- Спрячь-ка их куда подальше. – лукаво улыбаясь пробасил Кафтанов, устраиваясь за стол и извлекая из ящика чистый лист бумаги.
Короткое письмо о необходимости создания научного центра по проблеме атомного оружия было написано тотчас же и за двумя подписями, Кафтанова и Йоффе, отправлено товарищу Сталину. Через пару дней Кафтанову пришел ответ «немедленно подготовить материалы для доклада на заседании ГКО 9 апреля».
Глава 14.
Кафтанов понимал, что вопрос этот сильно заинтересовал Сталина, но будучи опытным кабинетным бойцом он тут же запросил все связанные министерства об актуальности урановой проблемы, с расчетом подойти к заседанию максимально подготовленным, зная отношение сторон и планируя расклад сил. Это оказалось правильным, поскольку у проблемы нашлись влиятельные противники, считавшие ее несвоевременной и не заслуживающей внимания, в частности серьезные возражения поступили из Госплана, возглавляемого Вознесенским, в ведении которого находилась добыча металлов и в том числе урана.
Заседание было назначено в Кремле в кабинете у Сталина поздно вечером, его начало задерживалось и всем приглашенным пришлось ждать в приемной несколько часов. Кафтанов сильно нервничал, мрачнел ловя на себе укоризненные взгляды некоторых из коллег, корил себя:
- Далось тебе все это? Высунулся! Обзовут профаном, карьеристом, ловкачем, высасывающим проблемы из пальца. Нечем больше заняться, в военное время! Припомнят злые языки, что он слывет любимчиком у Сталина. Да идут все к черту! Сами они все здесь любимчики.
И почему-то мерещился ему хвост немецкого самолета с крестом, и следом за ним пламя огромного взрыва, поднимающееся над Москвой, след от взрыва немецкой атомной бомбы.
Когда он уже совсем измучился от своих мыслей и устал от ожидания, их наконец пригласили. Входя в кабинет, он поймал себя на мысли, что страху уже не было никакого, лишь какое-то холодное равнодушие и тупое желание, чтобы все это скорее закончилось. За столом по разные стороны от Сталина сидели Молотов и Маленков, с которыми он совещался все это время. Сталин выглядел усталым, но довольным, приветствовал каждого из пришедших, улыбался. Едва Кафтанов закончил свой доклад Маленков, попросив разрешения у Сталина, поднялся и вышел.
Обсуждение было бурным и долгим, затянулось далеко за полночь. Дали слово каждому из присутствовавших. Выступавшие говорили долго, некоторые критиковали Кафтанова, спорили, даже осуждали, говоря о своих проблемах, которые не получают должного внимания. Сталин молчал, слушал за столом, потом закурил трубку и стал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. Наконец он спросил Кафтанова:
- Сколько денег это будет стоить?
- От десяти до ста миллионов рублей.
- Что мы выиграем от этого?
- Если враг сумеет разработать и взорвет атомную бомбу, мы не окажемся с пустыми руками в этой ситуации. Да, мы рискуем, но нам все равно придется потратить эти деньги на развитие науки, а вложения в развитие новых областей науки всегда оправдываются.
- Этой суммой можно рискнуть. Надо делать.
Когда они выходили Кафтанову бросилось в глаза, что Молотов ненадолго задержался в кабинете у Сталина. Часы в приемной показывали без десяти минут два. В приемной его сдержанно поздравляли, он лишь устало улыбался и утвердительно кивал своей большой красивой головой в знак благодарности.
Глава 15.
Лёша неспешно шагал по заснеженным ленинградским улицам то и дело останавливаясь и внимательно прислушиваясь; в непривычной тишине притаившегося города отдельные звуки доносятся с шокирующей отчетливостью. Город смерти был наполнен тишиной и зловещим ожиданием. Особенно его беспокоил шелест! Самый настоящий шелест в небе, похожий на звук листвы, протяжный, негромкий, это звук летящего наверху снаряда. Шелест и затем разрыв. В окруженном городе невозможно было заранее знать откуда прилетят снаряды. Немецкая артиллерия работала с циничной, не человеческой пунктуальностью: обстрел начинался и заканчивался строго по расписанию, в отведенные чьей-то рукой часы, и снаряды ложились по району аккуратно покрывая всю площадь, как по шахматной доске. Угодив под артобстрел приходилось затаиваться и долгое время выжидать, прикидывая в уме каким путем будет лучше двинуться дальше.
На пустынных улицах не встретишь почти ни одной живой души, лишь изредка попадает навстречу закутанная человеческая фигура, похожая на тень, медленно тащившая за собой самодельные саночки или просто листы обшивки, на которых уложен, коконом завернутый в материю, труп. У многих прохожих на одежде заметны маленькие значки, фосфоресцирующие словно светлячки. Они помогали передвигаться в темное время суток, довершая своим присутствием фантастичность картины происходящего. Дорога из центра города до Сосновки в институт теперь занимала по полдня. Много успевает пробежать в голове пока находишься в пути.
Когда он вернулся домой из института вечером двадцать второго июня, на столе его уже ждали три повестки в военкомат. Сумев добраться в расположение назначенной ему военной части в районе Пскова, с предписанием механика лейтенанта в кармане, он застал там прифронтовую сумятицу первых дней войны: уставшие, молчаливые, беженцы с потерянным взглядом, толпами идущие в пыли по Рижскому шоссе со своими пожитками и детьми, санитарные обозы, красноармейцы, раненые и потерявшиеся в отступлении, призывники, направленные в расположение части, по слухам уже занятое наступающим врагом, все это смешалось в какую-то бессмысленную суматоху, полной кричащей безнадежности и отчаяния.
Оказалось, что его «танковый полк» находится еще только формируется и у них нет, на самом деле, ни одного танка. После нескольких дней бездействия, проведенных в полном неведении о дальнейшем будущем, наконец пришло распоряжение отступать, и постепенно продвигаясь в северном направлении они оказались под Павловском. Только тут у них, наконец, появились танки, главным образом это были машины побывавшие в боях, потрепанные и после серьезного ремонта. Все происходившее на этой войне совершенно противоречило его представлению об армии, твердо сложившемуся в последние годы, не хватало всего: техники, боеприпасов, вооружения, взрывчатки, в избытке были только люди.
Для борьбы с вражескими танками приходилось идти на разные ухищрения, включая связки гранат и бутылки с зажигательной смесью. На основе своего опыта Лёша задумал конструкцию противотанковой гранаты и, как-то оказавшись в городе, он улучил время, добрался до института и рассказал об этой идее товарищам. Идея понравилась и Юлий Харитон, в юности стажировавшийся в лаборатории Резерфорда и получивший докторское звание в Кембридже, с азартом занялся доработкой устройства. Вдвоем с ним они долго испытывали различные варианты гранаты на подбитом немецком танке в Павловске, пока окончательно не убедились в эффективности ее работы. Доработанный образец гранаты был передан на заводы для массового производства.
Под утро 23-го августа эшелон с физтеховской техникой и сотрудниками эвакуировался из Ленинграда. Через несколько дней немцы захватили железнодорожный узел Мга и вышли к Неве, перерезав таким образом последнюю сухопутную дорогу из города на «большую землю». В Ленинграде начались блокадные дни.
В январе Лёшу внезапно вызвали из его танковой части в Смольный, в комиссию по оборонным предложениям. В Смольном тогда находилось командование фронта вместе со всем руководством города: обкомом и горком партии, исполком городского совета – все находилось в одном месте. Начальник штаба фронта искал человека, способного заняться проблемой с грузовиками, начавшими проваливаться под лед на Ладожском озере. С наступлением холодов дорога по льду Ладоги превратилась в спасительную ниточку для осажденного города. По ней с большой земли, несмотря на бомбардировки и артобстрелы, ночи напролет шли тяжело груженые машины с продовольствием, боеприпасами и вооружением. По льду в город везли даже танки. Загадочным образом машины начали уходить под лед на обратном пути из города, когда они ехали без особой загрузки, вывозя в эвакуацию людей. Выйдя из закрытого маскировочными сетями здания Смольного, Алексей и решил направиться в родной институт, в надежде, что там ему помогут разобраться с проблемой.
Знакомое здание института тоже выглядело иначе чем до войны: как и в городе на всем была заметна печать войны. Большинство сотрудников уехало в эвакуацию, в Ленинграде в институте оставалось всего полтора десятка человек. Оставшиеся люди ютились в нескольких комнатах первого этажа. Второй этаж института занимала воинская часть. Войдя в здание ему бросились в глаза стены и потолки, почерневшие от копоти и дыма самодельных печей, называемых «буржуйками». Запах дыма был везде, сильно щекоча ноздри как в деревенской бане по-черному.
Первым, которого ему удалось обнаружить, был маленький скрюченный человечек с длинной щетиной на немытом, морщинистом лице, спавший прямо на столе в очень грязном, рваном ватнике, и в ватных штанах. Рядом со спящим, на столе мирно соседствовал телефонный аппарат. Леша узнал в старичке механика Матвеева, мастера на все руки, способного изготовить любую деталь на токарном станке, за что его чрезвычайно ценили в институте. Говорили, что когда давным-давно он пришел устраиваться на работу, папаша Иоффе категорически отказывался брать его, с недоверием относясь к его жалкой внешности.
- Лёха, паразит, ты откуда здесь взялся? – протирая кулачком узкие ото сна глаза, вопил довольный Матвеев.
Разлили по стаканам армейский спирт, припасенный у Алексея в рюкзаке, и он поделился своей новой задачей:
- Надо бы сконструировать установку, для регистрации колебаний льда на Ладожском озере. Такой, своего рода, «прогибограф». Возьмешься?
- Я-то с удовольствием. Ты же меня знаешь Лёшь. Но надо сначала с нашим теперешним начальником обсудить, с Пал Палычем.
Павел Павлович Кобеко, оставленный за главного в институте, колдовал в подвале над банками с краской, когда двое приятелей наткнулись на него, после недолгих поисков.
- Кузьмич, ты почему покинул дежурный пост. – возмутился Кобеко, обернувшись и увидев Матвеева. – а если нам позвонят сейчас? Некому ответить больше, и так на весь институт осталась одна телефонная линия.
Лёша с Павлом долго разговаривали в его кабинете. Кобеко был занят своей идеей выделить растительное масло, содержавшееся в составе красок и олифы, которое можно будет пустить в пищу. Идею прогибографа Павел сразу же одобрил и даже помог ответить на вопрос, сильно беспокоивший Алексея: где взять основание для устройства - массивную металлическую станину, необходимую для придания устойчивости всему измерителю?
- А что если попробовать взять столбики от решетки в парке Политехнического института? – предложил Кобеко.
Несколько дней спустя в заснеженном, пустынном парке случайные прохожие могли наблюдать следующую картину: трое доходяг в шапках ушанках вооружившись ломами и кувалдой активно ковыряли из земли тяжелые чугунные столбики, и потом волокли их на санках к физико-техническому институту.
Устройство удалось на славу. Изучив ленты самописцев, записавших колебания льда на озере, Леша определил, что критичная скорость для движения автомобилей составляла 35 км/час – на этой скорости проявлялся эффект резонанса: амплитуда колебаний резко увеличивалась, приводя разрушению льда. Похожий эффект стал причиной обрушения Египетского моста над Фонтанкой в 1905 году, когда по нему строевым шагом проходила воинская часть. Водителям ограничили скорость движения на льду, запретили обгон других автомобилей, увеличили расстояние между встречными автомобильными путями и провалы грузовиков под лед стали происходить значительно реже.
Успешное завершение работ отмечали в домике, сложенном из ледяных блоков на Ладожском озере, проводив свои грузы, ушедшие на большую землю. Друзей осенил настоящий приступ эйфории - поздравляли друг друга, обнимались, много шутили и веселились. Дни жизни в блокадном городе были очень скудны на проявления радости. У Пал Палыча нашлась бутылка спирта, которой с ним поделился один из водителей в благодарность за спасение его из большой полыньи на льду озера, которую Кобеко образно назвал "окном в бездну".
- А как же вы лихо тогда летом оседлали ретивого скакуна на Фонтанке! - лукаво щуря глаза восклицал Леша.
- Успел покататься! Сейчас и захочешь, а не получится - убрали коней. Спрятали подальше от снарядов и бомб.
Зашел разговор и о Валентине Иоффе.
- А что, разве она не уехала в эвакуацию? – удивился Алексей.
- Нет. Она сама решила остаться в Ленинграде, работает у нас на Балтийском флоте, размагничивает военные корабли, защищает их от мин. Я недавно отправил ее в Казань, по делам, но она скоро должна вернуться обратно.
Глава 16.
Леша довольный сидел за столом накрытым белой скатертью. В комнате гудела буржуйка, дымоотвод от которой шел к домовой печке, по самый потолок облицованной белым кафелем. Валентина разливала чай по стаканам, рассказывала о своей поездке в Казань, с какой то грустной улыбкой, и о том, как там устроились и живут их институтские коллеги. В Казани тоже было плохо с питанием, но для оставшихся в Ленинграде коллег и родственников собрали целую коробку гостинцев, которую Валентина успешно привезла с собой.
- Посуда в буфете совсем не нужна, и я его теперь даже не открываю. – говорила она виновато улыбаясь. – использую только чашки. Посмотри, но окнах везде фанера: когда на крыши соседних домов поставили зенитки от первого же выстрела во всех фрамугах выбило стекла. Ну ничего, можно жить и с фанерой на окнах вместо стекол. Знаешь Леша, несмотря на все эти страдания в Ленинграде, я только в Казани впервые по настоящему поняла, как я ненавижу тыл во время войны, и поэтому я ничуть не жалею, что снова вернулась сюда. Много незабываемых событий было пережито здесь в разгар трагических событий, я ведь никогда не искала способов убежать от жизни со всеми ее тягостям и горестями, значит и хорошо, что чаша эта меня не миновала. Правда, наивной дурочке и идеалистке, мне во многом пришлось разочароваться, ибо отношения человеческие приняли формы слишком уж уродливые. Чего стоит один наш известный писатель «реалист» Алексей Толстой, посылающий теперь из Ташкента приветствия героическим ленинградцам.
- Валя, я же к тебе не с пустыми руками. – сказал он торопливо доставая из-за пазухи какой-то маленький, плоский, прямоугольный предмет, аккуратно завернутый в газетную бумагу.
- Что это? – с искренним удивлением на лице она принялась развертывать газетную бумагу, из-под которой уже выглядывала яркая упаковка.
- Это трофейный шоколад. Ребята забрали в подбитом немецком танке и поделились со мной.
- Ничего себе Лешка! Это же целый клад. Как здорово! Настоящая шоколадка? Я отнесу ее моей соседке, у нее ведь двое маленьких девчушек. Они такие славные. Когда мама уходит работать на завод то оставляет их одних в комнате, и частенько просит меня зайти приглядеть за ними. Забавные такие, сидят себе рядышком на оттоманке, как их мама оставила, слушают как снаряд пролетел над нами на выборгскую сторону, услышат разрыв, вздрогнут вместе, головы повернут, посмотрят в окно, и сидят себе спокойно дальше. Серьезные - не по годам.
