Опять девки, злобно подумала она, и старая досада колыхнула душу.
Маняша не сразу узнала в приближающейся к ней грузной старухе помещицу, тётку Владимира Осиповича. Она её видела в последний раз не так давно, но и за это недолгое время та сильно изменилась. Впрочем, девушка не слишком пристально к ней приглядывалась.
- Ну-ка, девка, дай-ка сесть, - Глафира нетерпеливой рукой смахнула Маняшу и с облегчением уселась на удобную лавку. - Беги за хозяином.
Девушка пошла куда-то в чащу.
Глафира огляделась. Трава скошена. В котле булькает что-то пахучее вкусное. На деревянном столе хлеб и кувшины.
Всё простое, непривычное, но какое-то чистое и уютное. Отчего-то в её богатом хозяйстве этого никогда не бывало.
- Неужто опять заболела? - голос прозвучал неожиданно.
Оглянулась. Узнала. Хотя между тем зеленоглазым красавцем и этим седым статным стариком большая разница. Но не пропасть.
- С чего мне болеть?
Несупа вгляделся в дрябло-жёлтое лицо, не поверил, как и прежде. Но смолчал.
- Тогда за какой надобностью на этот раз?
Глафира и сама толком не знала, зачем пришла. Что её сюда притянуло? Много ниточек связывало её с этим мужчиной, и время не разорвало их. Наоборот, добавило новых.
- Неужто к тебе только с болячками можно прийти?
Несупа вздохнул, перенёс пень-табуретку ближе, уселся напротив.
- Да нет. Ты можешь прийти и так.
- Ишь ты, одарил!
Помолчали. И Глафира почувствовала, что так сидеть и молчать она могла бы вечно. И не надо ей ни богатства, ни поместья, ни женихов. Но, может, это только кажется? Здесь, вдали от богатства, поместья и жениха? И надоела бы эта простота, если в неё пришлось бы окунуться. Кто знает?
- Замуж выхожу!
- Слышал... Ты всегда не боялась рисковать. Особенно с замужеством.
Помещица опустила глаза. Уязвлённая. Что он имеет в виду? Но переспрашивать не стала.
- А у тебя помощница, никак, появилась? - кивнула на временами мелькающую между кустами Маняшу.
- Да... вы не даёте мне скучать, посылаете помощниц время от времени.
И опять загадка. Но выпытывать разъяснения не стала. После подумает. Будет чем заняться длинными бессонными ночами.
- Маняша! - крикнул вдруг Несупа. - Предупреди...
Девушка вдалеке постояла в нерешительности, не понимая. Потом кивнула. Скрылась.
- Где-то я её видела. Не у Владимира? Не племянника моего эта девка?
- У Владимира, - подтвердил Несупа. - Но вот насчёт племянника... я бы не был настолько уверен.
- Как ты говоришь... Красиво. Откуда это у тебя? Кто ты? Всегда меня этот вопрос мучил.
Несупа посмотрел на женщину, усмехнулся, промолчал.
- Я же ведь напридумывала разные истории, пытаясь отгадать тебя. А, может, ничего интересного нет? Байстрюк, на худой конец?
- Может, ничего интересного нет. Может, и есть. Но ответ ты не узнаешь.
- Что же ты так таишься? Или опасаешься?
- Я тебе уже говорил, повторю и теперь. Не всё, что тебе хочется, ты получишь. Вот так-то, моя милая.
Когда-то молоденькая Глафира, не получив желанное, горько рыдала. Теперь же Глафира Никитична готова была вцепиться ногтями в лицо, выплёскивая боль и разочарование. Готова была, но сил не было. Увы.
- Идут.
Сердце замерло. Догадалась. Стала смотреть в ту сторону, куда направилась девка.
Вышли. Вдвоём. Беленькие. Тонкие и высокие. Остановились на мгновение, подошли. Дёрнулись сначала к Несупе, но сдержались. Прижались плечами друг к другу, одновременно поддерживая и обретая поддержку. Смотрят внимательно, серьёзно.
Девочку уже видела. Когда-то давным-давно, в зеркале. Мальчика тоже. Во сне. Давно.
Сколько времени смотрела на своих детей? Немного. Или вечность промелькнула... Не понять.
Встала. Пошла своей дорогой.
Возвращаясь назад, Перепёлка случайно взглянул на хозяйку и оторопел. Слёзы мелким дождём обрызгали лицо и по бороздкам-морщинам стекали на платье.
Ничего не сказал, отвернулся. Он в первый раз видел, как плакала старая помещица...
И в последний.
- Что ты делаешь? - удивилась старшая сестра, увидев беспорядок в комнате Сони.
- Ольга! Я сегодня заходила к твоим крестьянам - это просто кошмар.
- К каким крестьянам?
- Помнишь, девочка пропала? Луша.
- Утонула которая?
- Да что ты говоришь? Нет, конечно. Она не утонула!
- Ты к ним заходила?
- Да, и к ним тоже. Но речь о их соседях.
- А, кажется, припоминаю. Отец - пьяница, умер. Мать старшую дочь из дома прогнала.
- Да. О них.
- Следует управляющему сказать об этой истории. Надо же найти девку. Куда она делась?
Ольга уже повернулась, чтобы выйти из комнаты.
- Ты меня выслушаешь? - остановила её Соня.
- Ой, я подумала, что ты уже всё сказала. Прости. Я слушаю.
- Там у этой женщины много детей. Все грязные, голодные. Сама она больная лежит, не встаёт. Лушины родители хотели помочь, так она их на порог не пускает, и детям не разрешает ходить к соседям, кричит, что они на их семью порчу навели.
- Вот уж дремучесть тёмная. Всё им кто-то порчу наводит.
- Да, но дети...
- И ты, я вижу, собираешься отдать им свои одежды?
Соня оглядела ворохи белья.
- Не знаю. Может, что-нибудь подберу. Но это всё равно не поможет. Тут нужно по-другому как-то...
- Соня, ты раздуваешь из мухи слона.
- Я? Сходи, посмотри на детей! Старшей лет шесть, она уже за хозяйку. Маленькие за собой не могут ухаживать, а уже за матерью смотрят.
- Вот и хорошо. Вот это - правильное крестьянское воспитание. С детства приучаются к работе. А этой бабе кто виноват, что она дочь выгнала? Или отца кто заставлял водку хлебать? Сами себе создали проблемы, вот пусть и выкручиваются. Напрасно ты переполошилась.
Соня уставилась на старшую сестру. Как пробить эту непробиваемую стену? И когда её добрая сестра стала этой стеной?
- Ну хорошо, - сдалась Ольга. - Велю отнести им корзину с едой.
- Этого хватит на несколько дней. А дальше?
- Соня, ты сама не понимаешь, чего от меня требуешь! Не могу я решать их проблемы. Каждый получает то, что заслужил.
Ольга вышла. Соня в бессилии опустилась на диван. Страшно вспомнить грязную горницу, несчастных детей.
Может, Владимир Осипович... Пошла искать зятя.
- Он к Ливасову собрался, - подсказал дворецкий.
Владимир Осипович был уже верхом. Но задержался, что-то втолковывая сенной девушке. Та стояла, опустив голову, смущённо хихикала.
- ...Ты смотри, жди, я ночью приду...
Услыхав последние слова, Соня резко остановилась. Замутило. Её зять стал слабоумным? Это догадка всё чаще находила своё подтверждение. Отвернулась, ушла в свою комнату.
«Так... теперь помогу, чем могу, а дальше надо искать старшую дочку. Может, соседи подскажут».
- Где же Анна? Куда ты её опять спрятал?
- Укатила с девкой к себе. А на что они мне тут? Не женись...
- Так я уже женат!
- Точно, - Ливасов пьяно захихикал.
Владимир Осипович сегодня почти не пил. Тошнило, выворачивало, голова болела.
- Это Думинский мерзавец... - глаза Ливасова недобро сверкнули.
- Да уж. Я как увидел всю эту компанию на озере... А где он их нашёл?
- Анна сказала, что явился к ней на квартиру. Неожиданно. Вот она и надумала тогда меня навестить. Нужна она тут, можно подумать... Теперь вся округа смотрят на меня, как на прокажённого. А я что? Ну женат! Преступление это? Скажи, преступление? Дочек своих попрятали...
Ливасов горько покачал головой. Но потом вспомнил, оживлённо поделился:
- А я решил терпимый дом устроить.
- Что?
- Сералек собираю.
- Красивые?
- Ну не страшные же?!
- Молоденькие?
- А то. Тебе понравятся.
- Твои? Или ещё где купил?
- И мои, и купил. Может, и у тебя пригляжу. Парочку возьму.
- У меня-то есть. Но и самому же пригодятся.
- У Ольги Павловны под носом? Не получится. Ко мне приедешь. Я тебе всегда буду рад. Потому, что ты - единственный, кто меня понимает, - глаза Ливасова покраснели от пьяных переживаний. - Пошли, друг, посмотришь, кого я уже собрал. Они пока у меня в сарае. Но дай срок, и я такие хоромы отгрохаю!
- Пошли, - Ночаев преодолел плохое самочувствие, встал. - Ох, - закричал он перепугано. - Глаза... Не вижу.
Ливасов засмеялся, решив, что это такая шутка. Пьяно моргал, пытаясь понять её суть.
Но у Владимира Осиповича уже всё прошло.
- Инфлюэнца, наверное. Дмитрий Сергеевич, нехорошо мне сегодня. Завтра приеду смотреть сералек. Сейчас домой...
Своего приятеля он видел тогда в последний раз...
Когда Ливасов в темноте пробирался в сарай, оценить ещё раз сералек, ему послышались сзади приглушённые скорые шаги. Но повернуться посмотреть не успел. Страшный удар по голове окрасил тёмную ночь ещё более чёрными красками. И уже навсегда.
Когда на следующее утро по округе пронеслась ужасная весть о гибели молодого помещика, Владимир Осипович нервно хихикнул:
- Хорошо, что я уехал вчера. А то бы и меня убили. Вот была бы потеха.
Сегодня он чувствовал себя гораздо лучше.
Вечером согнали дворню.
Люди тревожно перешёптывались, не понимая, что происходит.
Вывели Андрея со связанными руками.
Волна облегчения коснулась на короткое время сердец - не с ними! Пронесло! Но тут же сменилась тревогой. А его за что?
Ерина стояла у стены, кусала губы.
Вышла барыня на крыльцо. Тишина стала полной. Все ждали хоть каких-то объяснений. Не дождались.
- Двадцать плетей... И ещё сверху десять за девку.
Ахнули. Много. Вынесет ли? Лютый, с плеткой ходит, готовится. А у того один удар за три можно считать. За какую девку?
- Дайте, хоть рубаху снять, матери убытку не делать, - как-то весело сказал Андрей, но никому эти слова настроения не подняли.
- Пускай снимает, - кивнула головой Глафира Никитична.
Андрея освободили от верёвки. Тот снял, обнял столб, помощники управляющего опять привязали руки.
- Эй, Лютая собака почеши спину, зудит вся!
Холодок прошёл. Зачем дразнит? Хуже будет.
- Не волнуйся, Я постараюсь. Потом уже долго чесаться не будешь.
- И не забудь чёрной вороне дать хлебнуть кровушки. Она любит крестьянскую.
Глафира Никитична уже собиралась уходить в дом - из окна наблюдать за наказанием, теперь остановилась.
Из толпы доносились голоса.
- Андрей, молчи.
- Хуже будет.
- Когда они нажрутся только?
- Одного нынче уже упокоили.
- Они дождутся.
Но кто говорил, было не разобрать. И вновь страх сжал сердце помещицы. Та непонятная сила, которую она почуяла у Марфушки, не ушла вместе с девкой. Она здесь осталась. Бродит по барскому двору и наполняет тревогой душу хозяйки.
- Пошли вон, - крикнула в толпу.
Дворня, что-то ворча, медленно побрела со двора.
- Андрей, держись, - крикнул кто-то напоследок.
- Держусь... за столб двумя руками. Барыня, я недавно слыхал про помещицу Салтычиху. Случайно, не Ваша родня?
- Ах, ты сучонок, - Глафира Никитична забыла про больные ноги, вихрем спустилась по ступеням и выхватила плеть у Лютого. - Давно пора в солдаты побрить, а я всё жалею скотину.
Она намахнулась на парня... И... ощущение было такое... как будто молния ударила, и гром громыхнул. Но только внутри. В голове, в груди, в сердце...
Бабочка... Не поняла даже сначала, что это. Но память отозвалась... Своя бабочка, родная, с детства знакомая.
У сестры на лопатке. Откуда здесь? Как Андрей её себе забрал?
Яркая картинка выплеснулась в глаза.
Мать качает головой, рассматривая крупную родинку у младшей дочери:
- Не всякое платье сможешь надеть, дорогая. Но не переживай.
Та вертит головой, пытаясь понять, что за штуковина у неё на спине. А Глафире нравится. Ей такую же хочется. Разве это плохо? Словно коричневая бабочка присела отдохнуть.
Это не Андрей забрал... Это сестра ему сама отдала.
Плеть выпала из ослабевших пальцев. Вспомнила! Сестра же писала об этом!
- Глафира Никитична, вам нехорошо?
Помещица полубезумными глазами посмотрела на управляющего: о чём он?
Ах, да, письмо. Поспешила в дом. На крыльце остановилась, повернулась:
- Не трогать его! - ушла.
В кабинете остановилась перед секретером. Там, в нижнем ящике хранятся письма. Нечитанные уже более двадцати лет. Больно смотреть на буквы, написанные рукой, которой она больше никогда не сможет коснуться.
Дрожа, открыла ящик, вынула стопку бумаги, перевязанную зелёной лентой, стала лихорадочно перебирать, ориентируясь на дату рождения племянника. Вот, кажется, оно.
«Дорогая, милая сестрица. Я всё смотрю на это прелестное создание и не могу поверить, что он - мой. На кого похож? Не понимаю. Глазки кажутся дедовы. Но чудо! Моя бабочка перелетела на его плечо. Теперь я её могу рассмотреть...»
- Как я про это забыла? - Глафира Никитична схватилась за виски.
О, голова. И в груди давит. Дышать нечем. Позвонила в колокольчик.
- Позвать Акулину, - приказала девке.
- К-какую, барыня? - перепугано переспросила та.
- Конюха... Андрея... мать, - ужас наполнял её с каждым произнесённым словом, потому что эти слова представали теперь в новом значении. - Бегом, дура.
«Но вот насчёт племянника... я бы не был настолько уверен...» - кто-то мне это уже говорил. Недавно».
Поздно вечером зарёванная Акулина выходила из кабинета помещицы. Нос её немного был сдвинут набок. Так Глафира пометила шельму. Обещала ещё добавить чуть погодя. Перед тем, как на каторгу отправить.
А пока надо было срочно приводить в порядок бумаги. Распорядиться имуществом, пока ещё не замужем.
Глубокой ночью сама разбудила Варю, велела позвать управляющего и Перепёлку, тот был немного грамоте обучен, велела подписать новое завещание.
На следующий день девки долго не решались зайти в покои заспавшейся барыни, знали, что та всю ночь хлопотала. Но когда время приблизилось к полудню, всё же решились побеспокоить.
Глафира Никитична лежала в кровати безгласная. Одна сторона обездвижена, лицо перекосилось.
Перепуганные девки бросились к управляющему, тот велел позвать Игнатия Степановича. Да что тут уже можно сделать? Отжила своё помещица.
Чаепитие с Варварой Палетовой отложилось на несколько дней. Благодетельница её, Глафира Никитична, после удара находилась в тяжёлом состоянии, не до визитов.
Но время шло. Наконец, Таня Горобец не выдержала, и сама приехала в гости.
- Варя, мне надо тебе объяснить... - несмело взглянула она на подругу, - я виновата.
- Ты про роман?
- Да.
- Ну что ты! - Варе не хотела никому причинять неприятности. Даже в виде угрызений совести. - Не переживай. Это здорово, что ты пишешь. Так необычно. Я, конечно, очень озадачилась, что обо мне. Мне и лестно, но... может быть, стоило изменить имя?
- Не было никакого романа, и имени не было. Это я на ходу придумала.
Варя задумалась.
- Но тогда получается, что Маша...
- Это не Маша. Это Ливасов. Он хотел тебя погубить... А погиб сам.
- Но Маша... читала письмо.
- Её Ливасов обманул. Впрочем, я сама толком не поняла. Маша хочет тебе рассказать как было. Ей, наверное, стыдно. Просто мне она не может сознаться. А с тобой... Все уши прожужжала о тебе. С тобой она хочет примириться.
- А роман? Его нет? - Варя выглядела расстроенной.
Таня смущённо засмеялась:
- Он уже есть... Но только начало. Не знаю, что дальше получится.
Варя посмотрела на подругу и заулыбалась:
- Это хорошо.
- И... раз уж я тебе призналась. Понимаешь, мне нужен человек, который... Не знаю даже как и объяснить... Вот я пишу роман и сама не понимаю, что получается.
Маняша не сразу узнала в приближающейся к ней грузной старухе помещицу, тётку Владимира Осиповича. Она её видела в последний раз не так давно, но и за это недолгое время та сильно изменилась. Впрочем, девушка не слишком пристально к ней приглядывалась.
- Ну-ка, девка, дай-ка сесть, - Глафира нетерпеливой рукой смахнула Маняшу и с облегчением уселась на удобную лавку. - Беги за хозяином.
Девушка пошла куда-то в чащу.
Глафира огляделась. Трава скошена. В котле булькает что-то пахучее вкусное. На деревянном столе хлеб и кувшины.
Всё простое, непривычное, но какое-то чистое и уютное. Отчего-то в её богатом хозяйстве этого никогда не бывало.
- Неужто опять заболела? - голос прозвучал неожиданно.
Оглянулась. Узнала. Хотя между тем зеленоглазым красавцем и этим седым статным стариком большая разница. Но не пропасть.
- С чего мне болеть?
Несупа вгляделся в дрябло-жёлтое лицо, не поверил, как и прежде. Но смолчал.
- Тогда за какой надобностью на этот раз?
Глафира и сама толком не знала, зачем пришла. Что её сюда притянуло? Много ниточек связывало её с этим мужчиной, и время не разорвало их. Наоборот, добавило новых.
- Неужто к тебе только с болячками можно прийти?
Несупа вздохнул, перенёс пень-табуретку ближе, уселся напротив.
- Да нет. Ты можешь прийти и так.
- Ишь ты, одарил!
Помолчали. И Глафира почувствовала, что так сидеть и молчать она могла бы вечно. И не надо ей ни богатства, ни поместья, ни женихов. Но, может, это только кажется? Здесь, вдали от богатства, поместья и жениха? И надоела бы эта простота, если в неё пришлось бы окунуться. Кто знает?
- Замуж выхожу!
- Слышал... Ты всегда не боялась рисковать. Особенно с замужеством.
Помещица опустила глаза. Уязвлённая. Что он имеет в виду? Но переспрашивать не стала.
- А у тебя помощница, никак, появилась? - кивнула на временами мелькающую между кустами Маняшу.
- Да... вы не даёте мне скучать, посылаете помощниц время от времени.
И опять загадка. Но выпытывать разъяснения не стала. После подумает. Будет чем заняться длинными бессонными ночами.
- Маняша! - крикнул вдруг Несупа. - Предупреди...
Девушка вдалеке постояла в нерешительности, не понимая. Потом кивнула. Скрылась.
- Где-то я её видела. Не у Владимира? Не племянника моего эта девка?
- У Владимира, - подтвердил Несупа. - Но вот насчёт племянника... я бы не был настолько уверен.
- Как ты говоришь... Красиво. Откуда это у тебя? Кто ты? Всегда меня этот вопрос мучил.
Несупа посмотрел на женщину, усмехнулся, промолчал.
- Я же ведь напридумывала разные истории, пытаясь отгадать тебя. А, может, ничего интересного нет? Байстрюк, на худой конец?
- Может, ничего интересного нет. Может, и есть. Но ответ ты не узнаешь.
- Что же ты так таишься? Или опасаешься?
- Я тебе уже говорил, повторю и теперь. Не всё, что тебе хочется, ты получишь. Вот так-то, моя милая.
Когда-то молоденькая Глафира, не получив желанное, горько рыдала. Теперь же Глафира Никитична готова была вцепиться ногтями в лицо, выплёскивая боль и разочарование. Готова была, но сил не было. Увы.
- Идут.
Сердце замерло. Догадалась. Стала смотреть в ту сторону, куда направилась девка.
Вышли. Вдвоём. Беленькие. Тонкие и высокие. Остановились на мгновение, подошли. Дёрнулись сначала к Несупе, но сдержались. Прижались плечами друг к другу, одновременно поддерживая и обретая поддержку. Смотрят внимательно, серьёзно.
Девочку уже видела. Когда-то давным-давно, в зеркале. Мальчика тоже. Во сне. Давно.
Сколько времени смотрела на своих детей? Немного. Или вечность промелькнула... Не понять.
Встала. Пошла своей дорогой.
Возвращаясь назад, Перепёлка случайно взглянул на хозяйку и оторопел. Слёзы мелким дождём обрызгали лицо и по бороздкам-морщинам стекали на платье.
Ничего не сказал, отвернулся. Он в первый раз видел, как плакала старая помещица...
И в последний.
Глава 135
- Что ты делаешь? - удивилась старшая сестра, увидев беспорядок в комнате Сони.
- Ольга! Я сегодня заходила к твоим крестьянам - это просто кошмар.
- К каким крестьянам?
- Помнишь, девочка пропала? Луша.
- Утонула которая?
- Да что ты говоришь? Нет, конечно. Она не утонула!
- Ты к ним заходила?
- Да, и к ним тоже. Но речь о их соседях.
- А, кажется, припоминаю. Отец - пьяница, умер. Мать старшую дочь из дома прогнала.
- Да. О них.
- Следует управляющему сказать об этой истории. Надо же найти девку. Куда она делась?
Ольга уже повернулась, чтобы выйти из комнаты.
- Ты меня выслушаешь? - остановила её Соня.
- Ой, я подумала, что ты уже всё сказала. Прости. Я слушаю.
- Там у этой женщины много детей. Все грязные, голодные. Сама она больная лежит, не встаёт. Лушины родители хотели помочь, так она их на порог не пускает, и детям не разрешает ходить к соседям, кричит, что они на их семью порчу навели.
- Вот уж дремучесть тёмная. Всё им кто-то порчу наводит.
- Да, но дети...
- И ты, я вижу, собираешься отдать им свои одежды?
Соня оглядела ворохи белья.
- Не знаю. Может, что-нибудь подберу. Но это всё равно не поможет. Тут нужно по-другому как-то...
- Соня, ты раздуваешь из мухи слона.
- Я? Сходи, посмотри на детей! Старшей лет шесть, она уже за хозяйку. Маленькие за собой не могут ухаживать, а уже за матерью смотрят.
- Вот и хорошо. Вот это - правильное крестьянское воспитание. С детства приучаются к работе. А этой бабе кто виноват, что она дочь выгнала? Или отца кто заставлял водку хлебать? Сами себе создали проблемы, вот пусть и выкручиваются. Напрасно ты переполошилась.
Соня уставилась на старшую сестру. Как пробить эту непробиваемую стену? И когда её добрая сестра стала этой стеной?
- Ну хорошо, - сдалась Ольга. - Велю отнести им корзину с едой.
- Этого хватит на несколько дней. А дальше?
- Соня, ты сама не понимаешь, чего от меня требуешь! Не могу я решать их проблемы. Каждый получает то, что заслужил.
Ольга вышла. Соня в бессилии опустилась на диван. Страшно вспомнить грязную горницу, несчастных детей.
Может, Владимир Осипович... Пошла искать зятя.
- Он к Ливасову собрался, - подсказал дворецкий.
Владимир Осипович был уже верхом. Но задержался, что-то втолковывая сенной девушке. Та стояла, опустив голову, смущённо хихикала.
- ...Ты смотри, жди, я ночью приду...
Услыхав последние слова, Соня резко остановилась. Замутило. Её зять стал слабоумным? Это догадка всё чаще находила своё подтверждение. Отвернулась, ушла в свою комнату.
«Так... теперь помогу, чем могу, а дальше надо искать старшую дочку. Может, соседи подскажут».
- Где же Анна? Куда ты её опять спрятал?
- Укатила с девкой к себе. А на что они мне тут? Не женись...
- Так я уже женат!
- Точно, - Ливасов пьяно захихикал.
Владимир Осипович сегодня почти не пил. Тошнило, выворачивало, голова болела.
- Это Думинский мерзавец... - глаза Ливасова недобро сверкнули.
- Да уж. Я как увидел всю эту компанию на озере... А где он их нашёл?
- Анна сказала, что явился к ней на квартиру. Неожиданно. Вот она и надумала тогда меня навестить. Нужна она тут, можно подумать... Теперь вся округа смотрят на меня, как на прокажённого. А я что? Ну женат! Преступление это? Скажи, преступление? Дочек своих попрятали...
Ливасов горько покачал головой. Но потом вспомнил, оживлённо поделился:
- А я решил терпимый дом устроить.
- Что?
- Сералек собираю.
- Красивые?
- Ну не страшные же?!
- Молоденькие?
- А то. Тебе понравятся.
- Твои? Или ещё где купил?
- И мои, и купил. Может, и у тебя пригляжу. Парочку возьму.
- У меня-то есть. Но и самому же пригодятся.
- У Ольги Павловны под носом? Не получится. Ко мне приедешь. Я тебе всегда буду рад. Потому, что ты - единственный, кто меня понимает, - глаза Ливасова покраснели от пьяных переживаний. - Пошли, друг, посмотришь, кого я уже собрал. Они пока у меня в сарае. Но дай срок, и я такие хоромы отгрохаю!
- Пошли, - Ночаев преодолел плохое самочувствие, встал. - Ох, - закричал он перепугано. - Глаза... Не вижу.
Ливасов засмеялся, решив, что это такая шутка. Пьяно моргал, пытаясь понять её суть.
Но у Владимира Осиповича уже всё прошло.
- Инфлюэнца, наверное. Дмитрий Сергеевич, нехорошо мне сегодня. Завтра приеду смотреть сералек. Сейчас домой...
Своего приятеля он видел тогда в последний раз...
Когда Ливасов в темноте пробирался в сарай, оценить ещё раз сералек, ему послышались сзади приглушённые скорые шаги. Но повернуться посмотреть не успел. Страшный удар по голове окрасил тёмную ночь ещё более чёрными красками. И уже навсегда.
Когда на следующее утро по округе пронеслась ужасная весть о гибели молодого помещика, Владимир Осипович нервно хихикнул:
- Хорошо, что я уехал вчера. А то бы и меня убили. Вот была бы потеха.
Сегодня он чувствовал себя гораздо лучше.
Глава 136
Вечером согнали дворню.
Люди тревожно перешёптывались, не понимая, что происходит.
Вывели Андрея со связанными руками.
Волна облегчения коснулась на короткое время сердец - не с ними! Пронесло! Но тут же сменилась тревогой. А его за что?
Ерина стояла у стены, кусала губы.
Вышла барыня на крыльцо. Тишина стала полной. Все ждали хоть каких-то объяснений. Не дождались.
- Двадцать плетей... И ещё сверху десять за девку.
Ахнули. Много. Вынесет ли? Лютый, с плеткой ходит, готовится. А у того один удар за три можно считать. За какую девку?
- Дайте, хоть рубаху снять, матери убытку не делать, - как-то весело сказал Андрей, но никому эти слова настроения не подняли.
- Пускай снимает, - кивнула головой Глафира Никитична.
Андрея освободили от верёвки. Тот снял, обнял столб, помощники управляющего опять привязали руки.
- Эй, Лютая собака почеши спину, зудит вся!
Холодок прошёл. Зачем дразнит? Хуже будет.
- Не волнуйся, Я постараюсь. Потом уже долго чесаться не будешь.
- И не забудь чёрной вороне дать хлебнуть кровушки. Она любит крестьянскую.
Глафира Никитична уже собиралась уходить в дом - из окна наблюдать за наказанием, теперь остановилась.
Из толпы доносились голоса.
- Андрей, молчи.
- Хуже будет.
- Когда они нажрутся только?
- Одного нынче уже упокоили.
- Они дождутся.
Но кто говорил, было не разобрать. И вновь страх сжал сердце помещицы. Та непонятная сила, которую она почуяла у Марфушки, не ушла вместе с девкой. Она здесь осталась. Бродит по барскому двору и наполняет тревогой душу хозяйки.
- Пошли вон, - крикнула в толпу.
Дворня, что-то ворча, медленно побрела со двора.
- Андрей, держись, - крикнул кто-то напоследок.
- Держусь... за столб двумя руками. Барыня, я недавно слыхал про помещицу Салтычиху. Случайно, не Ваша родня?
- Ах, ты сучонок, - Глафира Никитична забыла про больные ноги, вихрем спустилась по ступеням и выхватила плеть у Лютого. - Давно пора в солдаты побрить, а я всё жалею скотину.
Она намахнулась на парня... И... ощущение было такое... как будто молния ударила, и гром громыхнул. Но только внутри. В голове, в груди, в сердце...
Бабочка... Не поняла даже сначала, что это. Но память отозвалась... Своя бабочка, родная, с детства знакомая.
У сестры на лопатке. Откуда здесь? Как Андрей её себе забрал?
Яркая картинка выплеснулась в глаза.
Мать качает головой, рассматривая крупную родинку у младшей дочери:
- Не всякое платье сможешь надеть, дорогая. Но не переживай.
Та вертит головой, пытаясь понять, что за штуковина у неё на спине. А Глафире нравится. Ей такую же хочется. Разве это плохо? Словно коричневая бабочка присела отдохнуть.
Это не Андрей забрал... Это сестра ему сама отдала.
Плеть выпала из ослабевших пальцев. Вспомнила! Сестра же писала об этом!
- Глафира Никитична, вам нехорошо?
Помещица полубезумными глазами посмотрела на управляющего: о чём он?
Ах, да, письмо. Поспешила в дом. На крыльце остановилась, повернулась:
- Не трогать его! - ушла.
В кабинете остановилась перед секретером. Там, в нижнем ящике хранятся письма. Нечитанные уже более двадцати лет. Больно смотреть на буквы, написанные рукой, которой она больше никогда не сможет коснуться.
Дрожа, открыла ящик, вынула стопку бумаги, перевязанную зелёной лентой, стала лихорадочно перебирать, ориентируясь на дату рождения племянника. Вот, кажется, оно.
«Дорогая, милая сестрица. Я всё смотрю на это прелестное создание и не могу поверить, что он - мой. На кого похож? Не понимаю. Глазки кажутся дедовы. Но чудо! Моя бабочка перелетела на его плечо. Теперь я её могу рассмотреть...»
- Как я про это забыла? - Глафира Никитична схватилась за виски.
О, голова. И в груди давит. Дышать нечем. Позвонила в колокольчик.
- Позвать Акулину, - приказала девке.
- К-какую, барыня? - перепугано переспросила та.
- Конюха... Андрея... мать, - ужас наполнял её с каждым произнесённым словом, потому что эти слова представали теперь в новом значении. - Бегом, дура.
«Но вот насчёт племянника... я бы не был настолько уверен...» - кто-то мне это уже говорил. Недавно».
Поздно вечером зарёванная Акулина выходила из кабинета помещицы. Нос её немного был сдвинут набок. Так Глафира пометила шельму. Обещала ещё добавить чуть погодя. Перед тем, как на каторгу отправить.
А пока надо было срочно приводить в порядок бумаги. Распорядиться имуществом, пока ещё не замужем.
Глубокой ночью сама разбудила Варю, велела позвать управляющего и Перепёлку, тот был немного грамоте обучен, велела подписать новое завещание.
На следующий день девки долго не решались зайти в покои заспавшейся барыни, знали, что та всю ночь хлопотала. Но когда время приблизилось к полудню, всё же решились побеспокоить.
Глафира Никитична лежала в кровати безгласная. Одна сторона обездвижена, лицо перекосилось.
Перепуганные девки бросились к управляющему, тот велел позвать Игнатия Степановича. Да что тут уже можно сделать? Отжила своё помещица.
Глава 137
Чаепитие с Варварой Палетовой отложилось на несколько дней. Благодетельница её, Глафира Никитична, после удара находилась в тяжёлом состоянии, не до визитов.
Но время шло. Наконец, Таня Горобец не выдержала, и сама приехала в гости.
- Варя, мне надо тебе объяснить... - несмело взглянула она на подругу, - я виновата.
- Ты про роман?
- Да.
- Ну что ты! - Варе не хотела никому причинять неприятности. Даже в виде угрызений совести. - Не переживай. Это здорово, что ты пишешь. Так необычно. Я, конечно, очень озадачилась, что обо мне. Мне и лестно, но... может быть, стоило изменить имя?
- Не было никакого романа, и имени не было. Это я на ходу придумала.
Варя задумалась.
- Но тогда получается, что Маша...
- Это не Маша. Это Ливасов. Он хотел тебя погубить... А погиб сам.
- Но Маша... читала письмо.
- Её Ливасов обманул. Впрочем, я сама толком не поняла. Маша хочет тебе рассказать как было. Ей, наверное, стыдно. Просто мне она не может сознаться. А с тобой... Все уши прожужжала о тебе. С тобой она хочет примириться.
- А роман? Его нет? - Варя выглядела расстроенной.
Таня смущённо засмеялась:
- Он уже есть... Но только начало. Не знаю, что дальше получится.
Варя посмотрела на подругу и заулыбалась:
- Это хорошо.
- И... раз уж я тебе призналась. Понимаешь, мне нужен человек, который... Не знаю даже как и объяснить... Вот я пишу роман и сама не понимаю, что получается.
