— Издеваешься, книжная морда? — хмуро буркнул Андр.
— Ни в коей мере! — отозвался гость. — Завидую. Сидишь тут, бьёшь баклуши, а я должен с умным видом выслушивать отчёт ректора, который и без того выучил практически наизусть!
— Издеваешься. — констатировал хозяин.
Их беседу прервала служанка в белом фартучке, принёсшая затребованное «посерьёзней». Следом за служанкой в гостиную явился большой чёрный кот по кличке Мерзавец, любимец хозяина дома. Кот строго следовал правилу «еда вкуснее с хозяйской тарелки» и не допускал, чтобы хозяин питался без него.
Проворно сервировав стол, служанка удалилась, а Мерзавец с цельнотянутым кусочком индюшачьей грудки расположился у ног хозяина.
Андр чуть дрожащей рукой взял со стола тяжёлую бутылку коньяка и налил себе и другу.
— Выпьем за Алёшку, Горыныч. Пусть земля ему будет пухом. Пусть посмертье его будет лёгким, — произнёс он.
— И пусть Радан, Отец Небесный будет к нему снисходителен так же, как земной, — продолжил его гость.
Они осушили бокалы.
— Я виноват, Горыныч, — тяжело вздохнул Андр. — Виноват в том, что подарил эту проклятую машину...
— Виноват, — согласился профессор Великанов. — Виноват в том, что баловал безмерно, дарил ему всё, что он только пожелает...
— Дело не в подарках, — попытался возразить его друг, — а в том, что уделял ему мало времени...
Однако его покаянный монолог был пресечён самым безжалостным образом.
— Да, ты виноват в том, уделял Алёшке мало времени и внимания! И эту вину никак уже не загладить. Но вину перед ней, — профессор выложил на стол фотографию, — ты загладить ещё можешь.
— Вину перед ней? — удивился Андр. — Кто это?
— Твоя новая переводчица с вермецкого, — усмехнулся Горыныч.
— С вермецкого? Зачем она мне нужна?
— Не маленький, — ещё ехидней усмехнулся профессор. — Сам придумаешь. Жду тебя за подробностями завтра в десять у себя в кабинете.
И с видом человека, выполнившего свой долг, подтянул к себе тарелку с мясной нарезкой.
— Вот мерзавец! — фыркнул Андр, чувствуя, как его губы расплываются в улыбке, первой настоящей улыбке за последние месяцы.
Мерзавец, услышавший своё имя, запрыгнул на колени к хозяину и толкнул его головой в ладонь, напрашиваясь на ласку. Мужчина принялся машинально гладить и почёсывать кота, а глаза не отрывались от фотографии, с которой на него смотрела … Лика? Нет, у сестрёнки не было таких серьёзных глаз. Она в этом возрасте была ещё той оторвой. Да и глаза у неё серые, а не карие. Кто же это такая?!
Поболтав с Анютой, я заварила себе крепкого чаю, капнув туда каплю малиновой настойки, и открыла первый том «Хроник».
Остаток вечера прошёл у меня спокойно. Я неторопливо читала, выписывая имена собственные и географические названия — часть из них уже встречалась в «Хрониках Полночи» и была переведена, часть ещё требовалось перевести. Я увлеклась переводом имён так, что позабыла обо всё на свете. И спохватилась только тогда, когда глаза начали уже совсем слипаться, а настольные часы укоризненно указывали часовой стрелкой на приближающуюся единицу.
Я выложила на тумбочку у постели листок с Бэтцу, сложила руки в молитвенном жесте и, глядя в напечатанные глаза мудрого карлика, трижды произнесла:
— О, карлик мудрый, лик обрати ты
Ко мне, бессильной, могучий воин.
К тебе взываю я о защите,
Пусть будет сон мой тих и спокоен.
Уснула я, едва донеся голову до подушки. Снилась мне всякая ерунда — книги, никак не желающие вставать на полки; Маникена, требующая от меня назвать все столицы государств Северо-запада; Вера Михайловна, распивающая чаи с Горынычем...
Тут я как раз обнаружила у себя в руке развёрнутую плитку шоколада и собиралась отломить половину, чтобы поделиться с Верой Михайловной. Но шоколад в руках потёк, превращаясь в нечто малоаппетитное. Я с отвращением отбросила его подальше от себя.
И оказалась на небольшой поляне посреди дремучего леса. А в трёх шагах передо мной возникла закутанная в чёрный плащ фигура. Неизвестный откинул капюшон — с собачьей морды хищно глянули багровые глаза. Трава, на которую капала слюна из разинутой пасти, чернела и съёживалась. И пахло от него так, что старинное ругательство “пёс смердящий” перестало быть красивой абстракцией.
— Пор-р-р-ву, др-р-рянь, — прорычало существо, — покор-р-р-рись Рррахасу-Арррранди!
От одного взгляда на него меня должен был бы охватить ужас, смешанный с отвращением. Но мне стало весело. Кажется, кое-кто ещё не понял, что у меня есть надёжная защита.
— Покорррриться? — со смешком передразнила я. — Нашёл дуррррочку! Вот умор-р-ра! Клянусь Бэтцу, никогда не слышала ничего смешнее.
Я рассмеялась, и мне эхом отозвался басовитый мужской хохот, в котором смешивались львиный рык и громовые раскаты.
— Это и впрямь смешно, — сквозь смех проговорил Бэтцу, возникнув между мной и существом. — Велеречивый Инпур почти разучился говорить! Что, несладко тебе пришлось у Сумара Непутёвого, если ты к Полуликому недомерку переметнулся?
Псоглавого передёрнуло, его фигура на мгновение поплыла, обретая сходство со знаменитым Та-кморским проводником душ в царство мёртвых. И тут же снова сжалась, скукожилась, возвращаясь к омерзительному обличию.
— А ты сам, Бэтцу? — с трудом выговаривая слова, произнёс Инпур. — Хр-р-р-рам р-р-р-разгр-р-р-р-аблен и р-р-р-разр-р-р-р-ушен, ар-тей-р-р-ры выр-р-р-р-езаны под кор-р-рень...
— За меня не тревожься, — усмехнулся карлик. — На тебя моих сил вполне хватит. А ну брысь!
Псоглавый исчез, а мы с Бэтцу оказались на камне, окружённом густыми зарослями тростника. «Река течёт с рокотом. Несёт лодки лёгкие.» — вспомнилось мне.
— Это всё, что осталось от святилища в Абде, — вздохнул карлик и отвернулся от меня.
Сейчас он выглядел крохотным, словно игрушечным.
— Инпур прав, я ничего не сделал, когда воины Радана вырезали моих посвящённых. Не сделал и не мог сделать, потому что моё предназначение иное — защищать людей от злых духов. И этим я буду заниматься до тех пор, пока рука моя тверда, пока бьётся сердце, пусть даже никто из ныне живущих в меня не верит...
— Но я, я верю в тебя, Бэтцу, — воскликнула я, кладя руку ему на плечо. — Верю в тебя и чту, многомудрый!
— Веры одного человека слишком мало даже для забытого бога. — карлик повернулся и печально посмотрел на меня. — Но кое-что ты можешь сделать.
Новость о моём увольнении за понедельник разлетелась среди постоянных читателей.
Первыми ко мне прибежали взъерошенные краеведики — школьники, у которых я вела занятия по краеведению. Успокоить их удалось только обещанием, что не брошу их и со следующего вторника начну вести для них видеоблог «Бельские быльки».
За школьниками потянулись взрослые, которым срочно понадобилось продлить уже взятые книги или подобрать новые. На меня обрушился водопад добрых слов и пожеланий, растрогавший и ошарашивший. Так что вторник выдался у меня прощально-насыщенным. Среда была поспокойнее, и я почти расслабилась до самого вечера, когда по расписанию у меня был поэтический кружок.
Прощание с поэтическим кружком вышло трогательным, так что к концу и я, и мои поэтушки чуть не плакали. А уж когда звезда кружка — Артур Дальний — прочитал посвящённые мне стихи...
Артур Дальний, а в реальной жизни Матвей Егорович Рогожин, был робок, застенчив и отчаянно некрасив: одутловатое лицо, большие, выпученные, как у жабы, глаза и кривые зубы, торчащие в разные стороны. Робость покидала его только тогда, когда Артур читал вслух стихи — свои ли, чужие ли. В такие моменты лицо его преображалось, в глазах вспыхивал огонь, голос начинал звучать уверенно и страстно... Увы, заканчивалось стихотворение, и Артур гас, снова становясь несуразным мямлей.
Я для себя разделяла Артура, каким он был в порыве поэтических восторгов, и Матвея Егоровича, единственного сына властной вдовы. Артур мне нравился куда больше. Сегодня он превзошёл сам себя, с томительной тоской в голосе прочитав новый шедевр:
Отрави все колодцы мои
ускользания медленным ядом,
Саранчой пронесись
над полями надежды моей,
В небе выбери лучшую
из сотворенных мной радуг,
И, смеясь как ребенок,
ее на кусочки разбей.
Для тебя ничего мне не жаль,
от тебя ничего мне не надо.
Не поверишь сама -
ни улыбок, ни ласковых слов,
Ни притворно-смущенных,
ни огненно-пристальных взглядов...
Но меня позови,
я тотчас же откликнусь на зов.
Я услышу твой голос,
каким бы негромким он не был,
Где бы не был я сам,
в самом богом забытом краю.
И заслышав его,
разделю я с землею и небом,
Словно хлеба краюшку,
Заветную песню свою.
Слушательницы, составлявшие большую часть нашего поэтического кружка, дружно зааплодировали, а Егор Владимирович — ещё один наш гений и суровый критик — одобрительно качнул ухоженной бородкой.
— Эти стихи, — с вызовом произнёс Артур, — я посвящаю своей музе, Софье Алексеевне.
Я смутилась. Внимание Матвея Егоровича было мне приятно, тем более, что его матушка, Ксана Михайловна, не терпела конкуренток, и более серьёзных ухаживаний с его стороны можно было не опасаться.
Но когда заседание закончилось, выйдя на улицу, я наткнулась на поджидавшего меня мужчину.
— Вам в какую сторону, Софья Алексеевна? — смущённо спросил Матвей Егорович.
— К Ежиной площади, — ответила я.
— О, мне как раз в ту сторону. — обрадовался он. — Вы позволите мне проводить вас, Софья Алексеевна?
По меркам Бельска подобное предложение было равносильно официальному заявлению о начале ухаживаний. Ещё неделю назад я бы категорически отказалась. Но сейчас для меня это было уже неважно.
— Почему бы и нет, — улыбнулась я.
И мы сквозь опускающиеся сумерки неторопливо двинулись по улице. Сначала мы неловко молчали, потом мой спутник набрался храбрости и заговорил:
— Не будет ли нескромным с моей стороны спросить о ваших дальнейших планах, Софья Алексеевна. Чем вы теперь планируете заняться?
— Переберусь в Зарянск, поближе к дочке. И займусь переводами.
— В Зарянск? — чуть обиженно воскликнул Матвей Егорович. — А как же… Как же… мы…
Остаток пути до Ежиной площади я потратила на то, чтобы убедить поэта, что муза дальняя лучше музы ближней, потому что расстояние скрадывает недостатки и подчёркивает достоинства. Он, слушая меня, задумчиво кивал. И лишь у самой площади, где наши пути расходились, оборвав меня на полуслове, спросил внезапно, запинаясь от волнения:
— Софья Алексеевна, вы позволите мне … писать вам… по электронной почте?
Плавные, текучие линии, мягкие, приглушённые тона... Анечка совсем не так представляла себе офис владельца «Изюбра». И господина Измайлова тоже совсем не так. Он разительно отличался от образа, нарисованного жёлтой прессой. Холёный красавец, светский лев, любимец дам и гроза конкурентов? В глаза бросались, скрываемые ретушью на фотографиях, седина в волосах, морщины на тщательно выбритом лице, и синяки под глубоко запавшими глазами. Осунувшийся и бледный, он выглядел едва начавшим выздоравливать после долгой болезни.
Поняв, что самым неприличным образом рассматривает будущего босса, девушка смутилась и покраснела.
— Здравствуйте, — произнёс Измайлов, поднимаясь из-за стола и протягивая ей руку. — Андрей Вениаминович Измайлов.
— Здравствуйте, я — нерешительно произнесла девушка, пожимая протянутую руку, — новый переводчик с вермецкого. Меня зовут Аня... Старцева.
— Просто Аня? — уточнил с улыбкой Измайлов.
— Андреевна, — смутившись ещё сильнее, выдавила из себя Аня.
— Это хорошо, что Андреевна, — задумчиво произнёс Андрей Вениаминович. — Это правильно.
Девушка замерла, не зная, что делать дальше.
— Присаживайтесь, Анечка Андреевна, — Измайлов указал ей на кресло, стоявшее рядом с низким журнальным столиком. И сам опустился в соседнее. — Присаживайтесь и расскажите о себе. В столь юном возрасте такие познания в языке... Как это получилось?
— Понимаете, моя мама...
Рассказывая о себе, Аня понемножку успокоилась. Говорить о собственных успехах в учёбе — благо и вправду было чем похвастаться — было легко и приятно, а уж когда разговор плавно перетёк к переводам с вермецкого... Говорить о них, спасибо маме, она могла долго, вспоминая всевозможные казусы, вроде кракена, превратившегося у переводчика-недоучки в «огромную раскоряку».
Слушая девушку, суровый (по слухам) босс сперва пытался сдерживать улыбку, потом начал потихоньку улыбаться, а под конец и вовсе засмеялся.
Аня украдкой взглянула на часы и обнаружила, что вместо отведённых на собеседование пятнадцати минут они уже проговорили полчаса.
Перехватив её взгляд, Измайлов тоже бросил взгляд на часы.
— Скажите, Анечка, вы успели перекусить после занятий?
— Нет, — чуть удивлённо ответила девушка.
— И я не обедал. Как вы относитесь к восточной кухне? Например, к тангайской?
— Никак не отношусь, — покраснев до кончиков ушей от демонстрации своей провинциальности, призналась Аня. — В Бельске ресторанов тангайской кухни нет.
А в Зарянске, мысленно добавила она, рестораны есть, зато денег нет.
Но Андрей Вениаминович просиял, словно ему сообщили приятнейшую новость.
— Завидую вам, Анечка Андреевна. Вам ещё столько предстоит попробовать!
Он извлёк из кармана телефон с логотипом надкушенной груши на корпусе и нажал пару кнопок на экране.
— Да, Андрей Вениаминович? — раздался из трубки приятный мужской голос.
— Григорий Павлович, закажите, пожалуйста, у «Танга» обед на двоих. Мне как обычно, а для Анечки «набор первопроходца».
— Сию минуту, Андрей Вениаминович.
Измайлов убрал телефон в карман и улыбнулся девушке:
— Через полчасика обед будет. А пока можно и поговорить... На чём мы остановились?
Разговор вновь вернулся в вермецкому языку, но ненадолго. Он, словно сорвавшийся с привязи щенок, прыгал и скакал из стороны в сторону, от темы к теме: от разноцветных черепиц вермецких крыш к питьевым фонтанчикам, украшенным фигурками зверей и птиц, что обязательно стоят на каждой площади Тэмеи, от резных чубуков вермецких трубок к стеклянным колокольчикам... Неожиданно, с подачи Андрея Вениаминовича, разговор свернул к драгоценностям.
— О женщине можно много узнать по камням, которые она любит. Вот какие камни предпочитает ваша мать? Изумруды, сапфиры? — спросил он, заставив Аню посмотреть на него с недоумением.
— Простите, Андрей Вениаминович, — сказала она, краснея, — вы шутите? Моя мать — библиотекарь и...
Теперь настала очередь смущаться Андрею Вениаминовичу.
— Это вы меня простите, Анечка, — сказал он, опуская взгляд. — Я не подумал... Но скажите, она ведь носит украшения? Какого цвета камни она предпочитает?
— Мама не носит украшения, — сказала Аня, взглянув на него с подозрением, — а платьям предпочитает бесформенные вязаные свитера.
В кабинете повисла неловкая пауза, от которой их спас так вовремя прибывший обед.
То, что всё зло в жизни от женщин, Аркадий Калесный понял ещё в детстве, когда за проказы Алинки первому влетало ему. И ещё больше убедился в этом, став владельцев детективного агентства. Дела, так или иначе связанные с женщинами, приносили ему едва ли не восемьдесят процентов дохода.
— Ни в коей мере! — отозвался гость. — Завидую. Сидишь тут, бьёшь баклуши, а я должен с умным видом выслушивать отчёт ректора, который и без того выучил практически наизусть!
— Издеваешься. — констатировал хозяин.
Их беседу прервала служанка в белом фартучке, принёсшая затребованное «посерьёзней». Следом за служанкой в гостиную явился большой чёрный кот по кличке Мерзавец, любимец хозяина дома. Кот строго следовал правилу «еда вкуснее с хозяйской тарелки» и не допускал, чтобы хозяин питался без него.
Проворно сервировав стол, служанка удалилась, а Мерзавец с цельнотянутым кусочком индюшачьей грудки расположился у ног хозяина.
Андр чуть дрожащей рукой взял со стола тяжёлую бутылку коньяка и налил себе и другу.
— Выпьем за Алёшку, Горыныч. Пусть земля ему будет пухом. Пусть посмертье его будет лёгким, — произнёс он.
— И пусть Радан, Отец Небесный будет к нему снисходителен так же, как земной, — продолжил его гость.
Они осушили бокалы.
— Я виноват, Горыныч, — тяжело вздохнул Андр. — Виноват в том, что подарил эту проклятую машину...
— Виноват, — согласился профессор Великанов. — Виноват в том, что баловал безмерно, дарил ему всё, что он только пожелает...
— Дело не в подарках, — попытался возразить его друг, — а в том, что уделял ему мало времени...
Однако его покаянный монолог был пресечён самым безжалостным образом.
— Да, ты виноват в том, уделял Алёшке мало времени и внимания! И эту вину никак уже не загладить. Но вину перед ней, — профессор выложил на стол фотографию, — ты загладить ещё можешь.
— Вину перед ней? — удивился Андр. — Кто это?
— Твоя новая переводчица с вермецкого, — усмехнулся Горыныч.
— С вермецкого? Зачем она мне нужна?
— Не маленький, — ещё ехидней усмехнулся профессор. — Сам придумаешь. Жду тебя за подробностями завтра в десять у себя в кабинете.
И с видом человека, выполнившего свой долг, подтянул к себе тарелку с мясной нарезкой.
— Вот мерзавец! — фыркнул Андр, чувствуя, как его губы расплываются в улыбке, первой настоящей улыбке за последние месяцы.
Мерзавец, услышавший своё имя, запрыгнул на колени к хозяину и толкнул его головой в ладонь, напрашиваясь на ласку. Мужчина принялся машинально гладить и почёсывать кота, а глаза не отрывались от фотографии, с которой на него смотрела … Лика? Нет, у сестрёнки не было таких серьёзных глаз. Она в этом возрасте была ещё той оторвой. Да и глаза у неё серые, а не карие. Кто же это такая?!
Глава 17 Непокорррная
Поболтав с Анютой, я заварила себе крепкого чаю, капнув туда каплю малиновой настойки, и открыла первый том «Хроник».
Остаток вечера прошёл у меня спокойно. Я неторопливо читала, выписывая имена собственные и географические названия — часть из них уже встречалась в «Хрониках Полночи» и была переведена, часть ещё требовалось перевести. Я увлеклась переводом имён так, что позабыла обо всё на свете. И спохватилась только тогда, когда глаза начали уже совсем слипаться, а настольные часы укоризненно указывали часовой стрелкой на приближающуюся единицу.
Я выложила на тумбочку у постели листок с Бэтцу, сложила руки в молитвенном жесте и, глядя в напечатанные глаза мудрого карлика, трижды произнесла:
— О, карлик мудрый, лик обрати ты
Ко мне, бессильной, могучий воин.
К тебе взываю я о защите,
Пусть будет сон мой тих и спокоен.
Уснула я, едва донеся голову до подушки. Снилась мне всякая ерунда — книги, никак не желающие вставать на полки; Маникена, требующая от меня назвать все столицы государств Северо-запада; Вера Михайловна, распивающая чаи с Горынычем...
Тут я как раз обнаружила у себя в руке развёрнутую плитку шоколада и собиралась отломить половину, чтобы поделиться с Верой Михайловной. Но шоколад в руках потёк, превращаясь в нечто малоаппетитное. Я с отвращением отбросила его подальше от себя.
И оказалась на небольшой поляне посреди дремучего леса. А в трёх шагах передо мной возникла закутанная в чёрный плащ фигура. Неизвестный откинул капюшон — с собачьей морды хищно глянули багровые глаза. Трава, на которую капала слюна из разинутой пасти, чернела и съёживалась. И пахло от него так, что старинное ругательство “пёс смердящий” перестало быть красивой абстракцией.
— Пор-р-р-ву, др-р-рянь, — прорычало существо, — покор-р-р-рись Рррахасу-Арррранди!
От одного взгляда на него меня должен был бы охватить ужас, смешанный с отвращением. Но мне стало весело. Кажется, кое-кто ещё не понял, что у меня есть надёжная защита.
— Покорррриться? — со смешком передразнила я. — Нашёл дуррррочку! Вот умор-р-ра! Клянусь Бэтцу, никогда не слышала ничего смешнее.
Я рассмеялась, и мне эхом отозвался басовитый мужской хохот, в котором смешивались львиный рык и громовые раскаты.
— Это и впрямь смешно, — сквозь смех проговорил Бэтцу, возникнув между мной и существом. — Велеречивый Инпур почти разучился говорить! Что, несладко тебе пришлось у Сумара Непутёвого, если ты к Полуликому недомерку переметнулся?
Псоглавого передёрнуло, его фигура на мгновение поплыла, обретая сходство со знаменитым Та-кморским проводником душ в царство мёртвых. И тут же снова сжалась, скукожилась, возвращаясь к омерзительному обличию.
— А ты сам, Бэтцу? — с трудом выговаривая слова, произнёс Инпур. — Хр-р-р-рам р-р-р-разгр-р-р-р-аблен и р-р-р-разр-р-р-р-ушен, ар-тей-р-р-ры выр-р-р-р-езаны под кор-р-рень...
— За меня не тревожься, — усмехнулся карлик. — На тебя моих сил вполне хватит. А ну брысь!
Псоглавый исчез, а мы с Бэтцу оказались на камне, окружённом густыми зарослями тростника. «Река течёт с рокотом. Несёт лодки лёгкие.» — вспомнилось мне.
— Это всё, что осталось от святилища в Абде, — вздохнул карлик и отвернулся от меня.
Сейчас он выглядел крохотным, словно игрушечным.
— Инпур прав, я ничего не сделал, когда воины Радана вырезали моих посвящённых. Не сделал и не мог сделать, потому что моё предназначение иное — защищать людей от злых духов. И этим я буду заниматься до тех пор, пока рука моя тверда, пока бьётся сердце, пусть даже никто из ныне живущих в меня не верит...
— Но я, я верю в тебя, Бэтцу, — воскликнула я, кладя руку ему на плечо. — Верю в тебя и чту, многомудрый!
— Веры одного человека слишком мало даже для забытого бога. — карлик повернулся и печально посмотрел на меня. — Но кое-что ты можешь сделать.
Глава 18 Прощание с читателями
Новость о моём увольнении за понедельник разлетелась среди постоянных читателей.
Первыми ко мне прибежали взъерошенные краеведики — школьники, у которых я вела занятия по краеведению. Успокоить их удалось только обещанием, что не брошу их и со следующего вторника начну вести для них видеоблог «Бельские быльки».
За школьниками потянулись взрослые, которым срочно понадобилось продлить уже взятые книги или подобрать новые. На меня обрушился водопад добрых слов и пожеланий, растрогавший и ошарашивший. Так что вторник выдался у меня прощально-насыщенным. Среда была поспокойнее, и я почти расслабилась до самого вечера, когда по расписанию у меня был поэтический кружок.
Прощание с поэтическим кружком вышло трогательным, так что к концу и я, и мои поэтушки чуть не плакали. А уж когда звезда кружка — Артур Дальний — прочитал посвящённые мне стихи...
Артур Дальний, а в реальной жизни Матвей Егорович Рогожин, был робок, застенчив и отчаянно некрасив: одутловатое лицо, большие, выпученные, как у жабы, глаза и кривые зубы, торчащие в разные стороны. Робость покидала его только тогда, когда Артур читал вслух стихи — свои ли, чужие ли. В такие моменты лицо его преображалось, в глазах вспыхивал огонь, голос начинал звучать уверенно и страстно... Увы, заканчивалось стихотворение, и Артур гас, снова становясь несуразным мямлей.
Я для себя разделяла Артура, каким он был в порыве поэтических восторгов, и Матвея Егоровича, единственного сына властной вдовы. Артур мне нравился куда больше. Сегодня он превзошёл сам себя, с томительной тоской в голосе прочитав новый шедевр:
Отрави все колодцы мои
ускользания медленным ядом,
Саранчой пронесись
над полями надежды моей,
В небе выбери лучшую
из сотворенных мной радуг,
И, смеясь как ребенок,
ее на кусочки разбей.
Для тебя ничего мне не жаль,
от тебя ничего мне не надо.
Не поверишь сама -
ни улыбок, ни ласковых слов,
Ни притворно-смущенных,
ни огненно-пристальных взглядов...
Но меня позови,
я тотчас же откликнусь на зов.
Я услышу твой голос,
каким бы негромким он не был,
Где бы не был я сам,
в самом богом забытом краю.
И заслышав его,
разделю я с землею и небом,
Словно хлеба краюшку,
Заветную песню свою.
Слушательницы, составлявшие большую часть нашего поэтического кружка, дружно зааплодировали, а Егор Владимирович — ещё один наш гений и суровый критик — одобрительно качнул ухоженной бородкой.
— Эти стихи, — с вызовом произнёс Артур, — я посвящаю своей музе, Софье Алексеевне.
Я смутилась. Внимание Матвея Егоровича было мне приятно, тем более, что его матушка, Ксана Михайловна, не терпела конкуренток, и более серьёзных ухаживаний с его стороны можно было не опасаться.
Но когда заседание закончилось, выйдя на улицу, я наткнулась на поджидавшего меня мужчину.
— Вам в какую сторону, Софья Алексеевна? — смущённо спросил Матвей Егорович.
— К Ежиной площади, — ответила я.
— О, мне как раз в ту сторону. — обрадовался он. — Вы позволите мне проводить вас, Софья Алексеевна?
По меркам Бельска подобное предложение было равносильно официальному заявлению о начале ухаживаний. Ещё неделю назад я бы категорически отказалась. Но сейчас для меня это было уже неважно.
— Почему бы и нет, — улыбнулась я.
И мы сквозь опускающиеся сумерки неторопливо двинулись по улице. Сначала мы неловко молчали, потом мой спутник набрался храбрости и заговорил:
— Не будет ли нескромным с моей стороны спросить о ваших дальнейших планах, Софья Алексеевна. Чем вы теперь планируете заняться?
— Переберусь в Зарянск, поближе к дочке. И займусь переводами.
— В Зарянск? — чуть обиженно воскликнул Матвей Егорович. — А как же… Как же… мы…
Остаток пути до Ежиной площади я потратила на то, чтобы убедить поэта, что муза дальняя лучше музы ближней, потому что расстояние скрадывает недостатки и подчёркивает достоинства. Он, слушая меня, задумчиво кивал. И лишь у самой площади, где наши пути расходились, оборвав меня на полуслове, спросил внезапно, запинаясь от волнения:
— Софья Алексеевна, вы позволите мне … писать вам… по электронной почте?
Глава 19 Странное собеседование
Плавные, текучие линии, мягкие, приглушённые тона... Анечка совсем не так представляла себе офис владельца «Изюбра». И господина Измайлова тоже совсем не так. Он разительно отличался от образа, нарисованного жёлтой прессой. Холёный красавец, светский лев, любимец дам и гроза конкурентов? В глаза бросались, скрываемые ретушью на фотографиях, седина в волосах, морщины на тщательно выбритом лице, и синяки под глубоко запавшими глазами. Осунувшийся и бледный, он выглядел едва начавшим выздоравливать после долгой болезни.
Поняв, что самым неприличным образом рассматривает будущего босса, девушка смутилась и покраснела.
— Здравствуйте, — произнёс Измайлов, поднимаясь из-за стола и протягивая ей руку. — Андрей Вениаминович Измайлов.
— Здравствуйте, я — нерешительно произнесла девушка, пожимая протянутую руку, — новый переводчик с вермецкого. Меня зовут Аня... Старцева.
— Просто Аня? — уточнил с улыбкой Измайлов.
— Андреевна, — смутившись ещё сильнее, выдавила из себя Аня.
— Это хорошо, что Андреевна, — задумчиво произнёс Андрей Вениаминович. — Это правильно.
Девушка замерла, не зная, что делать дальше.
— Присаживайтесь, Анечка Андреевна, — Измайлов указал ей на кресло, стоявшее рядом с низким журнальным столиком. И сам опустился в соседнее. — Присаживайтесь и расскажите о себе. В столь юном возрасте такие познания в языке... Как это получилось?
— Понимаете, моя мама...
Рассказывая о себе, Аня понемножку успокоилась. Говорить о собственных успехах в учёбе — благо и вправду было чем похвастаться — было легко и приятно, а уж когда разговор плавно перетёк к переводам с вермецкого... Говорить о них, спасибо маме, она могла долго, вспоминая всевозможные казусы, вроде кракена, превратившегося у переводчика-недоучки в «огромную раскоряку».
Слушая девушку, суровый (по слухам) босс сперва пытался сдерживать улыбку, потом начал потихоньку улыбаться, а под конец и вовсе засмеялся.
Аня украдкой взглянула на часы и обнаружила, что вместо отведённых на собеседование пятнадцати минут они уже проговорили полчаса.
Перехватив её взгляд, Измайлов тоже бросил взгляд на часы.
— Скажите, Анечка, вы успели перекусить после занятий?
— Нет, — чуть удивлённо ответила девушка.
— И я не обедал. Как вы относитесь к восточной кухне? Например, к тангайской?
— Никак не отношусь, — покраснев до кончиков ушей от демонстрации своей провинциальности, призналась Аня. — В Бельске ресторанов тангайской кухни нет.
А в Зарянске, мысленно добавила она, рестораны есть, зато денег нет.
Но Андрей Вениаминович просиял, словно ему сообщили приятнейшую новость.
— Завидую вам, Анечка Андреевна. Вам ещё столько предстоит попробовать!
Он извлёк из кармана телефон с логотипом надкушенной груши на корпусе и нажал пару кнопок на экране.
— Да, Андрей Вениаминович? — раздался из трубки приятный мужской голос.
— Григорий Павлович, закажите, пожалуйста, у «Танга» обед на двоих. Мне как обычно, а для Анечки «набор первопроходца».
— Сию минуту, Андрей Вениаминович.
Измайлов убрал телефон в карман и улыбнулся девушке:
— Через полчасика обед будет. А пока можно и поговорить... На чём мы остановились?
Разговор вновь вернулся в вермецкому языку, но ненадолго. Он, словно сорвавшийся с привязи щенок, прыгал и скакал из стороны в сторону, от темы к теме: от разноцветных черепиц вермецких крыш к питьевым фонтанчикам, украшенным фигурками зверей и птиц, что обязательно стоят на каждой площади Тэмеи, от резных чубуков вермецких трубок к стеклянным колокольчикам... Неожиданно, с подачи Андрея Вениаминовича, разговор свернул к драгоценностям.
— О женщине можно много узнать по камням, которые она любит. Вот какие камни предпочитает ваша мать? Изумруды, сапфиры? — спросил он, заставив Аню посмотреть на него с недоумением.
— Простите, Андрей Вениаминович, — сказала она, краснея, — вы шутите? Моя мать — библиотекарь и...
Теперь настала очередь смущаться Андрею Вениаминовичу.
— Это вы меня простите, Анечка, — сказал он, опуская взгляд. — Я не подумал... Но скажите, она ведь носит украшения? Какого цвета камни она предпочитает?
— Мама не носит украшения, — сказала Аня, взглянув на него с подозрением, — а платьям предпочитает бесформенные вязаные свитера.
В кабинете повисла неловкая пауза, от которой их спас так вовремя прибывший обед.
Глава 20 Всё знает детектив...
То, что всё зло в жизни от женщин, Аркадий Калесный понял ещё в детстве, когда за проказы Алинки первому влетало ему. И ещё больше убедился в этом, став владельцев детективного агентства. Дела, так или иначе связанные с женщинами, приносили ему едва ли не восемьдесят процентов дохода.
