Этот инженер поделился этой новостью еще с одним человеком, имеющим «сомнительные связи», что и привело к утечке информации. В апреле 1948 года Совет министров СССР, за подписью Сталина, объявляет генералу Музрукову строгий выговор за «легкомысленное, безответственное отношение к соблюдению секретности», предупреждая заодно об уголовной ответственности в случае повторения подобных промашек.
Ефима Павловича оставили работать на объекте, и еще до конца года он был назначен главным инженером, фактически первым заместителем Музрукова. Зимой 1948 года на объекте, уже на постоянной основе, обосновались Ванников и Курчатов. Борис Львович Ванников к тому времени был тяжело болен, и Сталин запретил ему работать более двух дней в неделю. Нарком Ванников, руководитель Первого главного управления, принимает решение жить на объекте в своем министерском вагоне, который был поставлен на подъездных путях прямо возле стройплощадки. Курчатов, не желая оставаться в стороне, составил ему компанию.
- Ну что Борода, не ценишь ты свое здоровье, травишь себя. – Ванников с иронией смотрел на Курчатова, вернувшегося с улицы в купе, с раскрасневшимся от мороза лицом, принеся свежий морозный воздух вместе с запахом крепкого табака.
- Кто не курит и не пьет, тот спохватится! Так-то Бабай!
- Ладно, брось, я серьезно, а тебе бы только шуточки да прибауточки. Со здоровьем нельзя бахвалиться. Прошлой осенью здесь в лесу на прогулке, когда твоя лошадь испугалась и понеслась, помнишь, как мы все испугались. Я кричал тогда, не узнавая свой голос: сбросит его, убьет! На наше счастье Ефим успел угнаться и остановил ее в последний момент. Тогда мне разом глаза открылись – не дай бог с тобой что-то случится, как мы без тебя?
- Это мне лавры бравого кавалериста Славского не дают покоя. – с усмешкой заметил Курчатов. – после того случая, Берия все нам запретил: и верховые прогулки, и охоту, и даже за руль автомашины садиться самому.
- Наши физики, черти, два служебных автомобиля разбили.
- Знаешь, я не боюсь смерти. Говорил уже, повторю еще и еще: я не за такое дело взялся, чтобы чего-то бояться. В конце 1941года, зимой, в Казани, тиф меня свалил, да так сильно, что думал и не встану. Тогда понял я отчетливо, что смерть, чего в ней страшного? Просто, раз и готово. Нет, тяжелее жить чем умереть. Жизнь она, как и наука, постоянно учит нас, и чем выше ты поднялся в понимании, тем сложнее выпадают задачи и испытания.
- Ладно, хватит философствовать, давай продолжим наше с тобой занятие, какой там счет?
Оставаясь вдвоем в вагоне, они коротали долгие зимние вечера играя в дурака, по-приятельски увлеченно споря, бурно радуясь своим выигрышам и расстраиваясь от неудач. Карты у Ванникова были особенные, подарок заключенных, с фотографиями обнаженных женщин, на обеих сторонах.
- Борода, забавляет меня, как это получается, что ты – академик, а мне, инженеру, в дурака проигрываешь? – говорил Ванников четко и аккуратно раздавая карты.
- Мне ваши с «генералом» погоны покоя не дают, дай я хоть в дурака себе погоны повешу.
- Ну куда ты опять заходишь с козырей? Игорь Васильевич, ну неужели карты меньше нет?
- Какие ты мне раздал, с тех и хожу.
- Ну ходи, ходи, я, пожалуй, возьму такую карту, бить не буду. А насчет воинских званий, генерал-то и я конечно генерал, только моя война окончена, все свое здоровье я на ней оставил, теперь вам молодым воевать.
- Ладно Борис Львович, нам с этой бомбой без твоего опыта никак не разобраться. Честно признаюсь, я и половины не представлял того, что выскочит, когда мы возьмемся за строительство этого завода.
- Это правда, вас ученых к производству вооружения подпускать нельзя. Промышленность — это тебе Борода, не научная лаборатория.
- Вот послушай Борись Львович, давно хочу спросить тебя как наркома, как же так произошло летом 1941-го, что мы так долго бежали от немцев? Ведь знали об этой войне и давно готовились к ней.
- Сложный вопрос. Много факторов здесь сыграло. Знаешь, Сталин всегда сам лично много времени уделял вопросам вооружения, и сильно благоволил некоторым конструкторам, а иные из них, к сожалению, это восприняли не подобающим образом: раздавали обещания, не всегда выполнимые, не доводили свои изделия до требований серийного производства, погрязли в политике, устраняя конкурентов, а это ведь не идет на пользу делу. Я расскажу тебе одну ситуацию, для примера. Маршал артиллерии Кулик, соратник Верховного еще по гражданской войне, до войны проведал где то, что немецкие танки переходят на более толстую броню, с которой не справятся наши танковые пушки калибра 46 - 76 мм, и начал везде проталкивать решение, что надо срочно переходить на новые орудия калибра 107 мм. Сталин его поддержал, потому что пушки 107 калибра «еще под Царицыным» ему сильно понравились. Конечно сейчас понятно, что было безумием затевать такое масштабное перевооружение в армии стоя на пороге войны, да еще и на основе непроверенной информации о противнике. Я, какое-то время, пытался возражать, спорил, приводил аргументы, но в результате, перед самой войной, в начале июня, меня снимают с поста Наркома вооружения, с формулировкой не справился с обязанностями, и сажают в одиночную камеру.
Проходит какое-то время, началась война, как вдруг мне в камеру передают, что лично Сталин просит меня изложить письменно недостатки, допущенные у нас в производстве вооружения, и предложить, как все правильно организовать, с учетом войны. Я сижу в одиночке, что там происходит на фронте мне, конечно, не известно. Понятно, что в голове у меня крутились какие-то догадки, что наши войска, видимо, испытывают проблемы, как я надеялся, не такие большие, и что ошибки, на которые я указывал, видимо, дали о себе знать. За несколько дней подготовил я требуемую записку, оговорившись в ней, что не знаю текущего положения, и поэтому мои предложения нуждаются в проверке и доработке.
Двадцатого июля меня забирают из тюрьмы и везут прямо в Кремль, где, в руках у Сталина, я увидел свою записку, с большим числом пометок красным карандашом. В кабинете, кроме Верховного, были еще Молотов, Маленков и Берия. Сталин говорит мне, что мои предложения им понравились, следом извиняется, за то, что НКГБ «по недоразумению» отправило меня в тюрьму, и возвращает на работу в наркомат, вручив удостоверение, подписанное им лично.
Вот смотри, два короля с козырным – берешь? Теперь еще туз, и две шестерки тебе на погоны, все в точности так, как ты хотел. Эх ты, Борода, мешай карты – академик! Только посмотри какие у тебя брюнетки на погонах, почти как наша секретчица, хохлушка, вот ведь огонь-баба: высокая, стройная, взгляд строгий из-под черных бровей – сразу видно, что баба с характером! Когда она только приехала сюда по осени из Челябинска, как-то жаловалась мне, что по дороге на работу, возле управления, из толпы заключенных бросили камень, специально чтобы обрызгать ее грязью. А я и говорю ей, так они и со мной так делали. Мне теперь женщинами грех увлекаться, отговорила, так сказать, роща золотая. Только и осталось на картинки смотреть, а ты то мог бы проявить к девушке внимание. Чего головой качаешь?
- Борис Львович, я ведь человек женатый.
- Ты – женатый. Зато она, говорят, разведенная. Ну чего улыбаешься? Говорю тебе, смотри – прохлопаешь девку, уведет ее Славский вперед тебя, этот везде успеет.
Курчатов аккуратно перемешал колоду и раздал карты. Ванников хлебнул холодного чая из стеклянного стакана в серебряном подстаканнике, мечтательно закрыл глаза и облизал тонкие губы:
- Ах, как непередаваемо вкусен душистый чай, Лянсин фу-чу-фу - верховный! Рекомендую Игорь Васильевич.
Они вернулись к игре, а Ванников продолжил свой рассказ, внимательно и деловито следя за картами сквозь очки, отпущенные от глаз почти на самый кончик носа.
- Что ж, как у нас принято говорить, отдельные ошибки были допущены, но в ходе войны мы с ними всеми успешно справились. Честно говоря, здоровье я свое в войну подорвал окончательно, так что всерьез думал, что пора уже уходить со службы, как в августе 1945-го вызывает меня Сталин к себе на дачу, и говорит, хочу с вами посоветоваться, как нам лучше организовать производство атомной бомбы. Берия предлагает все руководство возложить на НКВД, создать в НКВД особое управление и поставить туда своего человека - Завенягина, которого ты Борода любишь теперь называть «генералом». И дальше спрашивает меня, как вы оцениваете это предложение? Ну что тут скажешь, когда до этого об атомной бомбе я знал только из газет. Я, говорю, прежде чем что-то советовать, должен познакомиться с опытом того, как это было сделано в Америке, но мне кажется, что этот проект выходит за рамки одного ведомства, и его надо делать в «национальном масштабе»?
Что вы имеете ввиду, продолжает пытать меня Сталин. Я привел ему в пример работу комитета по радиолокации, где в состав руководства входили члены политбюро, наркомы, конструктора и производственники. Сталин подошел к телефону и позвонил, я думаю Берии, потому что с другой стороны не ответили, видимо Берия уже был на пути к нам. Через некоторое время появились Берия с Завенягиным. Сталин спрашивает его – ну, что вы там замышляете? Берия стал говорить, что они предлагают сделать специальное управление в НКВД, которое возглавит Завенягин. Сталин перебивает его и говорит, что это не годится. Нужно создать специальный комитет при ЦК, и руководителем назначить Вас, обращаясь к Берии, а первым заместителем к вам – его, и указывает на меня.
Я, честно говоря, испугался, справлюсь ли я с такой работой, и начал просить Сталина не назначать меня на такой пост. Берия, робко, но поддержал меня в этом. Сталин моего самоотвода не принял, и тут же сказал, что взамен освободит меня с должности наркома боеприпасов, и добавил при этом: самая широкая и эффективная кооперация была у нас в области производства боеприпасов и ваш опыт нам очень пригодится в этом новом деле.
Затем Сталин начал перечислять членов этого специального комитета, и первым назвал Маленкова. Берия начал было возражать, ссылаясь на загруженность Маленкова, явно не хотелось ему с кем-то делить эту работу, но Сталин остановил его:
- Это дело должна поднимать вся партия. А вы, что думаете – тюрьмами решить такую задачу? Это не получится!
Затем Берия предложил создать ученый совет по этой проблеме.
- Мы тогда с ним несколько раз обсуждали необходимость этого. – Вставил Курчатов, внимательно слушая собеседника, и рассеяно следя за игрой.
- Да? Ну тогда оно и понятно. Сталин согласился с этим, только говорит, нужно чтобы это был настоящий Ученый совет, а не говорильня. Обсудили состав ученого совета. Затем начали обсуждать его председателя. Сначала Берия предложил Иоффе, но Сталин начал сомневаться, а справится ли академик? Тогда Завенягин предложил Капицу, и сам же засомневался, а будет ли Иоффе считаться с Капицей. На что Сталин заметил, так же как и Капица не будет считаться с Иоффе. Затем Берия предложил тебя Борода. Сталин сказал, что в будущем это возможно, но пока Курчатова не нужно отвлекать от работы по созданию бомбы, и, совершенно неожиданно для всех, как они мне потом признались, предложил назначить меня.
Все это время я молчал, потому что тогда еще не знал ни Иоффе, ни Капицу, ни Курчатова. Конечно такое предложение Сталина меня просто шокировало, и я сразу же заявил, что абсолютно не готов к такой работе. На что Сталин совершенно невозмутимо заметил, что все уверены, что вы справитесь, причем присутствующие тут же подтвердили это. Тогда я решился применить свой последний, убийственный аргумент: но я ведь не ученый, говорю, поэтому не могу быть руководителем ученого совета. На что Сталин просто рассмеялся мне в лицо и ответил:
- Вот так новость, а то мы не знаем! Как же это вам удавалось так долго скрывать от нас такое.
Завенягин до сих пор бывает пристает ко мне с этим вопросом, когда хочет подшутить надо мной.
- Слушай, Бабай, тюлень в цирке тоже ученый, а ты ведь еще и карточный шулер, и скрываешь все это очень искусно. – сказал Курчатов, в сердцах бросая карт на стол, проиграв очередную партию, последнюю этим вечером, после которой решили ложиться спать.
- Охота тебе мерзнуть тут со мной в вагоне. – заботливо улыбаясь говорил Ванников, глядя на Курчатова, укладывающегося спать в большой меховой шапке.
- Борис Львович, если вместе, то и в радостях, и в невзгодах. А морозом нас не испугаешь, мы и не такое проходили в Москве зимой 1942-го.
Ефима Павловича оставили работать на объекте, и еще до конца года он был назначен главным инженером, фактически первым заместителем Музрукова. Зимой 1948 года на объекте, уже на постоянной основе, обосновались Ванников и Курчатов. Борис Львович Ванников к тому времени был тяжело болен, и Сталин запретил ему работать более двух дней в неделю. Нарком Ванников, руководитель Первого главного управления, принимает решение жить на объекте в своем министерском вагоне, который был поставлен на подъездных путях прямо возле стройплощадки. Курчатов, не желая оставаться в стороне, составил ему компанию.
- Ну что Борода, не ценишь ты свое здоровье, травишь себя. – Ванников с иронией смотрел на Курчатова, вернувшегося с улицы в купе, с раскрасневшимся от мороза лицом, принеся свежий морозный воздух вместе с запахом крепкого табака.
- Кто не курит и не пьет, тот спохватится! Так-то Бабай!
- Ладно, брось, я серьезно, а тебе бы только шуточки да прибауточки. Со здоровьем нельзя бахвалиться. Прошлой осенью здесь в лесу на прогулке, когда твоя лошадь испугалась и понеслась, помнишь, как мы все испугались. Я кричал тогда, не узнавая свой голос: сбросит его, убьет! На наше счастье Ефим успел угнаться и остановил ее в последний момент. Тогда мне разом глаза открылись – не дай бог с тобой что-то случится, как мы без тебя?
- Это мне лавры бравого кавалериста Славского не дают покоя. – с усмешкой заметил Курчатов. – после того случая, Берия все нам запретил: и верховые прогулки, и охоту, и даже за руль автомашины садиться самому.
- Наши физики, черти, два служебных автомобиля разбили.
- Знаешь, я не боюсь смерти. Говорил уже, повторю еще и еще: я не за такое дело взялся, чтобы чего-то бояться. В конце 1941года, зимой, в Казани, тиф меня свалил, да так сильно, что думал и не встану. Тогда понял я отчетливо, что смерть, чего в ней страшного? Просто, раз и готово. Нет, тяжелее жить чем умереть. Жизнь она, как и наука, постоянно учит нас, и чем выше ты поднялся в понимании, тем сложнее выпадают задачи и испытания.
- Ладно, хватит философствовать, давай продолжим наше с тобой занятие, какой там счет?
Оставаясь вдвоем в вагоне, они коротали долгие зимние вечера играя в дурака, по-приятельски увлеченно споря, бурно радуясь своим выигрышам и расстраиваясь от неудач. Карты у Ванникова были особенные, подарок заключенных, с фотографиями обнаженных женщин, на обеих сторонах.
- Борода, забавляет меня, как это получается, что ты – академик, а мне, инженеру, в дурака проигрываешь? – говорил Ванников четко и аккуратно раздавая карты.
- Мне ваши с «генералом» погоны покоя не дают, дай я хоть в дурака себе погоны повешу.
- Ну куда ты опять заходишь с козырей? Игорь Васильевич, ну неужели карты меньше нет?
- Какие ты мне раздал, с тех и хожу.
- Ну ходи, ходи, я, пожалуй, возьму такую карту, бить не буду. А насчет воинских званий, генерал-то и я конечно генерал, только моя война окончена, все свое здоровье я на ней оставил, теперь вам молодым воевать.
- Ладно Борис Львович, нам с этой бомбой без твоего опыта никак не разобраться. Честно признаюсь, я и половины не представлял того, что выскочит, когда мы возьмемся за строительство этого завода.
- Это правда, вас ученых к производству вооружения подпускать нельзя. Промышленность — это тебе Борода, не научная лаборатория.
- Вот послушай Борись Львович, давно хочу спросить тебя как наркома, как же так произошло летом 1941-го, что мы так долго бежали от немцев? Ведь знали об этой войне и давно готовились к ней.
- Сложный вопрос. Много факторов здесь сыграло. Знаешь, Сталин всегда сам лично много времени уделял вопросам вооружения, и сильно благоволил некоторым конструкторам, а иные из них, к сожалению, это восприняли не подобающим образом: раздавали обещания, не всегда выполнимые, не доводили свои изделия до требований серийного производства, погрязли в политике, устраняя конкурентов, а это ведь не идет на пользу делу. Я расскажу тебе одну ситуацию, для примера. Маршал артиллерии Кулик, соратник Верховного еще по гражданской войне, до войны проведал где то, что немецкие танки переходят на более толстую броню, с которой не справятся наши танковые пушки калибра 46 - 76 мм, и начал везде проталкивать решение, что надо срочно переходить на новые орудия калибра 107 мм. Сталин его поддержал, потому что пушки 107 калибра «еще под Царицыным» ему сильно понравились. Конечно сейчас понятно, что было безумием затевать такое масштабное перевооружение в армии стоя на пороге войны, да еще и на основе непроверенной информации о противнике. Я, какое-то время, пытался возражать, спорил, приводил аргументы, но в результате, перед самой войной, в начале июня, меня снимают с поста Наркома вооружения, с формулировкой не справился с обязанностями, и сажают в одиночную камеру.
Проходит какое-то время, началась война, как вдруг мне в камеру передают, что лично Сталин просит меня изложить письменно недостатки, допущенные у нас в производстве вооружения, и предложить, как все правильно организовать, с учетом войны. Я сижу в одиночке, что там происходит на фронте мне, конечно, не известно. Понятно, что в голове у меня крутились какие-то догадки, что наши войска, видимо, испытывают проблемы, как я надеялся, не такие большие, и что ошибки, на которые я указывал, видимо, дали о себе знать. За несколько дней подготовил я требуемую записку, оговорившись в ней, что не знаю текущего положения, и поэтому мои предложения нуждаются в проверке и доработке.
Двадцатого июля меня забирают из тюрьмы и везут прямо в Кремль, где, в руках у Сталина, я увидел свою записку, с большим числом пометок красным карандашом. В кабинете, кроме Верховного, были еще Молотов, Маленков и Берия. Сталин говорит мне, что мои предложения им понравились, следом извиняется, за то, что НКГБ «по недоразумению» отправило меня в тюрьму, и возвращает на работу в наркомат, вручив удостоверение, подписанное им лично.
Вот смотри, два короля с козырным – берешь? Теперь еще туз, и две шестерки тебе на погоны, все в точности так, как ты хотел. Эх ты, Борода, мешай карты – академик! Только посмотри какие у тебя брюнетки на погонах, почти как наша секретчица, хохлушка, вот ведь огонь-баба: высокая, стройная, взгляд строгий из-под черных бровей – сразу видно, что баба с характером! Когда она только приехала сюда по осени из Челябинска, как-то жаловалась мне, что по дороге на работу, возле управления, из толпы заключенных бросили камень, специально чтобы обрызгать ее грязью. А я и говорю ей, так они и со мной так делали. Мне теперь женщинами грех увлекаться, отговорила, так сказать, роща золотая. Только и осталось на картинки смотреть, а ты то мог бы проявить к девушке внимание. Чего головой качаешь?
- Борис Львович, я ведь человек женатый.
- Ты – женатый. Зато она, говорят, разведенная. Ну чего улыбаешься? Говорю тебе, смотри – прохлопаешь девку, уведет ее Славский вперед тебя, этот везде успеет.
Курчатов аккуратно перемешал колоду и раздал карты. Ванников хлебнул холодного чая из стеклянного стакана в серебряном подстаканнике, мечтательно закрыл глаза и облизал тонкие губы:
- Ах, как непередаваемо вкусен душистый чай, Лянсин фу-чу-фу - верховный! Рекомендую Игорь Васильевич.
Они вернулись к игре, а Ванников продолжил свой рассказ, внимательно и деловито следя за картами сквозь очки, отпущенные от глаз почти на самый кончик носа.
- Что ж, как у нас принято говорить, отдельные ошибки были допущены, но в ходе войны мы с ними всеми успешно справились. Честно говоря, здоровье я свое в войну подорвал окончательно, так что всерьез думал, что пора уже уходить со службы, как в августе 1945-го вызывает меня Сталин к себе на дачу, и говорит, хочу с вами посоветоваться, как нам лучше организовать производство атомной бомбы. Берия предлагает все руководство возложить на НКВД, создать в НКВД особое управление и поставить туда своего человека - Завенягина, которого ты Борода любишь теперь называть «генералом». И дальше спрашивает меня, как вы оцениваете это предложение? Ну что тут скажешь, когда до этого об атомной бомбе я знал только из газет. Я, говорю, прежде чем что-то советовать, должен познакомиться с опытом того, как это было сделано в Америке, но мне кажется, что этот проект выходит за рамки одного ведомства, и его надо делать в «национальном масштабе»?
Что вы имеете ввиду, продолжает пытать меня Сталин. Я привел ему в пример работу комитета по радиолокации, где в состав руководства входили члены политбюро, наркомы, конструктора и производственники. Сталин подошел к телефону и позвонил, я думаю Берии, потому что с другой стороны не ответили, видимо Берия уже был на пути к нам. Через некоторое время появились Берия с Завенягиным. Сталин спрашивает его – ну, что вы там замышляете? Берия стал говорить, что они предлагают сделать специальное управление в НКВД, которое возглавит Завенягин. Сталин перебивает его и говорит, что это не годится. Нужно создать специальный комитет при ЦК, и руководителем назначить Вас, обращаясь к Берии, а первым заместителем к вам – его, и указывает на меня.
Я, честно говоря, испугался, справлюсь ли я с такой работой, и начал просить Сталина не назначать меня на такой пост. Берия, робко, но поддержал меня в этом. Сталин моего самоотвода не принял, и тут же сказал, что взамен освободит меня с должности наркома боеприпасов, и добавил при этом: самая широкая и эффективная кооперация была у нас в области производства боеприпасов и ваш опыт нам очень пригодится в этом новом деле.
Затем Сталин начал перечислять членов этого специального комитета, и первым назвал Маленкова. Берия начал было возражать, ссылаясь на загруженность Маленкова, явно не хотелось ему с кем-то делить эту работу, но Сталин остановил его:
- Это дело должна поднимать вся партия. А вы, что думаете – тюрьмами решить такую задачу? Это не получится!
Затем Берия предложил создать ученый совет по этой проблеме.
- Мы тогда с ним несколько раз обсуждали необходимость этого. – Вставил Курчатов, внимательно слушая собеседника, и рассеяно следя за игрой.
- Да? Ну тогда оно и понятно. Сталин согласился с этим, только говорит, нужно чтобы это был настоящий Ученый совет, а не говорильня. Обсудили состав ученого совета. Затем начали обсуждать его председателя. Сначала Берия предложил Иоффе, но Сталин начал сомневаться, а справится ли академик? Тогда Завенягин предложил Капицу, и сам же засомневался, а будет ли Иоффе считаться с Капицей. На что Сталин заметил, так же как и Капица не будет считаться с Иоффе. Затем Берия предложил тебя Борода. Сталин сказал, что в будущем это возможно, но пока Курчатова не нужно отвлекать от работы по созданию бомбы, и, совершенно неожиданно для всех, как они мне потом признались, предложил назначить меня.
Все это время я молчал, потому что тогда еще не знал ни Иоффе, ни Капицу, ни Курчатова. Конечно такое предложение Сталина меня просто шокировало, и я сразу же заявил, что абсолютно не готов к такой работе. На что Сталин совершенно невозмутимо заметил, что все уверены, что вы справитесь, причем присутствующие тут же подтвердили это. Тогда я решился применить свой последний, убийственный аргумент: но я ведь не ученый, говорю, поэтому не могу быть руководителем ученого совета. На что Сталин просто рассмеялся мне в лицо и ответил:
- Вот так новость, а то мы не знаем! Как же это вам удавалось так долго скрывать от нас такое.
Завенягин до сих пор бывает пристает ко мне с этим вопросом, когда хочет подшутить надо мной.
- Слушай, Бабай, тюлень в цирке тоже ученый, а ты ведь еще и карточный шулер, и скрываешь все это очень искусно. – сказал Курчатов, в сердцах бросая карт на стол, проиграв очередную партию, последнюю этим вечером, после которой решили ложиться спать.
- Охота тебе мерзнуть тут со мной в вагоне. – заботливо улыбаясь говорил Ванников, глядя на Курчатова, укладывающегося спать в большой меховой шапке.
- Борис Львович, если вместе, то и в радостях, и в невзгодах. А морозом нас не испугаешь, мы и не такое проходили в Москве зимой 1942-го.
