А в них вкладывается смысл, раскрываемый по мере того, как решается метафизически проблема человека при их «помощи», т.е. они сами должны раскрыться в смыслах концептуально… (и исследование в этом отношении еще не завершено). Интуиция их привлекла, но не на авось они отобраны… Ну, а собственно, то что духовный подъем это не подъем во времени (буквальный) — это то как раз и усекается, просекается, рефлексируется и т.д.!
… Кстати. Есть образ чего-то как о чем-то. А в данном случае «образ души встречающей время» — это не возможная душа, она сама как таковая «в образности», т.е. душа образна, в без-образности ее и нельзя понимать, таковой души не существует. К тому же, все что в человеке ни есть образного относится именно к душе.
Поэтому-то душа не есть понятие, как понятие она непонятна (невнятна). Но она не «вне-понятийна» (не вне-интеллектуальна), а имманентна, сокровенна.
Но не тупикова, через нее и пропускается время. Однако с его отложениями, воплощениями, переводами, обозначениями в про-странстве. Потому-то ее и можно идентифицировать со «временем в про-странстве» чело-века. Добавим: состоявшемся, исполненном, реализованном времени в пространстве человека. Тогда, что же это получается, хроно-топос в конце-концов и есть его душа-дух или его хроно-топос душевно-духовен?! А без этого и самого человека нет? В вечности и бесконечности вселенной!?
…!?
… Невпопад. Сижу в очках и (при этом думаю), сними их и поймешь, что очки и есть со-временность, а со-временность и есть очковость (не неочевидность ли?). Очки лишь своевременны и не на всю жизнь даны.
Но проблема сохраняется: быть-то кем для других в превосходстве требуется, иначе на «фига» ты нужен? Даже если это потом будет «сринуто» из интереса к тебе?!
Но не предлагать ли себя прямо теперь и сейчас, до этой уже «потомошней» сринутости (из будущей отставки) нужно человеку?
«Время временится из будущего»! Т.е., не есть, а, опять-таки, должно быть(ся) — человеку!
Вот ведь где «собака зарыта», не в бытии, а в долженствовании! Не быть, а долженствовать! Мораль вместо всего?! Т.е. любовь безответная! Что-то, кажется, приемлемое. Хотя возможное ли? (Опять тупик!).
…!?
… Чтой-то? От этой жизни. За окном осень. Листья желтеют. Что-то отзывается в мире сем. А что? Что в осени вопрошается об истине как красоте (по Пушкину А.С.)? Почему вопрошается? Незнаемое о себе будит знаемое?
Ну да, это все вербализуемые ситуации, в которых оказываемся? Хотя непонятно ведь, отчего это оказываемся? В непонятности? Чего непонятности и от чего непонятности?? Эй! Чего было?! Аль померещилось?!.
Ну да, показалось кажись!
4. Сверхчувственный мир из noos
Человек как душа приходит в этот мир и всю жизнь пытается достать себя в небытии, что и происходит наконец-то в смерти. Когда уже происходит возвращение в мир иной. «?айтыс болу» (каз.).
Познание себя и имеет целью постижение внутреннего ничто. Это и осуществляется в отступлении от мира иного в мир сей. «Мыслю следовательно не есть», уже при исчезновении пребываю (против Декарта). Но это самопознание отправляется (отталкивается) от чувств, в которых мир иного сохраняется как содержание в форме, как возможность в действительности, как сущность в явлениях (Кантовская «вещь-в-себе») и т.д.
Мир иного не остается по ту сторону, из него человек и есть в мире сем. Т.е. из чувственной трансцендентности (трансцендентально) дан в разумной посюсторонности. Не сей мир чувственен, а потусторонний мир. А потому он и не трансцендентен, а трансцендентален. Мы из него можем осуществлять трансцензусы, приобщая (причащая) в разуме к миру сему, т.е. разумея, понимая его, мы в нем бываем подчас.
Но трансцендентное трансцендируется (осваивается, распредмечивается-опредмечивается) в разумо-чувственности души. Сама по себе (здесь) чувственность преходяща, она посещает и покидает человека. Требуются душевные лучи, в которых умо-зрением, со-зерцанием из точки зрения как миро-воззрением воспринимается мир иного, из которого мы (кажется) есть в этом мире, но в котором не есть, а можем быть (как) из должного, его превышающего, упреждающего подлинного мира человека.
В душе человек соприкасается с миром иного, без нее это связь обрывается. Но душа требует работы ума и чистоты чувств, через которые мир иного предстает как собственно мир человека.
Да ведь по другому это описывается материалистически, когда говорится о познании «объективной реальности», которая не зависит ни от человека, ни от человечества. Но это нужно дорефлексировать до ничто в человеке, к которому он сам отступает в разуме от мира чувственного. Но в своей кажимости мир чувственного промежуточен, транспарентен. В нем иной мир мерещится как «иной мир», как чуждый, потусторонний для человека.
Но в подлинной рефлексии, в поисках ответов на предельные вопросы они находятся и решаются оттуда-сюда. Из самой природы приходят ответы, она начинает говорить человеку, что он есть оттуда, что он там находится у себя. А посему истина, добро, красота — это всегда призвание человека.
Но тут проблема как раз в расхождении этих векторов (зовов-призывов) оттуда-сюда и отсюда-туда. Собственно, они даже не расходятся, а нейтрализуются в хроно-топосе как топо-хроносе. Подменяют друг-друга, замещаясь взаимно.
Оттуда-сюда мы живем и проживаем всей жизнью вплоть до смерти. Потому что — и в этом парадокс бытия человека — все помыслы его в потребностях, интересах, целях жизнедеятельности быть отсюда-туда. Его занимает «быть из небытия» и не быть в бытии! И это даже не какая-то метафизическая необходимость, а просто «механика».
Оттуда-сюда «тянется» (и растягивается) тут как тут в предуготовленном (и упреждающем) отсюда-туда. А дело в том, чтобы оно было встречаемо и овладеваемо, обретаемо, испытываемо душевно-духовно. А не пропадало в удовлетворении потребностей, реализации интересов, достижениях целей и тем самым в душевных опустошениях, которыми приходится расплачиватся в этой жизни как в кабале сего мира, не выбираясь из него и превращаясь как бы в раздувающийся, готовый лопнуть «пузырь» исполненных желаний и т.д.
Пространство наполняется временем, без того чтобы раскрыватся в нем и из него же...
Да ведь не после смерти, а при жизни нужно испытать человеку себя в мире ином. Да и надежды на то, что посмертно оставишь свое доброе имя (в наследство другим), могут исполнится, если это вообще исполнимо, в прижизненной самоотдаче.
У жизни один топо-хронический конец и множество хроно-топических начал (душ в духе). В этом наверное и все дело?
Поэтому не оттуда-сюда должно пропадать (хотя и пропадает) в отсюда-туда, а отсюда-туда обретатся в оттуда-сюда. Вот где Гетевское «каждый день — за бой!» — работает!
Но тут еще и ситуация повседневности, обыденности просматривается и сквозит.
Мир иного пропадает как раз в переходе от чувственного как мира нашего и лежащего в ногах к рациональному вообще как его превышающему. В уме заглатывается и прожевывается, переваривается то, что представлено чувственностью. А поэтому воздать должное миру иного можно лишь в почтении к нему как чувственно-сверхчувственному миру, как миру оттуда-сюда. А не просто медиально-промежуточному. Он сверхчувственен и не может быть вмещен в «ум вещей» в мире сем. Потому что сам «ум вещей» (noos) связан (скорее) с миром людей.
Из которого человек сообщается с вечностью-бесконечностью вселенной в хроно-топосе, т.е. душевно-духовно, покоряясь, а не покоряя, внимая, а не понимая.
5. Рождение души в освобождении времени
Так ведь в конце-концов, «не душа и не дух», «не чувственность и не рациональность», «не хронос и не топос», а чело-век в них довлеет, хотя они его и «провоцируют», да и «размазывают» и «смазывают», а в общем соблазняют (дразнят) и опускают (снизводят).
Но именно в своем предназначении вселенского существа в хроно-топосе человека происходит (исполняется) «фазовый переход» к душевно-духовному самостоянию в сверчувственном (миро-воззренческом) соотношении с миром иным (как космосом). В почтении которого, он и открывается чело-веку, отзывается (обратно) с одобрением, в совершенстве и воистину.
Да, собственно это и есть мировоззрение как таковое — отвечающее миру и достойное человека.
«Наказание божие» оттуда-сюда в мелочной повседневности (таким образом) преображается радикальным самостоянием отсюда-туда, т.е. в возвращении «блудного сына».
… Это, конечно, отвлеченно, хотя (формально) и допустимо. Но вопрос о «мире сем» при этом остается открытым? Как мире совместном с другими в топосе и тянущемся исторически во времени? А без этого хроно-топос человека пустеет? Человечество и историю его в человеке можно подразумевать, но этого мало, нужно уразумевать во всех отношениях и безусловно. Субъект-субстанция должна работать как субстанция-субъект, и наоборот?
… И уже в хроно-топосе, и в душевно-духовном самостоянии, и в чувственно-рациональном соотношении, и в мире сем как и в мире иного, и в боге и в сатане т.д.
Возможно для этого схема пирамиды упирающейся и опрокинутой «уже» о чем-то говорит? В трехмерности и трехтактности — как и в пространстве и во времени обнаруживаемые — таковые может и должны быть осмыслены, развиты в сторону человеческого и общечеловеческого? , ,?
Хотя за этим маячит «системосозидательность», но может быть илюрализм в том и заключается, чтобы непрерывно, но уже в «оси времени» держатся этого человеческого в человеке как моно-человеческого в разно-человеческом, одно-голосие во много-голосии? Поэтому и душевно-духовность?
… Но тут-то и можно осмыслить до предела, что одна и та же душа многажды рождается в жертвовании ею времени человеком. И во множестве душ человеческих происходят таковые самоотдачи — так что по человечеству миров существует во множестве в мироздании. И они продолжают рождатся или возникать. Из одного времени — множество хроно-топосов, из космической необходимости — множество свобод. И для того, чтобы был создатель, там свыше, здесь должны быть множество тварей. И долженствует не создатель или не то, из чего все происходит, а то что уже создано создает-ся, т.е. должно себя создавать. Не создает конечно, но создает-ся. Не воссоздает себя в сем мире, а из мира сего в обращении к миру иного, с превышением, спекулятивно, рефлексивно, а может и на всякий случай, играя, забавляясь!
Проблема-то в том, что человек уже есть и он должен с этим как-то обойтись, справиться? Он не может повторить свой приход в этот мир, хотя и повторяет-ся в повседневности, просыпаясь по утрам. Выход только в том, чтобы вернуться туда, откуда он пришел. Но и это невозможно в мире сем, он не выпустит из себя в том (виде), что ты есть сам по себе и таковым как ты есть среди других, наряду с ними. «Ишь выискался!» Подавай ему мир свыше! Сникни индивид!
Если хочешь, отдай свою жизнь! Оторвись в своем происхождении оттуда-сюда, если тоскуешь о нем, доверши дело времени, поставь точку на «и», «не будь!».
Но это долженстование — требование ли к пожертвованию самой души или в целом человека в мире сем же, что обычно досуже коротится и заключается как бы «отдачей души»? Хотя, скорее, она отдается дьяволу, но не вообще, а в познании.
Но душа не отдается, а обретается (рождается) в пожертвовании именно конечным существованием в мире сем, в котором и торжествует линейное время и оно же демонстрируется как укрощенное в топосе. Таким образом уловленное мгновение в душе лишь протягивается.
Поэтому в душе и не отрицается, а обретается (встречается) подлинное время (оттуда-сюда) вместо затхлого в мире сем, т.е. пустого, бездушного, стесненного, рассчитанного. Душа и есть освобожденное из топоса время. Оно при этом не начинает обратно течь, а звездно светится оттуда-сюда!
Поэтому человек может родиться душевно, для чего и должен жертвовать (собой) в сем мире как во временном плену у топоса ради времени вообще к миру иному… в отвороте и открытии судьбы на кончике иглы от себя.
6. Потеря времени в пространстве и сей мир
(См. выше о душе и мире сем, о «времени вообще»…) Но «сей мир» измеряется человеком принадлежностью собственной к ряду других. Поэтому и рассчитано в нем время в топосе. Он насквозь и сплошь отчужден. Но именно поэтому он теперь превращается в «псевдореальность» в интернет-зависимости. Время рассчитанное есть освоенное пространство. Т.е. подчинение топосу времени по видимости предстает как подчинение топоса времени (утопающего в нем), но это и продолжалось всю историю цивилизации, а коренные транформации — написание Торы, Каббалы, Упанишад, Библии, Корана затем книгопечатание, а теперь — интернет (мировая паутина). Не окончательный ли это метаморфоз, произошедший с человечеством? А не просто очередное событие в истории?
Причем каждый раз в этих «революциях» именно сей мир представал: из иного мира, как иной мир, а теперь уже в себе самом мир, самодостаточный, мой мир и мир во мне? Обыденность (тем самым) утопична по оси времени: из веры чрез образы и в нирване!
Странность в том и заключается, что потеря (утеря, установление, подчинение) времени в пространстве кажется (чудится или мнится) покорением пространства во времени? Как будто бы время «наступает», а пространство «сьеживается»? Но тем не менее таковая утопия обыденности становится все более реальной или реалистичной — приоритетной. Технически власть обыденности возрастает.
Но таким образом, обыденность даже не протягивается (и не утверждется), а выворачивается повседневностью. Покорение пространства оборачивается (представляется) «сближением» со временем, так что в конце-концов Я и есть время, оно оказывается в моем распоряжении. И это тем более, чем больше мы впадаем в зависимость от него информационно.
Так что, взыскуемая «встреча» со временем в душе — в мире сем уже (бывает) упреждена потерянностью — растерянностью (в нем же) в хронической посредственности как будто бы непосредственности «здесь и теперь бытия» в существовании. Что и есть самообман, иллюзия, а теперь и подавно в состоянии зависимости от «мировой паутины». Т.е. встреча заведомо (как бы) случается в иллюзии уже обладания временем.
Но то что в мире сем происходили трансформации и революции и т.д. (малые или большие), метаморфозы (коренные или второстепенные) эволюции и революции и т.д говорит о том, что эти со-бытия отсюда-туда случались в силу оттуда-сюда; здесь и теперь нечто происходит как в мире сем, но только из мира иного. А потому и бытие всегда есть оттуда-сюда. Хотя укладывается в здесь и теперь. И вообще поэтому происходит — случается по видимости.
Это может быть и теогонией и космогонией, но значимое для человека в мире сем, его обнимающая все-посредственность, вплоть до телесной непосредственности — это топос. И сам хронос, в нем уже заключенный, при его осмыслении в злоключениях души (и даже в потерях-использованиях) улетучивается, взвивает вверх, к небесам.
… Мир сей и есть собственно Мы в мире (представленные), но потому его и не постичь как «объективную реальность», из него самого, но только из мира иного и притом по отношению к нему высшего и говорящего о себе не про себя, а из того, что он воплощает. И тут может быть через мир сей Мы и знакомимся (косвенно) с самими собой, в отсюда-туда к оттуда-сюда, «от себя» в зове времени устремляясь?
… Кстати. Есть образ чего-то как о чем-то. А в данном случае «образ души встречающей время» — это не возможная душа, она сама как таковая «в образности», т.е. душа образна, в без-образности ее и нельзя понимать, таковой души не существует. К тому же, все что в человеке ни есть образного относится именно к душе.
Поэтому-то душа не есть понятие, как понятие она непонятна (невнятна). Но она не «вне-понятийна» (не вне-интеллектуальна), а имманентна, сокровенна.
Но не тупикова, через нее и пропускается время. Однако с его отложениями, воплощениями, переводами, обозначениями в про-странстве. Потому-то ее и можно идентифицировать со «временем в про-странстве» чело-века. Добавим: состоявшемся, исполненном, реализованном времени в пространстве человека. Тогда, что же это получается, хроно-топос в конце-концов и есть его душа-дух или его хроно-топос душевно-духовен?! А без этого и самого человека нет? В вечности и бесконечности вселенной!?
…!?
… Невпопад. Сижу в очках и (при этом думаю), сними их и поймешь, что очки и есть со-временность, а со-временность и есть очковость (не неочевидность ли?). Очки лишь своевременны и не на всю жизнь даны.
Но проблема сохраняется: быть-то кем для других в превосходстве требуется, иначе на «фига» ты нужен? Даже если это потом будет «сринуто» из интереса к тебе?!
Но не предлагать ли себя прямо теперь и сейчас, до этой уже «потомошней» сринутости (из будущей отставки) нужно человеку?
«Время временится из будущего»! Т.е., не есть, а, опять-таки, должно быть(ся) — человеку!
Вот ведь где «собака зарыта», не в бытии, а в долженствовании! Не быть, а долженствовать! Мораль вместо всего?! Т.е. любовь безответная! Что-то, кажется, приемлемое. Хотя возможное ли? (Опять тупик!).
…!?
… Чтой-то? От этой жизни. За окном осень. Листья желтеют. Что-то отзывается в мире сем. А что? Что в осени вопрошается об истине как красоте (по Пушкину А.С.)? Почему вопрошается? Незнаемое о себе будит знаемое?
Ну да, это все вербализуемые ситуации, в которых оказываемся? Хотя непонятно ведь, отчего это оказываемся? В непонятности? Чего непонятности и от чего непонятности?? Эй! Чего было?! Аль померещилось?!.
Ну да, показалось кажись!
4. Сверхчувственный мир из noos
Человек как душа приходит в этот мир и всю жизнь пытается достать себя в небытии, что и происходит наконец-то в смерти. Когда уже происходит возвращение в мир иной. «?айтыс болу» (каз.).
Познание себя и имеет целью постижение внутреннего ничто. Это и осуществляется в отступлении от мира иного в мир сей. «Мыслю следовательно не есть», уже при исчезновении пребываю (против Декарта). Но это самопознание отправляется (отталкивается) от чувств, в которых мир иного сохраняется как содержание в форме, как возможность в действительности, как сущность в явлениях (Кантовская «вещь-в-себе») и т.д.
Мир иного не остается по ту сторону, из него человек и есть в мире сем. Т.е. из чувственной трансцендентности (трансцендентально) дан в разумной посюсторонности. Не сей мир чувственен, а потусторонний мир. А потому он и не трансцендентен, а трансцендентален. Мы из него можем осуществлять трансцензусы, приобщая (причащая) в разуме к миру сему, т.е. разумея, понимая его, мы в нем бываем подчас.
Но трансцендентное трансцендируется (осваивается, распредмечивается-опредмечивается) в разумо-чувственности души. Сама по себе (здесь) чувственность преходяща, она посещает и покидает человека. Требуются душевные лучи, в которых умо-зрением, со-зерцанием из точки зрения как миро-воззрением воспринимается мир иного, из которого мы (кажется) есть в этом мире, но в котором не есть, а можем быть (как) из должного, его превышающего, упреждающего подлинного мира человека.
В душе человек соприкасается с миром иного, без нее это связь обрывается. Но душа требует работы ума и чистоты чувств, через которые мир иного предстает как собственно мир человека.
Да ведь по другому это описывается материалистически, когда говорится о познании «объективной реальности», которая не зависит ни от человека, ни от человечества. Но это нужно дорефлексировать до ничто в человеке, к которому он сам отступает в разуме от мира чувственного. Но в своей кажимости мир чувственного промежуточен, транспарентен. В нем иной мир мерещится как «иной мир», как чуждый, потусторонний для человека.
Но в подлинной рефлексии, в поисках ответов на предельные вопросы они находятся и решаются оттуда-сюда. Из самой природы приходят ответы, она начинает говорить человеку, что он есть оттуда, что он там находится у себя. А посему истина, добро, красота — это всегда призвание человека.
Но тут проблема как раз в расхождении этих векторов (зовов-призывов) оттуда-сюда и отсюда-туда. Собственно, они даже не расходятся, а нейтрализуются в хроно-топосе как топо-хроносе. Подменяют друг-друга, замещаясь взаимно.
Оттуда-сюда мы живем и проживаем всей жизнью вплоть до смерти. Потому что — и в этом парадокс бытия человека — все помыслы его в потребностях, интересах, целях жизнедеятельности быть отсюда-туда. Его занимает «быть из небытия» и не быть в бытии! И это даже не какая-то метафизическая необходимость, а просто «механика».
Оттуда-сюда «тянется» (и растягивается) тут как тут в предуготовленном (и упреждающем) отсюда-туда. А дело в том, чтобы оно было встречаемо и овладеваемо, обретаемо, испытываемо душевно-духовно. А не пропадало в удовлетворении потребностей, реализации интересов, достижениях целей и тем самым в душевных опустошениях, которыми приходится расплачиватся в этой жизни как в кабале сего мира, не выбираясь из него и превращаясь как бы в раздувающийся, готовый лопнуть «пузырь» исполненных желаний и т.д.
Пространство наполняется временем, без того чтобы раскрыватся в нем и из него же...
Да ведь не после смерти, а при жизни нужно испытать человеку себя в мире ином. Да и надежды на то, что посмертно оставишь свое доброе имя (в наследство другим), могут исполнится, если это вообще исполнимо, в прижизненной самоотдаче.
У жизни один топо-хронический конец и множество хроно-топических начал (душ в духе). В этом наверное и все дело?
Поэтому не оттуда-сюда должно пропадать (хотя и пропадает) в отсюда-туда, а отсюда-туда обретатся в оттуда-сюда. Вот где Гетевское «каждый день — за бой!» — работает!
Но тут еще и ситуация повседневности, обыденности просматривается и сквозит.
Мир иного пропадает как раз в переходе от чувственного как мира нашего и лежащего в ногах к рациональному вообще как его превышающему. В уме заглатывается и прожевывается, переваривается то, что представлено чувственностью. А поэтому воздать должное миру иного можно лишь в почтении к нему как чувственно-сверхчувственному миру, как миру оттуда-сюда. А не просто медиально-промежуточному. Он сверхчувственен и не может быть вмещен в «ум вещей» в мире сем. Потому что сам «ум вещей» (noos) связан (скорее) с миром людей.
Из которого человек сообщается с вечностью-бесконечностью вселенной в хроно-топосе, т.е. душевно-духовно, покоряясь, а не покоряя, внимая, а не понимая.
5. Рождение души в освобождении времени
Так ведь в конце-концов, «не душа и не дух», «не чувственность и не рациональность», «не хронос и не топос», а чело-век в них довлеет, хотя они его и «провоцируют», да и «размазывают» и «смазывают», а в общем соблазняют (дразнят) и опускают (снизводят).
Но именно в своем предназначении вселенского существа в хроно-топосе человека происходит (исполняется) «фазовый переход» к душевно-духовному самостоянию в сверчувственном (миро-воззренческом) соотношении с миром иным (как космосом). В почтении которого, он и открывается чело-веку, отзывается (обратно) с одобрением, в совершенстве и воистину.
Да, собственно это и есть мировоззрение как таковое — отвечающее миру и достойное человека.
«Наказание божие» оттуда-сюда в мелочной повседневности (таким образом) преображается радикальным самостоянием отсюда-туда, т.е. в возвращении «блудного сына».
… Это, конечно, отвлеченно, хотя (формально) и допустимо. Но вопрос о «мире сем» при этом остается открытым? Как мире совместном с другими в топосе и тянущемся исторически во времени? А без этого хроно-топос человека пустеет? Человечество и историю его в человеке можно подразумевать, но этого мало, нужно уразумевать во всех отношениях и безусловно. Субъект-субстанция должна работать как субстанция-субъект, и наоборот?
… И уже в хроно-топосе, и в душевно-духовном самостоянии, и в чувственно-рациональном соотношении, и в мире сем как и в мире иного, и в боге и в сатане т.д.
Возможно для этого схема пирамиды упирающейся и опрокинутой «уже» о чем-то говорит? В трехмерности и трехтактности — как и в пространстве и во времени обнаруживаемые — таковые может и должны быть осмыслены, развиты в сторону человеческого и общечеловеческого? , ,?
Хотя за этим маячит «системосозидательность», но может быть илюрализм в том и заключается, чтобы непрерывно, но уже в «оси времени» держатся этого человеческого в человеке как моно-человеческого в разно-человеческом, одно-голосие во много-голосии? Поэтому и душевно-духовность?
… Но тут-то и можно осмыслить до предела, что одна и та же душа многажды рождается в жертвовании ею времени человеком. И во множестве душ человеческих происходят таковые самоотдачи — так что по человечеству миров существует во множестве в мироздании. И они продолжают рождатся или возникать. Из одного времени — множество хроно-топосов, из космической необходимости — множество свобод. И для того, чтобы был создатель, там свыше, здесь должны быть множество тварей. И долженствует не создатель или не то, из чего все происходит, а то что уже создано создает-ся, т.е. должно себя создавать. Не создает конечно, но создает-ся. Не воссоздает себя в сем мире, а из мира сего в обращении к миру иного, с превышением, спекулятивно, рефлексивно, а может и на всякий случай, играя, забавляясь!
Проблема-то в том, что человек уже есть и он должен с этим как-то обойтись, справиться? Он не может повторить свой приход в этот мир, хотя и повторяет-ся в повседневности, просыпаясь по утрам. Выход только в том, чтобы вернуться туда, откуда он пришел. Но и это невозможно в мире сем, он не выпустит из себя в том (виде), что ты есть сам по себе и таковым как ты есть среди других, наряду с ними. «Ишь выискался!» Подавай ему мир свыше! Сникни индивид!
Если хочешь, отдай свою жизнь! Оторвись в своем происхождении оттуда-сюда, если тоскуешь о нем, доверши дело времени, поставь точку на «и», «не будь!».
Но это долженстование — требование ли к пожертвованию самой души или в целом человека в мире сем же, что обычно досуже коротится и заключается как бы «отдачей души»? Хотя, скорее, она отдается дьяволу, но не вообще, а в познании.
Но душа не отдается, а обретается (рождается) в пожертвовании именно конечным существованием в мире сем, в котором и торжествует линейное время и оно же демонстрируется как укрощенное в топосе. Таким образом уловленное мгновение в душе лишь протягивается.
Поэтому в душе и не отрицается, а обретается (встречается) подлинное время (оттуда-сюда) вместо затхлого в мире сем, т.е. пустого, бездушного, стесненного, рассчитанного. Душа и есть освобожденное из топоса время. Оно при этом не начинает обратно течь, а звездно светится оттуда-сюда!
Поэтому человек может родиться душевно, для чего и должен жертвовать (собой) в сем мире как во временном плену у топоса ради времени вообще к миру иному… в отвороте и открытии судьбы на кончике иглы от себя.
6. Потеря времени в пространстве и сей мир
(См. выше о душе и мире сем, о «времени вообще»…) Но «сей мир» измеряется человеком принадлежностью собственной к ряду других. Поэтому и рассчитано в нем время в топосе. Он насквозь и сплошь отчужден. Но именно поэтому он теперь превращается в «псевдореальность» в интернет-зависимости. Время рассчитанное есть освоенное пространство. Т.е. подчинение топосу времени по видимости предстает как подчинение топоса времени (утопающего в нем), но это и продолжалось всю историю цивилизации, а коренные транформации — написание Торы, Каббалы, Упанишад, Библии, Корана затем книгопечатание, а теперь — интернет (мировая паутина). Не окончательный ли это метаморфоз, произошедший с человечеством? А не просто очередное событие в истории?
Причем каждый раз в этих «революциях» именно сей мир представал: из иного мира, как иной мир, а теперь уже в себе самом мир, самодостаточный, мой мир и мир во мне? Обыденность (тем самым) утопична по оси времени: из веры чрез образы и в нирване!
Странность в том и заключается, что потеря (утеря, установление, подчинение) времени в пространстве кажется (чудится или мнится) покорением пространства во времени? Как будто бы время «наступает», а пространство «сьеживается»? Но тем не менее таковая утопия обыденности становится все более реальной или реалистичной — приоритетной. Технически власть обыденности возрастает.
Но таким образом, обыденность даже не протягивается (и не утверждется), а выворачивается повседневностью. Покорение пространства оборачивается (представляется) «сближением» со временем, так что в конце-концов Я и есть время, оно оказывается в моем распоряжении. И это тем более, чем больше мы впадаем в зависимость от него информационно.
Так что, взыскуемая «встреча» со временем в душе — в мире сем уже (бывает) упреждена потерянностью — растерянностью (в нем же) в хронической посредственности как будто бы непосредственности «здесь и теперь бытия» в существовании. Что и есть самообман, иллюзия, а теперь и подавно в состоянии зависимости от «мировой паутины». Т.е. встреча заведомо (как бы) случается в иллюзии уже обладания временем.
Но то что в мире сем происходили трансформации и революции и т.д. (малые или большие), метаморфозы (коренные или второстепенные) эволюции и революции и т.д говорит о том, что эти со-бытия отсюда-туда случались в силу оттуда-сюда; здесь и теперь нечто происходит как в мире сем, но только из мира иного. А потому и бытие всегда есть оттуда-сюда. Хотя укладывается в здесь и теперь. И вообще поэтому происходит — случается по видимости.
Это может быть и теогонией и космогонией, но значимое для человека в мире сем, его обнимающая все-посредственность, вплоть до телесной непосредственности — это топос. И сам хронос, в нем уже заключенный, при его осмыслении в злоключениях души (и даже в потерях-использованиях) улетучивается, взвивает вверх, к небесам.
… Мир сей и есть собственно Мы в мире (представленные), но потому его и не постичь как «объективную реальность», из него самого, но только из мира иного и притом по отношению к нему высшего и говорящего о себе не про себя, а из того, что он воплощает. И тут может быть через мир сей Мы и знакомимся (косвенно) с самими собой, в отсюда-туда к оттуда-сюда, «от себя» в зове времени устремляясь?
