Она кинулась к бабе, вцепилась в неё и подняла, всматриваясь в заплаканные глаза. Пыталась уловить обман, углядеть ложь, но не смогла. Её подручная смотрела прямо, не прятала взгляд и продолжала реветь, просто захлёбываться в слезах.
Невозможно. Подкупили. Переманили враги на свою сторону. Хотят её, Ядвигу, сломить, уничтожить. Знают, твари, что ценнее дочери у неё никого больше нет.
Подкупили. Она стала трясти стоявшую перед ней предательницу, выпытывая лишь одно:
- Кто? Кто надоумил? Сколько монет тебе отсыпали, чтобы ты мне весть такую сообщила? Кто?
- Боярыня, жизнью клянусь, никто не надоумил – собственными глазами тело её бездыханное видела. Там такой крик поднялся. Все же сбежались посмотреть, что за шум да гам, а там злыдень этот на полу сидит, красу нашу к себе прижимает, будто дитя укачивает. А у самого руки, кафтан – всё в крови залито. И глаза, глаза безумные, жуткие такие. Уверена, он нашу Мирочку убил. Душегуб проклятый! Кинжал рядом с ним валялся, в крови всё лезвие было. Собственными глазами видела! Собственными глазами! Будь он проклят, воевода чёртов!
Ядвига разжала пальцы, отчего голосившая на всю опочивальню служка упала на пол, продолжая сквозь всхлипы проклинать ведьмака.
Ведьма потянулась к колдовской цепи, что была накинута на Велимиру, и не нашла сотворённую ею ворожбу. Та исчезла, словно и не существовала никогда на этом свете. Улетучились сильнейшие чары, что могла снять лишь она сама или смерть.
Ядвига до изнеможения колдовала, пытаясь найти хоть что-то, хоть малейшую ниточку, что вела бы её к дочери, но перед ней была лишь темень, лишь пустота. Все нити оборвались, сгорели в реке Смородине, пеплом рассыпались.
Мёртвая... Мёртвая...
Нет, нет. Быть того не может. Не должно было так случится. Она судьбу своей кровиночки знала, счастливая у той судьба должна была быть. В заботе и любви её дочь купаться должна, с золотых тарелок есть, из серебряных кубков пить. За царевича её краса выйти должна была, царицей стать, царством этим править. Не могла она умереть, не могла.
Снится ей это всё, кошмаром вновь мается. Ведьма вцепилась себе в волосы, отхлестала себя по щекам, ущипнула, пытаясь очнуться от дурного сновиденья. Прогнать наважденье проклятое, что ей глаза застилает, в уши слова страшные шепчет.
Мёртвая... Мёртвая...
Поглядеть ей на дочь свою надо. Та, видно, обыграть всех решила, морок создала, дабы обмануть всех разом. Она у неё умненькая, вполне способна на такое. Ох, уж хитра её доченька, только вот за то, что напугала мать свою так сильно, она наказание получит. Нельзя такими вещами родителей волновать.
Ядвига выдохнула, найдя себе объяснение, но тревога никуда от этого не делась. Наоборот набирала силу, словно лесной пожар, отчего женщина запрятала себе в карман два маленьких сосуда, с живой и мёртвой водой. Зачем их схватила, и сама не поняла, но воротить на место не позволял затаённый в глубине души ужас.
- Веди меня туда. – обратилась ведьма к служке. – Самой мне нужно посмотреть. Своими глазами увидать. На тебя морок колдуну какому наслать – раз плюнуть. А ты и поверила наважденью увиденному.
Служанка после слов этих затихла и посмотрела на неё скорбно, жалостливо так. Но отказываться не стала, лишь припомнила, что охрана у терема царская стоит. Только что та охрана? Разве смогут они с ней совладать, с Ядвигой Славной? Она их сильнее, хитрее и ловчее. Надо лишь колдовство нужное сотворить, чтобы им глаза отвести.
Но колдовство ей не понадобилось. Едва она вышла из своих покоев, как нос к носу столкнулась с главной жрицей храма – Стояной. Та шла по коридору вместе с царской охраной и была бледна и печальна, но едва увидала ведьму, то остановилась и словно закаменела. По лицу храмовницы заходили желваки от гнева, а глаза заметали молнии.
- Вижу, весть тебе уж сообщили. – холодно обратилась она к Ядвиге. – Что ж, пошли, провожу тебя к дочери. Попрощаешься.
- Смотрю, Стояна, ты решила с царём сговориться. Чушь мне эту в уши влить. На моей дочери такая защита, что никому её пробить не под силу.
Жрица наклонила голову, задумчиво разглядывая стоящую перед ней женщину, а потом, скривившись, произнесла:
- Да, твои чары другим не по зубам. Твою волшбу лишь твоё колдовство разрушить и сможет. Оттого пошли, полюбуешься, на дело своих рук. Али не хочешь дочь в последний раз увидать? Перед тем, как её прах по ветру развеют?
Ядвига после этих слов побелела ещё сильнее.
- Тварь ты жестокая, Стояна, слова мне такие говорить.
- Тварь? – ядовито повторила её собеседница, с ненавистью на неё глядя. – Ежели хочешь жестокую тварь здесь найти, то на себя в зеркало полюбуйся. А я тебе одолжение делаю. Царь тебя хотел оповестить уж после того, как дочь твою в огне сожгут, дабы она нежитью не восстала. Так что иди за мной и язык свой ядовитый попридержи. Я-то вижу, что не в себе ты, а остальные на это глаза с удовольствием закроют. Больно ты многим поперек горла стоишь.
Больше говорить Стояна ничего не стала, повернулась и пошла вон из её палат. Ведьма бросилась за ней, понимая, что рядом с жрицей хоть силы тратить не придётся, дабы охрану обойти. Только каждый шаг давался с трудом. А особо тяжко стало, когда она вошла под своды храма и её повели туда, где обычно обмывали покойников.
Ядвига не верила в принесённую ей весть до последнего. До того самого момента, пока не увидала свою дочь на камне омовения. Та была бледна, и абсолютно неподвижна, а её вышитый золотом и драгоценными каменьями наряд весь потемнел от крови. Её Велимира лежала перед ней мёртвой.
Её дитя, её доченька, которую она с таким трудом выносила, которую так сильно оберегала, от всего, чего можно, оберегала, была мертва.
- Кто? – хрипло спросила ведьма, неотрывно глядя на бурые пятна, что изуродовали свадебный наряд. – Этот? Этот ублюдок? Где он? Прячет его тварь эта царская, да?
- Она сама. – ответила Стояна. – Сама себя кинжалом пронзила. Не при чём тут воевода. Он оказался главной жертвой ваших с царём интриг.
- Жертвой? – непонимающе переспросила Ядвига и уставилась на жрицу, а потом хрипло, с надрывом, выкрикнула, указывая дрожащей рукой на бездыханное тело дочери: – Жертвой? Вот она жертва! Она, а не проклятый байстрюк!
Храмовница устало уставилась на говорившую.
- Ну как сказать. Ты знаешь, каково это потерять ту, с кем тебя связали нерасторжимыми узами? Ты думаешь, что это проходит бесследно? Сплюнул и пошёл? Тот, кого сейчас заперли в келье уже отнюдь не прославленный воевода – это его бледная тень. Безумец, что не промолвил не слова, что смотрит на всех невидящим мёртвым взглядом. Сегодняшний день – подарок для врагов наших. Ни один степняк, ни одна нежить сокрушить Бессмертного не могла. А вот дочь твоя своим поступком дух его изничтожила просто, сердце вырвала.
Под сводами храма раздался истеричный хохот. Ведьма смеялась до слёз, услышав ту чушь, что городила её собеседница.
- Сердце вырвала? Ему? Мне сегодня сердце вырвали! Мне! Он-то её смерть переживёт. Уж, уверена. У мужей память короткая, быстро он мою доченьку забудет. Ещё одну девицу себе найдёт, детишек с ней заведёт, покуда моя кровиночка в могиле гнить будет. Ха! Да у неё даже могилы не будет! Сожгут, словно душегубку какую! – Ядвига посмотрела на жрицу, зло смотрела, ненависти не скрывая. – Сердце вырвала! Дух изничтожила! Сама знаешь, что покуда нити судьбы меж собой не переплелись, то потерю той, с кем тебя смерть обручила, перенести можно. Так что не смей, не смей этого ублюдка жертвой выставлять. Виновник он! Виновник! Не могла моя дочь себя убить, не могла! Он её заколол. Он!
Ведь не могла? Чары бы ослушаться не позволили. Не позволили бы?
Женщина отгоняла эти мысли, как могла. Только речи Стояны, чёртовой настоятельницы, к которой её дочь тянулась больше, чем к ней, к родной матери, не давали сосредоточиться. Не давали найти толковое объяснение. Поднимали из недр её души ужас и вину.
- Не найдёт и не заведёт. Велимира постаралась, уж пять лет как свою жизнь с его связала. Намертво нити переплела, так что две судьбы в одну превратились. Упорная девочка оказалась, вся в тебя. Я ж, когда ей ритуал этот подсунула, думала поиграется пару месяцев, отвлечётся от беды, что её в петлю бросила, да и прекратит дело это. Кто ж знал, что беда эта, матерью её оказалась. Видно, так из твоих оков хотела вырваться, что на всё была готова: и в навь отправиться, и колдовать через боль жуткую. На всё согласна была, лишь бы ошейник твой с себя снять, на свободу вырваться. Уж его я явственно разглядела. Смерть такую ворожбу на раз проявляет. Только вот упорство это против неё же и сыграло. Одна судьба на двоих, значит, и проклятье, что на Демьяне Бессмертном сегодня, после женитьбы, проявилось, тоже на двоих поделилось. Что ты в сердцах зятю своему пожелала? Силу свою могучую в какие слова влила? Не припомнишь, Ядвига? Что ты дочери своей сделать наказала, когда кинжалом проклятым снабдила? Что?
Конец речи ведьма будто и не услыхала. Что ей эти вопросы? Когда об ином она узнала. О том, что её дочь глупая умудрилась сотворить, «матушку» чёртову послушав.
- Врёшь. – сипло выдавила. Пошатнулась, за сердце схватилась. – Не могла Велимира нити плести, не могла. Умений у неё бы не хватило, чтобы ворожбу такую сотворить. Не получалось это дело у неё никогда. Мне ли ни знать, ни раз её заставить пыталась.
Храмовница холодно посмотрела на Ядвигу.
- Не любила она этим заниматься, соглашусь. Но умела побольше многих, и тебя в том числе. Так что для себя любимой Велимира расстаралась, уцепилась за ритуал, словно за соломку спасительную – крепко мужа будущего к себе привязала. Можно было и обряд не проводить. Он так, больше для спокойствия царя нужен был.
- Врёшь. Врёшь. Не могла она, не могла. Не могла!
На последнем слове женщина завопила, содрала с себя расшитый платок, вцепилась в волосы, завыла дурным голосом, словно зверь раненый. Потом кинулась к телу дочери, шептать над ней тихо что-то стала, гладить по лицу нежно.
А потом вскинулась, вытащила из кармана склянки с чудодейственной водой, и на перекошенном от ужаса лице промелькнула робкая надежда. Появилась и пропала, едва последние капли колдовских вод были истрачены. Руки её кровиночки были всё так же холодны, а глаза закрыты.
Не помогли и молитвы. Не отзывалась богиня, не было ей дела до горя матери.
Мертва её краса. Ни воскресить, ни в тело иное душу переместить. Ничего из этого сделать она не сможет.
Ядвига подавила вопль. Сама сталь проклятую заговорила. Сама дочери своей кинжал вручила. Собственными руками смерть ей поднесла.
Сама... Сама...
Сама виновата. Сама.
По лицу потекли редкие слёзы. А потом ведьма разрыдалась навзрыд, с воплями, стонами, что эхом пронеслись по всему помещению и, казалось, по всему храму. Только вот облегчения они ей не принесли, лишь больше ввергали в безумие.
Невозможно. Подкупили. Переманили враги на свою сторону. Хотят её, Ядвигу, сломить, уничтожить. Знают, твари, что ценнее дочери у неё никого больше нет.
Подкупили. Она стала трясти стоявшую перед ней предательницу, выпытывая лишь одно:
- Кто? Кто надоумил? Сколько монет тебе отсыпали, чтобы ты мне весть такую сообщила? Кто?
- Боярыня, жизнью клянусь, никто не надоумил – собственными глазами тело её бездыханное видела. Там такой крик поднялся. Все же сбежались посмотреть, что за шум да гам, а там злыдень этот на полу сидит, красу нашу к себе прижимает, будто дитя укачивает. А у самого руки, кафтан – всё в крови залито. И глаза, глаза безумные, жуткие такие. Уверена, он нашу Мирочку убил. Душегуб проклятый! Кинжал рядом с ним валялся, в крови всё лезвие было. Собственными глазами видела! Собственными глазами! Будь он проклят, воевода чёртов!
Ядвига разжала пальцы, отчего голосившая на всю опочивальню служка упала на пол, продолжая сквозь всхлипы проклинать ведьмака.
Ведьма потянулась к колдовской цепи, что была накинута на Велимиру, и не нашла сотворённую ею ворожбу. Та исчезла, словно и не существовала никогда на этом свете. Улетучились сильнейшие чары, что могла снять лишь она сама или смерть.
Ядвига до изнеможения колдовала, пытаясь найти хоть что-то, хоть малейшую ниточку, что вела бы её к дочери, но перед ней была лишь темень, лишь пустота. Все нити оборвались, сгорели в реке Смородине, пеплом рассыпались.
Мёртвая... Мёртвая...
Нет, нет. Быть того не может. Не должно было так случится. Она судьбу своей кровиночки знала, счастливая у той судьба должна была быть. В заботе и любви её дочь купаться должна, с золотых тарелок есть, из серебряных кубков пить. За царевича её краса выйти должна была, царицей стать, царством этим править. Не могла она умереть, не могла.
Снится ей это всё, кошмаром вновь мается. Ведьма вцепилась себе в волосы, отхлестала себя по щекам, ущипнула, пытаясь очнуться от дурного сновиденья. Прогнать наважденье проклятое, что ей глаза застилает, в уши слова страшные шепчет.
Мёртвая... Мёртвая...
Поглядеть ей на дочь свою надо. Та, видно, обыграть всех решила, морок создала, дабы обмануть всех разом. Она у неё умненькая, вполне способна на такое. Ох, уж хитра её доченька, только вот за то, что напугала мать свою так сильно, она наказание получит. Нельзя такими вещами родителей волновать.
Ядвига выдохнула, найдя себе объяснение, но тревога никуда от этого не делась. Наоборот набирала силу, словно лесной пожар, отчего женщина запрятала себе в карман два маленьких сосуда, с живой и мёртвой водой. Зачем их схватила, и сама не поняла, но воротить на место не позволял затаённый в глубине души ужас.
- Веди меня туда. – обратилась ведьма к служке. – Самой мне нужно посмотреть. Своими глазами увидать. На тебя морок колдуну какому наслать – раз плюнуть. А ты и поверила наважденью увиденному.
Служанка после слов этих затихла и посмотрела на неё скорбно, жалостливо так. Но отказываться не стала, лишь припомнила, что охрана у терема царская стоит. Только что та охрана? Разве смогут они с ней совладать, с Ядвигой Славной? Она их сильнее, хитрее и ловчее. Надо лишь колдовство нужное сотворить, чтобы им глаза отвести.
Но колдовство ей не понадобилось. Едва она вышла из своих покоев, как нос к носу столкнулась с главной жрицей храма – Стояной. Та шла по коридору вместе с царской охраной и была бледна и печальна, но едва увидала ведьму, то остановилась и словно закаменела. По лицу храмовницы заходили желваки от гнева, а глаза заметали молнии.
- Вижу, весть тебе уж сообщили. – холодно обратилась она к Ядвиге. – Что ж, пошли, провожу тебя к дочери. Попрощаешься.
- Смотрю, Стояна, ты решила с царём сговориться. Чушь мне эту в уши влить. На моей дочери такая защита, что никому её пробить не под силу.
Жрица наклонила голову, задумчиво разглядывая стоящую перед ней женщину, а потом, скривившись, произнесла:
- Да, твои чары другим не по зубам. Твою волшбу лишь твоё колдовство разрушить и сможет. Оттого пошли, полюбуешься, на дело своих рук. Али не хочешь дочь в последний раз увидать? Перед тем, как её прах по ветру развеют?
Ядвига после этих слов побелела ещё сильнее.
- Тварь ты жестокая, Стояна, слова мне такие говорить.
- Тварь? – ядовито повторила её собеседница, с ненавистью на неё глядя. – Ежели хочешь жестокую тварь здесь найти, то на себя в зеркало полюбуйся. А я тебе одолжение делаю. Царь тебя хотел оповестить уж после того, как дочь твою в огне сожгут, дабы она нежитью не восстала. Так что иди за мной и язык свой ядовитый попридержи. Я-то вижу, что не в себе ты, а остальные на это глаза с удовольствием закроют. Больно ты многим поперек горла стоишь.
Больше говорить Стояна ничего не стала, повернулась и пошла вон из её палат. Ведьма бросилась за ней, понимая, что рядом с жрицей хоть силы тратить не придётся, дабы охрану обойти. Только каждый шаг давался с трудом. А особо тяжко стало, когда она вошла под своды храма и её повели туда, где обычно обмывали покойников.
Ядвига не верила в принесённую ей весть до последнего. До того самого момента, пока не увидала свою дочь на камне омовения. Та была бледна, и абсолютно неподвижна, а её вышитый золотом и драгоценными каменьями наряд весь потемнел от крови. Её Велимира лежала перед ней мёртвой.
Прода от 16.09.2025, 01:49
Её дитя, её доченька, которую она с таким трудом выносила, которую так сильно оберегала, от всего, чего можно, оберегала, была мертва.
- Кто? – хрипло спросила ведьма, неотрывно глядя на бурые пятна, что изуродовали свадебный наряд. – Этот? Этот ублюдок? Где он? Прячет его тварь эта царская, да?
- Она сама. – ответила Стояна. – Сама себя кинжалом пронзила. Не при чём тут воевода. Он оказался главной жертвой ваших с царём интриг.
- Жертвой? – непонимающе переспросила Ядвига и уставилась на жрицу, а потом хрипло, с надрывом, выкрикнула, указывая дрожащей рукой на бездыханное тело дочери: – Жертвой? Вот она жертва! Она, а не проклятый байстрюк!
Храмовница устало уставилась на говорившую.
- Ну как сказать. Ты знаешь, каково это потерять ту, с кем тебя связали нерасторжимыми узами? Ты думаешь, что это проходит бесследно? Сплюнул и пошёл? Тот, кого сейчас заперли в келье уже отнюдь не прославленный воевода – это его бледная тень. Безумец, что не промолвил не слова, что смотрит на всех невидящим мёртвым взглядом. Сегодняшний день – подарок для врагов наших. Ни один степняк, ни одна нежить сокрушить Бессмертного не могла. А вот дочь твоя своим поступком дух его изничтожила просто, сердце вырвала.
Под сводами храма раздался истеричный хохот. Ведьма смеялась до слёз, услышав ту чушь, что городила её собеседница.
- Сердце вырвала? Ему? Мне сегодня сердце вырвали! Мне! Он-то её смерть переживёт. Уж, уверена. У мужей память короткая, быстро он мою доченьку забудет. Ещё одну девицу себе найдёт, детишек с ней заведёт, покуда моя кровиночка в могиле гнить будет. Ха! Да у неё даже могилы не будет! Сожгут, словно душегубку какую! – Ядвига посмотрела на жрицу, зло смотрела, ненависти не скрывая. – Сердце вырвала! Дух изничтожила! Сама знаешь, что покуда нити судьбы меж собой не переплелись, то потерю той, с кем тебя смерть обручила, перенести можно. Так что не смей, не смей этого ублюдка жертвой выставлять. Виновник он! Виновник! Не могла моя дочь себя убить, не могла! Он её заколол. Он!
Ведь не могла? Чары бы ослушаться не позволили. Не позволили бы?
Женщина отгоняла эти мысли, как могла. Только речи Стояны, чёртовой настоятельницы, к которой её дочь тянулась больше, чем к ней, к родной матери, не давали сосредоточиться. Не давали найти толковое объяснение. Поднимали из недр её души ужас и вину.
- Не найдёт и не заведёт. Велимира постаралась, уж пять лет как свою жизнь с его связала. Намертво нити переплела, так что две судьбы в одну превратились. Упорная девочка оказалась, вся в тебя. Я ж, когда ей ритуал этот подсунула, думала поиграется пару месяцев, отвлечётся от беды, что её в петлю бросила, да и прекратит дело это. Кто ж знал, что беда эта, матерью её оказалась. Видно, так из твоих оков хотела вырваться, что на всё была готова: и в навь отправиться, и колдовать через боль жуткую. На всё согласна была, лишь бы ошейник твой с себя снять, на свободу вырваться. Уж его я явственно разглядела. Смерть такую ворожбу на раз проявляет. Только вот упорство это против неё же и сыграло. Одна судьба на двоих, значит, и проклятье, что на Демьяне Бессмертном сегодня, после женитьбы, проявилось, тоже на двоих поделилось. Что ты в сердцах зятю своему пожелала? Силу свою могучую в какие слова влила? Не припомнишь, Ядвига? Что ты дочери своей сделать наказала, когда кинжалом проклятым снабдила? Что?
Конец речи ведьма будто и не услыхала. Что ей эти вопросы? Когда об ином она узнала. О том, что её дочь глупая умудрилась сотворить, «матушку» чёртову послушав.
- Врёшь. – сипло выдавила. Пошатнулась, за сердце схватилась. – Не могла Велимира нити плести, не могла. Умений у неё бы не хватило, чтобы ворожбу такую сотворить. Не получалось это дело у неё никогда. Мне ли ни знать, ни раз её заставить пыталась.
Храмовница холодно посмотрела на Ядвигу.
- Не любила она этим заниматься, соглашусь. Но умела побольше многих, и тебя в том числе. Так что для себя любимой Велимира расстаралась, уцепилась за ритуал, словно за соломку спасительную – крепко мужа будущего к себе привязала. Можно было и обряд не проводить. Он так, больше для спокойствия царя нужен был.
- Врёшь. Врёшь. Не могла она, не могла. Не могла!
На последнем слове женщина завопила, содрала с себя расшитый платок, вцепилась в волосы, завыла дурным голосом, словно зверь раненый. Потом кинулась к телу дочери, шептать над ней тихо что-то стала, гладить по лицу нежно.
А потом вскинулась, вытащила из кармана склянки с чудодейственной водой, и на перекошенном от ужаса лице промелькнула робкая надежда. Появилась и пропала, едва последние капли колдовских вод были истрачены. Руки её кровиночки были всё так же холодны, а глаза закрыты.
Не помогли и молитвы. Не отзывалась богиня, не было ей дела до горя матери.
Мертва её краса. Ни воскресить, ни в тело иное душу переместить. Ничего из этого сделать она не сможет.
Ядвига подавила вопль. Сама сталь проклятую заговорила. Сама дочери своей кинжал вручила. Собственными руками смерть ей поднесла.
Сама... Сама...
Сама виновата. Сама.
По лицу потекли редкие слёзы. А потом ведьма разрыдалась навзрыд, с воплями, стонами, что эхом пронеслись по всему помещению и, казалось, по всему храму. Только вот облегчения они ей не принесли, лишь больше ввергали в безумие.
