Опыт души не остаточно-осадочен, а впечатлителен, сюрреалистичен. Не негативен, в самой душе он полностью вбирается из мира, в который она сама выбиралась опрометчиво, головокружительно в самозабвении.
Созвучие душ отсюда возможно и происходит. Души делятся не своим светом, а светом оттуда-сюда, доставшимся им — теперь и здесь — во всесветной гармоничности мира этого и того.
Красота как гармония и есть одновременность миров, как нижнего так и верхнего. В ней и нет различия миров, потому она и свет, льющийся оттуда-сюда в души.
Но это возможно в укрощении духа в междумирье. Душа не служит, дух тоже не хочет служить, но его нужно заставить, принудить к челночному снованию отсюда-туда и оттуда-сюда.
Да, но дух душе из времени представляется в заблуждениях с их снизведением к истине. Для возвышения добра во благо дух схватывает само время во «злобе дня» (в возвышении самосознания). А что же в отношении красоты? Как одновременности? Что может означать тогда «укрощение духа»? Возможен ли вообще дух в одновременности? Или это уже утихомирившийся дух, не душа в духе как заблуждении (кстати, основная функция духа!), да и не дух в душе (для самоотвержения ее во зле), а именно укрощенный дух?
Не «вывернутый ли мир в философии» (как у Гегеля) и может обозначать этот дух? Не дух в мире, а мир в духе — мировой дух? Ну, а без мистики это и есть человечество как ойкумена культуры в мире? Но она ведь не бесконечна, хотя и должна быть космополитичной? И в этом смысле космополитический дух человечества?
Но будет ли в нем светится время?
Одновременность может быть дана в свете, если она не абсолютна. И возможно, что сей мир не избавился от своих космоцентристских амбиций. Укрощению должно подвергнутся именно центробежно духовное «возвышение» в безобидной, казалось бы, экстраполяции земных порядков на всю остальную вселенную, в элементарных обьяснениях оттуда-сюда из отсюда-туда.
Нужна все-таки тео-рия, а не эмпи-рия. Поэтому укрощение духа — это и есть сведение его и пресечение в душе. Достаточно использования его в заблуждениях для истины, во зле для добра. Но для красоты в гармонии мироустройства на него нужно наложить табу, чтобы человечество наконец открылось космосу как своей возможной прародине. В духе можно достать до истины, подняться к благу. Ну и баста! Дальше сфера вопрошания, и отвечается по вдохновению освобожденной от духа души в свете времени!
Значит, возвышение (душевно-духовное) имеет место и ограничено, определено сим миром, в котором из того мира достается лишь малая толика? А потому и путей туда нет?
Да, но свет-то во времени продолжает светить или он только начинает светится временем и душа его встречает, не застилаясь духом как впервые чистый, ясный свет оттуда-сюда? Безо всякого отсюда-туда, т.е. субъективности, а потому и без претензий, предпочтений, ценностных ориентаций, а тем более устоявшихся привычек, стандартов, стереотипов. И только таким образом проступает и вырисовывается фигура человека как космополита.
Да, но ведь и в самом возможном возвышении трансцендируется сей мир? Ну да, но это происходит негативно относительно остального мира? Ради утверждения, усиления сего и ущемления мира иного?
И что же это относится прямо к «духовному возвышению»? А не к антропоцентристской гордыне и общечеловеческому своемерию?
Не путаница ли это? И вообще в чем «вина духа»? Может быть в «освоении» мира? Или там его вовсе и нет, а потому и его преподнесение есть насилие, притом в самообмане, в самозабвении человеческом как общечеловеческом — субстанциальном, тотальном, универсальном? Потому что дух — мировое зло под колпаком которого человечество теряет самосознание или наоборот, иллюзорно-идеологически «обретает» и обманывается в этом? А потому и требуется (проникновенное и исчерпывающее) самочувствие вплоть до самоощущений, в которых и из которых возможны обращения к иному миру?
Он становится недоступным и все более отчуждается в духовной экспансии человечества на природу. Мир вообще разделяется, отделяется, отдаляется в его завоевании, покорении, освоении. И близкое становится все более далеким. Топос корежится духом времени или топос хронически страдает в духе.
Иной мир должен и может быть обретен не где-то там, за облаками сего мира, а здесь и теперь, и для этого требуется даже не самочувствие должное, в здоровьи тела, которому нет дела до иного мира, разве только для сексуальных утех, а самоотвержение (человека в человеческом), которое, конечно, чувственно или по игре слов (неслучайной) «чувственно-конечно», т.е. возможно и происходит в опростании души из точечности в открытости вообще миру.
Человеку в мире сем приходится прежде накуролесить, чтобы лишь потом вернутся к себе. Это у него на роду написано. Такова судьба. Судьбу не выбирают. Но из судьбы человек выбирается в душе как из гонимости в точечной упертости.
Мир не отделяется в иной мир, а открывается в душе, если душа открывается миру. И для души не существует мира иного. Потому что она свидетельствует о мире в человеке. И человек не есть, а должен быть душой мира.
… Тут какой-то «тупик» кажется образовывается? Относительно души? Что с ней дальше делать? Где время? Где интерсубъектность?
А если это одновременное множество душ в одном и том же мире (приоткрывается), то и множество «светлых времен» обозначается? Или (по принятой терминологии) само свободное время во множестве душ откликается, светится в (своей единой) гармонии, при условии, что это вообще души, а не тупицы в точечных индивидах?
Притом, это время свободное как взывающее человека к достоинству, реализации своего предназначения. Т.е. оно звездно, надеждно и взывает к точечности рассветится. И свободное время не пустое, потому что оно обращено одновременно к множеству душ и может быть освоено во встрече лишь в разнообразии, многообразии и гармонии душ меж собой. Вот тебе и «предустановленная гармония» великого Г. Лейбница, который учитывая его вклад в «интегральное и дифференциальное исчисление», мог бы даже (теперь) заявить, что дифференциал играет на интеграле, что у него преимущества перед вторым! И тут же одновременность разновременного, в которой филогенез разворачивается в онтогенезах, а главное — духовность предстает душевно.
Может быть даже свободное время в душе откликается свободной индивидуальностью? И даже наоборот, лишь как свободная индивидуальность человек располагает и открыт душой, в которой время встречается как само собой разумеющееся, т.е. время свободное и как таковое впервые открывающееся и чувствуемое из мира довлеющего пока в пространстве?
Но это и не антропоцентризм. Как свободная индивидуальность человек подвергает себя суду всего того в мире, в чем он проникается и в чем он превышается (и чем он обнимается). И само (казалось бы застывшее) пространство дышит временем, вдохновляя точечного индивида на превосхождение себя в личности. Так что, в конце-концов время в пространстве осуществляется как «априорная форма чувственного созерцания»! Только здесь нет «и» между временем и пространством, а есть время-из-пространства.
И странным образом душа оказывается пассивно-активным феноменом человека?! Хотя её тотальная пассивность мельтешит в индивидуальных акциях. В которых-то мы и унижаемся в успехах как в крохах внесения в мир (добра—истины—красоты) совершенства.
Загадка души в этом и заключается, что она выдерживает в себе мир исчерпывающим образом, выносит его во всех напастях, чтобы отметится, пометится, обозначится в «преходящем (бытийном) как подобии» того, что в ней содержится в тотальной выдержке воспринятого мира.
Так, здесь не тупик образуется, а разворот от центростремительности антропоцентризма с его «сохранением», сбережением, убережением для центробежного улова времени в душе и из души.
«Все преходящее есть лишь подобие» (И. Гете) — чего? Думается — души в ее «вечности и неразделимости» (в русской поэзии). Отсветы души в гармонии душ. Социальность души рассеивается, высеивается из ее выдержанности во времени в событиях из уже не тотального, а интерсубъектного мира. Понимай: тот мир разрождается в-через-из души миром сим событийно.
Поэтому душа есть посредник как со-знание, со-чувствие, со-страдание, со-жаление, со-весть, со-гласие, со-ревнование, со-временность… Но в непосредственности пользования она посредственна, т.е. пуста и точечна физиологически. Поэтому к ней и нужно относится жалеючи…
18. Хроничность души и топичность ума
Реминисцентно к «обыденному».
Бесконечное в обыденности преходяще, т.е. точечно, повторимо в субъект- субъектности. Вечное же представляется в конечном между-субъектно как неповторимость, мгновения чудо. Отсюда то, что протянуто от субъекта к субъекту мы называем про-странством, а то что их разделяет — временем. К этому принуждает обыденность и в этом «срезе мира» они играют роль «априорных форм чувственного созерцания» (по Канту). Т.е. их не существует в природе. Но люди ими пользуются, определяя свои отношения.
На самом деле это взгляд отсюда-туда с редукцией оттуда-сюда. Хроно-топическая эмпирия. С точки же зрения самостояния человека то, «что» тянется от человека к человеку лишь форма и в этом смысле «априорно» как про-странство (изначальное цивильное условие), но то, что в ней течет время оттуда-сюда не разделяет, а обьединяет по человечеству. Именно во времени пространство есть субстанциальное про-странство для свободной индивидуальности как идеальной тотальности из-, в-, междусубъектности.
Пространство и время нельзя отрывать друг от друга, но и не смешивая их по обыденной их (точечно-преходящей) скручиваемости требуется «уберечь» их между миром сим и миром иным.
Конечно, времени всегда тесно в пространстве, но оно никогда его не может покинуть, даже исчезая в нем, оно таится, дожидаясь своего часа освобождения, а улетучиваясь до «звездного неба», взывает к «нравственному закону» в нас как неисполненному долгу.
Во времени пределы человека немыслимо раздвинуты (раскинуты и раскрыты) сравнительно с (его) пространством. Потому-то пространство и сводимо к точечности существования и присутствия в мире сем, но — из времени в его трансцендентальности. Потому именно оно лишь, а не наравне с пространством, априорно.
Время не только течет сверху вниз в теперь и здесь, но упреждает всякий шаг вперед от себя человека, освящаясь, в смысле оцениваясь в нем (положительно или отрицательно?). Но прежде всего таким-то образом и проливается свет на усилия души, пытающейся вырваться из телесного заключения. И это и символично как соединение сего и того мира (по А. Белому). Особенно в творчестве.
И свет падает именно на таковые усилия души. А не в пустые души. И может быть, странности души в том и заключаются, что она бежит от себя?! Она выбегает под свет из точечности темноты в себе!
А потому и время ожидаемо в надеждах, но из пространства телесного в прострациях души (об этом уже помечалось выше). И может статся, что время порой иногда милостиво снисходит именно в такой ситуации, когда наступают со всех сторон пределы отчаяния?
Уму время не доступно, да и не предназначено оно ему, он вообще не испытывает время как таковое, а лишь оголяется в столпе истины и субстанциально торчит в человеческом одиночестве во вселенной. Да, точка зрения при этом обретается, она даже опосредованно наращивается (из точки) в вертикальной точечности, т.е. в обратной пропорциональности ко времени как падающим лучам света.
Да и само время обтекает ум, сторонится его в «вещах» междусубъектности, хотя при этом и «обливая» их, освещая субъективно, обозначая, отражая и выражая чувственно. И мир в себе в понятиях обнимается образами. «Ум вещей» обретается субстанциально в-, из- и для- междусубъектности в его посредственности (а не непосредственности), т.е. с видами на использование в конечном счете.
Притом, что про-странство это заступается предметно как сообщающееся в между-субъектности так и сообщаемое из нее.
И что же так все и безобидно обстоит со временем и пространством!? А где же отчуждение в мире сем, куда впадает время? Или в нем пространство и спасается? Если оно (само) не пропадает, а имеет место?
А что, если в означенном «уме, которому недоступно время» человечество уже отчуждено от вселенной? Хотя бы оно милостиво осенялось оттуда временем? Но оно ведь все вокруг да около ума как бы проливается? А в уме человек лишь упирается в себе и для себя?
Так что, получается самоотчуждение человечества как прежде всего в homo sapiens? Если его вообще представлять во вселенной?
Отчуждение между людьми идет кажется к концу вместе с наступлением «ума вещей», его глобализацией и даже сверхглобализацией до «ноосферы» и надолго ли это протянется для человечества? К тому же саму эту «ноосферу» мы оцениваем положительно и только лишь, безо всяких экивоков? Но она ведь из фигурального образа должна быть и буквально понята как сфера рациональности. И что человечество надев на себя (мировой) «колпак рациональности», образумится?
… Да, вроде бы с умом так дело и обстоит во времени. Но ведь сказано было, что «время втекает (как бы) по древу познания» оттуда-сюда? Вплоть до разума? С тем, чтобы в нем мир постигался как бытие из небытия? А тут теперь вдруг обнажается «столп истины», по которому время «промазывает» оттуда-сюда?!
… Но ведь ум и сам избегает времени и осуществляется вопреки ему. И в этом его необходимость в мире сем. Оттудошней необходимости он представляется из необходимости отсюда?
Время уму вообще не нужно. Но из равнодушия к нему как собственного безразличия, «доходящего» до персонального безличия, стихийно образуется субстанциальный «перст судьбы». И в судьбоностности ума и проявляется обратная необходимость отсюда-туда. Это и есть трагедия, которая «рождается из духа музыки» (Ницше).
И на место творческого гения в инсайте становится уже злой на себя гений откровения, чтобы вместо свободы из необходимости выставится необходимостью из свободы.
Поэтому попутно или походя он и должен, вынужден отдавать душу дьяволу вовсе без ее обретения.
Но необходимость отсюда-туда во зле на себя, тотализованного на все и вся вкруг себя, распространенного на ближних и дальних реализуется не в собственном самоотвержении, а в самопожертвовании как субъекта через субстанциальность. Необходимость себя требует жертв от других. Она и реализуется в жертвоприношениях других.
Тут, однако есть различие, притом существенное, между «свободой как необходимостью» и «необходимостью из свободы», а также «необходимостью себя». Свобода из необходимости есть душа, а необходимость из свободы ее же творческое биение. В первой душа налично-бытийна, во второй она долженствует. А в целом это «нормальное» состояние человека в сем мире. Но вот «необходимость себя» — это уже глупость и (неумолимая) тупость судьбы, где свобода предлагается как сама необходимость, а поэтому она и сокрушительна, негативна.
… Но что-то все это кажется еще требует додумывания? А дело в том, что в хроно-топосе человека ум уперт топически и вообще выпирает из времени в пространстве. Да, в нем просматривается обратная необходимость, но что-то он вроде «пениса» не достает до небес, да и нужно ли ему вообще таковое «трансцендирование»? Если к тому же ум измеряется в глубину, а не в высоту?
Созвучие душ отсюда возможно и происходит. Души делятся не своим светом, а светом оттуда-сюда, доставшимся им — теперь и здесь — во всесветной гармоничности мира этого и того.
Красота как гармония и есть одновременность миров, как нижнего так и верхнего. В ней и нет различия миров, потому она и свет, льющийся оттуда-сюда в души.
Но это возможно в укрощении духа в междумирье. Душа не служит, дух тоже не хочет служить, но его нужно заставить, принудить к челночному снованию отсюда-туда и оттуда-сюда.
Да, но дух душе из времени представляется в заблуждениях с их снизведением к истине. Для возвышения добра во благо дух схватывает само время во «злобе дня» (в возвышении самосознания). А что же в отношении красоты? Как одновременности? Что может означать тогда «укрощение духа»? Возможен ли вообще дух в одновременности? Или это уже утихомирившийся дух, не душа в духе как заблуждении (кстати, основная функция духа!), да и не дух в душе (для самоотвержения ее во зле), а именно укрощенный дух?
Не «вывернутый ли мир в философии» (как у Гегеля) и может обозначать этот дух? Не дух в мире, а мир в духе — мировой дух? Ну, а без мистики это и есть человечество как ойкумена культуры в мире? Но она ведь не бесконечна, хотя и должна быть космополитичной? И в этом смысле космополитический дух человечества?
Но будет ли в нем светится время?
Одновременность может быть дана в свете, если она не абсолютна. И возможно, что сей мир не избавился от своих космоцентристских амбиций. Укрощению должно подвергнутся именно центробежно духовное «возвышение» в безобидной, казалось бы, экстраполяции земных порядков на всю остальную вселенную, в элементарных обьяснениях оттуда-сюда из отсюда-туда.
Нужна все-таки тео-рия, а не эмпи-рия. Поэтому укрощение духа — это и есть сведение его и пресечение в душе. Достаточно использования его в заблуждениях для истины, во зле для добра. Но для красоты в гармонии мироустройства на него нужно наложить табу, чтобы человечество наконец открылось космосу как своей возможной прародине. В духе можно достать до истины, подняться к благу. Ну и баста! Дальше сфера вопрошания, и отвечается по вдохновению освобожденной от духа души в свете времени!
Значит, возвышение (душевно-духовное) имеет место и ограничено, определено сим миром, в котором из того мира достается лишь малая толика? А потому и путей туда нет?
Да, но свет-то во времени продолжает светить или он только начинает светится временем и душа его встречает, не застилаясь духом как впервые чистый, ясный свет оттуда-сюда? Безо всякого отсюда-туда, т.е. субъективности, а потому и без претензий, предпочтений, ценностных ориентаций, а тем более устоявшихся привычек, стандартов, стереотипов. И только таким образом проступает и вырисовывается фигура человека как космополита.
Да, но ведь и в самом возможном возвышении трансцендируется сей мир? Ну да, но это происходит негативно относительно остального мира? Ради утверждения, усиления сего и ущемления мира иного?
И что же это относится прямо к «духовному возвышению»? А не к антропоцентристской гордыне и общечеловеческому своемерию?
Не путаница ли это? И вообще в чем «вина духа»? Может быть в «освоении» мира? Или там его вовсе и нет, а потому и его преподнесение есть насилие, притом в самообмане, в самозабвении человеческом как общечеловеческом — субстанциальном, тотальном, универсальном? Потому что дух — мировое зло под колпаком которого человечество теряет самосознание или наоборот, иллюзорно-идеологически «обретает» и обманывается в этом? А потому и требуется (проникновенное и исчерпывающее) самочувствие вплоть до самоощущений, в которых и из которых возможны обращения к иному миру?
Он становится недоступным и все более отчуждается в духовной экспансии человечества на природу. Мир вообще разделяется, отделяется, отдаляется в его завоевании, покорении, освоении. И близкое становится все более далеким. Топос корежится духом времени или топос хронически страдает в духе.
Иной мир должен и может быть обретен не где-то там, за облаками сего мира, а здесь и теперь, и для этого требуется даже не самочувствие должное, в здоровьи тела, которому нет дела до иного мира, разве только для сексуальных утех, а самоотвержение (человека в человеческом), которое, конечно, чувственно или по игре слов (неслучайной) «чувственно-конечно», т.е. возможно и происходит в опростании души из точечности в открытости вообще миру.
Человеку в мире сем приходится прежде накуролесить, чтобы лишь потом вернутся к себе. Это у него на роду написано. Такова судьба. Судьбу не выбирают. Но из судьбы человек выбирается в душе как из гонимости в точечной упертости.
Мир не отделяется в иной мир, а открывается в душе, если душа открывается миру. И для души не существует мира иного. Потому что она свидетельствует о мире в человеке. И человек не есть, а должен быть душой мира.
… Тут какой-то «тупик» кажется образовывается? Относительно души? Что с ней дальше делать? Где время? Где интерсубъектность?
А если это одновременное множество душ в одном и том же мире (приоткрывается), то и множество «светлых времен» обозначается? Или (по принятой терминологии) само свободное время во множестве душ откликается, светится в (своей единой) гармонии, при условии, что это вообще души, а не тупицы в точечных индивидах?
Притом, это время свободное как взывающее человека к достоинству, реализации своего предназначения. Т.е. оно звездно, надеждно и взывает к точечности рассветится. И свободное время не пустое, потому что оно обращено одновременно к множеству душ и может быть освоено во встрече лишь в разнообразии, многообразии и гармонии душ меж собой. Вот тебе и «предустановленная гармония» великого Г. Лейбница, который учитывая его вклад в «интегральное и дифференциальное исчисление», мог бы даже (теперь) заявить, что дифференциал играет на интеграле, что у него преимущества перед вторым! И тут же одновременность разновременного, в которой филогенез разворачивается в онтогенезах, а главное — духовность предстает душевно.
Может быть даже свободное время в душе откликается свободной индивидуальностью? И даже наоборот, лишь как свободная индивидуальность человек располагает и открыт душой, в которой время встречается как само собой разумеющееся, т.е. время свободное и как таковое впервые открывающееся и чувствуемое из мира довлеющего пока в пространстве?
Но это и не антропоцентризм. Как свободная индивидуальность человек подвергает себя суду всего того в мире, в чем он проникается и в чем он превышается (и чем он обнимается). И само (казалось бы застывшее) пространство дышит временем, вдохновляя точечного индивида на превосхождение себя в личности. Так что, в конце-концов время в пространстве осуществляется как «априорная форма чувственного созерцания»! Только здесь нет «и» между временем и пространством, а есть время-из-пространства.
И странным образом душа оказывается пассивно-активным феноменом человека?! Хотя её тотальная пассивность мельтешит в индивидуальных акциях. В которых-то мы и унижаемся в успехах как в крохах внесения в мир (добра—истины—красоты) совершенства.
Загадка души в этом и заключается, что она выдерживает в себе мир исчерпывающим образом, выносит его во всех напастях, чтобы отметится, пометится, обозначится в «преходящем (бытийном) как подобии» того, что в ней содержится в тотальной выдержке воспринятого мира.
Так, здесь не тупик образуется, а разворот от центростремительности антропоцентризма с его «сохранением», сбережением, убережением для центробежного улова времени в душе и из души.
«Все преходящее есть лишь подобие» (И. Гете) — чего? Думается — души в ее «вечности и неразделимости» (в русской поэзии). Отсветы души в гармонии душ. Социальность души рассеивается, высеивается из ее выдержанности во времени в событиях из уже не тотального, а интерсубъектного мира. Понимай: тот мир разрождается в-через-из души миром сим событийно.
Поэтому душа есть посредник как со-знание, со-чувствие, со-страдание, со-жаление, со-весть, со-гласие, со-ревнование, со-временность… Но в непосредственности пользования она посредственна, т.е. пуста и точечна физиологически. Поэтому к ней и нужно относится жалеючи…
18. Хроничность души и топичность ума
Реминисцентно к «обыденному».
Бесконечное в обыденности преходяще, т.е. точечно, повторимо в субъект- субъектности. Вечное же представляется в конечном между-субъектно как неповторимость, мгновения чудо. Отсюда то, что протянуто от субъекта к субъекту мы называем про-странством, а то что их разделяет — временем. К этому принуждает обыденность и в этом «срезе мира» они играют роль «априорных форм чувственного созерцания» (по Канту). Т.е. их не существует в природе. Но люди ими пользуются, определяя свои отношения.
На самом деле это взгляд отсюда-туда с редукцией оттуда-сюда. Хроно-топическая эмпирия. С точки же зрения самостояния человека то, «что» тянется от человека к человеку лишь форма и в этом смысле «априорно» как про-странство (изначальное цивильное условие), но то, что в ней течет время оттуда-сюда не разделяет, а обьединяет по человечеству. Именно во времени пространство есть субстанциальное про-странство для свободной индивидуальности как идеальной тотальности из-, в-, междусубъектности.
Пространство и время нельзя отрывать друг от друга, но и не смешивая их по обыденной их (точечно-преходящей) скручиваемости требуется «уберечь» их между миром сим и миром иным.
Конечно, времени всегда тесно в пространстве, но оно никогда его не может покинуть, даже исчезая в нем, оно таится, дожидаясь своего часа освобождения, а улетучиваясь до «звездного неба», взывает к «нравственному закону» в нас как неисполненному долгу.
Во времени пределы человека немыслимо раздвинуты (раскинуты и раскрыты) сравнительно с (его) пространством. Потому-то пространство и сводимо к точечности существования и присутствия в мире сем, но — из времени в его трансцендентальности. Потому именно оно лишь, а не наравне с пространством, априорно.
Время не только течет сверху вниз в теперь и здесь, но упреждает всякий шаг вперед от себя человека, освящаясь, в смысле оцениваясь в нем (положительно или отрицательно?). Но прежде всего таким-то образом и проливается свет на усилия души, пытающейся вырваться из телесного заключения. И это и символично как соединение сего и того мира (по А. Белому). Особенно в творчестве.
И свет падает именно на таковые усилия души. А не в пустые души. И может быть, странности души в том и заключаются, что она бежит от себя?! Она выбегает под свет из точечности темноты в себе!
А потому и время ожидаемо в надеждах, но из пространства телесного в прострациях души (об этом уже помечалось выше). И может статся, что время порой иногда милостиво снисходит именно в такой ситуации, когда наступают со всех сторон пределы отчаяния?
Уму время не доступно, да и не предназначено оно ему, он вообще не испытывает время как таковое, а лишь оголяется в столпе истины и субстанциально торчит в человеческом одиночестве во вселенной. Да, точка зрения при этом обретается, она даже опосредованно наращивается (из точки) в вертикальной точечности, т.е. в обратной пропорциональности ко времени как падающим лучам света.
Да и само время обтекает ум, сторонится его в «вещах» междусубъектности, хотя при этом и «обливая» их, освещая субъективно, обозначая, отражая и выражая чувственно. И мир в себе в понятиях обнимается образами. «Ум вещей» обретается субстанциально в-, из- и для- междусубъектности в его посредственности (а не непосредственности), т.е. с видами на использование в конечном счете.
Притом, что про-странство это заступается предметно как сообщающееся в между-субъектности так и сообщаемое из нее.
И что же так все и безобидно обстоит со временем и пространством!? А где же отчуждение в мире сем, куда впадает время? Или в нем пространство и спасается? Если оно (само) не пропадает, а имеет место?
А что, если в означенном «уме, которому недоступно время» человечество уже отчуждено от вселенной? Хотя бы оно милостиво осенялось оттуда временем? Но оно ведь все вокруг да около ума как бы проливается? А в уме человек лишь упирается в себе и для себя?
Так что, получается самоотчуждение человечества как прежде всего в homo sapiens? Если его вообще представлять во вселенной?
Отчуждение между людьми идет кажется к концу вместе с наступлением «ума вещей», его глобализацией и даже сверхглобализацией до «ноосферы» и надолго ли это протянется для человечества? К тому же саму эту «ноосферу» мы оцениваем положительно и только лишь, безо всяких экивоков? Но она ведь из фигурального образа должна быть и буквально понята как сфера рациональности. И что человечество надев на себя (мировой) «колпак рациональности», образумится?
… Да, вроде бы с умом так дело и обстоит во времени. Но ведь сказано было, что «время втекает (как бы) по древу познания» оттуда-сюда? Вплоть до разума? С тем, чтобы в нем мир постигался как бытие из небытия? А тут теперь вдруг обнажается «столп истины», по которому время «промазывает» оттуда-сюда?!
… Но ведь ум и сам избегает времени и осуществляется вопреки ему. И в этом его необходимость в мире сем. Оттудошней необходимости он представляется из необходимости отсюда?
Время уму вообще не нужно. Но из равнодушия к нему как собственного безразличия, «доходящего» до персонального безличия, стихийно образуется субстанциальный «перст судьбы». И в судьбоностности ума и проявляется обратная необходимость отсюда-туда. Это и есть трагедия, которая «рождается из духа музыки» (Ницше).
И на место творческого гения в инсайте становится уже злой на себя гений откровения, чтобы вместо свободы из необходимости выставится необходимостью из свободы.
Поэтому попутно или походя он и должен, вынужден отдавать душу дьяволу вовсе без ее обретения.
Но необходимость отсюда-туда во зле на себя, тотализованного на все и вся вкруг себя, распространенного на ближних и дальних реализуется не в собственном самоотвержении, а в самопожертвовании как субъекта через субстанциальность. Необходимость себя требует жертв от других. Она и реализуется в жертвоприношениях других.
Тут, однако есть различие, притом существенное, между «свободой как необходимостью» и «необходимостью из свободы», а также «необходимостью себя». Свобода из необходимости есть душа, а необходимость из свободы ее же творческое биение. В первой душа налично-бытийна, во второй она долженствует. А в целом это «нормальное» состояние человека в сем мире. Но вот «необходимость себя» — это уже глупость и (неумолимая) тупость судьбы, где свобода предлагается как сама необходимость, а поэтому она и сокрушительна, негативна.
… Но что-то все это кажется еще требует додумывания? А дело в том, что в хроно-топосе человека ум уперт топически и вообще выпирает из времени в пространстве. Да, в нем просматривается обратная необходимость, но что-то он вроде «пениса» не достает до небес, да и нужно ли ему вообще таковое «трансцендирование»? Если к тому же ум измеряется в глубину, а не в высоту?
