прийти в себя, но уши навострили.
— …того наградит богато, княжескую казну не пожалеет.
— Слыхали давно уж, что дитё князя похитили. Невжель ещё не нашли? — спросил старый дед Кочерыжка.
— Не нашли. Но найдём. Всю землю-матушку обыщем, а найдём.
— Да земля-то, поди, большая, а дитё… А сколь ему годочков-то?
— Годок только исполнился.
— Батюшки, — всхлипнул жалостливый бабий голос, — махонький какой. И какой же супостат на княжескую кровинушку позарился!
— Ну, прощевайте. А коли что услышите, сразу дайте знать.
— Да как же, как же. Сразу ходоков в город пошлём. Только вот услышим ли? Злодеи, поди, не дураки, чтобы показываться добрым людям.
— Милаи, погодите, кваску холодненького отпейте! — бабы стали совать верховым кувшины и узелки со съестным. И когда только успели подсуетиться-собрать?
— За это благодарствуйте, бабоньки, — повеселели верховые и стали угощаться, не слезая с седла.
— На здоровьица, — обрадовались и бабы, что угодили.
— А вот, скажите, добры молодцы, — вновь раздался чуть дребезжащий от старости голос Кочерыжки, — а служил ли у князя, с вами, или, можа, так слыхали про такого — Еремей!
— Еремей? — переглянулись добры молодцы, — какой Еремей? Еремеев, наверное, много на свете белом. Какой вам надо?
— Наш сельчанин, с Берёзового Кута. Ну, отца его мы не знаем, мать его зовут Пырей, а самого кликали Волчья Лапа.
Молодцы вновь переглянулись, посерьёзнели.
— Товарищ это наш, друг верный! Служил у князя, да и сейчас служит. Прощевайте, земляки нашего друга Еремея! Авось, увидимся…
Поздно вечером в небольшом, неказистом и чуть косоватом шалаше, стоящем немного в стороне от остальных, происходил тихий разговор:
— Что думаешь?
— Не знаю. А ты?
— Я думаю, что это всё странно.
— Ещё бы! Дитёнок у князя пропал, а в лесу как раз дитёнка прячут.
— Надо сказать кому-нибудь.
— Надо, только ты запомнил дорогу?
— Как будто.
— И я как будто. А если не найдём? Или они уже на другое место перешли?
— Тогда по шеям можем получить. Скажут, что брехуны.
— И делать нечего.
— Надо проверить.
— Точно! Дорогу поищем, посмотрим, что там делается, а потом и скажем.
— А то и сами можем дитёнка украсть.
— У них? Ты что?
— А что?
— Ну, можем, наверное. А куда его денем?
— А в город к князю отвезём.
— Мы?
— А что?
— А как мы с ним сладим?
— С дитёнком?..
В наступившей молчании стали отчётливо слышны уютные летние ночные звуки: стрекотание насекомых на разные лады, шелест листвы, отдалённые песни и визг молодёжи, у которых после трудного дня неизменно открывалось второе дыхание.
— Ну, их кормить надо.
— Это понятно.
— Ходят они медленно.
— Да. Если добираться до города, тогда надо по реке.
— А когда?
— Может, когда сенокос закончится?
— Так это ещё долго. А дитёнок в лесу с разбойниками будет?
— Ну что, тогда убегаем?
— Убегаем. Завтра ночью. Надо на дорогу что-нибудь собрать.
— А что скажем? Когда нас не найдут, подумают, что утонули.
— Завтра что-нибудь придумаем.
— Понял…
Жгучая невыносимая боль терзала ноги и день, и ночь. Вот так вытащили иголку! Хыля была в растерянности. Это теперь всё время так будет? Тогда уж лучше бы как раньше.
Тётушка Лука её предупреждала, что такое может быть. Даже дала травку заваривать и пить, чтобы легче стало. Но легче становилось лишь на короткое время.
Хыля лежала на боку на траве под яблоней. Слёзы ручьями стекали под щёку, но она даже не замечала этого. Лежала и мысленно наблюдала за зверем, который грызёт её ноги. Нет, не один зверь. Это множество мелких зубастых козявок, прожорливых и наглых. Они поселились в верхней части её ног и всё никак не могут наесться. Грызут… грызут… грызут…
Мысли иногда путались. Ей временами казалось, что от этой боли можно уползти. Она открывала глаза, даже приподнималась на руках, начиная бегство, но тут голова немного прояснялась, и она понимала, что куда бы она ни направилась, как бы не спешила, от этой боли никуда не деться, она останется с ней. Потому что теперь они живут вместе. Она и маленькие прожорливые козявки.
А, может, это не козявки? Кто-то всунул ей в ноги горячую сковороду? И она жжёт… жжёт.
Хылю затошнило. Но она сегодня ничего не ела. Девочку согнуло пополам в приступе рвоты. Ого, сколько накопилось жидкости внутри. Откуда столько? Она же вроде и не пила…
Но после рвоты боль внезапно оставила её. И силы тоже оставили. Хыля лежала и наслаждалась такой дорогой, самой лучшей на свете безболью. О! Какое блаженство! Такого счастья она не припомнит. Оказывается, самое приятное на свете, когда ничего не болит.
— Девки! Девки! — донёсся из хаты бабушкин голос.
Давно она кричит? Хыля смутно припомнила, что вроде слышала эти «девки» раньше. Наверное, давно. Бабушка проголодалась, не понимает, куда все делись, почему ей никто не приносит еду.
Хыля тяжело приподнялась, села в раздумье. Хорошо, что корову забрали, ей в таком состоянии ни за что бы её не подоить. Только чем же бабушку покормить? Надо лезть в погребицу, там осталось немного простокваши. Хыля экономила её и растягивала как могла, поэтому сама не ела, двоим надолго не хватит. Сама она ест зелёные яблоки. Сухари тоже остались. Бабушке она размачивает в воде или в простокваше. Сама же грызёт так. Вкусно! Особенно с зелёным луком.
Сухарей ещё много осталось. Тётушка Лука уходя напекла хлеба, насушила ароматных скибок вдоволь. Тётушка Лука…
Пришла она под вечер, когда Хыля уже укладывалась спать. Пришла не одна.
— Вот, Хыля, это дядька Гора, — кивнула она на могучего хмурого человека.
Гора остановился в дверях.
— Ну, что же ты? Приглашай гостя.
Хыля неловкой скороговоркой пробормотала положенные в таких случаях слова. Сердечко забилось от радости — наконец!
Гора прошёл к лавке, уселся, широко расставив босые ноги.
— Ты одна? — спросила перехожая.
— Нет, тётя, бабушка старенькая ещё на печке лежит.
— Зови меня тётя Лука. А остальные на покосе?
— Да, тётя Лука. Уже пять дней. А я всё тебя ждала.
— Да вот, задержалась немного. Зато не одна пришла. Ну, Хыля, давай накрывать на стол, повечеряем. Мы с Горой притомились, да ляжем спать. А утром посмотрим, что у тебя в головке делается.
Всё это время Гора молчал, почти равнодушно наблюдая за девочкой. Хыля поползла к печи вытаскивать котелки, тётка Лука развязала свой узелок и стала выкладывать оттуда припасы…
Почти всю ночь Хыля не спала, прислушиваясь к могучему храпу Горы, что доносился с батькиной лавки. Лука легла на пол рядом с девочкой. Перед сном тётка ей негромким голосом рассказала:
— Ты, Хыля, не смотри, что дядька такой хмурый и неприбранный, большая сила в нём живёт. И сила его в том, что он может людей исцелять. Видит он то, чего другим не дано. Вот я, например, могу людям помочь, полечить, если что у кого заболит. Но до Горы мне далеко. Специально за ним ходила. Он всё молчит, вроде как не от мира сего, а то бормочет что-то непонятное. Но лучшего лекаря я не знаю. И тебе помочь только он сможет. А теперь, давай спать.
Но Хыля так и не смогла заснуть. И храп дядьки Горы теперь казался ей особенным, очень умным и важным. Ей думалось, что так могут храпеть только хорошие люди.
А утром она заснула. Но не сразу. Сначала Гора уложил её на стол. На стол! Разве можно? Взял на руки и, словно пёрышко, перенёс на стол. Подсунул под бока всяких тряпок так, что она лежала, плотно прижатая со всех сторон. Лука вытащила из своей котомки несколько настоящих свечей и все их разом зажгла. Подумать только, это какие ж расходы! Дядька остриг ей чуть сбоку и сзади волосы.
— Не печалься шибко, Хыля, о волосах. Сейчас новые начнут отрастать. А это никто не заметит, ежели косу заплести. А то и платочек поносишь.
Но Хыля не печалилась. Подумаешь, волосы.
— А спросят, ты скажи, что зацепилась за колодезное ведро и вырвался клок, — нахмурив брови придумывала на ходу Лука.
— А правда, что я смогу ходить?
Лука на этот раз промолчала. Хыля поняла, что она ждёт, что скажет Гора. Тот тоже молчал, щупал голову, мычал и бормотал что-то непонятное. Хыля тревожно прислушалась. Всех слов не разобрать, но тон не внушал радужных надежд. Услышала что-то вроде:
— Вот где ты прячешься… затаилась… не ворчи, не ворчи… ишь, сердитая какая…
Вот и пойми! А потом она заснула.
А когда проснулась, лежала уже на матушкиной лавке, укутанная шубой, Лука сидела рядом.
— Проснулась? Ну и молодец! Да не трогай голову, не трогай. Обвязана она, пусть пока так.
— Вытащили?
— Вытащили. — Лука заколебалась. — Показать?
Хыля расширила глаза. Посмотреть? Или не надо? Страшно!
— Не надо пока. Может, потом.
— Ты, деточка, не волнуйся, тебе лежать надо. Я тую иголку между бревен сунула. Вот сюда, — Лука показала место, — захочешь — посмотришь, а нет, так нет. А я пока у вас поживу. За тобой посмотрю, бабушку твою кормить буду. Уже кормила недавно. Она и не поняла кто, подумала, что я Воля. Меня всё Волей звала.
Домна с удивлением посмотрела на Тишу.
— Какие иголки?
— Не знаю. Бывает?
Домна замешкалась с ответом, не знала, как сказать. Потом промолвила нехотя:
— Бывает. Слыхала про такое.
— И что?
— Да не знаю что. Умирает ребёнок, что ещё?
Тиша почувствовала, что ноги у неё чуть замлели и подкосились. Больше не стала спрашивать. Лучше надеяться на чудо и на тётку перехожую. Мать посмотрела на Тишу, хотела всё же спросить у той, что ей сорока на хвосте принесла и откуда, но передумала. Слишком много любопытных ушей…
…Лябзя сидит на возу угрюмая. Вчера полезла под крыльцо за заветным напитком, решила на покос взять, наверняка пригодится, а его и нету. Кобель, паршивец, выкопал и уволок куда-то. Это она определила по ямке и следам от когтистой лапы. Ещё когда прятала, закралось было сомнение, что собака может вырыть, но потом себя успокоила, мол, не косточка, не будет пёс интересоваться всякими неинтересными для себя кубышками. А вот и заинтересовался, гад. Ну, погоди, я тебя покормлю теперь! И куда он мог её подевать? Лябзя весь двор облазила, пока отец не наорал, — не нашла. Вот тебе и приворожила жениха. Неужто судьба её такая — вековухой быть?..
…За могучей батькиной спиной шагает Маниша. Глаза опустила долу, смотрит на отцовы пятки, а на губах играет улыбка. Потому что видятся ей золотистые кудри Лана и его ласковая улыбка. А батькины пятки так… Какая разница на что смотреть, если милый друг далеко впереди. И даже, если бы не застила отцова спина, всё равно не разглядишь. Но ничего, день длинный, ещё пересекутся дорожки. А на покосе целый месяц почти вместе. Как тут не играть улыбке на губах, вырисовывая ямочки на щёчках. Жаль, что Лан не видит их сейчас…
Высокое — высокое голубое небо. Солнечные тёплые просторы. Бескрайняя благодать. И люди… У каждого своя боль, у каждого своя надежда, у каждого своё представление о счастье. Только как найти его? Как до него добраться? Эх, жизнь…
ЧАСТЬ 2
Глава 71
Еремей почти догнал Василису, и к болоту подошёл спустя лишь сутки. И тут дурное предчувствие заставило сердце похолодеть.
— Нет, Василиса не должна была здесь переходить вброд, — произнёс он побелевшими губами, но скользящие следы по крутому глинистому берегу, Василисины следы, говорили об обратном.
Еремей оглядел тёмную мрачную воду, задержался на одинокой палке, лежащей на её неподвижной поверхности. Тоска, такая же тягучая и беспросветная, как и это гиблое место наполнила его сердце.
«Она устала, — догадался он. — Так устала, что не было сил обойти, поэтому забыла об осторожности».
Стал всматриваться в противоположный берег, надеясь увидеть следы девушки там, но было слишком далеко. Он оглянулся, хотел было окликнуть своих провожатых, в отчаянном желании расспросить их о Василисе, но тут же понял, что это бесполезно. У них своя служба, а ко всему прочему они равнодушны, как камни.
Еремей стал быстро раздеваться. Он пойдёт тем же путём.
— Стой, человек, — окликнул его голос.
Еремей выпрямился. Сзади стоял мужчина. Лицо его частично скрывал волчий скальп, низко надвинутый на глаза, ниже была маска. Крепкое стройное тело покрывали волчьи шкуры.
«Ну вот, показались», — Еремей уже несколько часов знал, что у него появилось сопровождение. Но этот не был похож на рядового члена племени. Этот был, скорее, вожак. Только вот с чего бы вожаку оказывать такую честь пришлому человеку?
Еремей молча ждал. Тот тоже долго смотрел на парня.
— Здесь не пройдёшь. Ступай за мной.
— А девушка? Здесь недавно была девушка. Она где? Она прошла?
— Идём, — повторил «вожак», не обращая внимания на вопросы Еремея. И тому осталось только повиноваться.
Шли молча. Впереди «вожак», далее Еремей любовался гладкой волчьей шерстью: волосок к волоску, сзади приблизились сопровождающие. Еремей мельком оглядел их. Ну, как он и предполагал: лица неприветливые, спокойно-равнодушные, глаза холодные, волчьи. Вот в этом сходство было явным.
Еремей отвернулся, стал смотреть по сторонам, пытаясь обнаружить следы Василисы, но впервые за эти недели не увидел ничего.
Глава 72
— Всё, больше не могу, — Ёра упал на траву под какой-то зелёный куст рядом со своим другом.
Малой лишь промычал в ответ что-то невнятное. Впрочем, Ёра не стал переспрашивать. И так всё ясно. Сил нет отвечать, вот и мычит его друг.
С раннего утра, едва показывалось солнце, начинался покос. «Коси, коса, пока роса!» — приговаривали довольные мужики и приступали к работе. Ёре и Малому в этот год впервые довелось выполнять мужские обязанности: косить. На радостях накануне не могли уснуть, всё представляли, как у них ловко будет получаться, на деле получалось лишь несколько часов. Потом просто терпели. И вот — долгожданный отдых. Сил нет идти к шалашам, упали под ближайшие кусты.
— Это ещё хорошо, что Полудница не разрешает работать, — наконец промолвил Малой.
— Ну да, — подхватил верный друг, — а то мужики до ночи бы косили.
Малой сел и оглядел бескрайний луг. Всюду копны и стога. Свежескошенная трава сохнет на знойном солнце, людей не видать — попрятались.
— А ты видал её?
— Кого? — сел и Ёра. — Полудницу? Что ты! Задаром не нужно мне её видать.
Малой задумчиво посмотрел вдаль. Легко представилась огромная женщина в белой рубахе, с длинными распущенными золотыми волосами. Вот идёт она между валами, и, вроде, не видно, как шагает, словно плывёт. В руках серп. Только он вовсе не для работы предназначен.
— Если хочешь знать, — продолжил Ёра после раздумья, — с ней повстречаться — гиблое дело. Ещё, если у неё доброе настроение будет, может отпустить, а то загадки начнёт загадывать. Только те загадки нельзя и разгадать, больно мудрёные. А, если разозлится - всё, голову отдерёт мигом. Так что её видать у меня нет никакого желания.
— Попить бы.
— Пойдём к нашим.
Ребята встали, побрели под знойным беспощадным солнцем. В глазах рябило.
— Глянь-ка, никак кто-то скачет?
— Да не один. Либо, что случилось?
По дороге, поднимая пыль, неслись быстрые всадники.
— Побежали!
И куда только усталость подевалась! Понеслись между валами и стогами, не уступая в прыти лошадям. Вот только пыль не поднимали, за отсутствием таковой. Но всё же немного опоздали.
Народ собрался, все забыли про полуденный отдых, обступили приезжих, слушали, раскрыв рты.
Малой с Ёрой, красные, потные, согнулись в три погибели, пытаясь прийти в себя, но уши навострили.
— …того наградит богато, княжескую казну не пожалеет.
— Слыхали давно уж, что дитё князя похитили. Невжель ещё не нашли? — спросил старый дед Кочерыжка.
— Не нашли. Но найдём. Всю землю-матушку обыщем, а найдём.
— Да земля-то, поди, большая, а дитё… А сколь ему годочков-то?
— Годок только исполнился.
— Батюшки, — всхлипнул жалостливый бабий голос, — махонький какой. И какой же супостат на княжескую кровинушку позарился!
— Ну, прощевайте. А коли что услышите, сразу дайте знать.
— Да как же, как же. Сразу ходоков в город пошлём. Только вот услышим ли? Злодеи, поди, не дураки, чтобы показываться добрым людям.
— Милаи, погодите, кваску холодненького отпейте! — бабы стали совать верховым кувшины и узелки со съестным. И когда только успели подсуетиться-собрать?
— За это благодарствуйте, бабоньки, — повеселели верховые и стали угощаться, не слезая с седла.
— На здоровьица, — обрадовались и бабы, что угодили.
— А вот, скажите, добры молодцы, — вновь раздался чуть дребезжащий от старости голос Кочерыжки, — а служил ли у князя, с вами, или, можа, так слыхали про такого — Еремей!
— Еремей? — переглянулись добры молодцы, — какой Еремей? Еремеев, наверное, много на свете белом. Какой вам надо?
— Наш сельчанин, с Берёзового Кута. Ну, отца его мы не знаем, мать его зовут Пырей, а самого кликали Волчья Лапа.
Молодцы вновь переглянулись, посерьёзнели.
— Товарищ это наш, друг верный! Служил у князя, да и сейчас служит. Прощевайте, земляки нашего друга Еремея! Авось, увидимся…
Поздно вечером в небольшом, неказистом и чуть косоватом шалаше, стоящем немного в стороне от остальных, происходил тихий разговор:
— Что думаешь?
— Не знаю. А ты?
— Я думаю, что это всё странно.
— Ещё бы! Дитёнок у князя пропал, а в лесу как раз дитёнка прячут.
— Надо сказать кому-нибудь.
— Надо, только ты запомнил дорогу?
— Как будто.
— И я как будто. А если не найдём? Или они уже на другое место перешли?
— Тогда по шеям можем получить. Скажут, что брехуны.
— И делать нечего.
— Надо проверить.
— Точно! Дорогу поищем, посмотрим, что там делается, а потом и скажем.
— А то и сами можем дитёнка украсть.
— У них? Ты что?
— А что?
— Ну, можем, наверное. А куда его денем?
— А в город к князю отвезём.
— Мы?
— А что?
— А как мы с ним сладим?
— С дитёнком?..
В наступившей молчании стали отчётливо слышны уютные летние ночные звуки: стрекотание насекомых на разные лады, шелест листвы, отдалённые песни и визг молодёжи, у которых после трудного дня неизменно открывалось второе дыхание.
— Ну, их кормить надо.
— Это понятно.
— Ходят они медленно.
— Да. Если добираться до города, тогда надо по реке.
— А когда?
— Может, когда сенокос закончится?
— Так это ещё долго. А дитёнок в лесу с разбойниками будет?
— Ну что, тогда убегаем?
— Убегаем. Завтра ночью. Надо на дорогу что-нибудь собрать.
— А что скажем? Когда нас не найдут, подумают, что утонули.
— Завтра что-нибудь придумаем.
— Понял…
Глава 73
Жгучая невыносимая боль терзала ноги и день, и ночь. Вот так вытащили иголку! Хыля была в растерянности. Это теперь всё время так будет? Тогда уж лучше бы как раньше.
Тётушка Лука её предупреждала, что такое может быть. Даже дала травку заваривать и пить, чтобы легче стало. Но легче становилось лишь на короткое время.
Хыля лежала на боку на траве под яблоней. Слёзы ручьями стекали под щёку, но она даже не замечала этого. Лежала и мысленно наблюдала за зверем, который грызёт её ноги. Нет, не один зверь. Это множество мелких зубастых козявок, прожорливых и наглых. Они поселились в верхней части её ног и всё никак не могут наесться. Грызут… грызут… грызут…
Мысли иногда путались. Ей временами казалось, что от этой боли можно уползти. Она открывала глаза, даже приподнималась на руках, начиная бегство, но тут голова немного прояснялась, и она понимала, что куда бы она ни направилась, как бы не спешила, от этой боли никуда не деться, она останется с ней. Потому что теперь они живут вместе. Она и маленькие прожорливые козявки.
А, может, это не козявки? Кто-то всунул ей в ноги горячую сковороду? И она жжёт… жжёт.
Хылю затошнило. Но она сегодня ничего не ела. Девочку согнуло пополам в приступе рвоты. Ого, сколько накопилось жидкости внутри. Откуда столько? Она же вроде и не пила…
Но после рвоты боль внезапно оставила её. И силы тоже оставили. Хыля лежала и наслаждалась такой дорогой, самой лучшей на свете безболью. О! Какое блаженство! Такого счастья она не припомнит. Оказывается, самое приятное на свете, когда ничего не болит.
— Девки! Девки! — донёсся из хаты бабушкин голос.
Давно она кричит? Хыля смутно припомнила, что вроде слышала эти «девки» раньше. Наверное, давно. Бабушка проголодалась, не понимает, куда все делись, почему ей никто не приносит еду.
Хыля тяжело приподнялась, села в раздумье. Хорошо, что корову забрали, ей в таком состоянии ни за что бы её не подоить. Только чем же бабушку покормить? Надо лезть в погребицу, там осталось немного простокваши. Хыля экономила её и растягивала как могла, поэтому сама не ела, двоим надолго не хватит. Сама она ест зелёные яблоки. Сухари тоже остались. Бабушке она размачивает в воде или в простокваше. Сама же грызёт так. Вкусно! Особенно с зелёным луком.
Сухарей ещё много осталось. Тётушка Лука уходя напекла хлеба, насушила ароматных скибок вдоволь. Тётушка Лука…
Пришла она под вечер, когда Хыля уже укладывалась спать. Пришла не одна.
— Вот, Хыля, это дядька Гора, — кивнула она на могучего хмурого человека.
Гора остановился в дверях.
— Ну, что же ты? Приглашай гостя.
Хыля неловкой скороговоркой пробормотала положенные в таких случаях слова. Сердечко забилось от радости — наконец!
Гора прошёл к лавке, уселся, широко расставив босые ноги.
— Ты одна? — спросила перехожая.
— Нет, тётя, бабушка старенькая ещё на печке лежит.
— Зови меня тётя Лука. А остальные на покосе?
— Да, тётя Лука. Уже пять дней. А я всё тебя ждала.
— Да вот, задержалась немного. Зато не одна пришла. Ну, Хыля, давай накрывать на стол, повечеряем. Мы с Горой притомились, да ляжем спать. А утром посмотрим, что у тебя в головке делается.
Всё это время Гора молчал, почти равнодушно наблюдая за девочкой. Хыля поползла к печи вытаскивать котелки, тётка Лука развязала свой узелок и стала выкладывать оттуда припасы…
Почти всю ночь Хыля не спала, прислушиваясь к могучему храпу Горы, что доносился с батькиной лавки. Лука легла на пол рядом с девочкой. Перед сном тётка ей негромким голосом рассказала:
— Ты, Хыля, не смотри, что дядька такой хмурый и неприбранный, большая сила в нём живёт. И сила его в том, что он может людей исцелять. Видит он то, чего другим не дано. Вот я, например, могу людям помочь, полечить, если что у кого заболит. Но до Горы мне далеко. Специально за ним ходила. Он всё молчит, вроде как не от мира сего, а то бормочет что-то непонятное. Но лучшего лекаря я не знаю. И тебе помочь только он сможет. А теперь, давай спать.
Но Хыля так и не смогла заснуть. И храп дядьки Горы теперь казался ей особенным, очень умным и важным. Ей думалось, что так могут храпеть только хорошие люди.
А утром она заснула. Но не сразу. Сначала Гора уложил её на стол. На стол! Разве можно? Взял на руки и, словно пёрышко, перенёс на стол. Подсунул под бока всяких тряпок так, что она лежала, плотно прижатая со всех сторон. Лука вытащила из своей котомки несколько настоящих свечей и все их разом зажгла. Подумать только, это какие ж расходы! Дядька остриг ей чуть сбоку и сзади волосы.
— Не печалься шибко, Хыля, о волосах. Сейчас новые начнут отрастать. А это никто не заметит, ежели косу заплести. А то и платочек поносишь.
Но Хыля не печалилась. Подумаешь, волосы.
— А спросят, ты скажи, что зацепилась за колодезное ведро и вырвался клок, — нахмурив брови придумывала на ходу Лука.
— А правда, что я смогу ходить?
Лука на этот раз промолчала. Хыля поняла, что она ждёт, что скажет Гора. Тот тоже молчал, щупал голову, мычал и бормотал что-то непонятное. Хыля тревожно прислушалась. Всех слов не разобрать, но тон не внушал радужных надежд. Услышала что-то вроде:
— Вот где ты прячешься… затаилась… не ворчи, не ворчи… ишь, сердитая какая…
Вот и пойми! А потом она заснула.
А когда проснулась, лежала уже на матушкиной лавке, укутанная шубой, Лука сидела рядом.
— Проснулась? Ну и молодец! Да не трогай голову, не трогай. Обвязана она, пусть пока так.
— Вытащили?
— Вытащили. — Лука заколебалась. — Показать?
Хыля расширила глаза. Посмотреть? Или не надо? Страшно!
— Не надо пока. Может, потом.
— Ты, деточка, не волнуйся, тебе лежать надо. Я тую иголку между бревен сунула. Вот сюда, — Лука показала место, — захочешь — посмотришь, а нет, так нет. А я пока у вас поживу. За тобой посмотрю, бабушку твою кормить буду. Уже кормила недавно. Она и не поняла кто, подумала, что я Воля. Меня всё Волей звала.
