Но ведь если истина посредине, то именно в ней и над ней освещаются благо и красота в мире высшего как всесовершенного?...
Да, но ведь было схвачено, что в красоте как гармонии она через и во благо сему миру проливается светом для душ, тем их и спасая (см. выше)?...
4. Ожидание души в языке для одновременности
Собственно, время оттуда-сюда испытывается гравитационно, в земном притяжении. И ему мы подчинены, ему следуем в отдохновении от повседневных хлопот, ему же и сопротивляемся в чувственном освобождении. Но всем творчеством человека оно и признается, обозначается, символизируется как время оттуда-сюда, сообщение из высшего к низшему, от совершенного к несовершенному. Вплоть до религиозного разделения на потусторонний и посюсторонний миры.
Таким образом, время, кажется, «разделяя-соединяет» мир человека и его самого обозначает в самостоянии отсюда-туда и оттуда-сюда как чело-века.
Мир изначально разделен вплоть до «атомов». И человек в нем имеет своим предназначением соединение. И к этому он вынужден из собственного заброшенного состояния. Но (именно) в нем мир представляется уже не так же частично как в других вещах этого же мира, он вообще никак не представляется, а проваливается в нем, исчезает. В нем нет того мира, с которым он имеет дело в своем окружении.
Это и есть «ничто» в человеке. И человек удерживаясь, выдерживаясь и содержась в нем как в «уме вещей», т.е. вмещаясь, помещаясь и размещаясь в себе и вкруг себя в нем, открывается душой и одновременно (посредством ее) овладевает в языке.
Течение времени оттуда-сюда выдалбливает «яму свободы», в которой настаивается и ум (разум) и откладывается одновременность для души (отсюда-туда).
Душу ждет язык для ее выражения в вызволении из «ничто» как «ума вещей» в себе. И время к ней приходит в одновременности таким образом в языке как обретение в открытии времени оттуда-сюда.
5. Время пропадающее в уме
(Из сна на 13.11.2019. Не успеваю на конференцию. Одеваюсь во чьи-то, не свои брюки, в которых нельзя выступать перед другими.
Что это? Не о потерянной ли накануне мысли, которую не успел записать, но понадеялся, что удержится в памяти. Ан нет!).
Мысль сподручна, ее нужно уловить и закрепить, т.е. обозначить, иначе она исчезнет во времени, появившись из него. В ней мы подчинены времени. И в познании этого нужно выбиратся из помысленной сведенности к некоему состоянию в себе вовне себя. А для этого нужно не избавление от мысли, а ее выставление перед другими. «Утерянные истины» — это и есть потерянная мысль, без которой не выступишь перед другими, вне себя.
А неслучившееся при этом для души всегда может случиться. Душа вполне протягивается, а мысль как проявление ума «точко-зрительна» и преходяща. Мысль не записанная к исполнению теряется заведомо к проверке из воплощения на используемость. Т.е. она не исполнена уже.
Может статься, что время вообще пропадает в уме, (как бы) приходя к нам в мыслях и через мысли и как мысли. И осмысленное же время как бы текущее (само по себе) оттуда-сюда, сворачивается из мира и в душе, свертываясь и трогая ее изнутри, впиваясь занозой, жаля ее и протыкая точечной ничтойностью до опустошения. Так что душа страдает умом в себе — из времени — в точечности зрения, которая преходяща и относится лишь к миру сему, а не устанавливается «вопреки», не отвечает времени оттуда-сюда, как бы «возникая» в обратном порядке из чувственного опыта. К тому же мысли приходят из определенного, растянутого, протянутого (свернутого) «времени» (в условности линейной). В уловах стрелы времени. В окружающем мире, а не из трансцендентального мира. Мысли лишь вращаются, крутятся из мира сего и в мире сем в субъекте познания.
И лишь душой обнаруживается течение времени оттуда-сюда, т.е. оно как таковое обозначается из вечности… под сенью вечности.
… Но собственно мысли и не приходят во времени, в них душа и «освобождается» от времени. Как субъект познания человек достает до себя в душе. И это же оправдывается как преодоление субъективности, но что и исполняется субъектом в субстанциальности.
А потому и рационализм доходит от негуманного пренебрежения к душе до радикального антигуманизма во имя познания, ради истины одной (ср. выше).
6. Особенность междумирья в спросоньи
Может «в общем доме из поднебесия в мире сем» должны рождатся (появлятся-обьявлятся) мысли, исчерпывающие нас дотла, до небытия в бытии, и «в доме же как мире сем» нужно и можно испытывать в душе тягу по времени, которая и имеет место (не в одиночестве), не для изолированного индивида, а в доме же как общежитии людском? Или душевные позывы во времени случаются в уединении, но в мирском же, а не в обособлении.
Потому что до этого наяву было соображение о том, что «общество» нужно представлять «особенным» между миром сим и миром высшим. Но из этого сна («доброго», между прочим!) общество ли это, а может даже общежитие как домом видится, вырисовывается, обозначается сам этот мир, в котором мы живем? Вообще, не в сем ли мире нужно (разобратся) переопределятся с логически «особенным» между мирами как общежитейским междумирьем?!
И в нем тянется душе оттуда-сюда к встречаемым здесь душам (оттуда-сюда же). И в нем же нас посещают мысли или обозначаются мысли, гуляющие в интерсубъектности дольнего мира.
Аргумент ото сна, конечно, не может быть решающим. Но если это добрый сон, а не кошмар как «предупреждение об истине», то это уже ведь намек на истину, если не сама истина? Только требуется его читать из наяву. Что я и пытаюсь делать не в тщеславии к открытию, а в честных муках поисков выхода из отчаянной ситуации, в которых, как ему сдается, оказался ваш покорный слуга в осмыслении времени для человека?
Сон не нуждается в аппеляции к нему для доказательства чего бы то ни было. Но он требует своей разгадки? Он говорит нам о чем-то? Он не может быть сплошной бессмыслицей, а если даже так, то и в этом случае требуются обьяснения, а не списывание со счетов? Кстати, со счетов-то именно у времени? К которому сон имеет непосредственное отношение как «самое феномен времени»?
… Да, но это «общежитейское междумирье» не может ли предстать в переосмыслении (и переустройстве) из обыденности в «домене человечества», достойном его из «вечности в конечном» при овладении «бесконечного в преходящем»? Где разумность единящей истины оттуда-сюда освещается душевными лучами света из душ отсюда-туда во времени?
И не к этому ли надобно все корректировать и принимать в расчет в научно-техническом прогрессе? «Умные технологии» оценивать и определять в душевном освещении? А может и по-душевом контроле (исчислении)?
К этому же, что размышлялось в пробуждении и трансе спросонья как между сном и явью, в «не туда и не сюда»? Сдается, что тут все гораздо сложнее обозначается чем монохромное деление на сон и явь. Во сне частые кошмары и изредка добрые сны-намеки. Наяву: бодрствование из повседневности и в обыденности… И не в спросоньи ли испытывается сознание с раскачиванием в нем из подсознательного ото сна к яви и от яви ко сну? Вот тебе и «бытие-в-со-знании» как состояние спросонья?
Оно-то и особенно в междумирье оттуда-сюда и отсюда-туда? Когда в душевно-духовном самостоянии «человек и червь, и дерево, и птица» (Ницше). И здесь же он во времени из одновременности.
7. Двойное жертвование души
Относительно того, что «sum ergo cogito» — в перевертывании Декарта.
И это требуется не только для избавления от рационализма вообще, но и как поворачивание антропоцентризма на механизм творчества.
Быть значит не знать, знать значит не быть. Если творчество есть бытие из небытия (уже у Платона), то оно следовательно есть не знающее бытие, в нем мир не познается, а испытывается в обратном порядке, рационально-чувственно, т.е. интуитивно, в умо-зрении, в миро-ощущении. И в принципе творчество не преобразовательно, а созерцательно. Оно не есть и самоутверждение, а самоотвержение (самозабвение, самопожертвование).
Познание как самопознание есть предваряющее условие творчества. Оно и осуществляется в подключении к миру человека с исключением из него себя. Для овладения (последующего) мира от него и (предварительно) требуется отступить в небытие собственное. Познание мира невозможно без насилия над собой. Это и есть воля к познанию. Объективная реальность не дается без впадения в субъективную ограниченность. Точнее, без выпадения от бытия мира в собственную ничтойность.
Это тоже самопожертвование. Предваряющее творчество познание страдательно. Но оно необходимо для субстанциального утверждения мира. Так что, в результате (к итогу) познания субъективность пропадает, преодолеваясь и жертвуясь объективной реальности.
Познание мира как самопознание человека, с ухватыванием в нем своей ничтойности, есть предпосылка (метафизически) творчества как душевно-духовного самостояния во времени из вечности.
Но, в одном случае (в мире сем), от своей ничтойности человек отправляется к самоутверждению в приобретенном из познания мире, распространяясь в нем собственно и отчужденно (теряясь в своей потерянности). А в другом — (в перспективе мира иного), жертвуется уже само приобретенное пространство (как мир сей) во временном состоянии (состоятельности) под сенью вечности. А иначе это обознается душевно-духовным самостоянием во времени из вечности. Приземленно-психически это называется «вдохновением», которое с нами приключается, т.е. происходящим и посещающим временным событием. Но то, что оно оттуда-сюда — это несомненно!
Так что, это врeменное вдохновение может быть обозначено во временнoй перспективе из сего мира, но как душевно-духовное самостояние из ретроспективы иного мира в истекающем от самой вечности времени же (уже) к измученному в душевно-духовных неразберихах, переполохах, сумятицах человеку, т.е. к несостоятельности его в междумирье и лишь порой мелькающих надеждах и трепетных позывах оттуда-сюда.
В душевно-духовном самостоянии приобретенное пространство раскрывается навстречу ветру перемен и работает (темпорально) в режиме сверхзаданного времени (чуть ли не по «сверхзадачам для актера» у К. Станиславского). Таким образом, жертвуется «приобретенное» ради подлинного обретения, само пространство обретается во времени. А в целом человек из потерянности в мире сем возвращается к себе из мира иного (в мире сем же).
Потому вдохновение и есть состояние самозабвения. Это жертвование пожертвованным. Точнее, длящееся состояние жертвования пожертвованным, отдавание души. К этому нет путей заведомых. И обнаруживается всегда постфактум. И это длящееся состояние в творчестве есть внутренний механизм душевно-духовного самостояния человека, в режиме работы которого выдерживается, удерживается, поддерживается время от вечности.
Само единение души и духа длится во времени и отсюда-туда крутится в оттуда-сюда.
В духе отзывается, освещается, воплощается самоотдача души во времени из вечности. Это не потерянная, но отданная душа звучит, светится, вычерпывается из приобретаемого (в нем) пространства как «тела культуры» в зове времени под вечностью. Отпавшая в познании от текущего — преходящего времени душа возрождается во времени, выпадающем на человека как дар от вечности в мировом состоянии души. Это и есть метафизика творчества, его поднебесная механика.
Так что, имеет место двойное жертвование души. Эмпирически она теряется поневоле в познании (отставляется, упраздняется) в мире сем ради его обладания в овладении, т.е. практически. Метафизически же она жертвуется в своей «пожертвованности» как распространенности в ничтойной собственности в мире сем, так что метафизика творчества это небесный суд над собственностью. И парадокс в том, что изначально душа приносится в жертву рассудочно (если не разумно, то во всяком случае рационально), затем это происходит стихийно («спонтанно» — может быть?) в буйстве чувств?!
8. Душа — посредник времени
(Сон на 22.12 2019. Смутно о «феноменологии». Кажется, о «видении из смотрения»..?)
Субъект-субъект и «Я — Другой»? Интерсубъектность пространственна, Я — Другой времeнно. Поэтому и время к душе ниспадает в конечности и воспаряет к вечности между-субъектно. И сама душа (в этом) волнуется, сникает и возвышается, блуждает во сне и бодрствует (в исчезновении и возникновении).
Мы каждый день, просыпаясь, приходим в этот мир, вновь рождаемся в душе — с обнаружением себя (из души) в телесности в мире сем и среди «других», но себе подобных, встречающихся и повторяющихся в подтверждениях собственной телесной ограниченности, точечной разбросанности…
Но Я — Другой времeнно в одновременности, не в протянутой, а релятивно-мгновенной, в которой они мелькают, чередуясь и сменяясь между собой. Интерсубъектность же разновременна, если она, как и «полагается», развернута обыденно-повседневно в сем мире. В ней-то время и течет от прошлого через настоящее к будущему, пропадая в них как отпавших в пространстве временах. А потому оно и преходяще. К тому же и односторонне, неповторимо (вторно) и пропадает оно окончательно в интерсубъектности как субстанциальном калейдоскопе.
Душа рождается и возрождается из и в между-субъектности. Она выпадает и вырастает из нейтральной почвы между субъектами как семя времени во плоти одновременности.
Так что, время неповторимо, но обрываясь в повседневности и отрываясь (открываясь) в своем падении в душе, ухватывается во взметнувшемуся от нее духе — как в одновременности в душевно-духовном самостоянии человека.
Время тем самым ловится в слове души через слог духа под поэтическим сводом небес; в жертвовании поименной временем души как самого сокровенного тому, что превышает и покоряет как всесовершенное человека из этого мира. Но что и освобождает его от Я в Другом, от которого и была услышана весть и к которому осуществлялся позыв.
Одновременность как вертикаль самостояния человека не есть повторяемость (сравнимость), а есть ухваченная, отстегнутая (топически) неповторимость как средостеническое состояние между ничто и все, вечное из конечного в образе (распахнувшейся) души, в которой приоткрылось время.
… Другой никогда не дан в упор Я, он всегда в деклинации ко мне (хотя бы это был мой гений!). А вот как субъекты мы даны, более того притиснуты непосредственно друг к другу.
Но и во временном круговращении в оси Я-Другой в перекрестии интерсубъектности время выпадает в душе от превосходящего Другого и пропадает в подавленном другом. Но тогда не из «социо-пространства» ли возникает сама вертикаль хроноса? Где даже может быть происходит обращение протосубъектности в между-субъектность с воспользованием в ней пространства как формы для удержания времени в его властной вертикали? Так сказать, установление «пожизненной монархии» как власти времени над и в пространстве? Так что время пробивается в пространство?
Ну, это элементарно для «наследственного права» вообще, а не только в политическом устройстве. Дети и должны быть «наказанием божьим», превосходя нас.
Время непосредственно к душе в неизбывности, неизбежности, пред-данности Другого для Я. Само присутствие Я в мире всегда опережаемо во все-присутствии Другого, всегда в нем обнаруживаемого. Я мелькает из круговерти Другого.
Да, но ведь было схвачено, что в красоте как гармонии она через и во благо сему миру проливается светом для душ, тем их и спасая (см. выше)?...
4. Ожидание души в языке для одновременности
Собственно, время оттуда-сюда испытывается гравитационно, в земном притяжении. И ему мы подчинены, ему следуем в отдохновении от повседневных хлопот, ему же и сопротивляемся в чувственном освобождении. Но всем творчеством человека оно и признается, обозначается, символизируется как время оттуда-сюда, сообщение из высшего к низшему, от совершенного к несовершенному. Вплоть до религиозного разделения на потусторонний и посюсторонний миры.
Таким образом, время, кажется, «разделяя-соединяет» мир человека и его самого обозначает в самостоянии отсюда-туда и оттуда-сюда как чело-века.
Мир изначально разделен вплоть до «атомов». И человек в нем имеет своим предназначением соединение. И к этому он вынужден из собственного заброшенного состояния. Но (именно) в нем мир представляется уже не так же частично как в других вещах этого же мира, он вообще никак не представляется, а проваливается в нем, исчезает. В нем нет того мира, с которым он имеет дело в своем окружении.
Это и есть «ничто» в человеке. И человек удерживаясь, выдерживаясь и содержась в нем как в «уме вещей», т.е. вмещаясь, помещаясь и размещаясь в себе и вкруг себя в нем, открывается душой и одновременно (посредством ее) овладевает в языке.
Течение времени оттуда-сюда выдалбливает «яму свободы», в которой настаивается и ум (разум) и откладывается одновременность для души (отсюда-туда).
Душу ждет язык для ее выражения в вызволении из «ничто» как «ума вещей» в себе. И время к ней приходит в одновременности таким образом в языке как обретение в открытии времени оттуда-сюда.
5. Время пропадающее в уме
(Из сна на 13.11.2019. Не успеваю на конференцию. Одеваюсь во чьи-то, не свои брюки, в которых нельзя выступать перед другими.
Что это? Не о потерянной ли накануне мысли, которую не успел записать, но понадеялся, что удержится в памяти. Ан нет!).
Мысль сподручна, ее нужно уловить и закрепить, т.е. обозначить, иначе она исчезнет во времени, появившись из него. В ней мы подчинены времени. И в познании этого нужно выбиратся из помысленной сведенности к некоему состоянию в себе вовне себя. А для этого нужно не избавление от мысли, а ее выставление перед другими. «Утерянные истины» — это и есть потерянная мысль, без которой не выступишь перед другими, вне себя.
А неслучившееся при этом для души всегда может случиться. Душа вполне протягивается, а мысль как проявление ума «точко-зрительна» и преходяща. Мысль не записанная к исполнению теряется заведомо к проверке из воплощения на используемость. Т.е. она не исполнена уже.
Может статься, что время вообще пропадает в уме, (как бы) приходя к нам в мыслях и через мысли и как мысли. И осмысленное же время как бы текущее (само по себе) оттуда-сюда, сворачивается из мира и в душе, свертываясь и трогая ее изнутри, впиваясь занозой, жаля ее и протыкая точечной ничтойностью до опустошения. Так что душа страдает умом в себе — из времени — в точечности зрения, которая преходяща и относится лишь к миру сему, а не устанавливается «вопреки», не отвечает времени оттуда-сюда, как бы «возникая» в обратном порядке из чувственного опыта. К тому же мысли приходят из определенного, растянутого, протянутого (свернутого) «времени» (в условности линейной). В уловах стрелы времени. В окружающем мире, а не из трансцендентального мира. Мысли лишь вращаются, крутятся из мира сего и в мире сем в субъекте познания.
И лишь душой обнаруживается течение времени оттуда-сюда, т.е. оно как таковое обозначается из вечности… под сенью вечности.
… Но собственно мысли и не приходят во времени, в них душа и «освобождается» от времени. Как субъект познания человек достает до себя в душе. И это же оправдывается как преодоление субъективности, но что и исполняется субъектом в субстанциальности.
А потому и рационализм доходит от негуманного пренебрежения к душе до радикального антигуманизма во имя познания, ради истины одной (ср. выше).
6. Особенность междумирья в спросоньи
Может «в общем доме из поднебесия в мире сем» должны рождатся (появлятся-обьявлятся) мысли, исчерпывающие нас дотла, до небытия в бытии, и «в доме же как мире сем» нужно и можно испытывать в душе тягу по времени, которая и имеет место (не в одиночестве), не для изолированного индивида, а в доме же как общежитии людском? Или душевные позывы во времени случаются в уединении, но в мирском же, а не в обособлении.
Потому что до этого наяву было соображение о том, что «общество» нужно представлять «особенным» между миром сим и миром высшим. Но из этого сна («доброго», между прочим!) общество ли это, а может даже общежитие как домом видится, вырисовывается, обозначается сам этот мир, в котором мы живем? Вообще, не в сем ли мире нужно (разобратся) переопределятся с логически «особенным» между мирами как общежитейским междумирьем?!
И в нем тянется душе оттуда-сюда к встречаемым здесь душам (оттуда-сюда же). И в нем же нас посещают мысли или обозначаются мысли, гуляющие в интерсубъектности дольнего мира.
Аргумент ото сна, конечно, не может быть решающим. Но если это добрый сон, а не кошмар как «предупреждение об истине», то это уже ведь намек на истину, если не сама истина? Только требуется его читать из наяву. Что я и пытаюсь делать не в тщеславии к открытию, а в честных муках поисков выхода из отчаянной ситуации, в которых, как ему сдается, оказался ваш покорный слуга в осмыслении времени для человека?
Сон не нуждается в аппеляции к нему для доказательства чего бы то ни было. Но он требует своей разгадки? Он говорит нам о чем-то? Он не может быть сплошной бессмыслицей, а если даже так, то и в этом случае требуются обьяснения, а не списывание со счетов? Кстати, со счетов-то именно у времени? К которому сон имеет непосредственное отношение как «самое феномен времени»?
… Да, но это «общежитейское междумирье» не может ли предстать в переосмыслении (и переустройстве) из обыденности в «домене человечества», достойном его из «вечности в конечном» при овладении «бесконечного в преходящем»? Где разумность единящей истины оттуда-сюда освещается душевными лучами света из душ отсюда-туда во времени?
И не к этому ли надобно все корректировать и принимать в расчет в научно-техническом прогрессе? «Умные технологии» оценивать и определять в душевном освещении? А может и по-душевом контроле (исчислении)?
К этому же, что размышлялось в пробуждении и трансе спросонья как между сном и явью, в «не туда и не сюда»? Сдается, что тут все гораздо сложнее обозначается чем монохромное деление на сон и явь. Во сне частые кошмары и изредка добрые сны-намеки. Наяву: бодрствование из повседневности и в обыденности… И не в спросоньи ли испытывается сознание с раскачиванием в нем из подсознательного ото сна к яви и от яви ко сну? Вот тебе и «бытие-в-со-знании» как состояние спросонья?
Оно-то и особенно в междумирье оттуда-сюда и отсюда-туда? Когда в душевно-духовном самостоянии «человек и червь, и дерево, и птица» (Ницше). И здесь же он во времени из одновременности.
7. Двойное жертвование души
Относительно того, что «sum ergo cogito» — в перевертывании Декарта.
И это требуется не только для избавления от рационализма вообще, но и как поворачивание антропоцентризма на механизм творчества.
Быть значит не знать, знать значит не быть. Если творчество есть бытие из небытия (уже у Платона), то оно следовательно есть не знающее бытие, в нем мир не познается, а испытывается в обратном порядке, рационально-чувственно, т.е. интуитивно, в умо-зрении, в миро-ощущении. И в принципе творчество не преобразовательно, а созерцательно. Оно не есть и самоутверждение, а самоотвержение (самозабвение, самопожертвование).
Познание как самопознание есть предваряющее условие творчества. Оно и осуществляется в подключении к миру человека с исключением из него себя. Для овладения (последующего) мира от него и (предварительно) требуется отступить в небытие собственное. Познание мира невозможно без насилия над собой. Это и есть воля к познанию. Объективная реальность не дается без впадения в субъективную ограниченность. Точнее, без выпадения от бытия мира в собственную ничтойность.
Это тоже самопожертвование. Предваряющее творчество познание страдательно. Но оно необходимо для субстанциального утверждения мира. Так что, в результате (к итогу) познания субъективность пропадает, преодолеваясь и жертвуясь объективной реальности.
Познание мира как самопознание человека, с ухватыванием в нем своей ничтойности, есть предпосылка (метафизически) творчества как душевно-духовного самостояния во времени из вечности.
Но, в одном случае (в мире сем), от своей ничтойности человек отправляется к самоутверждению в приобретенном из познания мире, распространяясь в нем собственно и отчужденно (теряясь в своей потерянности). А в другом — (в перспективе мира иного), жертвуется уже само приобретенное пространство (как мир сей) во временном состоянии (состоятельности) под сенью вечности. А иначе это обознается душевно-духовным самостоянием во времени из вечности. Приземленно-психически это называется «вдохновением», которое с нами приключается, т.е. происходящим и посещающим временным событием. Но то, что оно оттуда-сюда — это несомненно!
Так что, это врeменное вдохновение может быть обозначено во временнoй перспективе из сего мира, но как душевно-духовное самостояние из ретроспективы иного мира в истекающем от самой вечности времени же (уже) к измученному в душевно-духовных неразберихах, переполохах, сумятицах человеку, т.е. к несостоятельности его в междумирье и лишь порой мелькающих надеждах и трепетных позывах оттуда-сюда.
В душевно-духовном самостоянии приобретенное пространство раскрывается навстречу ветру перемен и работает (темпорально) в режиме сверхзаданного времени (чуть ли не по «сверхзадачам для актера» у К. Станиславского). Таким образом, жертвуется «приобретенное» ради подлинного обретения, само пространство обретается во времени. А в целом человек из потерянности в мире сем возвращается к себе из мира иного (в мире сем же).
Потому вдохновение и есть состояние самозабвения. Это жертвование пожертвованным. Точнее, длящееся состояние жертвования пожертвованным, отдавание души. К этому нет путей заведомых. И обнаруживается всегда постфактум. И это длящееся состояние в творчестве есть внутренний механизм душевно-духовного самостояния человека, в режиме работы которого выдерживается, удерживается, поддерживается время от вечности.
Само единение души и духа длится во времени и отсюда-туда крутится в оттуда-сюда.
В духе отзывается, освещается, воплощается самоотдача души во времени из вечности. Это не потерянная, но отданная душа звучит, светится, вычерпывается из приобретаемого (в нем) пространства как «тела культуры» в зове времени под вечностью. Отпавшая в познании от текущего — преходящего времени душа возрождается во времени, выпадающем на человека как дар от вечности в мировом состоянии души. Это и есть метафизика творчества, его поднебесная механика.
Так что, имеет место двойное жертвование души. Эмпирически она теряется поневоле в познании (отставляется, упраздняется) в мире сем ради его обладания в овладении, т.е. практически. Метафизически же она жертвуется в своей «пожертвованности» как распространенности в ничтойной собственности в мире сем, так что метафизика творчества это небесный суд над собственностью. И парадокс в том, что изначально душа приносится в жертву рассудочно (если не разумно, то во всяком случае рационально), затем это происходит стихийно («спонтанно» — может быть?) в буйстве чувств?!
8. Душа — посредник времени
(Сон на 22.12 2019. Смутно о «феноменологии». Кажется, о «видении из смотрения»..?)
Субъект-субъект и «Я — Другой»? Интерсубъектность пространственна, Я — Другой времeнно. Поэтому и время к душе ниспадает в конечности и воспаряет к вечности между-субъектно. И сама душа (в этом) волнуется, сникает и возвышается, блуждает во сне и бодрствует (в исчезновении и возникновении).
Мы каждый день, просыпаясь, приходим в этот мир, вновь рождаемся в душе — с обнаружением себя (из души) в телесности в мире сем и среди «других», но себе подобных, встречающихся и повторяющихся в подтверждениях собственной телесной ограниченности, точечной разбросанности…
Но Я — Другой времeнно в одновременности, не в протянутой, а релятивно-мгновенной, в которой они мелькают, чередуясь и сменяясь между собой. Интерсубъектность же разновременна, если она, как и «полагается», развернута обыденно-повседневно в сем мире. В ней-то время и течет от прошлого через настоящее к будущему, пропадая в них как отпавших в пространстве временах. А потому оно и преходяще. К тому же и односторонне, неповторимо (вторно) и пропадает оно окончательно в интерсубъектности как субстанциальном калейдоскопе.
Душа рождается и возрождается из и в между-субъектности. Она выпадает и вырастает из нейтральной почвы между субъектами как семя времени во плоти одновременности.
Так что, время неповторимо, но обрываясь в повседневности и отрываясь (открываясь) в своем падении в душе, ухватывается во взметнувшемуся от нее духе — как в одновременности в душевно-духовном самостоянии человека.
Время тем самым ловится в слове души через слог духа под поэтическим сводом небес; в жертвовании поименной временем души как самого сокровенного тому, что превышает и покоряет как всесовершенное человека из этого мира. Но что и освобождает его от Я в Другом, от которого и была услышана весть и к которому осуществлялся позыв.
Одновременность как вертикаль самостояния человека не есть повторяемость (сравнимость), а есть ухваченная, отстегнутая (топически) неповторимость как средостеническое состояние между ничто и все, вечное из конечного в образе (распахнувшейся) души, в которой приоткрылось время.
… Другой никогда не дан в упор Я, он всегда в деклинации ко мне (хотя бы это был мой гений!). А вот как субъекты мы даны, более того притиснуты непосредственно друг к другу.
Но и во временном круговращении в оси Я-Другой в перекрестии интерсубъектности время выпадает в душе от превосходящего Другого и пропадает в подавленном другом. Но тогда не из «социо-пространства» ли возникает сама вертикаль хроноса? Где даже может быть происходит обращение протосубъектности в между-субъектность с воспользованием в ней пространства как формы для удержания времени в его властной вертикали? Так сказать, установление «пожизненной монархии» как власти времени над и в пространстве? Так что время пробивается в пространство?
Ну, это элементарно для «наследственного права» вообще, а не только в политическом устройстве. Дети и должны быть «наказанием божьим», превосходя нас.
Время непосредственно к душе в неизбывности, неизбежности, пред-данности Другого для Я. Само присутствие Я в мире всегда опережаемо во все-присутствии Другого, всегда в нем обнаруживаемого. Я мелькает из круговерти Другого.
