Большинство работников театра считали, что девушка слишком сильно переживает, и улыбались как можно более дружелюбно. Но Консуэло не видела их улыбок. Все ее мысли были сосредоточены на вечернем спектакле.
От своего полусна она очнулась за час до премьеры. Под влиянием какого-то наития она бросилась на поиски мадам Жири и, застав ту в одиночестве, крепко обняла ее.
— Что с тобой, Кристина? — спросила обеспокоенная женщина, и Консуэло ответила:
— Просто хотела сказать вам спасибо за все, что сделали и делаете для меня. Даже родная мать не могла бы быть так заботлива ко мне, как вы.
— О, деточка, — растрогалась мадам Жири, а Консуэло обняла ее еще раз.
Уходя от мадам Жири, она встретила задумчивую Мэг и тоже крепко ее обняла, вызвав у названной сестры возглас удивления.
— Мэг, ты лучший друг и лучшая сестра, о которой я только могла мечтать! — сказала Консуэло. — Будь счастлива, Мэг, но прошу тебя, остерегайся порока!
— Кристина, о чем ты говоришь? — спросила Мэг и покраснела.
— Прости, родная, но я узнала твою тайну. Мэг, мне кажется, виконт — хороший человек, но на всякий случай, не доверяй ему.
— Кристина, — прошептала Мэг, — ты как будто прощаешься.
Консуэло улыбнулась ей самой теплой из улыбок:
— Нет, что ты. Но знай, что я тебя люблю!
— Я тоже люблю тебя, Кристина, — рассеянно произнесла Мэг, а Консуэло поспешила в свои комнаты, куда уже пришли костюмер и гример.
Костюм Аминты, в который ее облачили, заставил щеки девушки ярко вспыхнуть. Ее платье открывало ноги почти до колена, а вырез был слишком глубок даже для сцены. К счастью, в наряде не было и намека на пошлость и вульгарность, он скорее говорил о невинности и простодушии. Когда прозвучали первые такты увертюры, Консуэло вдруг ощутила дрожь во всем теле. Разом, за мгновения до выхода на сцену, ей открылся тайный смысл ее роли. Аминта — не жертва порочного Дон Жуана. Она не оказалась во власти заблуждений, отнюдь. Она с открытыми глазами пришла к нему, потому что любила. Консуэло чуть не рассмеялась в слух от осознания этой простой истины. Теперь чувства ее героини не были для нее тайной. Она сама была Аминтой, отчаянно влюбленной в таинственного, недоступного Дон Жуана. И если бы Эрик позвал ее, как Дон Жуан позвал Аминту, она пришла бы к нему, упала бы в его объятья, и ни осуждающие взгляды, ни материнские заветы, ни божественные запреты не остановили бы ее.
Она вышла на сцену, и с первых же слов ее выходной арии зрители замерли, окаменели, сраженные не только ее волшебным голосом, но и силой ее чувства. Они больше не видели перед собой артистку Кристину Дае. Они видели Аминту. И не страшно было, что Жуан-Пьянджи толст и неказист, а его тенор, хоть и неплох, все-таки слишком тяжел временами. Зрители забывали о его недостатках и любили его просто за то, что эта девушка отдала ему свое сердце, ему готовы были простить все прегрешения в мире во имя любви Аминты.
Но Консуэло пела не для Пьянджи. В начале выступления ей показалось, что в темноте пятой ложи мелькнула тень, и с того момента она пела, дышала, жила только для Эрика.
Вот Пьянджи устремился за кулисы, и Консуэло осталась на сцене одна. Близилась решающая минута. Еще мгновение, и она падет в объятья возлюбленного, сдастся без боя. Ее героиня еще колебалась, но Консуэло — нет. Он придет, позовет ее, и она последует за ним безо всяких сомнений.
Он пришел и позвал. Но что за чудесное наваждение? Голос Пьянджи разом изменился, обратившись в голос совсем другого человека. Не смея повернуться к нему, чтобы убедиться в своей правоте, она отвечала ему, но словами Аминты говорила ее душа. Нет, сомнений быть не могло. Чудом, волшебством на сцене оказался Эрик.
Чарующий голос маэстро в первые мгновения буквально приковал Консуэло к месту. Размышления о том, как он оказался на сцене, отошли на второй план, его голос покорял и пленял, заставляя забыть обо всем. И сердце девушки трепетало от каждого слова Эрика. Да, она знает, зачем пришла сюда — чтобы быть с ним, и все сомнения уже остались позади. Ему не нужно приказывать ей отбросить все мысли о прошлом. Что ей прошлое, если он зовет ее за собой!
Публика в зале замерла, пораженная и смущенная. Заметили ли зрители подмену? Едва ли, хотя фигурой и сложением Эрик сильно отличался от Пьянджи. Но они были сражены силой его голоса и мощью его страсти. Теперь пленяла не только Аминта, но и Дон Жуан. Впрочем, Консуэло не было никакого дела до пустой толпы в зале.
Здесь и сейчас она думала только о своем маэстро. Прошлая их встреча обратила уважение ученицы к учителю в любовь. А эта зажгла в Консуэло страсть. Когда затянутые в черные перчатки пальцы маэстро коснулись ее обнаженной руки, девушка на мгновение испугалась, что голос ей откажет. К лицу прилила кровь, в ушах зашумело, в горле пересохло. Но она была бы плохой певицей, если бы не сумела овладеть собой. В вихре усиливающейся, ускоряющейся музыки ее голос зазвучал так, словно она была не человеческим существом, а духом музыки из сказок. Слова лились из ее уст легко, словно они не были заучены, а рождались в ее сердце. Дон Жуан действительно переживал высший миг триумфа. Никогда еще добродетель так охотно не сдавалась во власть порока, и жадная толпа не желала предостеречь ее, напротив, каждый человек в зрительном зале желал ее падения.
И все мосты были сожжены. Консуэло с наслаждением положила голову на плечо маэстро, прикрыла глаза. Стихали последние аккорды мелодии. Ухо Консуэло обожгло жаркое дыхание. Эрик спросит так, чтобы слышать могла только она:
— Ты действительно хочешь этого? Пойти со мной?
Конечно, он отличил в голосе своей ученицы подлинную страсть от игры.
— Да, маэстро. Да, Эрик, — ответила Консуэло.
В зале погас свет, словно какой-то могучий ифрит разом задул все свечи.
— Не бойся, — шепнул ей на ухо Эрик, и она почувствовала, что летит вниз в кольце его рук.
Приземление было очень мягким.
Эрик сразу же отпустил ее и отошел в сторону. Консуэло огляделась вокруг и с удивлением поняла, что они оказались в его доме — в храме музыки.
— Нас не будут искать? Опера еще идет… — спросила Консуэло, не сильно, впрочем, обеспокоенная.
— Пьянджи будет так любезен, что передаст директорам письмо, в котором все объясняется. Что до оперы… Ты ведь понимаешь, Кристина, не можешь не понимать, что самая сильная музыка уже прозвучала. Все, что осталось в конце — лишь отголоски. Я рад закончить свою оперу на этом дуэте.
Консуэло кивнула и почти без любопытства спросила:
— Почему письмо передаст Пьянджи?
Эрик усмехнулся:
— Мы с ним неплохо знакомы. Он скверный певец, но верный друг и, думаю, неплохой администратор. Он отлично справится с руководством оперой. Я же, — он отвернулся от Консуэло, его плечи напряглись, — я решил покинуть оперу навсегда. Поэтому я повторю свою вопрос, который задал на сцене: ты действительно хочешь последовать за мной?
Консуэло рассмеялась:
— Разве нужно тебе спрашивать меня об этом? Конечно, я хочу!
— И ты оставишь сцену, на которой блистаешь?
— С радостью! Разве не говорила я вам, дорогой маэстро, что я ненавижу сцену!
— Посмотри на меня! — резко приказал он, повернулся и рывком сдернул маску.
Консуэло без трепета вновь рассматривала его бедное лицо, и больше всего ей хотелось прижаться губами к каждому шраму.
— Разве я не видела вас, Эрик? — спросила она.
— Тогда почему ты хочешь пойти со мной? Люди боятся моего лица, ненавидят меня за него. Почему? — в его голосе звучала застарелая боль. Не в силах, видимо, выносить ее спокойный взгляд, он отвернулся.
— Потому что я люблю тебя, — ответила она по-итальянски. Он понял. Резко повернулся к ней и почти приказным тоном велел:
— Повтори!
Консуэло повторила, а потом, раз найдя в себе силы признаться в том, что согревало ее душу, она повторяла эти слова снова и снова до тех пор, пока Эрик не бросился к ней и не прижал к себе.
Сначала робко, а потом все более горячо он принялся покрывать поцелуями ее лицо. Она обнимала его, чувствуя себя самым счастливым человеком в этом мире.
Неожиданно Эрик отстранился и опустился на колени, закрыл глаза. Его некрасивое лицо показалось Консуэло прекрасным, когда оно озарилось смесью любви и благодарности.
В каком-то экстазе, не стыдясь ее, он прошептал, поднял лицо вверх:
— Прости меня! Я не верил в тебя, я проклинал тебя, но теперь я верю. Ты есть.
Эта короткая молитва, по звучанию своему почти богохульственная, но по сути — искренняя и глубокая, вызвала у Консуэло слезы. Она опустилась на каменный пол возле любимого, и он снова обнял ее и прошептал:
— Я люблю тебя, Консуэло, моя милая Консуэло.
Это обращение заставило Консуэло затрепетать. С дрожью в голосе она спросила:
— Почему ты назвал меня этим именем?
— Это не совсем имя, Кристин, — ответил Эрик, — «консуэло» по-испански значит «утешение».
— Мне нравится это имя, — сказала Консуэло, прижимаясь крепче к Эрику.
— Если хочешь, я буду звать тебя так.
Да, она хотела этого больше всего на свете. Консуэло знала, что никогда не расскажет Эрику правду о себе, не упомянет свою жизнь в Венеции. Она осталась в прошлом, так же, как и ее жизнь хористки Кристины Дае. Консуэло вступала в свою третью жизнь, которую будет делить с Эриком. И не важно, куда он пойдет. Она последует за ним. Так будет всегда.
Без своего Призрака театр опустел, так же, как и без божественной примадонны Кристины. Ее исчезновение вызвало немало толков, но, вопреки всеобщим ожиданиям, директора не обращались к жандармам, а вскоре продали театр. К большому удивлению всех обитателей Опера Популер, новым владельцем стал полный, простоватый тенор Убальдо Пьянджи. Откуда у него взялось столько денег, не было известно никому. Впрочем, его репутация недалекого толстячка не продержалась и дня после того, как он возглавил театр. Недрогнувшей рукой он избавился от пьющих работяг, крикливых певиц и колченогих балерин, навел порядок за сценой, установил достойный репертуар.
В усовершенствованиях ему помогали главный балетмейстер мадам Жири и ее дочь Маргарита де Шаньи, попросту Мэг. Ее муж Рауль, передав покровительство над оперой в надежные маленькие ручки жены, от искусства самоустранился, ограничиваясь посещением спектакля и выписыванием чеков, тогда как Мэг вовсю перестраивала балетную школу и набирала в нее девочек-сирот. Правда, через некоторое время ей пришлось приостановить свою полезную деятельность и уехать вместе с Раулем в имение в Нормандии — в семействе де Шаньи появилась очаровательная дочь, которую назвали Кристиной.
Консуэло и Эрик более не появлялись в Париже, и даже их друзья — мадам Жири, Мэг и Пьянджи — не знали о них почти ничего, кроме того, что они соединились узами не только гражданского, но и церковного брака. На церемонию никто приглашен не был, но из письма подруги Мэг знала, что венчались они в Венеции, а потом путешествовали по Италии.
О том, что с ними все в порядке, свидетельствовали не только редкие письма, но и раз в год появлявшиеся в руках у дирижера музыкальные произведения, написанные неким гениальным композитором.
А однажды, просматривая очередную возникшую из ниоткуда партитуру, месье Рейер воскликнул:
— Клянусь богом, это музыка поразительна. Но автор другой! Я уверен, что эту оперу написала женщина!
На первом листе было написано одно слово: «Консуэло».
От своего полусна она очнулась за час до премьеры. Под влиянием какого-то наития она бросилась на поиски мадам Жири и, застав ту в одиночестве, крепко обняла ее.
— Что с тобой, Кристина? — спросила обеспокоенная женщина, и Консуэло ответила:
— Просто хотела сказать вам спасибо за все, что сделали и делаете для меня. Даже родная мать не могла бы быть так заботлива ко мне, как вы.
— О, деточка, — растрогалась мадам Жири, а Консуэло обняла ее еще раз.
Уходя от мадам Жири, она встретила задумчивую Мэг и тоже крепко ее обняла, вызвав у названной сестры возглас удивления.
— Мэг, ты лучший друг и лучшая сестра, о которой я только могла мечтать! — сказала Консуэло. — Будь счастлива, Мэг, но прошу тебя, остерегайся порока!
— Кристина, о чем ты говоришь? — спросила Мэг и покраснела.
— Прости, родная, но я узнала твою тайну. Мэг, мне кажется, виконт — хороший человек, но на всякий случай, не доверяй ему.
— Кристина, — прошептала Мэг, — ты как будто прощаешься.
Консуэло улыбнулась ей самой теплой из улыбок:
— Нет, что ты. Но знай, что я тебя люблю!
— Я тоже люблю тебя, Кристина, — рассеянно произнесла Мэг, а Консуэло поспешила в свои комнаты, куда уже пришли костюмер и гример.
Костюм Аминты, в который ее облачили, заставил щеки девушки ярко вспыхнуть. Ее платье открывало ноги почти до колена, а вырез был слишком глубок даже для сцены. К счастью, в наряде не было и намека на пошлость и вульгарность, он скорее говорил о невинности и простодушии. Когда прозвучали первые такты увертюры, Консуэло вдруг ощутила дрожь во всем теле. Разом, за мгновения до выхода на сцену, ей открылся тайный смысл ее роли. Аминта — не жертва порочного Дон Жуана. Она не оказалась во власти заблуждений, отнюдь. Она с открытыми глазами пришла к нему, потому что любила. Консуэло чуть не рассмеялась в слух от осознания этой простой истины. Теперь чувства ее героини не были для нее тайной. Она сама была Аминтой, отчаянно влюбленной в таинственного, недоступного Дон Жуана. И если бы Эрик позвал ее, как Дон Жуан позвал Аминту, она пришла бы к нему, упала бы в его объятья, и ни осуждающие взгляды, ни материнские заветы, ни божественные запреты не остановили бы ее.
Она вышла на сцену, и с первых же слов ее выходной арии зрители замерли, окаменели, сраженные не только ее волшебным голосом, но и силой ее чувства. Они больше не видели перед собой артистку Кристину Дае. Они видели Аминту. И не страшно было, что Жуан-Пьянджи толст и неказист, а его тенор, хоть и неплох, все-таки слишком тяжел временами. Зрители забывали о его недостатках и любили его просто за то, что эта девушка отдала ему свое сердце, ему готовы были простить все прегрешения в мире во имя любви Аминты.
Но Консуэло пела не для Пьянджи. В начале выступления ей показалось, что в темноте пятой ложи мелькнула тень, и с того момента она пела, дышала, жила только для Эрика.
Вот Пьянджи устремился за кулисы, и Консуэло осталась на сцене одна. Близилась решающая минута. Еще мгновение, и она падет в объятья возлюбленного, сдастся без боя. Ее героиня еще колебалась, но Консуэло — нет. Он придет, позовет ее, и она последует за ним безо всяких сомнений.
Он пришел и позвал. Но что за чудесное наваждение? Голос Пьянджи разом изменился, обратившись в голос совсем другого человека. Не смея повернуться к нему, чтобы убедиться в своей правоте, она отвечала ему, но словами Аминты говорила ее душа. Нет, сомнений быть не могло. Чудом, волшебством на сцене оказался Эрик.
Глава 8
Чарующий голос маэстро в первые мгновения буквально приковал Консуэло к месту. Размышления о том, как он оказался на сцене, отошли на второй план, его голос покорял и пленял, заставляя забыть обо всем. И сердце девушки трепетало от каждого слова Эрика. Да, она знает, зачем пришла сюда — чтобы быть с ним, и все сомнения уже остались позади. Ему не нужно приказывать ей отбросить все мысли о прошлом. Что ей прошлое, если он зовет ее за собой!
Публика в зале замерла, пораженная и смущенная. Заметили ли зрители подмену? Едва ли, хотя фигурой и сложением Эрик сильно отличался от Пьянджи. Но они были сражены силой его голоса и мощью его страсти. Теперь пленяла не только Аминта, но и Дон Жуан. Впрочем, Консуэло не было никакого дела до пустой толпы в зале.
Здесь и сейчас она думала только о своем маэстро. Прошлая их встреча обратила уважение ученицы к учителю в любовь. А эта зажгла в Консуэло страсть. Когда затянутые в черные перчатки пальцы маэстро коснулись ее обнаженной руки, девушка на мгновение испугалась, что голос ей откажет. К лицу прилила кровь, в ушах зашумело, в горле пересохло. Но она была бы плохой певицей, если бы не сумела овладеть собой. В вихре усиливающейся, ускоряющейся музыки ее голос зазвучал так, словно она была не человеческим существом, а духом музыки из сказок. Слова лились из ее уст легко, словно они не были заучены, а рождались в ее сердце. Дон Жуан действительно переживал высший миг триумфа. Никогда еще добродетель так охотно не сдавалась во власть порока, и жадная толпа не желала предостеречь ее, напротив, каждый человек в зрительном зале желал ее падения.
И все мосты были сожжены. Консуэло с наслаждением положила голову на плечо маэстро, прикрыла глаза. Стихали последние аккорды мелодии. Ухо Консуэло обожгло жаркое дыхание. Эрик спросит так, чтобы слышать могла только она:
— Ты действительно хочешь этого? Пойти со мной?
Конечно, он отличил в голосе своей ученицы подлинную страсть от игры.
— Да, маэстро. Да, Эрик, — ответила Консуэло.
В зале погас свет, словно какой-то могучий ифрит разом задул все свечи.
— Не бойся, — шепнул ей на ухо Эрик, и она почувствовала, что летит вниз в кольце его рук.
Приземление было очень мягким.
Эрик сразу же отпустил ее и отошел в сторону. Консуэло огляделась вокруг и с удивлением поняла, что они оказались в его доме — в храме музыки.
— Нас не будут искать? Опера еще идет… — спросила Консуэло, не сильно, впрочем, обеспокоенная.
— Пьянджи будет так любезен, что передаст директорам письмо, в котором все объясняется. Что до оперы… Ты ведь понимаешь, Кристина, не можешь не понимать, что самая сильная музыка уже прозвучала. Все, что осталось в конце — лишь отголоски. Я рад закончить свою оперу на этом дуэте.
Консуэло кивнула и почти без любопытства спросила:
— Почему письмо передаст Пьянджи?
Эрик усмехнулся:
— Мы с ним неплохо знакомы. Он скверный певец, но верный друг и, думаю, неплохой администратор. Он отлично справится с руководством оперой. Я же, — он отвернулся от Консуэло, его плечи напряглись, — я решил покинуть оперу навсегда. Поэтому я повторю свою вопрос, который задал на сцене: ты действительно хочешь последовать за мной?
Консуэло рассмеялась:
— Разве нужно тебе спрашивать меня об этом? Конечно, я хочу!
— И ты оставишь сцену, на которой блистаешь?
— С радостью! Разве не говорила я вам, дорогой маэстро, что я ненавижу сцену!
— Посмотри на меня! — резко приказал он, повернулся и рывком сдернул маску.
Консуэло без трепета вновь рассматривала его бедное лицо, и больше всего ей хотелось прижаться губами к каждому шраму.
— Разве я не видела вас, Эрик? — спросила она.
— Тогда почему ты хочешь пойти со мной? Люди боятся моего лица, ненавидят меня за него. Почему? — в его голосе звучала застарелая боль. Не в силах, видимо, выносить ее спокойный взгляд, он отвернулся.
— Потому что я люблю тебя, — ответила она по-итальянски. Он понял. Резко повернулся к ней и почти приказным тоном велел:
— Повтори!
Консуэло повторила, а потом, раз найдя в себе силы признаться в том, что согревало ее душу, она повторяла эти слова снова и снова до тех пор, пока Эрик не бросился к ней и не прижал к себе.
Сначала робко, а потом все более горячо он принялся покрывать поцелуями ее лицо. Она обнимала его, чувствуя себя самым счастливым человеком в этом мире.
Неожиданно Эрик отстранился и опустился на колени, закрыл глаза. Его некрасивое лицо показалось Консуэло прекрасным, когда оно озарилось смесью любви и благодарности.
В каком-то экстазе, не стыдясь ее, он прошептал, поднял лицо вверх:
— Прости меня! Я не верил в тебя, я проклинал тебя, но теперь я верю. Ты есть.
Эта короткая молитва, по звучанию своему почти богохульственная, но по сути — искренняя и глубокая, вызвала у Консуэло слезы. Она опустилась на каменный пол возле любимого, и он снова обнял ее и прошептал:
— Я люблю тебя, Консуэло, моя милая Консуэло.
Это обращение заставило Консуэло затрепетать. С дрожью в голосе она спросила:
— Почему ты назвал меня этим именем?
— Это не совсем имя, Кристин, — ответил Эрик, — «консуэло» по-испански значит «утешение».
— Мне нравится это имя, — сказала Консуэло, прижимаясь крепче к Эрику.
— Если хочешь, я буду звать тебя так.
Да, она хотела этого больше всего на свете. Консуэло знала, что никогда не расскажет Эрику правду о себе, не упомянет свою жизнь в Венеции. Она осталась в прошлом, так же, как и ее жизнь хористки Кристины Дае. Консуэло вступала в свою третью жизнь, которую будет делить с Эриком. И не важно, куда он пойдет. Она последует за ним. Так будет всегда.
Эпилог
Без своего Призрака театр опустел, так же, как и без божественной примадонны Кристины. Ее исчезновение вызвало немало толков, но, вопреки всеобщим ожиданиям, директора не обращались к жандармам, а вскоре продали театр. К большому удивлению всех обитателей Опера Популер, новым владельцем стал полный, простоватый тенор Убальдо Пьянджи. Откуда у него взялось столько денег, не было известно никому. Впрочем, его репутация недалекого толстячка не продержалась и дня после того, как он возглавил театр. Недрогнувшей рукой он избавился от пьющих работяг, крикливых певиц и колченогих балерин, навел порядок за сценой, установил достойный репертуар.
В усовершенствованиях ему помогали главный балетмейстер мадам Жири и ее дочь Маргарита де Шаньи, попросту Мэг. Ее муж Рауль, передав покровительство над оперой в надежные маленькие ручки жены, от искусства самоустранился, ограничиваясь посещением спектакля и выписыванием чеков, тогда как Мэг вовсю перестраивала балетную школу и набирала в нее девочек-сирот. Правда, через некоторое время ей пришлось приостановить свою полезную деятельность и уехать вместе с Раулем в имение в Нормандии — в семействе де Шаньи появилась очаровательная дочь, которую назвали Кристиной.
Консуэло и Эрик более не появлялись в Париже, и даже их друзья — мадам Жири, Мэг и Пьянджи — не знали о них почти ничего, кроме того, что они соединились узами не только гражданского, но и церковного брака. На церемонию никто приглашен не был, но из письма подруги Мэг знала, что венчались они в Венеции, а потом путешествовали по Италии.
О том, что с ними все в порядке, свидетельствовали не только редкие письма, но и раз в год появлявшиеся в руках у дирижера музыкальные произведения, написанные неким гениальным композитором.
А однажды, просматривая очередную возникшую из ниоткуда партитуру, месье Рейер воскликнул:
— Клянусь богом, это музыка поразительна. Но автор другой! Я уверен, что эту оперу написала женщина!
На первом листе было написано одно слово: «Консуэло».
